2. Мотыльки летят на свет (1/1)

Если вы, находясь в одиночестве, несколько раз слышали посторонние голоса, какие время от времени слышит Чарльз, вы ни за что на свете не вспомните, когда они отделились от нормального потока мыслей и стали самостоятельными. Детектив Рид много думал о природе этих слуховых галлюцинаций и пришёл к выводу, что они по сути своей являются патологией внутреннего монолога, его болезненной метаморфозой, если хотите, мутацией, вызванной глубокой психологической травмой.Чужеродные голоса и жуткие напевы — это уже нечто более серьёзное, чем причудливые видения, согласитесь. Хотя и ими в Окмонте мало кого удивишь.Он не упоминал этого при Пирсе, чтобы не отпугнуть его — единственного человека, который стал для Чарльза не только подходящим напарником, но и подобием якоря для шхуны, дрейфующей по бескрайним водам чертогов разума. Чарльз совсем не хотел расставаться с Пирсом из-за последствий своих нервных расстройств, из-за аномалий рассудка, которые с каждым днём обретали всё более отчётливые очертания. То, что с ним, испытавшим касание безумия, сделали в лечебнице, то, что посещает его во сне... Чарльзу лучше не думать об этом вовсе. А если кому-то и рассказывать, то в исключительной уверенности, что его не бросят в психушку снова.Впрочем, он ещё не знал, что Пирс здорово привязался к нему в столь короткие сроки и был полностью готов мириться со всеми его странностями, какие формы они бы ни принимали. Пирс был свидетелем нескольких слабых приступов Чарльза, когда у него немели конечности или подгибались колени, и дал себе обещание присматривать за ним. Как за прихворнувшим родственником или подхватившим необычную простуду лучшим другом.Чарльз ещё не знал, но, ощутив внимательную заботу со стороны Пирса, уже догадывался, что и сам привязался к нему.Давно перевалило за полночь. За окнами клубилась непроглядная мгла, и постояльцы один за другим покидали первый этаж ?Рифа дьявола?, поднимаясь в номера по скрипучей лестнице. Виктор на местном диалекте бранился с кем-то в подсобке, используя фразы, недоступные пониманию чужака. Этажом выше двигали кровати, и скрежет железа по затёртому дереву отзывался эхом в пустых номерах.Пирс, чувствуя непреодолимое утомление, значительно усиливавшееся действием алкоголя, едва держался, чтобы не заснуть прямо за столом. Монотонное постукивание Чарльзовых пальцев убаюкивало, слипались тяжёлые, словно налитые свинцом, веки. Тук, тук, тук.Пирс зевнул, подперев щёку рукой. Видит бог, он бы отдал половину вырученного гонорара за мягкую перину с чистыми простынями. Тук, тук, тук. А, быть может, отдал бы весь. Он на мгновенье прикрыл глаза, вспоминая кушетку из бостонской конторы, на которой зачастил ночевать, накрывшись материалами по делу. Очередное подозрение в измене или, быть может, чья-то сбежавшая дочурка. Скукотища полная.Тук, тук...— Они... снова вернулись, — послышалось Пирсу на границе сладких грёз и реальности.

