Сердце-предатель (1/1)

Боль, что расцвела внутри меня, никак не собиралась ни в слёзы, ни в слова. Я сидела на скамейке в больничном саду и не могла найти в себе силы встать и уйти. Пойти к Сонроку и… И что, Лиса? Что ты можешь ему дать? Сочувствие? Слёзы, от которых он почувствует себя ещё хуже? Жалость? Любовь своего измученного сердца? А она ему поможет? Она вытащит его из огня? Что ты можешь ему дать, глупая?Меня вмиг придавило осознанием того, что я ничем не могу ему помочь. Что моей любви, скорее всего, недостаточно. Если он вообще её примет. А если нет, то и толку от неё никакого совершенно. Только агония внутри. Я поёжилась от внезапно налетевшего ветра и поняла, что, спеша за Ингрид, даже толком не оделась?— выскочила, в чём была. Сидеть тут больше не имело смысла. Медленно поднявшись, я на негнущихся ногах дошла до больницы в сопровождении молчаливого Богома. Но вместо того, чтобы вернуться в столовую, в которой меня ждали ребята, я направилась наверх, в палату Сонрока. В тот момент меня мало волновало, что там может оказаться Ингрид. Мне просто нужно было посмотреть на него ещё разок, убедиться в том, что он не собирается умирать в грёбаное ближайшее время. Не собирается никому звонить посреди ночи и спрашивать про осечку пистолета.Когда я открыла дверь в палату, то застала Сонрока за тем, что он, болезненно морщась и при этом не издавая ни звука, пытался сделать хотя бы шаг от койки. Не знаю, чего ему стоило опустить перебинтованные, наверняка болящие ноги на пол, но мне это сразу же показалось таким огромным безрассудством с его стороны, что аж сердце сжалось от злости и жалости одновременно. Моё появление стало для него неожиданностью?— Сонрок резко дёрнулся на звук открывшейся двери и наверняка не удержался бы на ногах, если бы я тут же не подлетела к нему.—?Какого хрена вы делаете?! —?мой голос сорвался на последних словах от звенящих в нём слёз. —?Кто вообще разрешил вам вставать? Вы кем себя возомнили? Героем?Одной рукой Сонрок держался за койку, а второй?— за мою талию. Он пытался перенести основной вес на кровать, вот только по тому, как подрагивало его тело, было ясно, что получается у него так себе. В итоге он резко обмяк в моих объятиях, и я уткнулась носом ему в шею.Это было чересчур для моего избитого им сердца.—?Так нельзя делать,?— шепнула я, чувствуя, какое необъятное тепло волнами исходит от него. Его рука на моей талии жгла сквозь одежду. Я знала, что долго мы так не простоим, поэтому пыталась запомнить каждую свою эмоцию, каждое покалывание на коже, каждый стук моего сердца, эхом отдающийся в ушах.—?Ну ты же не уйдёшь отсюда без меня, а мне надо быть в строю,?— ответил Сонрок, и всё внутри меня задрожало с новой силой от его близости: казалось, что его губы прямо у моей шеи.—?Для этого необязательно на следующий день после операции пытаться встать.—?Может, и так,?— согласился Сонрок,?— но тебе нужно домой. Я не шучу, Лиса.Очень хотелось сказать ему: ?Не надо. Не сейчас. Давай просто постоим вот так чуть-чуть, в тишине, которую будет прерывать только бешеный стук моего сумасшедшего, болеющего тобой сердца. Дай мне безнаказанно касаться тебя, быть так близко, как ты бы не подпустил, если бы был в лучшей форме. Всего пару минут, которые всё моё существо будет потом переваривать столько, сколько люди не живут?.Эти слова противной горечью осели на кончике языка, а драгоценное время утекло сквозь пальцы. Сонрок отстранился, потому что я так ему ничего и не ответила, прикрыв глаза и пытаясь уловить запах его кожи?— не медикаментов, больничных простыней и прочей дребедени. А его запах. Но я не успела.—?Пожалуйста, Лиса, Богом поставил людей в радиусе километра от твоего дома. Тебя не достанут.Да как же он не понимал, что дело было не в этом? Дело было в нём?— в его присутствии. Что мне все эти люди, если у моей двери будет стоять не он? Но и это я не смогла ему сказать: слишком много оголённых эмоций за раз. И спорить с ним было бессмысленно.—?Я поеду, только если вы пообещаете, что не встанете, пока вам не разрешат.—?То есть теперь ты ставишь мне ультиматумы? —?усмехнулся он, с моей помощью опустившись обратно на кровать. Я торопливо поправила ему подушку и помогла улечься.—?С вами по-другому нельзя,?— пожала плечами я. —?Пообещайте.Сонрок внимательно смотрел на меня от силы секунд десять, но они показались мне вечностью, потому что за это мизерное время он успел очертить взглядом едва заметные царапинки на щеке и покрывшиеся корочкой болячки на руках, с которых я уже давно содрала пластыри.—?Обещаю.Мне хотелось добавить: ?И обещайте, что не будете сейчас думать о том, что могли бы потерять меня так же, как потеряли её?, но тогда я слишком много бы на себя взяла. Пришлось проглотить вставший костью в горле ком и кивнуть ему, как будто этого одного обещания достаточно для того, чтобы я смогла спокойно вернуться домой и сидеть там, пока он будет лежать тут. Никакого обещания в мире не было бы достаточно, и он должен был это знать.—?Ты поела?Это был самый обычный вопрос. Ничего сверхъестественного или особенного. Ничего из ряда вон. Но то, как у меня снова дёрнулось сердце, было невозможно описать словами. Я уже давно должна была смириться с тем, что реагирую на Сонрока вот этим вот болезненным идиотским способом.—?Да, конечно.—?Хорошо,?— кивнул он. Казалось, что он хочет спросить что-то ещё: вопрос буквально жёг его изнутри, но Сонрок промолчал. Может, оно и к лучшему. Что бы он ни спросил, я бы наверняка снова начала плакать, как чёртов испорченный водопроводный кран. Мне надоело выглядеть настолько жалкой в его глазах.