Глава 6. Просьба (1/1)

—?Каллиграфическая работа?— истинное искусство, что нередко превосходит в странах Востока, а особенно у Сидонийцев, произведения живописи. Рунические символы, иероглифы?— раз научишься, уже не забудешь. Руны?— важнейшая часть любой магии. Часто руны выводят кровью на пентаграммах, и лишь одна неверная клякса может привести к непоправимым последствиям. При заполнении любых политически важных документов используются иероглифы ?Ушедшего мира?, и всякий император обязан знать формулу магии, даже если сам от магии далек. Обычно этим занимаются Колдуны Башен, реже?— Сестры Молчания, но члены королевских кровей содержат в себе магию куда более страшную и великую. Невежество, маленькая Миледи, есть страшный грех. Невежество?— тот порок, что может стать фатальным.Проговаривал сию лекцию, Октавиан, прохаживаясь вдоль столика, за которым на плетеном из лозы стульчике и сидела Атанасия. Она была так погружена в свою работу, что практически не слышала своего преподавателя. Сосредоточенно закусившая губу, вцепившаяся в бамбуковую кисть и выводящая на бумаге один единственный символ, что был идеален настолько, будто бы только что сошел со страницы старинного переплета. ?Бессмертие?. Тонкие линии, аккуратные мазки?— работа требовала колоссальной внимательности, ведь одно неверное движение могло привести к полному краху всего. Сложный иероглиф бы потерял всякий смысл и остался бы пустой фальшивкой, как и те многие другие неудачные попытки Атанасии познать рунное искусство.Октавиан поправил очки на переносице, оценивающе глядя на символ, что выводила Атанасия, и консультировал ее на тему: ?Магия современная, руны, и почему все нынешние императоры?— необразованные свиньи, которые не уделяют внимания должным образом таким тонкостям, а затем платят заоблачные суммы каким-то проходимцам-магам…?. Его речь была тихой, но тема била его, профессора, многолетнего исследователя дисциплины, практика и педагога, по живому. Нынешняя система обучения знати выводила его из себя. Вряд ли тирада предназначалась именно Атанасии, скорее, Октавиан сваливал на ребенка свое недовольство, не требуя от нее ответа. Выговаривался, ругая невежество и глупость.Октавиан был чуть старше тридцати. Он прихрамывал на левую ногу, глаз его временами застывал, словно искусственный, а пальцы могли гнуться ненормально, поражая воображение Атанасии. Каждый раз, поясняя Атанасии очередную животрепещущую лекцию, он на автомате гнул пальцы в совершенно неестественные стороны.Атанасия всю первую лекцию с ужасом наблюдала за этим всякий раз, а когда увидела, как странно выгнулись колени Октавиана, то она серьезно испугалась, что сейчас ее преподаватель сложится пополам. После урока она шла, будто на негнущихся ногах, а когда пояснила Гарриет причину своего полного обалдевания от жизни, то в ответ получила смех и разъяснение. Болезнь Октавиана называлась ?синдром Марфана?, и поэтому суставы мужчины были очень гибкими. А еще, как выяснила от Гарриет Атанасия, со зрением у Октавиана были огромные проблемы, сколиоз, непропорционально длинные конечности (те же пальцы) и сложности с сердцем.Однако на самих лекциях он вовсе не создавал образ этакого смиренного мученика, да и жутким мутантом (как себе его представил детский мозг Атанасии) совершенно не выглядел. Высокие скулы, ироничная ухмылка, удивленно приподнятые брови, будто у этакой райской птички. Он не мог сидеть на месте, постоянно бродил из стороны в сторону и воодушевленно вещал материал, время от времени на автомате начиная ?сгибать? пальцы. Данное действие в последствии уже не вызывало у Атанасии священного шока, так что к третьему занятию она смогла полностью сосредоточиться на работе и даже не напортачить в первых же штрихах. Она таки сумела вывести руну ?