Воцарившаяся тишина и последовавший за ней странный звук заставил его вздрогнуть, рывком выныривая из вязкой полудрёмы. Он пробудился в ужасе, как от резкого удара.— Чарльз? Что ты сказал?Нет ответа. Чарльз, вцепившись руками в столешницу, неотрывно смотрел в дальний угол, находящийся за спиной Пирса, и отрывисто дышал, бессмысленно хватая ртом воздух, как выброшенная на сушу рыба. Его глаза расширились, став просто огромными, и приняли такое мучительное выражение, что кровь стыла в жилах.(тени... тени повсюду... они окружат тебя)(вода, господи, как много воды)Немудрено, что Пирс не на шутку взволновался. Очередной припадок, понял он и позвал Чарльза по имени ещё раз — уже настойчивее и громче.— Вода, — прошептал он вместо ответа, не сводя глаз с того места, где плясали дьявольские тени, отбрасываемые полудохлыми электрическими лампочками.Мотыльки, сбиваясь в стайки, бестолково бились о закоптелое стекло, и их зыбкие призраки водили демонические хороводы на дальней стенке бара. Возникшая мысль о театре теней сделала эту картину ещё более зловещей, превратившись в злую насмешку над детской забавой.Покрытые волосками лапы и короткие усики... громко. Шуршание блёклых шероховатых крыльев, потрескивание проводки и этот невыносимый скрежет проржавевшего металла на втором этаже... громко, громко, так громко, что можно сойти с ума.— Чарльз, чёрт подери, что с тобой?Нет ответа.Пирс соскочил с места, закружил перед оцепеневшим Чарльзом. Как обречённый мотылёк, пробивающийся к свету, который его убьёт.Господи, мотыльки. Они все умрут.— Давай, дружище, вставай... Снотворное наверху, я приготовлю раствор, эта микстура тебя вмиг на ноги поставит, давай...Тут подступили безбрежные воды. Сотни и тысячи галлонов солёной воды, просачиваясь сквозь дощатые стены, струились с потолка, увешанного морскими трофеями, лились через порог и барную стойку, скатывались буйными волнами с лестницы и подбирались всё ближе к тому крошечному островку, где стоял стол с полупустой бутылкой и гранёным стаканом. Густая пена облизывала ножки стульев — одного, выдвинутого в спешке, и другого, на котором недвижимо сидел Чарльз, боясь шелохнуться.Он подобрал под себя ноги, чтобы океан не забрал его. Нет, сегодня Они его не получат. Сегодня Они уйдут ни с чем.— Что такое? Что ты видишь? — обеспокоенный голос Пирса всё ещё был где-то совсем рядом, прямо над правым плечом Чарльза, но тот почему-то не мог его разглядеть.Исполинская тень встала между ними, закрывая обзор. Мотыльки исчезли, утонув в плотной, почти материальной тьме. Пространство исказилось, неестественно вытянувшись по углам, и привычная человеческому глазу геометрия нарушилась, раздробившись непропорциональными плоскостями. Чарльза изрядно затошнило. По позвоночнику пробежал скользкий холодок, и затылок прострелила неожиданная вспышка ослепительной боли.Когда тень двинулась, занимая собой всё пространство, пожирая его, шум воды стал едва выносимым. Леденящий душу звук застыл в ушах и неуклонно нарастал, пока не достиг апогея. Чарльз шатко балансировал на грани помешательства. Боль переместилась выше и теперь пульсировала где-то глубоко в мозгу, как мигающая лампочка тревожной сирены.Нестерпимо хотелось кричать. Набрать в лёгкие побольше воздуха и завопить не своим голосом, разгоняя галлюцинации. Чарльз был уверен: закричи он, и всё вокруг, включая гипнотизирующие всплески бугрящихся волн, бесследно исчезнет. Но закричать он не мог. Застыл, точно мраморное изваяние, и изо всех сил пытался сбросить с груди камень сонного паралича.