Глава 4. Жертва (1/1)

Атанасия казалась бледной куклой из фарфора, с золотыми кудрями, кожей цвета мрамора и бледными губами. Топазовые глаза в тусклом мерцании сияли приглушенным испугом, будто отражениями новорожденных лун в синих омутах. Холодная ладонь Господина Крампуса легла на щеку Ати, но девочка не отпрянула. Он видел каплю пота, что пробежала по виску, и почти слышал, как дыхание ее сбилось, как бьется ее маленькое сердечко в тюрьме из плоти и крови, под ребрами. Будто пичужка в клетке. Атанасия отступила, неверяще моргая. Она неуклюже упала и тут же вскрикнула, а на глазах ее выступили слезы?— обожгла ладонь о свечу. Небольшой ожог пузырился, покраснел, и она прижала к себе руку, вжавшись в одну из стенок величественной громады полотна с изображением ада Данте. Анастасиус с минутной насмешкой наблюдал за этим действом, вновь зажег свечу, а потом медленно присел на одно колено, рядом с Атанасией.—?Дай руку. —?Тихий приказ, даже не просьба. Атанасия не знала, что будет дальше, но жуткие видения смутили ее разум, и она почти видела то, как сейчас, протяни она руку, на запястье сомкнется тяжелая цепь. А потом ее живот вскроют?— она всегда боялась только этого, с момента, как господин Кролик умер на ее глазах.По ночам Атанасия вскакивала, жутко крича: простыни липли к вспотевшему телу; волосы были похожи на гнездо; пижама перекрутилась; дыхание безнадежно сбилось. В такие моменты, еще в Рубиновом дворце, она могла долго-долго сидеть под одеялом, тихо умирая от жары и страха. Душно, страшно, мерзко… Каждый шорох таил в себе смертельную опасность, а детское воображение оживляло самые извращенные страхи, что таило в себе подсознание. Сейчас древко кровати начнет раздирать монстр или из шкафа вылезет нечто ужасное, или зеркало треснет… И ей некуда бежать?— дверь была всегда закрыта, а горничные будут и дальше спокойно работать, пока она, совсем одна, будет задыхаться в агонии… Животный страх. Страх смерти?— все, что билось отчаянно в черепной коробке, царапаясь и кусаясь, воя от безысходности…Но она вспомнила холод его ладони на щеке, что успокаивал ее, и так же внезапно она вспомнила тарелку с супом и то, как же господин Анастасиус кормил ее?— болезненную, слабую,?— терпеливо утирая уголки ее губ салфеткой. И она вспомнила кровь из собственного носа. Кровинки, что, размазывая по подбородку влажные дорожки, пачкали постель и ночнушку и так же запачкали платок господина Крампуса, который тот не пожалел для больного ребенка.Даже если все те крохи доброты были компенсацией для следующей вечности мучений, то Атанасия уже не жалела о том, что прожила эту жизнь. В будущем бреду боли и кошмаров она нашла уголок спокойствия в своем разуме: Господин Крампус, который нес ее на руках, пробираясь сквозь ветви и коряги, запачкав свою дорогую обувь. А еще невероятно приятный запах его плеча, камзола?— дорогой парфюм, яблоки, вино. Его тихий бархатный голос, с легкой хрипотцой, и руки, которые так похожи на теплые ладони Лили?— безопасные, способные успокоить, и которые никогда-никогда ее не ударят. Быть может, в Атанасии все еще играла светлая детская наивность, благодаря которой она и жила в счастливой иллюзии все свое безрадостное детство. Та самая наивность, что помогала ей оживлять плюшевых друзей, что согревала ее теплыми мечтами, что помогала ей видеть далекий образ доброго папы-императора…Атанасия обреченно, но с долей решимости, протянула ладошку, зажмурившись и едва дыша. Гусиная кожа выступила на похолодевшем теле, а ожог пульсировал обрывками, острой ноющей болью. Нахлынет, вновь спадет?— почти как волны, набегающие на берег. Странная холодная субстанция обволакивала боль мягкой пеленой, и Атанасия тут же распахнула глаза, смотря на Анастасиуса?немного диктовать?— совсем как напуганный олененок, на дрожащих ножках. Адам забрал из рук Господина некое средство в старомодной бутыли. Пахло от мази приятно, и ожог более почти не болел.—?Вот и все. —?Анастасиус забинтовал ладонь и легонько потрепал девочку по волосам. Скорее так, как гладит хозяин щеночка, выполнившего команду правильно и заслужившего похвалу. Ее поведение Анастасия очень развеселило.