Бессмертия?, при этом испортив всего шесть свитков пергамента. Это был прогресс. Зато, раз за разом повторяя одну и ту же формулу, Атанасия наконец поняла суть фразы: ?Раз научишься?— не забудешь?. Эта руна ей теперь во снах мерещиться будет, ведь убила на нее Атанасия нервных клеток больше, чем имела изначально. Всего один неровный штрих, и Октавиан морщился, будто проглотил нечто отвратительное, и Атанасия вновь берет чистый пергамент, начиная всю процедуру с самого начала…Помимо брождений преподавателя, Атанасия также чувствовала тяжелый взгляд с верхней веранды: Анастасиус?— у которого на третий раз появилось время заглянуть да оценить успехи Атанасии,?— лениво поглядывал на Ати. Попивал сливовый чай, приготовленный бдительной Гарриет, сидел в беседке и вел ленивую беседу с сидящей напротив девушкой-служанкой.Да, без всяких сомнений эти уроки?— его идея. То самое ?образование?, о котором говорила Гарриет ранее. Каллиграфия и рунное письмо, география, история, этикет, танцы, языки, литература, основы политологии. Все то, что нужно леди из очень влиятельной семьи, и все то, на что горничные Рубинового дворца наплевали с высокой колокольни, заставляя Атанасию заниматься самообразованием. Постепенно Атанасии увеличивали нагрузку, но учиться ей даже нравилось. Правда, с этикетом и танцами у нее возникли проблемы, из-за скованности и полнейшей неуверенности в себе, что рождали неуклюжесть. На последнем занятии она так и вовсе случайно уронила вазу, что была жутко дорогой, из коллекции древнего востока.Испуганную и заплаканную подопечную, красную от стыда, Гарриет увела из зала да усадила чай с ромашкой попивать. Ати долго после этого не могла в глаза учителю смотреть, да и господину Анастасиусу тоже, ведь приняла все уж слишком близко к сердцу. То, за что ее унизительно громко отчитывали в Рубиновом дворце, здесь не считалось чем-то ужасным. Но Атанасия была ребенком и имела модель поведения, зная возможные последствия ?отклонений? своей модели, на подсознании. Анастасиус же решил, что лучше бы дать девочке неделю-другую отойти от данного инцидента и занять ее чем-то менее нервным. К танцам и этикету Атанасия, разумеется, вернется, но проблема заключалась вовсе не в отсутствии данных, а, скорее, в некой глубокой травме, из-за раннего неудачного опыта. И Анастасиус даже знал, что с этим делать… Но все позднее, разумеется. Когда время придет…—?Помимо эстетической составляющей и исключительного художественного значения, люди забывают о заключенном в каждый штришок смысле. Это искусство?— философия на бумаге в чистом виде. Даже не все поистине талантливые художники способны понять и воспроизвести руны. Иногда всю жизнь маги тратят только на то, чтобы осознать полную свою никчемность в этом ремесле, маленькая Миледи. Преобразуй пустоту холста в сокровенную мысль. Бездумная работа прощается художникам, но в работе с рунами любое расхождение с идеей?— крах. Руна?— продолжение тебя, часть души твоей. Твой замысел. И не нужно смотреть на мои пальцы так, маленькая Миледи, в них философского смысла нет. Лучше вновь оцените горизонтальные штрихи и повторите знак бесконечности, в значении рунного слова…Атанасия на утро почувствовала себя максимально неловко от того, что всю ночь спала в одной кровати с господином. С такой наглостью пришла к нему вечером, заняла его спальное место, а еще умудрилась отправиться в царство Морфея, так и не дождавшись аудиенции. Но он, что ее удивило, и вовсе не думал об этом, как о чем-то неправильном. С насмешкой утром наблюдал за тем, как Атанасия пытается оправдать свою вольность. Краснея и робея, но все-таки… Всю ночь она спала спокойно и даже почти перестала бояться Господина. Прошла паранойя, что была вызвана Храмом Ритуальных Орудий, и, напротив, она во сне почувствовала себя с ним в полной безопасности.