Никогда ещё Они не были так близко. Чарльз ощущал Их присутствие всеми частями и клетками своего тела, ведь Они касались его, вразнобой нашёптывая древние пророчества на никому не известном языке. Чарльз пытался отвернуться от Них, но куда бы он ни взглянул, всюду видел Их чудовищные лица, в которых угадывалось извращённое сходство с человеческими.Боги заполонили собой всё место снаружи, они же разрывали Чарльза изнутри — циклопические, чешуйчато-гладкие, пузырящиеся, с щупальцами и перепончатыми крыльями. Однако ж от Чарльза не ушло, что, несмотря на адские обличия, просматривалось в Их ликах что-то разумное и даже мудрое. А оттого космически ужасающее.Волны поднялись, затопили стулья и, прежде чем Чарльз успел вдохнуть, сомкнулись у него над головой. Растратив все силы на эту нечеловеческую пытку под предводительством таинственных Богов, он наконец потерял сознание.Пирс не дал ему свалиться со стула и перенёс в их скудно обставленный номер, надеясь, что по пути никого не встретит. Кривотолки здесь пользовались массовой популярностью и распространялись с той быстротой, какая характерна только для маленьких городков. А с учётом того, что они оба автоматически находятся под подозрением — чужаки, что с них взять, — нарваться на неприятности означало подписать себе приговор.Пирс понятия не имел, откуда взялась такая дальновидность. Возможно, возникла на почве отрезвляющего страха, выползшего из-под стального занавеса самых дальних уголков переломанного сознания. Сон как рукой сняло.Чарльз очнулся под утро, и в нос ему сразу ударил знакомый запах табака. Ещё не открыв глаза, он догадался, что Пирс не смыкая глаз курил всю ночь напролёт. Стало быть, сегодня им снова придётся охотиться за сигаретами — впервые Чарльз был невыразимо рад этому факту. Как и тому, что пережил минувшую ночь.Он заворочался в простынях, отгоняя назойливый плеск воды, пробивающийся даже сквозь свежие сновидения, и попытался подняться, тут же ощутив невероятную слабость, навалившуюся на него неподъёмным грузом.— Эй, тише-тише, — Пирс в два шага пересёк комнату и склонился над кроватью Чарльза. Надавил ему на плечи — твёрдо, уверенно и в то же время почти бережно, боясь ненароком причинить боль. Да сколько же в нём силы, если приходится так осторожничать?Чарльз подчинился чужой воле и улёгся обратно. Вздохнул, опустив веки, покрытые сине-фиолетовыми очертаниями вен, и невесело усмехнулся.— Староват я для домашнего ареста.Он посмотрел на возвышающегося над ним Пирса. Осунувшийся, усталый — точно не спал ночь. Несмотря на измотанный вид, он сверкнул глазами, улыбнулся в глубине чёрной бороды, кивком указал на стакан с водой.— Выпей, — сказал Пирс. — Полегчает.Чарльз потёр глаза, стряхивая остатки сна. Бурлящая пучина окмонтских вод осталась позади. Всепоглощающая тень растворилась в солнечной ряби на порванных занавесках. Они ушли. Не навсегда, конечно. Чарльз наверняка знал, что Они вернутся.Как бы то ни было, тем июньским утром, залпом глотая ледяную воду, Чарльз по какой-то причине думал, что сегодня Они его точно не потревожат.— Чертовски хочу есть, — произнёс он, оторвавшись от стакана, и предпринял более удачную, чем прежде, попытку подняться.

— Лучшее, что я когда-нибудь от тебя слышал, — без преувеличения сказал Пирс.— А ещё не отказался бы от кофе, — Чарльз оглядел номер в поисках шляпы.И хотя его всё ещё мутило, силы возрастали с каждой минутой. Ночной приступ оставил после себя лишь солёное послевкусие и постепенно сливающиеся воедино жутковатые образы. Чарльз желал поскорее от них отделаться, превратив в едва различимые пятна неприятных воспоминаний.— Последний раз, когда ты пил эту дрянь, мне пришлось тащить тебя на своей спине, — Пирс печально осмотрел пустую пачку сигарет. — Кстати, за тобой должок.— Верну как-нибудь потом, — уже на выходе обронил Чарльз. — Идёшь?