Глава 6. (1/1)

Каждое утро она просыпалась от гудения комнатных светильников. В этой части Арки всегда было больше проблем с проводкой. До шести лет она верила, что гул был частью какого-то будильника, пока Белл не проболтался за завтраком (после того, как он и мама убедились, что рядом с блоком нет ни одного охранника).- Гул слышен лучше под полом, потому что там проводки больше, чем наверху, - сболтнул он и тут же вздернул голову, взволнованный тем, как его слова повлияют на О. Очередное напоминание о том, что у нее почти никогда не было возможности узнать, какого это – спать на обычной кровати и не слышать пробирающего до костей гудения. Напоминание о том, что она не нормальный ребенок, никогда им не была.О просто тряхнула головой, жест, словно бы она кивнула и отмахнулась от темы одновременно. Только тогда Белл выдохнул, но все еще иногда кидал на нее виноватые взгляды – вплоть до того, как ушел на занятия. Она знала, как надо реагировать, чтобы не расстроить его. И знала, что он уже постоянно пытается не расстроить ее, она знает, что за пределами этих стен он говорит в три раза больше – она видит это по тому, как он вечно начинает фразы на ходу, но так и останавливается с открытым ртом, пропуская фразу через его мысленный фильтр, думая, стоит ли им слышать то, что он хотел сказать. Матери в меньшей степени, конечно. Периодически Октавия сомневалась, что их мать вообще слышит, что они говорят. Что было неправдой, конечно. Она всегда была начеку. Просто иногда слова детей ей казались чем-то менее важным, чем ее работа или охранники поблизости. До боли часто ей казалось, что их мать просто не хотела их слышать.Иногда Октавии все-таки удавалось уснуть наверху. Случайно, как правило. Мама читает сказку и засыпает прежде, чем расскажет, чем все закончилось – из-за того, что перебрала с успокоительными, конечно - а О и не шевелится, накрытая теплой рукой матери и окруженная мягким свечением вечерних ламп, убаюканная запахами и ощущениями, не такими уж отличными от тех, что окружают ее под полом, но здесь, наверху, они казались каким-то сглаженными по углам, более мягкими. И каждый раз мама просыпалась и, чувствуя маленькое тельце Октавии под боком, становилась бледной, как мел, словно вся жизнь вытекала из нее, освобождая место для тревоги и всепоглощающего ужаса. Ужаса, даже затмевающего ее любовь к детям. Несмотря на это, Октавия была готова многое отдать за то, чтобы прожить так всю жизнь. Жизнь в тепле, комфорте и окруженная другими людьми, когда засыпает, а не проводкой под полом.Но, может быть, она не заслуживает этого.Эта мысль приходила ей в голову чаще, чем хотелось бы – все еще приходит.После того, как мама засыпала, не закончив сказку, Белл садился на край кровати и дорассказывал историю. Не то чтобы он знал те истории, что рассказывала мама. Честно сказать, совершенно понятия не имел, что это за сказки и откуда они брались. Но он рассказывал. Иногда нес полную околесицу, чтобы рассмешить ее – но громко было смеяться нельзя, поэтому делал это редко. Чаще сам придумывал конец, бережно подбирая все сюжетные нити и доплетая полотно, грамотно вплетая детали от себя, Беллами создавал целые шедевры из маминых нерассказанных скучных историй. Постепенно осмелев, О начала просить Белла рассказать ей историю. Не импровизировать, заканчивая то, что начала мама, но рассказать что-то его – целиком и полностью.И он рассказывал. А потом, спустя несколько месяцев, он принес книгу. Она раньше видела учебники и редкие томики, которые Белл брал из библиотеки, но эта была не похожа на них. Это была тяжелая книга, потрепанная, с загнутыми углами и желтоватыми хрупкими страницами, словно бы она уже была старой, когда ее забрали с Земли и взяли на Ковчег, спасая от ракет (а О искренне считала, что на Земле были только новые, свеженапечатанные книги – куда только девались все старые она, правда, не знала).