Голая душа (1/1)

У меня больше не было слов для него. У меня вообще больше ничего для него не было. Только тупая боль внутри, которую я не смогла бы ему объяснить. Даже если бы очень захотела. Но сейчас я стояла перед ним с горящей рукой, с горящей душой, и хотела только одного: чтобы он что-нибудь сказал. Ну хоть что-нибудь. В своё оправдание. Сказал бы что-то в духе: ?Вы же сказали не убивать их? или ?Это приказ вашего отца?. Но он молчал. И я тоже молчала.Только в носу неприятно щипало от подступающих к глазам слёз.—?Вам полегчало? —?внезапно спросил Сонрок. На его щеке красовались следы моих пальцев.Полегчало? Он это сейчас серьёзно?—?А вы сами как думаете? —?дрожащим от злости голосом проговорила я. —?Думаете, что раз я вас ударила, то всё? Проблема решилась, и мне может полегчать?—?Вы выплеснули эмоции,?— ответил Сонрок, ничуть не изменившись в лице. —?Вряд ли вы это осознаёте, но то, что вы не стали держать их в себе,?— хорошо. И вам стало легче, пусть вы этого и не чувствуете.Господи, что он вообще несёт?—?Вы себя со стороны слышите? —?ещё чуть-чуть, и я бесстыже перед ним разревусь. Лучше бы он продолжал молчать. Лучше бы он вообще ничего мне не говорил, чем это. Он звучал как мой самый первый психотерапевт, который никак мне не помог. Который после того, как я упорно не шла на поправку и продолжала говорить о том, что лучше бы умерла, сказал мне: ?Может быть, эта жизнь не для всех?.—?Вам необходимо взять себя в руки,?— сказал он, как будто не слышал меня. —?А сейчас лучше лечь, чтобы завтра были силы?— они вам понадобятся.Я не могла поверить в то, что человек, бережно завязавший на моей коленке свой галстук, прикрывший мои голые ноги своим пиджаком, заботящийся о моей повреждённой ступне больше, чем я сама, сейчас говорил мне всё это. Человек, который в какой-то момент показался мне живым, умеющим чувствовать и сопереживать, нёс эту ахинею передо мной. Человек, вытащивший меня из-под тех завалов, сейчас собственноручно закапывал меня обратно.—?Как вы могли так со мной поступить?Мне было всё равно, что звучала я жалко, что я была на грани истерики, что позволяла ему сейчас думать, будто бы я ему поверила. Мне было больно. До того больно, что я могла бы встать перед ним на колени и умолять не заставлять меня проходить через это. Если бы в его глазах снова промелькнуло сожаление, я наверняка так бы и сделала.Но нет. Пути назад не было?— ни для меня, ни для него.—?Я всего лишь выполняю свою работу, госпожа Манобан.Я хотела скормить ему эти его слова.А ещё я чувствовала себя разбитой. Обманутой. Преданной. Хотя вряд ли в его глазах я имела право на эти чувства, потому что мы друг другу никем не приходились. Ему дали возможность и, что более важно, право распоряжаться моей трагедией. И он принял решение. Принял решение вырвать у меня моё сердце, чтобы скормить его тем, другим, таким же равнодушным, как он сам.—?Знаете,?— прошептала я в угнетающей тишине кухни,?— сегодня я особенно сильно жалею о том, что четыре года назад вы меня спасли.Его губы дрогнули?— то ли от того, что он хотел мне что-то сказать, то ли ещё от чего. У меня не было сил разбираться и анализировать. Я сказала то, что хотела, и пошла обратно. Медленными, тяжёлыми шагами я поднималась по лестнице, ненавидя себя за слабость, ненавидя себя за то, что я выжила, ненавидя себя за эту отвратительную, неумирающую веру в людей.И ненавидя Сонрока за то, что, спасая из одного ада, он одновременно отправил меня в другой.