О, эта… жертвенность. Именно она. Умереть за жалкие крохи тепла, витать в своих фантазиях, ожидая, что счастье затмит возможную боль. Да только Атанасия была ребенком и не знала, что же такое настоящие пытки, от которых люди сходили с ума настолько, что готовы были мать родную выпотрошить, лишь бы познать блаженство безболезненной смерти. Наивная, в силу своего воспитания, одиночества и чего-то еще…Сейчас сидела эта прелестная куколка, хлопая пушистыми ресницами, а в голове ее царил сумрак, страх и полный разлад. Почти хамелеон, готовая подстроиться под мир, чтобы стал он к ней хоть немного благосклоннее. Ведь не знает, что таких вот ?слабых, но добрых? людей мир без всякой жалости давит. Мучительно убивает, вырвав крылышки, очернив душу горькой несправедливостью, горем потери, и ноющей болью предательства.Глаза из самого чистого льда, душа мягкая, как шелк, и божественная жертвенность?— без сомнения, вырастет она в прекрасного богоподобного ангела, который и будет страдать за грехи мира сего, за ошибки смертных. Анастасиус видел таких людей, хотя бы в лице ее же глупой матери: Диана так верила в чистоту любви, так верила, что подарит жизнь чему-то бессмертному и прекрасному, и верила в Клода. Она любила его, но не смогла понять, что даже наградив Атанасию великим именем, сама обрекла ее на жизнь несчастную, без крохи тепла. У Клода не было материнского инстинкта, у Клода не было той же веры Дианы. Любил он ее?— женщину, сотканную из света и танца, с тонкой талией, плавными движениями кошки,?— но так же полюбить мерзко орущего младенца,?— живого ребенка, что являлся бы ее продолжением, но не стал бы копией,?— никогда не смог.Глупая жертвенность, что хуже всяких проклятий. Диана сама же толкнула еще совсем малышку в бездну мрака, из своего же эгоизма, своей же веры в то, чего не существует. Любовь?— инстинкт. Любовь?— похоть. Атанасия ведь пошла по кровавой дорожке, раня ступни, задыхаясь от жестокости мрака мира, что не принимал ее, но продолжая идти. И под конец своего пути, она?— девочка добра и любви, без амбиций и стержня,?— разрыдалась бы, до спазмов в легких, ломая ногти, прорезая горем душу и окровавленное сердце, от того, что мир предал ее, в который раз. Чего тогда стоила вся любовь Дианы, ее желание дать жизнь малютке с чистой душой? Тогда именно чистое желание Дианы и стало бы для Атанасии палачом.?Hell is paved with good intentions??— всего лишь цитата, а для Дианы это осталось тайной за семью замками. Она ушла во тьму со спокойным сердцем, в блаженном неведении. Глупая, глупая женщина. И в жутком сне не могло ей присниться то, на что же она обрекает свое бедное дитя. Поэтому Пенелопа?— такая же чертова дура, что желала породить на свет дитя, ради самой же себя,?— хоть немного, да лучше ?блаженной Дианы?, которая прекрасно осознавала, что оставит ребенка в руках человека со своим извращенным представлением о любви, в чье понимание мира ?забота о том, что от любимой осталось? уж точно не входило. Клод жил Дианой, он был зависим от нее, желал ее, а в безвинном ребенке, что едва успел появиться на свет, видел паразита, сожравшего жизнь своей матери. Он злился на весь мир, но мир был где-то там, не достать, а Атанасия была рядом.Анастасиуса это заставило усмехнуться. Атанасия почти что копия своей же блаженной матери и сейчас хотела отдать свою душу… ему. Ему. Как же опрометчиво и забавно, как же иронично. Атанасия застыла, сидя на полу, и тут же ей в голову явно забрела идея, о которой она даже не подозревала, которая почти перевернула ее маленький мирок. Господин Крампус терпеливо ждал, и она бы хотела опять услышать?— ?Умница, девочка?, поэтому и начала, с придыханием:—?Для меня, которая не спустилась в ад и осталась белой-белой? —?Голосок Атанасии в мертвой тишине был удивительно-громким.Анастасиус утвердительно кивнул, и только уголки губ его чуть приподнялись. Черты лица хитрые, почти лисьи. Молчаливый наказ: ?Давай, покажи, что ты умный ребенок. Продолжай.?Атанасия даже губу закусила от всего того спектра мыслей, что ей открылся. Мир заиграл красками серыми, ядовито-зелеными, а душный запах благовоний туманил рассудок. Жертва в магическом круге, лилейно-белая жертва, которая не знает греха и которой дано уйти блаженно, а не грязно пасть. Атанасия в темноте пошарила ладонью и поняла, что нечто показавшееся ей очередным атрибутом на самом деле было… обгорелым трупом. Детским. Вновь подняла глаза, а Анастасиус все так же немного улыбался, кивнул, даже не думая ее прерывать. Да, девочка умная. Хорошая и сообразительная.—?Это я? —?спросила она куда более уверенно и даже поднялась на ноги, неспешно обходя пентаграмму, похожую на застывшую кровь. Цепи скрипели. Черное грозовое небо вспыхивало за узким окном. Вспышки освещали помещение хаотично, жуткими всполохами. Атанасия понимает, что нет, это все?