Нужно было идти, но я как будто прилипла к стулу. Не было никакого желания вставать с места и идти в дом, от которого одно только слово осталось. Но молчание между нами затягивалось, и я не знала, чем его ещё заполнить. Сонрок ждал, что, получив его обещание, я тут же побегу выполнять свою часть уговора.—?Тогда я загляну вечером?—?Нет,?— сказал как отрезал. Таким голосом, что сразу стало понятно: его слова обжалованию не подлежат. —?Ты сегодня спишь дома, Лиса.Все мои протесты застряли в горле. Разве я могла что-то сказать ему вот такому?— смотрящему на меня почти холодно, словно ему надоели мои капризы? Не знаю, что это была за резкая перемена в его настроении, лице, голосе, чёрт его разберёт, но я поёжилась, и моё подёргивание плечами от него не укрылось. Я отвернулась, словно окно, из которого мало что было видно, в разы интереснее, чем всё остальное. Только бы не моргнуть и не расплакаться от всего этого.—?Не нужно обижаться на меня, Лиса. Ты не можешь проводить здесь всё своё время. Тебе нужно нормально питаться, спокойно спать?— дома, в своей уютной комнате, а не в больничной палате, ходить на занятия в университет в конце концов.—?Я не обижаюсь,?— наверное, он хотел продолжить свою тираду в духе ?жить нормальной жизнью двадцатилетней девушки?, но у меня не было никакого желания его слушать. Отчасти он был прав?— я нуждалась в этой нормальной жизни, но у меня её уже давно не было.—?Тогда в чём дело?—?О чём вы?—?Ты разглядываешь окно уже пять минут с таким видом, словно я сказал тебе что-то неприятное.—?И давно это вас волнует? —?хотелось по-детски и зло огрызаться на все его слова, как и подобает всем капризным детям. Мне не стоило так себя вести, я это прекрасно знала, но после того тепла, которое он мне подарил совсем недавно, его ?нет? было словно пощёчиной наотмашь, и мне было больно её принимать.—?Лиса, не надо так.—?Дома никого нет,?— я продолжала смотреть в окно не в силах повернуться в сторону Сонрока. —?Только ваши люди. Там может быть хоть в сто раз безопаснее, чем здесь, но тепла и того самого уюта, о котором вы говорите, не прибавится.—?А здесь? Здесь оно, по-твоему, есть? В пропахших лекарствами палатах и коридорах?—?Здесь есть вы, господин Шин, и этого более чем достаточно.Я не стала дожидаться его ответа, потому что была уверена, что он скажет что-нибудь такое, от чего я сразу же пожалею о своём очередном откровении. А мне не хотелось жалеть о душевных порывах. Выходя из палаты, я ни разу не обернулась, да и Сонрок меня не позвал: то ли не ожидал моего лаконичного ответа, то ли не знал, что на это сказать. А мне так много всего хотелось ему сказать. И это так жалило меня изнутри, что я, едва оказавшись в коридоре, почувствовала себя так, словно из меня разом выкачали весь кислород. И оставили вот это непонятное жалящее нечто, с которым невозможно дышать.Ингрид никуда не ушла?— она сидела у палаты и ждала, когда я оттуда выйду. Увидев меня, она убрала телефон в сумку и улыбнулась. А затем поднялась, чтобы зайти к Сонроку.—?Сонрок и за это мне не сразу спасибо скажет, но, думаю, вы будете рады,?— сказала она, остановившись на полпути и повернувшись ко мне полубоком. —?27 ноября у него день рождения. Он не празднует его с тех самых пор и не принимает подарки даже от меня. Но, уверена, вам он отказать не сможет.Подмигнув мне, она скрылась за дверью палаты, а я осталась наедине с непонятной тоской внутри.***От этой тоски не получалось никуда деться. Ни в машине, в которой Ханбин и Бобби везли меня домой и всячески пытались поднять мне настроение, ни дома, где действительно никого не оказалось. Бобби сказал, что ему нужно забрать Джису, и снова ушёл, а Ханбина я отпустила сама, потому что уже никуда сегодня не собиралась. Я медленно приняла душ и высушила волосы, и даже это далось мне с трудом?— казалось, что вместе с моральными силами из меня выкачали заодно и физические. Я беспрестанно думала только о том, что Ингрид, наверное, сегодня вернётся обратно, а Сонрок останется в больнице один. Я злилась на него, и в то же время меня изнутри сжирало беспокойство: может, ему и не в новинку это одиночество, но мне за него больно.По пути в комнату я замерла у двери маминого кабинета. Даже после её ухода эту комнату никто не тронул, в ней стабильно убирались. Отец забыл о ней так же, как привык забывать обо всяких незначительных вещах вроде моих проблем и моей боли. Глубоко вздохнув, я надавила на ручку и открыла дверь. В комнате стоял запах свежих цветов: госпожа О рассказывала, что мама настаивала на том, что в кабинете каждый день должны стоять новые цветы. Её тут не было уже очень много лет, а цветы были?— их приносили каждый день. Стараниями госпожи О, которая о маме помнила больше, чем я.Пройдя в комнату, я села за мамин стол, и мой взгляд сразу же упал на стопку так и не проверенных когда-то тетрадей. Мама была учительницей корейского языка и литературы и, это я помню удивительно хорошо, очень любила свою работу. Я взяла ручку, которой мама писала дома, и поднесла к носу: раньше, в детстве, я любила нюхать всё, чего касались мамины руки, потому что все эти вещи пахли её кремом для рук. Такого больше ни у кого не было, только у мамы. Ручка, понятное дело, уже очень давно ничем не пахла. Сморгнув снова подступившие к глазам слёзы, я отложила её в сторону и осмотрела комнату.Все вещи были на своих местах?— лежали так, как мама их и оставила, словно она вот-вот должна была вернуться: стопка непроверенных тетрадей на столе, банный халат на краю кровати, книга на подоконнике с закладкой посередине. Я редко заходила сюда, потому что мне до боли в груди не нравилась эта обманчивая атмосфера: я ведь знала, что мама никогда не вернётся. И я давно научилась с этим жить, но в определённые моменты мне становилось невыносимо тошно от того, что мне так и не удалось её найти. По словам госпожи О, в один прекрасный день мама просто взяла и ушла, не забрав с собой ничего. Совсем. Может, у госпожи О была какая-то своя теория по этому поводу, но она её никогда не озвучивала. А с папой на эту тему говорить не имело смысла.