***День проходил как в тумане: я не помню, как собрала себя на то, чтобы одеться и сесть в машину, как доехала до университета, как послушно отсидела все пары в компании ничего не понимающей, обеспокоенной Джису. Помню только то, как госпожа О утром сказала, что отец уехал в Сингапур заключать важную сделку. Мои надежды на то, что я могу что-то изменить, рухнули в одночасье?— отец редко отвечал на сообщения и звонки даже в Сеуле, что уж говорить о другой стране.Я не накрасилась, не позавтракала, не заехала в своё любимое кафе. Не сделала ничего из того, что делала каждый день на протяжении нескольких лет. Ханбин слал одно обеспокоенное сообщение за другим, но я молчала. Хотелось щёлкнуть пальцами и исчезнуть, лишь бы перестало так неприятно, болезненно тянуть внутри.Я не помню, когда в последний раз чувствовала себя настолько паршиво, что было даже физически тяжело сказать что-нибудь. Язык будто прилип к нёбу. От боли, обиды и злости было некуда деваться. И от самой себя, слабой, подневольной, с разошедшейся по швам психикой и вновь разбитым сердцем, тоже было некуда деваться. Душе внутри было тесно. Сердцу было тесно.Я дышала с трудом, чувствуя себя так, словно снова лежу в стокгольмском музее, под картинами и разбитыми скульптурами. И вокруг меня столько пыли, что я задыхаюсь.Джису ничем не могла мне помочь. Ханбин ничем не мог мне помочь. Бобби ничем не мог мне помочь.Тот, кто мог, был далеко. А Сонрок вёл себя так, словно никакого разговора между нами не было, словно я не залепила ему пощёчину, словно я не сказала ему те слова. Словно между нами правда вообще ничего не было, словно его сердце не пело мне о своей боли. И словно моё сердце не пыталось донести ему мою.После последней пары я закрылась в кабинке туалета и тщетно пыталась успокоиться. Но к горлу то и дело подкатывал ком слёз. А руки безумно тряслись. Я еле достала из сумки упаковку успокоительных, которую закинула сегодня утром, узнав, что отец уехал. Это были те самые, которые прописывал мне мой психотерапевт, и действовали они безотказно. Но я всё равно переживала, что нахожусь сейчас в том состоянии, когда мне ничто не может помочь.Мне понадобилось полчаса, чтобы уговорить себя выйти и спуститься вниз: телефон не переставал вибрировать от сообщений Ханбина. Я шла ужасно медленно, всеми силами пытаясь оттянуть тот миг, когда я сяду в машину и мы поедем в полицейский участок, в котором мне придётся разговаривать. Я за весь день не сказала и десяти слов, наверное, настолько мне было плохо. А сейчас должна была сказать в разы больше. И эти слова должны были меня уничтожить.Когда я подошла к машине, Ханбин, до этого сидевший в ней, вышел и кинулся мне навстречу. Сонрок, прислонившись к дверце, даже не шелохнулся. Только смотрел на меня беспристрастным взглядом человека, который выполняет свою чёртову работу.—?Госпожа Лиса,?— прошептал Ханбин, разглядывая моё лицо. Видимо, выглядела я хуже, чем утром, иначе он не смотрел бы на меня так испуганно.—?Что? —?криво улыбнулась я. —?Страшная, как атомная война?—?Мне так жаль,?— голос его дрожал?— от злости, от обиды за меня, от того, что он помнил, чего мне стоило в прошлый раз выбраться.—?Оставь,?— я постаралась вложить в свои слова столько желчи, сколько бы во мне нашлось на тот момент. —?А то помешаем честным людям выполнять свою работу.Сонрок смотрел на меня так, как обычно взрослые смотрят на маленьких детей, которые, чтобы заполучить внимание, делают всякие гадости. Может быть, я выглядела в его глазах этим самым ребёнком, который не понимает, что для него лучше, никого не слушает и эгоистично хочет, чтобы всё было так, как хочется ему. В любом случае он мне ничего не сказал.