Истории там были… захватывающими. Не теми, что рассказывала мама и что неизбежно заканчивались или чьим-то замужеством или смертью в чью-то честь – даже последнее было особой редкостью. Нет, истории из этой книги действительно были похожи на истории, а не приукрашенные и перенасыщенные сказки, чтобы ей лучше спалось в окружении подпольного гула. Они были реальными. Тем более Белл сказал, что что-то из этого, скорее всего, действительно случалось, по крайней мере, так говорят – и она верила. В этих историях было все. Эмоции, борьба, жизнь, смерть, кровь, хаос, настоящие чувства. Не те, что она ощущает в этих четырех стенах, что будто сделаны из пластмасса. Однажды она так и сказала Беллу, пока мама была на работе – что, будь у нее возможность, она поменялась бы местами с этими древними людьми из ее жестоких сказок. Но вместо ожидаемой Октавией реакцией, он замер на месте и побледнел.- Нет, О, - ответил он мягким, но настойчивым голосом, тем, что использует, когда пытается донести ей какой-то жизненный урок и при этом не звучать, как мама, - Это неправильно.- Но почему? – возмущалась она, дернув плечом в неудобном платье, бывшем платье ее матери, перешитом в два раза меньше, чтобы налезло на ее детскую тощую фигуру, - Они имеют все! У них была возможность сражаться за свою свободу! В отличие от нас, потому что вы заставляете меня прятаться под полом. Я тоже могла бы им доказать, что имею право на существование!- Конечно имеешь, О, - он опустился на колено, прямо на уровень ее глаз, донося всю серьезность его слов, - Эти люди, гладиаторы, тоже имели. Но им не давали выбора, они были обязаны сражаться, на потеху публике, хотят они этого или нет. Тебе бы не дали возможности сразиться за свободу – тебя бы казнили. Но ты можешь выжить и без битв.- По крайней мере умереть с поднятой головой лучше, чем до старости прятаться в консервной банке, - процитировала она частично одну из тех книг, что он ей читал, и расстроенно пнула какую-то игрушку на полу, которую ей сшила мать пару дней назад. Но спорить больше не стала. Белл ведь лучше знает.- О, - он произносил слова медленно, словно взвешивая каждое, - они все погибли. Ужасно. Кроваво. Единицы выжили, да и их жизнь вряд ли была для них чем-то стоящим после всего, что с ними произошло. Я не хочу, чтобы это произошло с тобой. Чтобы хоть какая-то борьба тебя сломала. Я этого не допущу. Ни я, ни мама.Часть про маму он добавил припозднившись, словно бы опомнившись. Но, в самом деле, эта часть была необязательна. Тогда Октавия просто кивнула. Остаток дня Белл сохранял скучающе-расслабленное выражение, только по некоторым резковатым жестам и фразам невпопад можно было сказать, что он борется с тревогой. Это были две его базовые эмоции – тревога под соусом безразличия и гнев. Последний вытеснял все больше пространства для себя, по мере взросления Октавии и по мере того, как тяжелее стало ее прятать. Дело было даже не в том, что пространство под полом стало слишком маленьким для нее или что она стала есть намного больше, чем в восемь лет, или что размер ее одежды стал почти такой же, как у матери, и перешитая одежда уже никуда не годилась, но потому что глубокая потребность Белла дать Октавии нормальное детство начала пересиливать силу разума. Его обязанностью было не просто держать ее в живых и не давать голодать – он был ее братом. И мысль о том, что О может провести всю жизнь в одной единственной комнате ни разу не выходя из нее, словно бы в какой-то извращенной форме заключения, созданной им самим и его матерью, вселяла в него такой ужас, что перехватывало дыхание.Признаться честно, иногда он думал о том, чтобы сдаться. Подойти к сержанту после учений, попросить о паре минут разговора. Рассказать об Октавии. О том, что он и его мать укрывали ее под полом последние шестнадцать лет. Если бы это значило, что Октавию оставят в покое и дадут шанс на нормальную жизнь, то он был готов. Возможно, его бы казнили за это. Но что всегда удерживало его от признания – это то, что их мать точно казнят вместе с ним, если не в первую очередь. И то, что это бы значило, что он оставит О совершенно одну в этом странном, сложном и непонятном мире, было даже хуже, чем держать ее под полом. Поэтому он молчал. И кусал себя за внутреннюю сторону щеки из-за своих метаний до тех пор, пока не чувствовал во рту металлический привкус, возвращающий его в реальность – здесь и сейчас. Молчал и метался. Метался и молчал.До тех пор, пока кто-то из его старых знакомых не упомянул бал-маскарад на этой неделе. Его словно током ударило.?