В итоге всё, что мне от мамы осталось, это воспоминания и вот этот кабинет с кучей её вещей. Первые со временем умирали, а от второго было мало толку?— только боль, огромная, душащая боль, с которой было тяжело справляться.Встав из-за стола и уже собираясь выйти, потому что больше оставаться в этой атмосфере было невозможно, я всё же замерла на полпути, заметив мамину шкатулку для украшений. В неё много лет назад я положила подвеску со Святым Иудой, которую мама подарила мне когда-то. Покровитель всех отчаявшихся уже давно лежал там?— примерно с тех пор, как я перестала сильно надеяться на Бога. Недолго думая, я снова вытащила цепочку и только после этого наконец вышла.К этому моменту вернулся Бобби, который привёз Джису, и я была несказанно им рада: нет, мы не собирались говорить на какие-то жизнерадостные темы, благодаря которым тоска в моей груди куда-нибудь бы делась, но с ними я бы чувствовала себя менее одинокой. Джису, конечно же, начала подробно расспрашивать меня, что и когда я ела, не хочу ли я чего-нибудь ещё, точно ли я хорошо чувствую себя физически и всё такое. Словом, как любил выражаться Бобби, атаковала по полной. На все её вопросы я отвечала с лёгкой улыбкой, и в этот раз я не врала ей. Когда она спросила, как я ощущаю себя морально, я неопределённо пожала плечами.—?По шкале от одного до десяти?—?Допустим.—?На минус бесконечность,?— Бобби прыснул от смеха, а я снова пожала плечами. Надо было выражаться как-нибудь менее трагично, поэтому я сказала так. Уверена, если бы друзья услышали, что мне так плохо, что хочется сходить и выблевать из себя боль, им бы не понравилось.—?А такое вообще бывает? —?спросил он.—?Наверное, бывает,?— ответила я.Мы лежали у меня на кровати, вернее, мы с Джису, а Бобби, как и всегда, развалился в кресле, в котором сложно было по-человечески развалиться, как он любил, но жалоб пока не поступало. Я устроила голову на коленях Джису и чувствовала, как меня тянет в сон от того, как она ласково и аккуратно перебирала мои волосы. Никто бы на меня не обиделся, если бы я впрямь заснула, но мне очень хотелось кое-что обсудить. Было буквально необходимо поговорить о Сонроке, обо всей этой истории. Не думаю, что у меня было право рассказывать её кому-то ещё, но пережить её в одиночестве я была не в состоянии. От одной только мысли внутри тошнота поднималась.Ребята слушали меня не перебивая, но по тому, как иногда замирали пальцы Джису, а Бобби начинал тяжело дышать, я понимала, что они испытывают тот же ужас, который испытала я, услышав всё это. Я рассказывала не во всех деталях?— не только потому, что я их и не знала, но и потому, что это было бы тяжело. Казалось, что я плаваю в боли Сонрока, буквально захлёбываюсь ею, и никто никак не протянет мне руку, не вытащит меня назад, на сушу, где эта боль не сможет меня достать.—?Ебаный пиздец,?— выругался Бобби, встав с кресла и нервно меряя шагами комнату.—?То есть они даже похоронить её по-человечески не смогли? —?прошептала Джису, не решаясь говорить вслух, потому что тут же не выдержала бы и расплакалась. А вместе с ней тогда рыдать начала бы и я, а у Бобби не получилось бы успокоить нас обеих.—?Получается, так,?— пробормотала я. —?Если честно, то я не понимаю, как Сонрок живёт со всем этим.—?Херово живёт, как ещё с таким жить,?— отозвался Бобби.Нам было совершенно нечего добавить. Мне казалось, что вся эта история меня эмоционально выпотрошила, но поняла я это только сейчас: как будто шок наконец прошёл, и все мои чувства резко обострились. Разговор на какую-то другую тему у нас больше не клеился. Всё упиралось в это тяжёлое гнетущее молчание, в незнание, что с этой информацией делать, в непонимание, как люди такое переживают.Мы ложились спать, придавленные этой историей, придавленные чужой болью, придавленные своей беспомощностью. Бобби отключился в кресле, даже не потрудившись переместиться в гостиную, а мы с Джису уснули на моей кровати. Вот только я очень зря надеялась, что эта ночь пройдёт для меня спокойно: я проснулась в половине пятого утра от очередной панической атаки и начала истерично вспоминать, что психотерапевт рекомендовал мне делать в таких ситуациях, но у меня ничего не получалось, и в конечном счёте я выскочила из комнаты, чтобы не разбудить ребят. Я едва стояла на ногах, и дышалось с большим трудом. Настолько, что я тут же прислонилась к стене, а разговаривающий по телефону Богом, отошедший на пару шагов от двери, замолк и повернулся ко мне.—?Госпожа Лиса?Сердце билось внутри как подстреленная птица, и я никак не могла выровнять своё дыхание. Паника накатывала на меня волнами, и мне, как и всегда, становилось страшно от того, что я не могу с ней справиться. Я чувствовала себя до омерзения жалкой и слабой, казалось, что никакая сила не отлепит меня от этой стены и не заставит взять себя в руки. Трясло меня так, что в итоге я осела на пол, обхватив себя руками.—?Секунду,?— порывисто бросил в трубку Богом, и не прошло и двух секунд, как он уже сидел рядом. —?Да, понял.Сказав это человеку на том конце провода, он протянул телефон мне, и я его приняла. Я поднесла мобильный к уху, а Богом аккуратно поднял меня с пола и повёл вниз, на кухню.—?Лиса? —?в трубке послышался взволнованный голос Сонрока. —?Что такое?—?Мне плохо,?— страшно хотелось разныться ему о том, что вот именно этого я и боялась, когда уезжала от него. У меня не получалось бороться с этим дерьмом без его тёплых сильных рук, в которых никакие монстры, даже те, что живут в моём подсознании, не могут меня достать.—?