В машине Ханбин вместо кофе протянул мне бутылку воды. Но у меня так дрожали руки, что я даже открыть её не смогла. И когда у меня не получилось, просто сидела и обессиленно смотрела на эту чёртову бутылку. Паника накатывала на меня несмотря на выпитые таблетки. Психотерапевт когда-то объяснил мне, что в стрессовых ситуациях любая, абсолютно любая мелочь кажется проблемой мирового масштаба, а человек чувствует себя не в состоянии решить даже её.Сонрок молча взял у меня бутылку и открыл одним движением.—?Если нужна помощь, просто попросите,?— сказал он, протягивая мне воду.Но я тупо смотрела на его руку и не спешила принимать?— хотелось плакать, и я держалась из последних сил. Просто попросить? Его? О чём я могла просить его после того, что он сделал?Сонрок, устав ждать, когда я наконец заберу у него воду, взял меня за руку и вложил в неё бутылку. Его пальцы были такими же тёплыми, как пару дней назад, в том закоулке около ресторана, в больнице. Вопрос ?почему?? избивал меня изнутри. Бутылка дрожала у меня в руках, пить уже не хотелось.Когда мы приехали, мне стало хуже?— воздуха не хватало, несмотря на открытые окна и на дождливую погоду. Я вцепилась в руку Ханбина, когда он помогал мне выйти: без него я бы не то что шагу ступить, встать бы даже не смогла. И он это чувствовал как никто другой.—?Вы ведь можете отказаться,?— сказал он, всё ещё держа меня за руку. —?Вы имеете полное право не рассказывать об этом случае.Сонрок, стоявший рядом с нами и терпеливо ждущий, когда я наконец пойду к участку, не смог промолчать.—?Ваш отец уже связался со следователем, госпожа Манобан,?— сказал он. —?Сегодня у вас примут заявление, а завтра, скорее всего, вызовут на допрос. Ваш адвокат в курсе и скоро будет здесь?— на всякий случай, если на допросе на вас будут давить.—?Завтра вызовут на допрос? —?вмешался Ханбин до того, как я успела хоть как-то отреагировать.—?Вы же знаете, что связи вашего отца творят чудеса,?— в его голосе проскочила издёвка, едва заметная. —?Благодаря его стараниям ваше дело рассмотрят гораздо раньше, а процесс не затянется надолго: вам нужно только один раз рассказать о том, что с вами случилось, и опознать виновников. Если всё сложится удачно, возможно, вашему отцу удастся добиться того, чтобы вы не присутствовали на суде.Я знала, о чём он говорит: ?если всё сложится удачно? значило одно?— если папа сможет подкупить там всех. Ему это ничего не стоило, а люди из года в год показывали всю свою продажность и лживость. Я ни минуты не сомневалась в том, что отец заплатит им столько, что они смогут упечь за решётку всю эту компанию на всю жизнь.—?Если имя и деньги моего отца творят чудеса,?— начала я,?— тогда так ли обязательно мне вообще что-либо говорить?—?К сожалению,?— подтвердил Сонрок, вот только никакого сожаления в его голосе не было и в помине. —?Не всех полицейских можно купить. К тому же в таких делах важно заплатить судье. Остальные?— пешки.Говорил он всё это совершенно будничным тоном, у меня даже мурашки по коже пошли. Ни я, ни Ханбин не нашлись, что сказать. Благодаря успокоительным я не валялась сейчас на земле и не рыдала. Их действие было невечным, я знала это. Поэтому, осознавая, что никоим образом больше не могу оттягивать этот момент, я сделала шаг в сторону участка. Руки Ханбина, которые я отпустила, безвольно повисли. Сонрок слева последовал за мной, но я остановилась.Он не будет смотреть на моё унижение.—?А вот вы,?— проговорила я чётко, громко и уверенно, чтобы до него дошло,?— остаётесь здесь. В полицейском участке мне ничего не грозит. Если не хотите проблем, стойте на месте.Сонрок замер. Было что-то в его взгляде, что-то болючее, неверящее, бьющее по больному. Я его только что оттолкнула. Так, словно мы и правда были друг другу никем.