Пирсу очень не понравилась столь резкая перемена. В его понимании, Чарльзу, нынче пережившему сильное потрясение, по-хорошему нужно бы отдохнуть и при возможности — а эту возможность Пирс вполне мог обеспечить — не покидать гостиницу в ближайшие два дня. Однако Чарльз, казалось, не придал этому ужасу никакого значения и вошёл в колею обычной жизни как ни в чём не бывало.Не исключено, что таким образом он намекнул Пирсу о том, что не хочет обсуждать произошедшее. И Пирс покорно молчал до тех пор, пока Чарльз сам не пришёл к нему за исповедью.Окмонтские дождливые дни, похожие друг на друга как две капли воды, сменялись быстро. Работа шла полным ходом. Сотрудничество с полицией так и не сложилось, и это порой затрудняло расследование, но у бостонских детективов было неоспоримое преимущество перед местным департаментом с его ищейками и приборами: сверхъестественный дар Чарльза Рида.Да, на родине Пирс заслуженно считался одним из лучших сыщиков, но его талант к поиску и соотношению улик ни за что не сравнился бы с восхитительными умениями Чарльза. Взаимодействуя с неуловимыми материями на том уровне, какой простому обывателю трудно даже представить, он, по сути дела, украдкой заглядывал в прошлое. Конструировал неосязаемые образы, выстраивал их в нужной последовательности и, исходя из полученной информации, делал соответствующие выводы. Чарльз называл это ?внутренним взором?, когда объяснял техническую часть расследования, и никогда им не гордился.Со временем к Пирсу пришло осознание, почему он недолюбливает свои способности, приоткрывающие двери в мир более тонкий, чем человеческий. Во-первых, энергия, которую Чарльз тратил во время общения с наиболее дружелюбными из образов, дающих подсказки, восполнялась чрезвычайно медленно. А во-вторых... Знаете, есть тайны, которые лучше не разгадывать, и дороги, на которые лучше не ступать. По крайней мере, по доброй воле и при желании сохранить свою жизнь.Всё в мире чревато, и Чарльз на своей шкуре ощущал сей неопровержимый факт чуточку чаще, чем остальные смертные.Им давно удалось выяснить, что стряслось с Альбертом Трогмортоном, и его безутешный отец чуть смягчился по отношению к Чарльзу, дав несколько ценных наводок на окмонтских оккультистов и медиумов, которые могли бы разъяснить природу его видений. Свою подкованность в таком деликатном вопросе он неохотно объяснил общей образованностью и почётным членством в одном клубе, активно изучающем подобные практики.Им довелось познакомиться с Джозефом Хиллом, специализирующимся на культуре майя, Эбернотом Блэквудом, от которого за милю несло рыбой, и несколькими экстрасенсами из кружка приближённых Йоханнеса Ван дер Берга. Про таких парней нормальные люди, прищуриваясь, говорят: ?мутный тип?. Особенно мутным Пирс считал Блэквуда, который с упоением, периодически переходящим в восторг, слушал рассказы Чарльза об эфемерных фантомах. Что-то нездоровое мелькало в его подёрнутых голубоватой пеленой глазах, и только видимое бездействие удерживало Пирса от неравной схватки. В старом запустелом особняке Блэквудов он сидел как на иголках, через каждые пять минут проверяя скрытый под пальто пистолет. Пирс на всякий случай снимал его с предохранителя, когда они наведывались к Блэквуду.— Что ж, до свидания, мистер Рид, — говорил он, прощаясь, и серебристая чешуя радужно переливалась на его подбородке. — Приходите, если вам станет хуже.