Дыши. Давай, Лиса, дыши вместе со мной. Я буду считать, а ты делать вдохи и выдохи. Поняла? —?я хотела сказать ему, что уже пыталась, но ни черта мне не стало от этого легче, и всё же не смогла отказать. В его голосе было столько чистого неприкрытого беспокойства, беспокойства обо мне, что я ни за что не смогла бы сказать ?нет?.—?Поняла.И он действительно начал считать. И делать вместе со мной каждый вдох и выдох. Я слышала его дыхание через трубку, и каким-то совершенно удивительным способом это успокаивало. Сердце медленно, но верно начинало биться в своём привычном ритме, а дышалось свободнее и проще. Наверное, ещё никогда всё это дерьмо не заканчивалось, едва начавшись.—?Лучше?—?Да,?— сказала я после недолго молчания и того, как кивнула в пустоту, совсем забыв, что Сонрок не тут и не видит меня. Всё это время, что он дышал вместе со мной, казалось, что он сидит рядом. И от внезапного осознания, что это не так и что выпишут его нескоро, я начала плакать. Видимо, недостаточно тихо, чтобы Сонрок не услышал.—?Почему ты плачешь? Случилось что-то ещё?—?Нет, просто… именно этого я и боялась. Я знала, что произойдёт что-нибудь такое и что вас не будет рядом. А с вами всё это,?— я взмахнула рукой, как будто Сонрок мог увидеть моё нелепое движение,?— не страшно. Я знаю, что вы всегда вытащите меня.—?Я всегда вытащу тебя, Лиса,?— повторил Сонрок,?— даже если буду на другом конце планеты.—?Не надо,?— я шмыгнула носом, радуясь тому, что в этот раз слёз оказалось не так много.—?Быть на другом конце планеты? —?усмехнулся Сонрок.—?Да.—?Хорошо, не буду.Он сказал это так быстро и так просто, что я не успела поймать своё сердце: оно будто сорвалось вниз с огромной высоты и полетело в пятки, по пути обжигая все остальные органы.—?Ты больше не обижаешься? —?спросил Сонрок так ласково, что я замерла и затаила дыхание.—?Нет.—?Ты ведь понимаешь, что дело не в том, что я не хочу тебя видеть, Лиса?—?Понимаю,?— ответила я. —?Но без вас тут толком не уснёшь. Так что могла бы и остаться.Сонрок, услышав мои слова, рассмеялся, как будто и не ожидал услышать от меня что-то другое. А я сидела и думала о том, сколько ещё раз мы будем вот так непринуждённо говорить о чём-то. Один? Нисколько? Какая-то часть меня была уверена, что как только Сонрок встанет на ноги, всё это закончится: он закроет свои чувства от меня на все замки. Я не знаю, откуда взялась вообще эта уверенность, но вот она была, и мне было уже нехорошо от неё.—?Не пойдёшь спать? —?спросил он.—?Может быть, потом,?— сказала я, наконец обратив внимание на Богома, стоящего на террасе. Не знаю, как давно он вышел, но я была благодарна ему за этот жест. —?К тому же я всё равно боюсь спать.—?С этим нужно что-то делать, Лиса,?— серьёзно сказал Сонрок. А то я не знаю.—?Надо,?— согласилась я. —?Но давайте не будем сейчас об этом.—?Хорошо,?— легко ответил Сонрок. —?О чём тогда будем?Я прикусила нижнюю губу, не зная, как вообще реагировать на его ?о чём тогда будем??. Он хотел со мной говорить. Судя по всему, даже неважно, на какую тему. Может быть, это был его способ отвлечь меня от невесёлых мыслей и какого-нибудь очередного приступа. А может быть, это была нежность внутри него, с которой он сейчас не мог справиться по ряду причин. Меня распирало от любви.—?Если не поспишь ещё пару часов, выживешь в университете? —?Сонрок не дождался моего ответа.—?А я не пойду.—?Почему это?—?Джису сказала, что домашки целый вагон и тележка, а я же совсем ничего не делала,?— ответила я, вспомнив, что заданий и правда много. И что я совершенно не готова возвращаться к учёбе.—?И я не могу с ней помочь?—?С домашкой? —?хмыкнула я. —?О, поверьте, вы не хотите её видеть.Услышав моё заявление, Сонрок снова рассмеялся. Да так, что у меня аж всё свело в груди от нежности и боли. Эта непонятная горькая уверенность в том, что всё это ненадолго, портила абсолютно всё.—?Ладно, не хочу,?— признался Сонрок, и тут уже был мой черёд смеяться.Мы говорили о каких-то незначительных вещах, которые толком и не задерживались в моей голове. Зато задерживалось другое?— то, что мне так тепло. И что совершенно не хочется прощаться, но я слышала, как Сонрок уже два раза зевнул, и мне становилось стыдно. Он спал не лучше меня, и с моей стороны было бы свинством продолжать разговор.—?Можно я приеду завтра? —?спросила я напоследок.—?То тебя и палкой не выгонишь отсюда, то ты разрешения спрашиваешь. Конечно, можно,?— отозвался Сонрок, и я услышала, как он устраивается поудобнее в кровати.Попрощавшись, я положила трубку и ещё десять минут не могла собраться и встать с места. Думала о том, как Сонроку удалось сохранить в себе столько света и тепла, что хватило даже на меня. Как он умудрился не сломаться окончательно после всего, что произошло, и как его смех до сих пор звучал искренне, а не так, как он обычно звучит у людей, смирившихся с тем, что жизнь их не любит. Меня разрывало понимание, что его сердце, застёгнутое на все пуговицы, умело не только плакать. Но также меня разрывала та самая уверенность, что скоро Сонрок снова станет прежним собой. Ведь это сейчас он ранен, уязвим, нуждается в чьей-то поддержке. А как только наденет свой костюм и возьмёт в руки пистолет, всё снова вернётся на круги своя.Ведь он нанимался не в друзья. Но и я не хотела с ним дружить.—?Вы закончили? —?Богом, зашедший обратно в дом, заставил меня вынырнуть из разрушительной ямы, в которую я сама себя и толкала.—?Да, спасибо,?— сказала я и протянула ему телефон, который ещё не остыл после нашего с Сонроком долгого разговора.—?Вас проводить обратно?—?Нет,?— качнула головой я. —?Я не буду больше спать.—?Тогда у меня к вам предложение, от которого вы не сможете отказаться,?— Богом так широко улыбнулся, что я не смогла не улыбнуться ему в ответ.—?Какое?—?Во-о-он там,?