Он ничего мне не сказал, и тогда я развернулась и продолжила свой путь. Он остался стоять на месте, слушая, как мои одинокие гулкие шаги разделяют нас. Мне не нужна была его защита, потому что тогда, когда всё моё нутро умоляло его о ней, он мне её не дал. А сейчас было поздно.В участке я подошла к попавшемуся первым на глаза столику и сказала:—?Я хочу заявить о преступлении.Светловолосый парнишка за столом поднял на меня голову. Видимо, узнал сразу, несмотря на отсутствие макияжа, потому что вмиг выпрямился и встал, чтобы поприветствовать меня. Но у меня не было на это всё времени.—?Что случилось, госпожа Манобан? —?тут же спросил он, жестом предложив присесть.Я опустилась на стул напротив и сделала глубокий вдох.?Помогите, мне больно?.—?Десятого декабря позапрошлого года Шин Вонхо и компания из десяти неизвестных мне людей напала на меня,?— сказала я. —?Шин Вонхо отдал им меня в обмен на наркотики.—?Что?.. Вас изнасиловали? —?тут же спросил он.—?Нет,?— качнула головой я,?— не успели.Кожа покрылась мурашками, словно вновь ощутив на себе омерзительные прикосновения чужих рук. А спина заныла.—?Я попала в больницу с переломом трёх рёбер,?— продолжила я,?— и многочисленными ранениями.—?Но тогда… почему вы говорите об этом только сейчас??Меня заставили?.—?Они снова начали угрожать моей жизни.Дальше я уже делала всё на автомате?— мне протянули белый лист бумаги и ручку, попросив записать всё максимально подробно. Парень напротив смотрел на меня непонимающим и одновременно сочувствующим взглядом. Какое-то время я бездумно пялилась на чистый лист, а потом, как будто резко осознав, что за всё это уже ответственна я сама, начала писать. Когда я закончила, полицейский аккуратно забрал у меня заявление и спросил:—?Вы сможете опознать тех десятерых парней?Несколько месяцев, едва я закрывала глаза, под веками всплывали их лица. Если бы я умела рисовать, то даже изобразить бы смогла?— их образы отпечатались на сетчатке, словно наказание. Я помнила всё?— цвет глаз, шрамы, родинки, татуировки. Даже чёртов запах.Едва хватило сил, чтобы не всхлипнуть.—?Да, конечно.Парень за столом сказал что-то ещё, но я его едва слышала. В ушах начало шуметь, а комната завертелась перед глазами. Я вцепилась в край стула, ощущая, как тошнота подкатывает к горлу. Воспоминания, которые я считала похороненными, на самом деле были живее живых. Я всё помнила. До мельчайших деталей.—?Вам плохо? —?робко спросил полицейский, и это привело меня в чувство, пусть и ненадолго.—?Душно здесь,?— сказала я.Затем поблагодарила его и ушла. Я знала, что мне необязательно слушать дальнейшую инструкцию: мне в любом случае позвонят и скажут, когда будет допрос. Отец постарался на славу. Даже не было необходимости говорить парнишке о том, что пресса ни о чём не должна узнать.Когда я наконец вышла из душного, как будто сужающегося вокруг меня помещения, а в нос ударил свежий запах, какой обычно стоит после дождя, ноги подкосились, и я бы непременно упала, если бы не крепкие тёплые руки, схватившие меня. Я подняла голову и встретилась глазами с взглядом Сонрока, чуточку обеспокоенным. Хотя… я уже даже своим глазам не верила.—?Как вы? —?спросил он, крепко держа меня за талию. Он снова был так близко, что я опять видела родинку Обманщицу особенно чётко. Она и правда соврала мне.—?Довольны? —?выдохнула я, глядя на Сонрока снизу вверх.Если он и хотел мне что-то сказать, то не успел: я выпрямилась и, скинув с себя его руки, неуверенной походкой направилась к машине.***Дома было тихо и пусто?— госпожа О, наготовив на пару дней, уехала к себе. Все остальные жили в пристройке неподалёку. Я была совсем одна. И никто не мог спасти меня от самой себя. От воспоминаний, въевшихся в кожу. От боли и слабости, вдруг вновь ставших моими постоянными спутниками.