А еще она попросила господина Анастасиуса посодействовать в поиске Лили. И господин согласился поразительно легко, разве только заставил Атанасию повторить просьбу несколько раз, чтобы звучала она внятно и не походила на писк раненого котенка. Атанасия под конец смогла попросить его об одолжении правильно, смотря прямо в глаза и говоря без запинки и без извиняющихся ноток в каждом слове.—?Ты имеешь права чего-то хотеть, девочка,?—так ответил он, сидя за столом, пока Атанасия старалась держаться стойко, стоя прямо напротив него, будто на допросе,?— Ответить тебе согласием или отказать?— это уже мой выбор. Но в праве на просьбу тебе никто не откажет… Так что говори четко и не трясись так, будто в случае отказа скончаешься от сердечного приступа…Кисть мягко, невероятно аккуратно, но и где-то быстро, колюще, скользила по пергаменту, создавая заключительный образ руны. Важна абсолютная гармония. Каждый образ дополнял другой, и каждое отступление?имело смысл. Действительно, трудное искусство, где важна каждая деталь?— форма, баланс символов и якобы случайных элементов. Направление образа, его завершение и пустые элементы.Она закончила работу, отложив кисть и рассматривая руки, что вымазала в чернилах. Ей казалось, что пальцы отвалятся от ноющей усталости, а голова взорвется от перенапряжения. Но Октавиан был доволен и с неподдельной радостью едва ли не расцеловал ее работу. Именно из-за такой фанатичной радости Октавиана Атанасия радовалась своему успеху еще больше. Ведь угодить этому ценителю?— задание трудное, но она справилась. Атанасия подскачила, высматривая Анастасиуса и Гарриет, что с высоты своего пьедестала сейчас смотрели на нее. Улыбка Гарриет?— чистая, радостная, а у Анастасиуса же сдержанная, но все-таки улыбка. Атанасия помахала им, привстав на носочки, и Анастасиус приподнял кружку с чаем, как бы показывая, что пьет за ее успех. Спокойный блеск в его глазах напомнил Ати морской штиль.***У Лилиан в жизни была трагедия, что носила имя бессмертной и внешне была маленькой копией своей прекрасной матери. Да, Лили любила Диану по-своему. Чистый голос, прекрасные свободные танцы и запах необузданной силы жизни?— все то, чего же так не хватало доморощенной аристократке Лилиан Йорк. Прикоснуться к Диане?— все равно что прикоснуться к прекрасному видению в сумерках, во владениях девственной природы, вкусить плод кроваво-красного яблока или ощутить пальцами тонкие лепестки роз. В душе Дианы расцветали цветы, чье благоухание и манило. Диана?— птица, что была приручена, но осталась все такой же свободной. Она прекрасна. Была прекрасной.И дочь ее так быстро росла, что даже не понять было, как же такая светлая крошка выжила в таком мерзком мире, для которого была она слишком чиста. Совсем как ее мать. Диана была светлым пятном в паутине интриг дворца, мерзких слов и ужасных поступков. Морозное дыхание меж душных примитивных созданий, которым было просто не понять всей ее красоты и всей свободы ее очертаний. Атанасия была такой же светлой, трогательной. Созданием хрупким, не из этого мира.И завял цветок ее жизни так же быстро, как завяла жизнь ее матери. Каждую свою свободную минуту Лили посвящала Атанасии, но времени на нее было так мало, что сердце Лили разрывалось от боли всякий раз, когда ей приходилось отказывать Атанасии в сказке на ночь или играм перед обедом. Лили было так горько, но для нее эта должность вовсе наказанием не была, и шантажировали ее именно что увольнением. Нашли больное место и, как стервятники, набросились на женщину, чей грех состоял лишь в любви к маленькой хрупкой девочке. Лили знала, что если ее выставят из дворца, то Атанасия завянет здесь совершенно одна и будет вынуждена находиться в атмосфере полного одиночества. Поэтому Лили перерабатывала. Лили недоплачивали. Но Лили все так же любила Атанасию.