— он кивнул в сторону тумбочки рядом с телевизором,?— я вижу приставку.Вряд ли все телохранители так себя ведут, а их клиенты это поощряют, но мы с Богомом, видимо, исключение.***Мы с Богомом рубились в какую-то отвлекающую игрушку ровно до того часа, когда приехала госпожа О. Увидев меня, улыбающуюся и целую и невредимую, она заключила меня в объятия и тут же начала извиняться, что так и не заглянула в больницу. Но я знала, что она работает не только на нас, и ни капли на неё не обижалась. Она и так делала для меня всегда больше, чем нужно было. Пока я умывалась и будила ребят, госпожа О принялась готовить нам завтрак, а ещё?— что-нибудь очень вкусное для Сонрока. По моей просьбе. Потому что у меня хорошо получалось только круассаны покупать.—?Поедешь к Сонроку? —?спросила Джису, пока мы переодевались. Бобби уже давно был внизу и о чём-то весело беседовал с госпожой О.—?Да,?— кивнула я.Тяжело вздохнув, Джису опустилась в кресло и наблюдала за тем, как я наношу тени на веки. Да, я выглядела так, словно собираюсь на свидание. Да, это было тупо. Да, скорее всего, я вернусь домой после всего и выплачу все слёзы, потому что уверенность в том, что скоро всё станет как обычно, накроет меня с головой.—?Уверена, что выдержишь это? —?спросила Джису. Мне не нужно было облекать свою боль в слова, Джису считывала её и без моей помощи.—?Нет,?— сказала я, и от того, как это горько получилось, у меня дрогнула рука. Тени осыпались на ресницы. —?Но я не могу просто взять и задушить свои чувства.—?Поэтому позволишь им задушить тебя? —?грустно улыбнувшись, спросила Джису. Она не пыталась меня от чего-то отговорить или что-то посоветовать. Джису была на моей стороне независимо от того, что я делаю.—?А я когда-то делала по-другому? —?усмехнулась я, закончив с тенями. —?Единственное… я очень надеюсь, что в этот раз я не буду плакать из-за них, свернувшись на холодном полу ванной, и думать, что моё сердце больше не выдерживает.Сердце?— большой предатель. Продолжает биться дальше даже тогда, когда ты думаешь, что вот сейчас, ну вот сейчас оно наконец остановится от этой боли, и всё закончится. А оно всё бьётся. Как будто издевается. Как будто знает, что после очередной истерики, с которой ты остался один на один, ты встанешь с пола и пойдёшь дальше. И всё ты выдержишь.Потому что от чужой нелюбви не умирают.Джису кивнула, и мы наконец спустились вниз. Я не чувствовала голода, потому что очень волновалась, но заставила себя позавтракать?— не хотелось огорчать госпожу О и друзей, тем более что я сейчас была не в том состоянии, когда кусок в горло не лезет. После завтрака ребята уехали в университет, а мы с Ханбином и Богомом направились в больницу. Я пыталась расслабиться и дышать не через раз, но не получалось. Сердце выскакивало из груди от одной только мысли, что я увижу Сонрока, пусть мы виделись ещё вчера.Я даже не представляла, что можно скучать по человеку вот настолько: даже тогда, когда ты сидишь напротив него и говоришь с ним. Скучать по нему, потому что он ни черта тебе не принадлежит, потому что скоро он, показывающий своё беспокойство, ласковый и улыбающийся, спрячется от тебя. Потому что между вами снова будет ярко-красная черта, как в метро, за которую нельзя переступать. Но ты, конечно же, её переступишь. Обязательно переступишь.—?Ну наконец! Теперь я могу с чистой совестью уехать,?— весело заявила Ингрид, когда я несмело вошла в палату, нервно отсчитывая удары сердца. По ощущениям, оно билось где-то в животе. —?Сонрок, как маленький ребёнок, капризничает с самого утра и не ест. Еда ему тут, видите ли, не нравится. Надеюсь, вы, Лалиса, переубедите его.—?Я не капризничаю,?— ответил Сонрок, исподлобья посмотрев на Ингрид, и я бы на её месте ощутимо напряглась, но, видимо, её такие взгляды не брали. Затем Сонрок наконец повернулся ко мне, неловко застрявшей у самой двери с пакетом, полным всякой всячины, на скорую руку приготовленной госпожой О. Не знаю, как я удержала этот пакет в руках, потому что всё внутри начало дрожать?— каждый грёбаный орган. —?Привет, Лиса.Сколько было в этом ?привет, Лиса? тепла, которое разнесло моё сердце в ничто.—?Добрый день,?— ответила я, всё-таки сделав шаг по направлению к нему.—?У меня самолёт, так что вынуждена вас оставить, иначе опоздаю,?— Ингрид поднялась, разгладив юбку. Подхватила свою сумочку, крепко обняла Сонрока, шепнув ему что-то, очевидно, на шведском, потому что я ничего не разобрала, и направилась к двери.Во мне что-то дёрнулось. Что-то, по-идиотски похожее на ревность. Хотя я и понимала, что Сонрока к Ингрид ревновать не нужно, потому что они друзья. И всё же мне стало больно, потому что у неё было право обнимать его и трогать, когда вздумается. А я, чувствующая, как от желания банально прикоснуться к нему горят пальцы, не могла.—?Было очень приятно познакомиться с вами, Лалиса,?— пожав мне руку, Ингрид наконец упорхнула, оставив нас одних.Я нашла в себе силы всё-таки дойти до прикроватной тумбочки Сонрока и поставить туда пакет, а затем села. Он наблюдал за мной молча, но с лёгкой полуулыбкой, и на мгновение показалось, что чья-то холодная рука, сжимающая до этого мои лёгкие, ослабила хватку.—?Что это?—?Это от госпожи О. Она сказала, там разная вкуснятина.—?Она сказала? —?с улыбкой протянул Сонрок. —?Или ты попросила у неё разную вкуснятину для меня?—?Вы видите меня насквозь, это нечестно,?— пробормотала я и, не зная, куда деть подрагивающие руки, начала доставать контейнеры с едой.—?Я не вижу тебя насквозь, Лиса,?— ответил Сонрок, и на секунду мне показалось, что в его голосе было что-то похожее на сожаление. Но ведь я у тебя как на ладони. —?Просто госпожа О так не выражается.