И правда, по мере продвижения к какому-то роковому выводу или знанию, которое должно было перевернуть жизнь Чарльза вверх тормашками, приступы буйства у него случались всё чаще. Обычно он падал в обморок или вплотную приближался к этому состоянию, закрывая лицо руками и крепко зажмуриваясь, но иногда —таких моментов Пирс боялся больше всего — двигался, пребывая в сознании, разговаривал и нёс настолько невообразимый бред, что трудно было уловить его суть. Чарльз постепенно сходил с ума, но Пирс не желал ничего об этом слышать, продолжая воспринимать его выходки как множественные отголоски военных травм, никак не связанные с разлагающимся Окмонтом.И Пирс не позволит никакому Блэквуду, будь он хоть трижды верховным чернокнижником, рассматривать Чарльза с тем неуёмным интересом, с каким спятивший патологоанатом расчленяет ещё живых людей. Пирс ничего не имеет против иннсмутцев и их потомков (исключая, разве что Льюиса и того малого, который напал на них с пушкой), но Блэквуду, этому рыбомордому, не стоит посягать на Чарльза.В конце концов, Пирс защищает его не только от вайлбистов, но и от пакостного влияния подобных ?мутных парней?, урон от которых может оказаться в разы больше, чем прокушенный башмак.Нельзя отрицать, что после каждого приступа они становились всё ближе и доверяли друг другу всё больше. Безумие Чарльза перекинуло между ними мост, который с каждым днём, проведённым вместе, становился крепче и короче.И однажды этот мост вовсе исчез, ознаменовав единение их разумов, физических оболочек и сущностей.Чарльз с трудом разлепил глаза и невидящим взором уставился в потрескавшийся отсыревший потолок. Из открытого окна в номер врывался ледяной ветер. Через щель в расшатанной раме Чарльз, приподнявшись на локтях, увидел участок улицы: раскрошенная мостовая, тёмный кирпичный дом, сливающийся с выпуклым небосводом, ущербная луна и далёкий крохотный глаз хитрой Полярной звезды.Пирс сидел на краю кровати Чарльза к нему спиной и крутил в руках сигарету, отбрасывая на отходящие обои по-стариковски сгорбившуюся тень. Пирс окунулся в отдалённые мысли и потому вздрогнул, когда Чарльз заговорил:— Не знаю, какая догадка страшнее: что у тебя хроническая бессонница или что ты сидишь вот так каждую ночь.(посмотри, он такой же, как ты)Пирс обернулся через плечо. Трудно сказать, что он чувствовал, потому что его лица не было видно.— Не спится, — он всё-таки поджёг сигарету и снова отвернулся к холодной Полярной звезде. Чарльз запоздало осознал, что привык к табачно-пепельному запаху, пропитавшему всю его одежду.(такой же, как ты)— И ведь для этого есть причины, — он вытянул руку вперёд, касаясь широкой спины Пирса. Желая убедиться, что Пирс реален. Он замер. — Я, кажется, тоже теперь не усну.(посмотри внутрь него)(почувствуй его страдание)(выпей его)— Я хочу кое-что тебе рассказать. Ложись, — сказал Чарльз, понизив голос. — Ложись рядом.Тишина, повисшая на тонких нитях над ними и аскетично-убогим убранством номера, потяжелела, сорвалась вниз и с грохотом рухнула на пол. Пирс вдруг ощутил себя неповоротливым и неловким, как слон в посудной лавке. Он выждал секунду, показавшуюся Чарльзу целой вечностью, в течение которой он яростно сомневался в правильности принятого решения, и, затушив дымящийся сигаретный обрубок, наконец перевалился через край кровати. Торопливо подполз к тёплому Чарльзу, стараясь не думать о слякотных окопах, колючей проволоке и земляной крошке за шиворотом. Улёгся рядом, не зная, куда деть руки. Отпечаток плеча Пирса скрыл Чарльза от бледного лунного свечения, и его старые шрамы стали почти неуловимыми, подарив лицу чарующий облик, которого Пирс ещё никогда видел. Молодой и умиротворённый, раздетый по пояс Чарльз лежал перед ним, как открытая книга, которую нельзя прочесть без её разрешения.— Я ведь иногда кричу и плачу по ночам, правда? — спросил он, приблизившись к Пирсу. Его блестящие глаза сохраняли спокойствие, но Пирс явственно чувствовал, как он дрожит — мелко, неуправляемо, словно от волнения или холода.