В тот роковой день Атанасия убежала в лес, когда саму Лили отправили работать в ночную смену. И позднее Лили будет рыдать горько, из-за того, что тогда не смогла быть рядом со своей маленькой девочкой, которую обещала защищать. Атанасия убежала, но ее пропажу обнаружили только на следующий день, да и после этого многие горничные считали, что ?бессовестный ребенок? просто играет в прятки или же издевается над ними. Еще день все были абсолютно уверены в том, что это отвратительный каприз Атанасии, и стоит пойти у нее на поводу, так она и начнет вить из них веревки, заставляя плясать под свою дудку.Однако, когда даже к вечеру забытая принцесса не объявилась, тут уж даже главная горничная почувствовала что-то неладное. Лили, что весь день искала Атанасию в лесах, поняла, что творится нечто ужасное. Что, если Атанасия ушла еще дальше и теперь не может вернуться? Что, если ее похитили противники политики Клода ради шантажа или же те ублюдки, которые продают детей в бордели? Горничные пытались найти Атанасию, и к ночи все были уверены в том, что она именно что пропала, а не пытается вывести их на эмоции. Тут уже многим стало страшно. Потерять члена императорской семьи?— преступление. И кто знает, что с ними сделает Клод, не из-за любви к дочери, а просто из-за факта того, что старые курицы потеряли императорского отпрыска. И опасения подтвердились.Изуродованный труп ребенка, со спутанными светлыми волосами, меж которых уже копошились опарыши, нашли глубоко в лесу. Выколотые глаза не дали точно установить личность, и даже сами горничные не смогли сказать точно, тот ли это ребенок, уж слишком страшны были гниющие внутренности, выкрученные кости и разодранная плоть. Многие содрогались от ужаса, не понимая, что за монстр мог сделать такое с ребенком? И Атанасия ли это? Никто не мог сказать точно. Но факт остался фактом?— член императорской семьи пропал, и, возможно, тело его уже нашли. Однако Клод, что позднее всех узнал о пропаже ребенка, даже не подумал выделять средства на поиски ненавистного отродья, а лишь принял к сведению то, что более финансировать Рубиновый дворец нет нужды.Но головы полетели, чисто из принципа. Все те, кто не успел бежать, были повешены на площади, и даже саму Лилиан хотели приговорить к смертной казни. Клод просто вновь выкинул уже труп Атанасии из своих мыслей и продолжил жить, словно ничего и не было. Бессмертная оказалась вовсе не бессмертной. И та дура, что дала ей это имя наверняка перевернется в гробу. Но Клоду было абсолютно все равно. Тем более, что Альфиос в последнее время уж слишком мешался под ногами со своими рассказами о его милой маленькой подопечной…Лили сжирало отчаяние, и судорожные рыдания раздавались в камере, то замолкая, то вновь набирая силу. Этот скулеж был таким душераздирающим, что даже стража, видевшая за свою жизнь и не такое, чувствовала мерзкую жалость в глубине души. Лилиан надрывалась и давно сорвала горло. Руки ее все были красными от того, что она сама же и расчесывала раны, не в силах вынести все это. Просто… она хотела, чтобы ей дали умереть. Атанасия, ее маленькая Атанасия, крошка, которую она держала на ручках, чью колыбель качала…Ей снился труп постоянно. Мертвая, бледная, с выколотыми глазницами, чтобы не опознали по глазам. Она бродила меж камер, напевая веселую песенку, и держала своего порванного кролика за лапу. Чаще всего она останавливалась у решеток Лили, и только эти решетки разлучали их теперь. Иногда Атанасия плакала от боли и просила Лили спасти ее, умоляя. Не понимая, что уже мертва. О ее смерти даже не объявили официально, ведь никто не мог сказать точно, тот ли это ребенок. И труп просто похоронили, без всяких церемоний, без слез… Она говорила о том, что боль невыносима, и кричала так отчаянно, отчего Лили хотелось выцарапать глаза самой себе, лишь бы не видеть того, как этот маленький ребенок бьется в конвульсии.