Я не выдержала и рассмеялась, подумав о том, что вот так нелепо спалилась. Хотя я не то чтобы собиралась скрыть от него тот факт, что это всё было сделано госпожой О по моей просьбе. Сонрок смотрел на меня такими глазами, словно в мире не было ничего красивее смеющейся меня, и от этого открытия у меня защемило сердце. Мгновение, и Сонрок снова посмотрел на меня своим обычным взглядом. Как будто дрессированный зверь внутри него вспомнил, что по-другому ему нельзя.—?Я не отстану, пока вы не поедите.—?Ты мне мстишь? —?Сонрок прищурил глаза, а мне стало так бесконечно тепло от того, как он со мной разговаривает. Как будто мы не телохранитель и клиент. И я ненавидела своё сердце, которое дёргалось каждый чёртов раз.—?Думайте, как хотите,?— ответила я, протягивая ему миску с ещё не остывшим супом с водорослями. —?У госпожи О?— самый вкусный суп с водорослями. Не обижайте её.И меня тоже.Сонрок быстро мне сдался и поел. И даже не только суп. Госпожа О наготовила много всего, чтобы Сонроку хватило на время пребывания в больнице. Сегодня он выглядел чуть бодрее, да и цвет лица не казался бледным. Но, конечно, выписываться было ещё рано. Хотя его так послушать, он готов был встать на ноги уже сейчас и пойти выполнять свою работу.Я хотела, чтобы он снова был рядом со мной как можно скорее. Но ещё я хотела, чтобы он полностью восстановился. И наряду со всем этим мне было тошно от мысли, что, снова войдя в роль моего телохранителя, Сонрок не будет со мной вот таким: не будет со мной собой.—?Погуляешь со мной? —?спросил он, чем заставил мою душу сладко заныть от радости. —?Только нужно позвать медбрата, чтобы он помог мне пересесть в кресло.—?Зачем вам медбрат, если тут есть я? —?спросила я, и Сонрок рассмеялся, оглядев меня с ног до головы, как будто бы говоря, что он очень сильно сомневается в том, что я могу ему помочь.—?Ты хрупкая, Лиса,?— сказал он, и было в его голосе что-то такое, из-за чего я моментально напряглась, предчувствуя, что дальше он скажет что-нибудь болючее. —?Я тебя сломаю.Этот проклятый ком в горле был невыносим. И Сонрок со своими загадочными словами тоже был невыносим. Всё моё дрожащее существо было уверено: он имел в виду больше, чем сказал.—?Будет очень трудно меня сломать.Я пережила куда больше дерьма, чем надеялась пережить, и разбитое сердце с вывернутой наизнанку душой вряд ли сделают меня ещё несчастнее, чем я есть сейчас. В конце концов душа?— такая же предательница, как сердце.Не дожидаясь его ответа и чувствуя, что молчание между нами становится тяжёлым, я встала и подкатила кресло к кровати. Сонрок откинул одеяло и, болезненно морщась опустил ноги на пол. Оказывается, ему успели привезти сменную одежду, и я подхватила оттуда тёплую куртку. На улице постепенно становилось всё холоднее?— ноябрь изо всех сил пытался полноценно вступить в свои права.Сонрок надел куртку и с моей помощью встал. Ноги ещё очень плохо его держали, поэтому он вынужденно сильно опирался на меня, а я вся горела?— снаружи и изнутри?— от его сумасшедшей близости, от того, как он за меня держался, от того, что я бы отдала всё на свете, лишь бы он никогда меня не отпускал. От того, как безмерно хотелось плакать, потому что мне было мало всего этого.С помощью Богома я выкатила кресло на улицу, где заметно похолодало. Но Сонроку нравилось?— он с явным наслаждением вдыхал промозглый ноябрьский воздух, в то время как я ёжилась, чувствуя, как противный ветер забирается мне за шиворот и пробирает до костей.—?Зима уже близко,?— проговорил он, когда мы медленно шли по саду. Хотя сложно было назвать голые деревья садом. В прошлый раз я этого не заметила, потому что слушала Ингрид и пыталась не пропустить ни единой детали. А сейчас то и дело цеплялась взглядом за обнажённые деревья, чьи опавшие листья одиноко валялись у их стволов.—?Только бы снега было много в этом году,?— ответила я.—?Ты любишь снег?—?Очень. В детстве зимой к нам приезжал дедушка по папиной линии. Не поверите, но я ждала его сильнее, чем Санта Клауса. Потому что это был единственный взрослый в моём окружении, который играл с детьми так, как им этого хотелось. Он катал меня на спине, притворяясь лошадью, играл со мной в прятки в нашем большом доме, поддерживал все мои глупости и, самое главное, лепил со мной снеговиков. Больших таких, которые потом какие-нибудь вредные дети разваливали на части. И каждый раз, когда идёт снег, я вспоминаю дедушку, наших с ним снеговиков и то, что я не леплю их уже больше десяти лет.—?Почему? —?спросил Сонрок, внимательно смотря на меня, когда мы остановились у скамейки и я села напротив.—?Дедушка с папой поссорились, и он больше не приезжал.—?Ты ведь можешь поехать к нему сама, Лиса.—?Не могу,?— я прикусила щёку изнутри, чтобы не разреветься. —?Его не стало три года назад.Я редко рассказывала людям эту историю, потому что она всё ещё у меня болела: у меня, тогда ещё ребёнка, отняли возможность видеться с человеком, который в суровом мире взрослых умудрился сохранить в себе такого же ребёнка, как я. Который любил зиму и снег так же, как я, и изо всех сил пытался продлить моё детство, придумывая всё новые версии того, почему Санта Клауса невозможно увидеть в новогоднюю ночь.До того, как я успела это осознать, Сонрок взял меня за руку и крепко её сжал в своих пальцах.—?До его смерти зима всегда была особенной: я надеялась, что когда-нибудь он наплюёт на папины слова и приедет. Но он так и не приехал. И зима перестала быть особенной.Во мне говорил обиженный, недолюбленный ребёнок, и это понимала даже я.—?За всё это время он позвонил только один раз. После теракта. Узнать, как я. А я была так зла на него за все годы молчания, что ответила очень сухо, и потом… Потом я столько жалела о том, что держалась так холодно, хотя очень хотелось разрыдаться ему в трубку и попросить приехать. А теперь уже поздно куда-то звонить. Дедушки нет.