— Да, — глухо ответил Пирс. — Порой ты будишь меня, если мне, конечно, удаётся заснуть. Но я не понимаю... Тебе снятся кошмары? Ты болен?— Не задавай вопросов, — мягко сказал Чарльз, в странной манере дотрагиваясь до чужой ладони. — Я всё равно на них не отвечу. Я лишь хочу рассказать тебе чуть больше, чем ты знаешь. Рассказать тебе всё. И взамен, если ты согласишься, заглянуть в твою душу настолько глубоко, насколько позволят пределы моей чувствительности.— Но зач... — дюжина вопросов грозилась сорваться с языка, но Пирс почти силой заставил себя умолкнуть. — Хорошо. Говори. Выкладывай, что бы это ни было.Чарльз рассказал ему всё — в подробностях и без прикрас. Выложил всю подноготную. О службе на флоте, о боевых ранениях, о злополучном происшествии, которое навсегда лишило его покоя, и о существе, что вышло из-под воды. О бостонской психиатрической клинике, о кровопускании и шоковой терапии, о галлюцинациях, делирии и провалах в памяти. О барбитуратах, бромидах и других успокоительных, о прорезавшемся даре ясновидения и неведомого происхождения голосах, зазывающих сюда, в Окмонт. О письме мистера Ван дер Берга (при упоминании о нём Пирс неприязненно поморщился), о первых зацепках и, наконец, о предчувствии, которое в назначенный судьбой час привело его в Салвейшн-Харбор, на тот самый островок между грудами рыбы, где стоял Пирс.Когда Чарльз замолчал, закончив бередить затянувшиеся раны, мост между ними рассыпался в прах.— Хочешь сказать... — Пирс не мог подобрать нужные слова, чтобы озвучить страшную догадку. Впрочем, Чарльз понял его и без них.— Выходит, что так, — согласился он. — Всё это было спланировано заранее. Замысел. Рок. Фатум. Называй как хочешь.Пирс, по всей видимости, тоже заметил, что расстояние, отделявшее его от Чарльза, затерялось в бесконечном доверии. Оно разрушило все цепи, сковывавшие руки предрассудками и страхами, и позволило им зайти дальше. Сделать маленький шаг друг другу навстречу и тут же утонуть в чувстве, которое сложно передать человеческими словами.Любовь? Нет, любовь слишком слаба. Ничтожна, слепа и примитивна, незаслуженно коронована и воздвигнута на восхваляемый всеми пьедестал. Любовь — жалкая крупица в необъятном космическом пространстве, которое выстроилось вокруг них в ту окмонтскую ночь, когда изуродованная луна завистливо пялилась на помаргивающую Полярную звезду и предрассветный туман опускался в асфальтные трещины.Пирсу, притягивающему Чарльза к себе и вслепую ищущему его сухие губы, казалось, что никто до них не испытывал подобных возвышенных эмоций.(попробуй его страдание) — Позволь... позволь мне, — лихорадочно шептал Чарльз, задыхаясь от близости.— Да. Да, конечно.Религиозный экстаз, смешанный с непреодолимым плотским, первобытным желанием, богохульная страсть со сладковатым привкусом тления и капля безумия, которой хватит, чтобы отравить весь бренный мир. Такое не смеют прославлять в сонетах, описывая во всех красках и передавая из уст в уста. Любовь и рядом не стояла.Чарльз пальцами обхватил руку Пирса, обвёл контуры мышц под рубашкой, скользнул вверх, к груди, прижал ладонь к месту смыкания рёбер и едва удержался, чтобы не вскрикнуть, разрезая прозрачную тишину гостиницы. Чарльз услышал, как бьётся его сердце, как кровь с шумом выталкивается в крупные артерии, как движется по каналам и сосудам, подобно рекам с отходящими от неё ручьями, а потом, потемневшая, густо-вишнёвая, возвращается обратно. Глухой стук набирал частоту, многократно возрастал и Чарльз, не в силах оторваться, зачарованно внимал удивительно слаженной симфонии жизни.