Я закрыла дверь, не удостоив Сонрока вниманием. Мне было тяжело даже просто смотреть на него, потому что каждый раз, когда я это делала, я вспоминала, как он со мной поступил. Я вспоминала, как сидела в полицейском участке и сухо излагала свою трагедию. Для того парнишки и для всех работников участка это было очередное дело наивной девочки, думающей, что такое никогда с ней не случится. И только для меня вся эта история разделила жизнь на ?до? и ?после?.К вечеру успокоительные перестали действовать, а я больше не могла сконцентрироваться на домашней работе. Телефон молчал?— Джису с Бобби знали, когда меня не надо было трогать и когда их поддержка могла сделать только хуже. Мне всегда нравилось то, что они не врывались в мою жизнь до тех пор, пока я не показывала, что мне это необходимо. Я знала, что они переживают и хотят помочь и что мне стоит только пальцем показать на своего обидчика, и Бобби его в асфальт укатает. Но не все проблемы решались таким образом. И не всегда ободряющие слова могли помочь.?Вас изнасиловали??Ручка выпала из ослабевших пальцев.?Она, может, и кожа да кости, но дырки-то в ней есть?. Мерзкий, пробирающий до костей гогот, цепкие пальцы, рвущие мои штаны. Ощущение нескольких рук на оголённой коже спины, холодное прикосновение лезвия. И удаляющаяся спина Вонхо.Воздуха снова стало катастрофически мало.?Ещё и сопротивляется, нет, ну ты посмотри?. Громкие голоса людей, которых я видела максимум второй раз в жизни. И руки, как будто бы сотни рук, тянущих меня за волосы, за одежду, за ноги, трогающих постепенно оголяющиеся участки кожи.Воспоминания казались реальностью. Настолько, что я бросилась в ванную, по пути перевернув стул, на котором сидела. Я с остервенением стягивала с себя одежду для того, чтобы залезть под холодный-холодный душ и стереть со своей кожи их прикосновения. Всё, во что я была до этого одета, в беспорядке валялось на полу, а я включила воду на полную.Ледяные капли вовсе не отрезвляли. Я схватила мочалку, нанеся на неё геля столько, сколько поместилось бы в мою ладонь.?Ты глянь, у неё столько родинок на спине, как она живёт с ними вообще?? Лезвие полоснуло кожу, я кричала и вырывалась, но всё это было бесполезно?— они решили, что было бы неплохо помочь мне избавиться от этого ?уродства?, просто его вырезав. И пока один лишал меня родинок, остальные не теряли времени зря.Я тёрла и тёрла, тёрла и тёрла, но ничего не происходило?— ощущение чужих рук на моём теле было до того реальным, что казалось, будто бы я схожу с ума. Нутром я понимала, что у меня приступ?— из тех, которые давно канули в небытие, из тех, из которых меня вытаскивала госпожа О, как малого ребёнка, вытирая полотенцем, гладя по волосам своими тёплыми руками, приговаривая, что мы с ней в ванной одни.Я плакала в голос, остервенело продолжая тереть кожу жёсткой мочалкой и едва чувствуя, как она начинает саднить. А через какое-то время пошла кровь, и тогда я забилась в истерике, вспомнив, сколько её было в тот день?— на земле, слегка припорошенной первым снегом. Первым снегом, который я очень хотела показать Вонхо. А в итоге смотрела ему вслед и молила о помощи.—?Не надо, пожалуйста,?— голоса в голове смешивались с моим, и я уже не понимала, что происходит.Понятия не имею, сколько я провела в ванной в этом отвратительном состоянии, но кровь уже была везде?— на моих руках, на мочалке, на шторке, на бортике белой ванны. Я бы, наверное, непременно отключилась, как случилось в первый приступ, когда дома не было никого, кроме меня. Но в ту секунду, когда казалось, что я теряю сознание, чьи-то руки, накрыв меня огромным тёплым полотенцем, подхватили моё дрожащее тело и усадили на коврик.