— лишь малая часть тайны. Тем более, эту часть благосклонно господин и дал ей, щедро, словно на блюдечке. Но только потому, что захотел сам. Есть что-то еще, что-то недоступное. Что-то, возможно, куда более страшное, и то, что сейчас она не сможет принять…—?Достаточно. Умная девочка,?— Анастасиус видел ее насквозь. Ее эмоции были открыты, она не умела скрывать их за каменной маской, милой улыбкой или трогательным смущением, хотя именно таких людей Анастасиус и видел с самого рождения. Все его окружение?— игроки, со своими мотивами, принципами, амбициями. Все ходы распланированы наперед, выбраны союзники и оппоненты. Нужная позиция, манера держаться?— готово все. Но Атанасия?— ребенок совсем,?— покинутая всеми, и оттого была чиста, без единой нотки сладкой фальши. Все эти сахарные домашние девочки?— дочери своих родителей, знают правила игры и такую, как Ати, легко съедят живьем. Доброта в высших кругах?— это образ, под которым есть и амбиции, и упрямство, и решительность. Атанасия же была просто добра и просто наивна. В этом заключалась ее благодетель, жертвенность, эфемерная хрупкость, и в этом же таилась ее система падения.***Они шли по черным тропкам в бесконечность, огибая клумбы и веранду. Иногда Ати видились фонтаны, в которых журчала чистейшая вода, а в миниатюрных озерцах, что были обрамлены декоративными камнями, плавали цветастые рыбки, меж водорослей и ракушек. Атанасия носочком задела прохладную воду, но, когда проплывающая мимо рыбина без всякого страха уткнулась ей в пальцы, она тут же отскочила, с детским ужасом следя за этим слизким нечто. Пустые глаза рыбины напоминали ей об ангелах из храма ритуальных орудий, с цепями на крыльях и поломанным оперением.—?У Господина Крампуса глаза совсем как у папы. Господин Крампус на самом деле мой… дядюшка Анастасиус? —?Она запнулась, отчаянно смотря себе под ноги и не зная, куда же деть руки. На щеках вспыхнул румянец цвета персика. Пальцами она нервно мяла ткань ночнушки, а ветерок теребил золотистые прядки.—?Хорошо, что книжки ты читаешь,?— Анастасиус был спокойнее некуда, наблюдая за всей этой ?комедией смущения?, устроенной девочкой. Она ему не надоедала. После подлизываний, фальши, подобострастий, эти простые детские эмоции показались ему глотком свежего воздуха. —?Иногда информацию лучше удержать, чтобы использовать потом. Пронзить ей, как лезвием. Если делиться всем, то рискуешь остаться ни с чем. Терпение всегда будет вознаграждено.Атанасия слушала внимательно, впитывая его слова. Училась. Нет, ее отчаянное рвение запачкаться его даже умиляло. Анастасиус лишь надеялся, что его решение оказалось верным, и она действительно окажется крайне полезным элементом, которого им не доставало.—?Ати умеет терпеть,?— Атанасия вдруг взяла Анастасиуса за палец. Уцепилась. Анастасиуса пробирало на смех. Тихие смешки, при взгляде на эту возможную великую мученицу. Или уже нет? Возиться с ней ему, вполне возможно, почти нравится, и что же, если это не мешает его партии?— то почему бы и нет? Воспитать этого ребенка должным образом?— интересная задача, и вклад в будущее.—?Терпеть из унижения и беспомощности или терпеть, затаившись в ожидании подходящего момента?— разные вещи,?— с почти настоящей улыбкой ответил Анастасиус наставительно. —?Главное то, что тобой движет: страх или намерение, Атанасия.Внимание Атанасии приковала статуя, что затаилась меж зимних яблонь и мускусных роз. Она немного отстала, замявшись на месте, чувствуя как трава щекочет коленки. Взору предстал удивительный квинтет металла и мрамора?— тонкое деревце,?— издалека почти живое,?— на котором висело одно единственное яблоко, а ветку с плодом увивала змея действительно королевских размеров. Такие, если верить книжкам, без труда сожрут лося или же (на картинках, что были намного ужаснее) человека. Но это не все. Яблоко так и кишело червями. Атанасия не решилась выведать хоть что-то об этом чуде архитектурного строения. Разум и так был полон впечатлений до отказа, ноги немилосердно гудели, а веки будто налились свинцом. Она врезалась в почти каменную спину Анастасия, чуть пискнув от неожиданности.Мужчина покачал головой и подбирал ее на руки, позволяя задремать на своем плече. Маленькие дети,?— или это ему с Атанасией так повезло,?— совсем как кошки. Прыгают на руки именно к тем, у кого аллергия.