Вот оно! – вскрикнул незнакомый голос в голове, - Это шанс!?Часть его, конечно, сомневалась, что это хорошая идея. Там будет целая толпа народа. И охранников. И социально неадаптированная Октавия, никогда не видевшая никого, кроме матери и его самого. Что угодно может пойти не так.Но эта часть была такой тихой и крошечной, что ему не составило труда задавить ее, как назойливого жука. Позже, когда Октавия уже была под арестом, а его мать казнена, он подозревал, что это был голос разума. Но когда он, в конце концов, его слушал? Тогда же он пошел подавать прошение на присутствие на маскараде в качестве охранника. Если что-то пойдет не так, то он может это проконтролировать, так же? Он доверенное лицо. Если не любимчик у сержанта.- Зачем тебе это? – спрашивал мужчина, отрываясь от бумаг, - Сходил бы сам на бал, потанцевал с какой-нибудь девчонкой. - Стража не дремлет, сэр, - почти иронично ответил Белл, цитируя самого сержанта, - Тем более если это повлияет на мои баллы, то я готов пожертвовать одним вечером.На лице сержанта мелькнула улыбка, резковатая и неоднозначная, Беллами ожидал, что он что-то добавит, но сержант молчал.В конце концов, Беллами получил распоряжение. Он позаботился о безопасности Октавии, осталось только позаботиться о том, что ее никто не заметит. Это было самой простой частью. За этим он пошел в Обменник.Название в самом деле говорит за себя, это обменный пункт. Предположим, у тебя нет денег купить товар в надлежащих местах, или ты хочешь приобрести что-то, но не хочешь, чтобы об этом узнали – ты идешь в Обменник. Грязное местечко где никогда нет нормального освещения. Хотя последнее, возможно, к лучшему. Запахи дешевых пыльных тканей смешивались с запахами еды. Не первой свежести, но вполне пригодной для готовки – ему ли этого не знать.Честно сказать он не помнил последний раз, когда ходил в обычный магазин или хотя бы торговый пункт. С тех пор, как мама забеременела и не всегда могла работать в полную силу, ей начали урезать заработок. Обычно его хватало на оплату дополнительного рациона воды и еды, на которую они могли питаться вплоть до следующих выплат, но с урезанным бюджетом им приходилось отказываться от чего-то. Мыться раз в пару недель. Питаться одними лежалыми овощами – все остальное было слишком дорогим.Потом Беллами начал помогать матери, когда живот стал выпирать под тканью комбинезона. Начал помогать с шитьем, вставлял нитки в игольное ушко, когда у матери слишком дрожали руки, ходил из угла в угол в ожидании поручения и желая помочь еще хоть чем-то. Самостоятельно разносил заказы по домам клиентов – ему случалось заходить и на более состоятельные станции, к тем людям, что предпочитали экономить на труде швей. Еще забирал ткани из пунктов выдачи – на тканях мать никогда не экономила и за ними он никогда не захаживал в Обменник.Он все еще помнил свой первый день в этом месте. Комкая в руке листок бумаги со списком покупок, заполненным аккуратным, размашистым почерком матери. Внизу – краткие инструкции, как добраться до места.- Я бы сама тебе показала, но ты знаешь правила, - сказала она и поцеловала его в лоб.Конечно, он знал правила. Никогда не говорить об Октавии. Никогда не давать маме выходить из дома – даже если она просит, даже если она плачет, даже если она угрожает ему и торгуется, что выйдет только на пару метров, подышать свежим воздухом. Его удивило ее пожелание удачи. Точнее, не сам факт пожелания, а то, как его мать выглядела, когда произносила это. В ее глазах стояла тревога и нежелание отправлять сына в это паршивое место, но какой у нее был выбор? Реальные эмоции в ее глазах вместо обычной затуманенности и рассеянности из-за успокоительных действительно удивили его. Она крепко сжала его руку, еще маленькую детскую ладонь размером вдвое меньше ее собственной – и затем отпустила, и лицо ее снова приобрело пустое выражение, то же, что и последние несколько месяцев. Он знал, что это связано с тем, что она безвылазно сидит в одной и той же комнате уже семь месяцев и с его сестрой или братом – он тогда не знал ни пола, ни имени, хотя над именами он думал довольно часто. Это было чем-то вроде способа отвлечения от реальности. Обещания, что, после того как мама родит, все станет хорошо, все вернется на свои места и она снова сможет заниматься работой, а он снова сможет нормально ходить в школу.