—?Убиться решили? —?я подняла голову и увидела перед собой глаза Сонрока, испуганные, злые, обеспокоенные. —?Зачем вы так с собой?—?Они ушли? —?спросила я заговорщическим шёпотом, словно боялась, что нас услышат.—?Кто? —?по его голосу было слышно, что он знает ответ. И что-то в нём было, что-то, бьющее по нервам.—?Ну, они,?— шепнула я.—?Ушли,?— ответил мне Сонрок и, взяв с полки второе полотенце, начал вытирать мои руки и ноги. Губы его дрожали. Или мне так казалось?— ванная кружилась. Сама я едва соображала, что вообще происходит.—?Они отобрали мои родинки,?— сказала я со слезами в голосе, и Сонрок замер. —?Знаете, у меня на спине были… Джису шутила, что если постараться, то можно в созвездие какое-нибудь собрать. Но уже поздно.Не знаю, зачем я это ему говорила: я и госпоже О в своё время рассказывала всё это, каждый раз что-то новое, но всегда об этой трагедии. И она всё время плакала, прижимала меня к себе и укачивала, словно малое дитя.—?Не поступайте так с собой,?— наконец проговорил Сонрок. —?Всё это давно закончилось, не нужно продолжать казнить себя.—?Но это же вы,?— возразила я ему, наблюдая за тем, как он нерешительно остановился, не зная, что делать дальше, когда руки и ноги были вытерты. Я сидела перед ним голая?— с телом и душой нараспашку. И совершенно ничего по этому поводу не испытывала, кроме огромной усталости,?— это же вы меня казните.—?Лиса, послушайте,?— сказал он, наконец заглянув мне в глаза,?— вам нужно пережить один допрос. Всего один. Поверьте мне.?Я уже вам поверила. А что вы сделали??—?Обещаете? —?испуганный ребёнок внутри меня ещё никуда не ушёл и почему-то верил человеку напротив, чьи глаза ждали ответа.—?Обещаю.Я смотрела на его руки, едва подрагивающие губы, глаза, напряжённую фигуру и чувствовала, что вчера надо было ему сказать?— надо было открыть перед ним свою душу, вложить ему в руки и сказать, чтобы взглянул на неё, чтобы послушал, чтобы ощутил её боль. Может быть, тогда мне не пришлось бы даже один допрос переживать.—?Давайте теперь встанем,?— он говорил со мной как с маленьким ребёнком. Не будь я в непонятном, вялом, беззащитном состоянии после приступа, наверняка как-нибудь отреагировала бы. Но я не могла?— мне было плохо, и мне была нужна его помощь.Сонрок забрал у меня окровавленную мочалку, закинув её в ванну, а затем аккуратно помог мне встать. Накинув на меня ещё одно полотенце, он осторожно и медленно повёл меня обратно в спальню и довёл до кровати?— я чувствовала успокаивающее тепло его пальцев и послушно ступала с ним в комнату. Там он протянул мне лежащую под подушкой пижаму и вернулся в ванную, чтобы убрать следы моей истерики.Я одевалась медленно и даже как-то заторможенно. В голове было пусто. Вернее, нет, не так. В голове витала только одна мысль?— Сонрок пообещал мне, что допрос будет один. И я ухватилась за эти его слова как за спасательный круг. Он мог больше ничего не говорить и не делать, я выплыла и так.Одевшись, я нырнула под одеяло и тут же закрыла глаза: единственным плюсом приступов было то, что после них я спала как младенец. Но наутро мне всегда было стыдно, одиноко и больно. И ничто не могло это изменить.Находясь между сном и реальностью, я слышала, как Сонрок убирается в ванной, входит в комнату и выходит из неё. Будучи одной ногой во сне, я почувствовала, как его тёплая ладонь легла мне на лоб, как будто бы проверяя, нет ли температуры, но задержалась надолго.За ночь я просыпалась пару раз, и мне всё время виделся его тёмный силуэт у окна. Когда я проснулась окончательно, в комнате уже рассвело, а я была совершенно одна.