Иногда же Атанасия просто сидела и смотрела на Лили с осуждением, будто обвиняя в своей же смерти. Словно спрашивая: ?Почему ты не спасла меня??, ?Почему в этой жизни мне не суждено было стать настоящей принцессой??, ?Я ведь была хорошей девочкой, Лили, так почему же я умерла??. И единственное чувство, что все еще позволяло Лили оставаться в состоянии мыслить?— жуткий рев горничных в соседних камерах. Они рыдали, умоляли отпустить их к детям, к семье. И именно их крики Лили грели в этом жутком холоде. Они теперь поплатятся. И сама Лили поплатится. Она лишь надеялась, что после смерти встретится с Атанасией, и уже там, на небесах, будет оберегать ее вечность. И там никто не помешает Лили просто всегда быть рядом. Просто жить и любить ее…—?…хватит выть, женщина. Прекрати. Если не прекратишь, я уйду, и ты никогда не встретишься с девчонкой…Лили подняла голову. Человек в мантии, с капюшоном на голове, уже несколько минут пытался до нее достучаться. Глаза светились алым во тьме, будто волчьи. Адам вздохоул, видимо из-за того, что вовсе не хотел заниматься всем этим делом. Запачкал ботинки, да и говорить с Лилиан Йорк оказалось сложнее, чем он думал. Гарриет бы справилась куда лучше и быстрее, ведь была добра по своей натуре, даже ко всяким ничтожествам. Лилиан только выла, будто псина, и, казалось, даже слов его не понимала. Но, услышав что-то о девочке, она наконец затихла. Прижалась к прутьям, смотря на него дико. Адам хмыкнул, радуясь, что смог наконец завладеть ее вниманием.—?Хочу, хочу… хочу… —?шептала Лилиан, всхлипывая. Она вцепилась в Адама так крепко, что не отодрать, и прожигала безумным взглядом матери, что потеряла свое собственное дитя. Адам поморщился, попытавшись ее отцепить от своей чистой мантии, но Лили вцепилась накрепко,?— Умоляю, умоляю вас… Где моя Атанасия? Где она? Ати…—?Жива твоя девица. И отцепись уже от меня. —?Капюшон слетел из-за того, что эта ненормальная трясла его, и Адам едва не оттолкнул ее от себя брезгливо,?— Господин дает тебе шанс. А ты всего-то обязана соблюдать условия контракта и не выходить за пределы усадьбы. Думаю спрашивать ответа смысла нет? Оставь все вопросы для господина. Ты мне надоела хуже горькой редьки, честное слово…В любом случае, если она откажется, то прямо сейчас Адам просто проломил бы ей череп. Потому что свидетель. Но женщина уже кивала, вытирая слезы, и согласная на все что угодно, лишь бы увидеть свою девочку. Тульпа Атанасии, с разодранными глазными яблоками и кишками наружу тоже вцепилась в прутья решетки, смотря на Лили с детской радостью. Она растворялась медленно, как туман перед рассветом, зная, что Лили уже идет к ней и что Лили больше ее не оставит совершенно одну, наедине с этим чертовым миром…Адам подхватил изнуренное тельце потерявшей сознание женщины на руки, едва не морщась от запаха. Моча, сырость, плесень… Его едва не вывернуло, когда он ступил в чертоги этого вонючего ада. Многие пленники просто гнили заживо, а вода в собачьих мисках больше напоминала изгаженную лужу. Да уж, умереть здесь Адам бы и врагу не пожелал, хоть и видел он всякое. Мимо ног пробежала упитанная крыса, которая хотела впиться зубами в край его ботинка, но Адам тут же размазал эту тварь по полу. От крысы осталась лишь каша из плоти и хвост, а в камере Лили появилась другая женщина, что выглядела ну точь в точь как Лилиан Йорк. Разве что та женщина расцарапала себе лицо и горло, умерев от потери крови, оставив Анастасиуса с новой игральной картой, а Клода с мертвой пешкой.