Они целовались долго, исступлённо, до боли в губах. Чарльз перебрался наверх, устроившись на бёдрах Пирса, и спиной впитывал касания его горячей ладони. Кровать жалобно скрипела, и в воздухе интуитивно ощущалось присутствие кого-то ещё — незримого, сокрытого в кривых чёрных углах. Голоса в голове Чарльза бесновались, затмевая напряжённое до предела сознание жадными воплями.(ВКУСИ ЕГО)(ЗАБЕРИ ЕГО СТРАДАНИЕ)Чарльз не стал сопротивляться. Бессмысленно идти против течения реки собственных же мыслей. Если его судьба состоит в том, чтобы когда-нибудь пасть ниц перед теми, кто населяет его препарированный развороченный разум, и подчиниться им, то так тому и быть. Он согласен на всё, лишь бы сокровенное единение с Пирсом никогда не заканчивалось.С одним из бесчисленного множества поцелуев Чарльз открыл в себе новую, доселе дремлющую способность. Он подобрался к клубку воспоминаний Пирса, средоточию его извечной боли и мрачному святилищу погибших надежд. Чарльз растащил этот комок страдания на ниточки, силой воли низвёл до атомов и увидел всё своими глазами.Полыхающий огонь и не думали тушить. Над окопами несло горящим человеческим мясом, порохом и чем-то ещё — неприятным, замогильным, скорбным. Наверное, обречённостью. Кровь хлестала из щеки, стекая по подбородку, но он не чувствовал боли. Тонкий писк в ушах — один лишь писк и пробивающиеся через него, как из далёких подводных глубин, захлёбывающиеся крики умирающих. Кровь, грязь, белёсые сочленения костей и разодранное мясо смешались в один тошнотворный коричневый оттенок, который нашёл отражение в мерзких творениях Гойи. Дух смерти, извиваясь и смеясь, витал под жёлто-серой хмарью неба.Он терзался необоримым предчувствием скорой кончины. Оставалось только ползти, пригибая голову, яростно переставляя локти, натирая лопающиеся и истекающие сукровицей мозоли. Ползти по застывшим в неестественных позах трупам, задыхаясь от гари. Ползти прочь от проклятой воронки, которую образовала разорвавшаяся граната, ползти, отталкиваясь правой ногой и волоча за собой левую, раненную навылет. Ползти и молиться, таща покалеченный подбородок по землистой корке.Ползти навстречу очищающему свету. Как мотылёк с изорванными крыльями.Чарльз громко выдохнул, отрываясь от Пирса. Непродолжительное время они смотрели друг на друга в абсолютном изумлении. Понимание приходило медленно, но оказалось мгновенным, как щелчок выключателя. Чарльз обессиленно скатился с Пирса, устроился у него под боком и уткнулся носом в его колючую шею, облегчённо закрывая глаза. Всё кончилось. Он сделал то, о чём Они просили. Он справился.Забвение медленно пронизывало Пирса. Сначала растаяли наиболее болезненные образы, крепко укоренившиеся в подсознании: взрытая порода, жжённое мясо, фрагменты тел и этот богомерзкий красновато-коричневый цвет с картин Гойи. Вслед за ними ушли воспоминания, от которых только передёргивало. А потом развеялись, подобно дыму, и гнетущие думы о павших товарищах. Повинуясь воле Чарльза, Пирс освободился от проржавевших оков травмированной памяти: он благополучно позабыл о том, какая участь выпала ему на Великой войне.Пирс-солдат размылся, потерял форму и выветрился. Он не разучился держать в руках оружие — такие вещи вытравливаются в коридорах памяти навсегда, словно татуировки, становятся условными рефлексами, существующими вне зависимости от видоизменяющейся личности. Однако Пирс раскроил свой обременённый разум и освободил его для вещей куда более значимых. Он освободил разум для Чарльза и его неприкосновенности.Пирс не мог объяснить причину, по которой приобнял Чарльза в защищающем жесте. Под успокаивающие рассеянные поглаживания тот провалился в спокойный сон, который впервые за долгое время сжалился над его измученным рассудком. До восхода Чарльз не видел ничего, кроме тьмы.