Он убедительно лгал самому себе с возраста восьми лет.В первый свой день в Обменнике он нервничал так, как не делал этого с тех пор, как мамин живот начал расти. Все в школе говорили, что это место для преступников и отбросов общества, что людям, которые туда ходят, нельзя даже доверить свои шнурки. Может он этого и не признавал, говорил, что боится кражи или что с ним что- то сделают, но на самом желе он отчаянно не хотел становиться таким. Стать тем человеком, что ходит в неприятное место и потом о нем шепчутся за спиной не самыми приятными словами.Но, проведя чуть больше времени в этом месте, он мог сказать, что этих людей объединяет не склонность к преступности и даже не то что они моральные уроды. Он видел во всех них то, что они глубоко несчастны. И он встретил здесь несколько замечательных людей, которые помогли ему и его маме в трудные времена. Кто по-дружески похлопывал его по спине и спрашивал, как у него дела в школе – даже если им самим далеко за сорок. Кто делал небольшие поблажки ему или подкладывали ему лишнее яблоко в сумку с хитрым подмигиванием. Кто знал – или по крайней мере догадывался – о беременности его матери, но держали рот на замке и просто пытались ?не делать его жизнь еще большим адом?.Да, здесь были плохие люди. Но если бы кто-то сказал, что все в Обменнике – отморозки, он ударил бы их в лицо, не раздумывая ни секунды.Когда он рассказывал матери о том, что кто-то подкинул ему в карман одну из этих тянущихся кисловатых конфет с ярким, кричащим окрасом, она молча смотрела в одну точку в окне. В темный открытый космос, который она сама напоминала Беллу. Но он продолжал рассказывать. Каждый божий день, потому что верил всем своим детским сердцем, что она слушает и, возможно, это помогает ей чувствовать себя лучше. Потому что ему это точно не помогало. В том же Обменнике он слышал краем уха теории о том, почему его мать не сделала аборт на ранних сроках – это не преступление на Ковчеге, это законная и необходимая мера. Говорили, что какая-то крупная шишка не могла завести ребенка со своей женой и поэтому угрозами заставила Аврору оставить ребенка, чтобы отдать его после родов, но позже передумал и оставил Аврору ни с чем – это было самой популярной теорией.Беллами не знал – он никогда не спрашивал напрямую, а после эта тайна и вовсе умерла вместе с Авророй.Несколько лет спустя, за несколько часов до бал-маскарада, Беллами искал маску для сестры. К этому времени все уже скорее всего раскупили, но может что-то все-таки завалялось.- Привет, Сид, - отсалютовал он парнишке лет на шесть младше него самого, - Мама сегодня не выходит на работу?- Неа, - мальчик мотнул головой, - Заболела, я весь день за стойкой.Что на самом деле было неудивительно, мальчик стоял за этим прилавком с тех пор как научился ходить – обычно никогда не оставался один без матери, но она явно приучала его быть ответственным за этот уголок с безделушками и тряпками. Беллами полагал, что она хочет оставить место сыну, когда сама отойдет от дел. Да и парнишка был непротив, ему здесь нравилось. Он в торговле – как рыба в воде. Возможно, однажды он даже уйдет в место поприличней и сможет нармально зарабатывать в торговом пункте. - Слушай, у вас тут не осталось никакой маски для бала? Может, где-то в коробке?- Может быть, - загадочно протянул Сид, - А что, берешь для себя? Я думал охранники иногда все же вылезают из своей формы.Беллами не знал, серьезно ли говорит мальчик или иронизирует. С ним никогда не знаешь. Беллами коротко засмеялся и мотнул головой.- Это для подруги.- Ага, - кивнул Сид, - Ясно.И скрылся за коробками и вешалками, где Беллами не мог его разглядеть, ориентируясь так словно вырос среди этих залежей – что, впрочем, и было правдой. Ему нравился этот парнишка. Он чем-то напоминал ему Октавию, когда та была младше.- Вот, - мальчик внезапно протянул ему что-то в руках, и Беллами вздрогнул, резко вырванный из своих мыслей, - Будешь так платить или будем торговаться??