Голос всё-таки предательски дрогнул. Господи, какое грёбаное жалкое зрелище: я хотела быть источником тепла и света для человека, у которого внутри трагедия масштабнее моей, а в итоге сижу рядом с ним и чуть ли не плачу, рассказывая что-то о себе. Боже, Лиса, ты не в состоянии даже себе помочь, как ты собралась помогать ему? Ему, у которого внутри выжженная пустыня?—?В таких случаях нельзя винить себя, Лиса. Нужно винить взрослых, которые втягивают в свою войну детей,?— я только сейчас поняла, что, слушая меня и говоря всё это, Сонрок рассеянно поглаживал мои пальцы. И вот этого хватило, чтобы рёбра начали гореть. —?А сожаления ещё никого не возвращали. Так что прекращай есть себя изнутри. И попробуй снова полюбить зиму так же, как ты любила её в детстве. Считай это вашей с дедушкой особенной связью.Я кивнула, переваривая сказанное им и думая о том, что он нашёл для меня аккуратные слова, чтобы не задеть ещё больше. Я была уверена, он винил себя в очень многих вещах. И наверняка не понимал, что его чувство вины тоже было неправильным. Вернее, не так. Я готова была понять это чувство, если он испытывал его к Софи. Но не готова была с ним смириться, если оно было направлено на людей, которые от него отвернулись. И то, даже в первом случае у этой вины была разрушительная, стирающая всё на своём пути сила.—?А вы? —?снова подала голос я после недолгого молчания. Сонрок уже не поглаживал мои пальцы, но всё ещё держал их в своей большой горячей руке. —?Вы любите зиму?—?Сложно сказать,?— задумался Сонрок, уставившись куда-то меж одиноких деревьев. —?Наверное, люблю и ненавижу. Потому что зимой почему-то всегда появляется ожидание чего-то хорошего. Чуда, которого ждут все вокруг,?— рассмеялся он. —?Но оно никогда не приходит. По крайней мере, ко мне. В общем, у меня тяжёлые отношения с зимой. Она меня всё время обманывает.Последние слова были сказаны этаким обиженным тоном, из-за которого стоило бы смеяться, но вот мне… мне хотелось плакать, потому что я видела в этой фразе голое, едва прикрытое попыткой отшутиться отчаяние. Сонрок не был машиной для убийств, Сонрок был поломанным и плохо собранным обратно человеком, внутри которого были самые разные чувства. И боли там было больше, чем всего остального. Он сам будто был запутанным клубком боли и вины. И я до одури хотела ему помочь, но не знала, как. Как мне вытащить его из стокгольмского музея, в котором он остался не физически, а морально.Могла ли тут помочь моя несовместимая с жизнью любовь?Родинка под глазом Сонрока всё же не была обманщицей, и мне только за это хотелось жадно её целовать. Но всё, что я могла,?— это почти фальшиво улыбаться и идти обратно в больницу, потому что на улице было слишком холодно для долгих прогулок. И потому что у меня на душе было очень тяжело. Я чувствовала себя так, словно возвращаюсь из весёлого летнего лагеря домой?— туда, где меня не ждут, где холодно и одиноко. Туда, где монстры живут не только в моём подсознании.***Спустя неделю Сонрока всё-таки выписали. Я готова была дать руку на отсечение, что он вынудил доктора отпустить его и не восстановился полностью. Он выглядел здоровым и крепким, как и обычно: несдвигаемой с места горой. Не кривился при ходьбе и вообще никак не давал понять, что только недавно лежал в больнице с пулевыми ранениями.На следующий после того разговора о зиме день я была вынуждена потратить на учёбу и на то, чтобы всё наверстать. К Сонроку я поехать так и не смогла. Ни в тот день, ни потом. Я приехала к нему только один раз и поняла, что была до омерзения права. Сонрок держался так, словно не было между нами всех тех слов, его тепла, его опьяняющей близости. Он начал чувствовать себя лучше физически, а вместе с этим приходило в относительную норму его моральное состояние. И я больше не была ему нужна. Вернее, он снова вёл себя так, словно ему не нужен никто, кроме себя, и это было до тупой, опостылевшей боли в груди нечестно.Нечестно по отношению ко мне и по отношению к нему тоже, потому что я своим горящим от его сдержанности нутром чувствовала, что ему необходима поддержка. Ему необходимо то самое человеческое тепло, о котором говорила Ингрид. Вот только Сонрок, как будто отказываясь это понимать и принимать, постепенно закрывался от меня на замки, и его плачущее сердце снова застегнулось на все пуговицы.А я осталась снаружи.Осознав всё это, я пришла домой и разрыдалась, скрючившись на холодном полу ванной, несмотря на то, что вроде как была готова к такому. Мои чувства душили меня. Так же, как и всегда. И моё предательское сердце, увы, всё это выдерживало. Так же, как и всегда.Когда Сонрок снова вернулся ко мне, сменив Богома, я уже вся погрязла в учёбе и исправно ходила в университет. Каждый студент считал своим долгом свернуть себе шею в попытке высмотреть у меня на лице хоть что-то, что сказало бы им о том, что я действительно пережила весь тот ужас, о котором трубили все новостные каналы несколько дней подряд. Но я вела себя так же сдержанно, как себя со мной вёл Сонрок. И, увы, несмотря на объёмы материала, который предстояло выучить, я умудрялась держать в голове его почти равнодушный взгляд. Взгляд человека, который просто выполняет свою работу и не ждёт за неё благодарности.И кто знает, сколько бы продолжалось всё это?— его спокойствие и моя агония, если бы отец спустя довольно долгое время не заглянул наконец домой. И не решил первым же грёбаным делом отчитать Сонрока и Богома за случившееся. Я проснулась, как и обычно, не по будильнику и, с удивлением не обнаружив никого у своей двери, спустилась вниз. Это был пятый день, как Сонрока выписали и он неотступно, словно тень, следовал за мной. И я не могла взять в толк, почему за почти три недели отец только сейчас нашёл время на то, чтобы прийти и устроить скандал.