Торговаться? в этих местах значило обмениваться чем-то и на протяжении сорока минут спорить, стоят ли их товары друг друга и кто должен дать что-то еще взамен. Беллами делал так раньше. Обменивал старые украшения и вещи из дома на товары первой необходимости – еду, мыло, масло, шнурки, нитки. Постепенно он стал в этом лучше, и к своим двадцати мог любому заговорить зубы. Его мать называла это навыками дипломатии и все еще продолжала отрицать то влияние, которое на него оказал Обменник за эти несколько лет.Белл улыбнулся одними уголками губ.- Ты же знаешь, я больше не торгуюсь, - ответил он, доставая кошелек. Парнишка пожал плечами – в отличие от Белла, ему действительно нравился процесс споров и торга.Уже заталкивая маску под куртку формы, на выходе он столкнулся с какой-то блондинкой.- Осторожно! – возмутился он, поворачиваясь и готовый к конфликту, коих, стоит признать, бывает черезчер много в этом месте. Но блондинка только посмотрела на него недоумевающим взглядом, свела брови к переносице и развернулась, исчезая среди толпы народа. Беллами потер плечо и снова направился к выходу, выкидывая инцидент из головы. У него есть другие вещи, о которых нужно позаботиться.Маска была не самой изящной, что он видел, но все же это было что-то. Синий материал, чуть резковатые изгибы. Он думал, это понравится О. И ей понравилось. И он видел то выражение восторга, чуть смешанного с тревогой и восхищением – и та тяжесть, что накопилась в его груди за эти годы, словно исчезла по щелчку пальцев. Сержант говорил, что он просто бессмысленно убьет вечер, если будет проводить его в качестве охранника. Но сейчас он смотрел на Октавию, и понимал, что внезапно все на этом свете приобрело смысл.Следующие события он помнил мутно. Он хотел так верить. Он хотел помнить их смутно, но на деле – помнил каждую секунду, словно немой старый фильм, выжженный на внутренней стороне его век. Он видел его каждый раз, закрывая глаза.И в перерыве между этими кошмарами наяву, он нашел себя у дверей в зал Совета. Гнев снова поднимался в его груди, но в этот раз он не вытеснял тревогу. В этот раз они шли под руку, заставляя его сердце бешено колотиться о грудную клетку и делая его мысли беспорядочными, словно в лихорадке.- …что ты здесь делаешь? – услышал он голос сержанта, словно на дистанции. Беллами осмотрелся по сторонам.- Мне нужно с вами поговорить. Об Октавии. Наедине, - произнес он отрывисто, обойдясь без деталей – честно, он даже не мог припомнить детали прямо сейчас. В ответ сержант только напряженно кивнул.- Проходи, - и приоткрыл дверь в зал.- Спасибо. Спасибо, сержант, я…- Проходи, - повторил мужчина.Беллами молча прошел в помещение. Осмотрелся. Небогатый интерьер – один стол с несколькими стульями посреди просторной комнаты да лампы, которые, тем не менее, не избавляли комнату от этого полумрака и сгустков темноты по углам.Дверь за Беллами захлопнулась. - Присаживайся, - сержант провел Белла к одному из стульев, подталкивая рукой в точку между лопаток. Он без возражений сел, слишком занятый тем, что подбирал слова, - Тебе не жарко? Здесь должно быть проблемы с вентиляцией. Расстегнись, если хочешь. Так зачем ты здесь?- Я пришел поговорить о… Я…Он остановился.Чего ради он сюда пришел? Запросить повторное слушание дела Октавии? Почему его должны послушать? Выбить сделку? Ему совершенно нечего предложить. Он даже больше не кадет – после ареста Октавии его понизили до уборщика. Иногда он жалеет, что его вообще не казнили – но тогда О осталась бы одна.Хотя зачем ей нужен такой бесполезный брат, который даже не может вытащить ее из тюрьмы? - Ты пришел просить пересмотреть дело своей сестры, - ответил за него сержант. Беллами кивнул.Впервые он поднял голову на нависающего над ним сержанта. Руки уперты в бока, на лице застыло непроницаемое выражение. - Думаю я знаю, как тебе помочь, - он осторожно провел по плечу Белла, словно боясь спугнуть, - Но для этого ты должен быть готов сделать то, что я тебе скажу.Он пожалел о том, что сказал в секунду, как слова сорвались с его губ. Но мог ли он ответить иначе? - Что угодно, - слова эхом отразились от стен, а звучали так тяжело, словно падение камня о металлический пол. Сержант улыбнулся уголком губ, а глаза остались все такими же непроницаемыми, такими же мертвыми.Разве не сделал бы он что угодно ради Октавии?Сержант развернулся к входной – и единственной – двери. Щелкнул замок. Беллами вздрогнул.