—?Куда вы смотрели, раз не заметили снайперов и позволили всей этой перестрелке произойти? —?он отчитывал их как школьников, и у меня сжалось сердце от несправедливости. И от злости.—?Что здесь происходит? —?спросила я, войдя в гостиную и скрестив руки на груди.—?Лиса, давай поговорим потом,?— отец отмахнулся от меня как от надоедливой мухи. Словно не надо было, пусть и с опозданием, но всё же спросить, как я, чёрт возьми. Словно важно было сейчас переложить всю ответственность на других людей. —?Иди в комнату.—?Нет, давай поговорим здесь и сейчас,?— заявила я и встала перед ним, таким образом прикрыв от него Сонрока и Богома. Если Богом стоял опустив голову, то Сонрок?— нет. Но это не значило, что я буду стоять и смотреть, как его обвиняют в чём-то. —?Ты не имеешь права повышать голос на моих телохранителей. Они сделали всё, чтобы этого не случилось.—?Что значит, я не имею права? —?по пальцам одной руки можно было пересчитать разы, в которые я перечила отцу. —?Ты понимаешь, что могла умереть там?—?Но не умерла,?— сказала я ледяным тоном, что в общении с отцом было мне не свойственно. —?Потому что за меня умерли другие.—?Им за это и платили, Лиса!—?Какому мертвецу нужны деньги? —?усмехнулась я, покачав головой.В тот второй раз, когда я приехала к Сонроку, я пыталась поговорить с ним о том, кто это был и что им было нужно, но он наотрез отказался обсуждать со мной эту ситуацию. В тот день он вообще очень многое не хотел со мной обсуждать, и от мысли об этом мне снова стало не по себе.—?Лиса, это их обязанность?— пойти и умереть за тебя, если понадобится!—?Они и умерли,?— сказала я. —?Выполнили свои обязанности в полном объёме, а вот ты со своими совсем не справляешься. Поэтому и не тебе сейчас отчитывать моих телохранителей,?— я сделала ощутимый акцент на словах ?не тебе? и ?моих?, и от меня не укрылось то, как у отца нервно дёрнулась рука.От взгляда Сонрока это тоже не укрылось: мгновение, и я уже стояла за их с Богомом спинами.—?Видишь? —?издевательски протянула я. —?Мои телохранители знают своё дело. И я пока что настоятельно прошу тебя не лезть в их работу.Отцу не понравилось то, что произошло. Видимо, он не рассчитал, что мои телохранители, если понадобится, и его на части порвут и скормят псам. В наступившем гробовом молчании было слышно даже то, как движется стрелка моих наручных часов.—?Мы поговорим об этом потом, Лиса,?— сказал отец напоследок, думая, что так всё и будет. Но он даже не представлял, сколько во мне было обиды, злости и ненависти.—?Мы поговорим об этом тогда, когда у меня будет на тебя время,?— отчеканила я и, не дожидаясь папиной реакции, ушла обратно в свою комнату.Я давно должна была это сделать. Возможно, тогда, когда отец решил приставить ко мне телохранителя. Я должна была сказать ему ?нет?, пригрозить чем-нибудь и так никогда и не встретить Сонрока ещё раз. Я должна была, потому что сейчас ничего не могла сделать со своей раскуроченной душой, со своим падающим каждый раз при виде Сонрока сердцем, со своей болью, сжигающей внутри всё дотла.Я была уверена, что, когда Сонрок начнёт вести себя так же, как прежде, во мне что-нибудь умрёт. Предательское сердце, например. Но оно, как и всегда, меня обмануло. И продолжило биться дальше, как будто ничего не было.Приведя себя в порядок и подхватив сумку, я вышла из комнаты и тут же наткнулась на привычно стоящего там Сонрока. Стоило двери закрыться за моей спиной, как он повернулся ко мне и заговорил. Лучше бы он этого не делал.—?Не стоило, Лиса, не нужно портить отношения с отцом из-за меня.—?Вы можете просто сказать ?спасибо?. Говорят, это слово не кусается,?— огрызнулась я, чувствуя, как к горлу подкатывает ярость.—?Нам не нужна была помощь. Мы получали заслуженный выговор, Лиса. Не делай так больше.Меня как будто ударили. Так, что щёки начали гореть от обиды и негодования.—?Вы меня сейчас просите не вмешиваться в ваши дела? Не помогать вам тогда, когда с вами несправедливо обходятся? Стоять и смотреть, как вам говорят то, чего вы на самом деле не заслуживаете слышать? —?я хотела, чтобы каждое моё слово гвоздём вбивалось ему в голову. Чтобы он чувствовал, как это важно для меня: чтобы он разрешил поддержать его хоть как-нибудь. Показать ему, что я ничего не забыла.—?Лиса, я нанимался тебе в телохранители, а не в друзья.Вот оно. Ударило так, как он, наверное, и рассчитывал. Так же, как меня било то, как он изо всех сил показывал, что ни черта не изменилось в наших отношениях даже после того, как он, ведя меня к машине, прижимал к себе и прикрывал своим телом, как по дороге в больницу приложил мою руку к своему сердцу, после того, какой он был тёплый, ласковый и уязвимый.Я знала, что всё вот это дерьмо?— возвращение к нашим обычным отношениям?— нужно ещё и потому, что я, как он сказал, хрупкая и меня можно запросто сломать. Видимо, он решил, что его ноша окажется для меня непосильной. Может, он был по-своему прав. Но вот я с этим мириться не хотела. Моя израненная всем этим душа с этим мириться не хотела. И не собиралась.—?Лиса, послушай,?— он устало потёр лоб, подбирая слова. —?Я очень ценю всё, что ты для меня пытаешься сделать, но тебе это не нужно, поверь мне. Это я должен защищать тебя, а не ты?— меня.Близилось давящее мне на виски двадцать пятое ноября, и я готова была поспорить насчёт того, кто кого должен защищать. Но ком в горле не позволил бы. И задетая гордость?— тоже.И защищать от кого, Сонрок? От самого себя?—?Хорошо, господин Шин,?— едва не выплюнула я,?— помогу вам тогда, когда сами придёте и попросите.Я обогнула его и поспешила вниз, где нас уже давно ждал Ханбин, всем своим горящим от боли нутром понимая: Сонрок не попросит. А я всё равно помогу.