Глава 2 - В.С.Б. (1/1)

Оксана сидит в песочнице и сосредоточенно мастерит четвертый куличик, высунув от усердия язык. Куличик обязательно должен получиться аккуратным, потому что изысканные блюда должны подаваться красиво. На пластмассовой плите уже кипит супчик из крапивы, травы и земли (земля добавлена, естественно, исключительно для цвета и пикантности).—?Бабуля, иди кушать! —?зовет Оксана, поднимаясь на ноги и придирчиво осматривая свое платьице?— нет ли пятен или складочек. За стол нужно садиться не только с чистыми руками, но и в чистом наряде. Оксане уже шесть лет, она знает о хороших манерах все, ведь она?— настоящая леди.—?Иду, внученька! —?весело говорит бабушка, спускаясь с крыльца и вытирая руки о фартук. —?Как красиво все выглядит! А ты поделишься со мной рецептом?Оксана задирает подбородок от гордости и медленно несет блюда к столу. Бабушка нахваливает яства, закатывает глаза от удовольствия, и Оксана не может понять, почему, если так вкусно, бабушка не проглотила еще ни одной ложки. Оксане шесть лет, она уже очень многое понимает, но вот этого понять не может, как ни старается.—?Оксаночка, беги помоги дедушке у верстака, а я пока тут все приберу.Оксана радостно подпрыгивает и бежит к сараю, где дедушка, наверно, уже распилил доски, и теперь будет мастерить что-то непременно интересное. А вдруг он наконец-то разрешит девочке взять в руки молоток, или даже пилу, потому что смотреть, как из-под инструментов вылетают золотистые кучеряшки, конечно, увлекательно, но быстро наскучивает. Оксана бежит к дедушке, на полном ходу врезается в его ногу и обнимает до тех пор, пока дедушка не берет ее на руки и не поднимает к небу. Она расправляет руки и представляет себя маленькой птичкой, парящей среди облаков, соревнующейся с ласточками в скорости и изяществе.—?Дедуля, а что ты делаешь? —?спрашивает Оксана, приземлившись.—?Скворечник,?— улыбается дедушка.—?А что такое скворечник?—?Это домик для птичек, родная.—?Для скворцов?—?Нет, для любых птичек, туда любые птички смогут залетать, кому он больше понравится.—?Как же любые? Он же называется скворечник, значит, только для скворцов! А как они поймут, что туда можно или нельзя влетать? А скворцы их пустят? А давай напишем ?добро пожаловать?, чтобы они знали, что домик свободный?..Десятки вопросов тонут в мелодичном пении пилы. Деревянная пыль оседает на туфельках и платье, но Оксане абсолютно все равно, ведь главное, что можно стоять рядом с дедушкой и украдкой поглядывать на бесчисленное множество самых разных инструментов, разложенных на верстаке.—?Оксаночка, предупреди бабушку, что я сейчас приду и что нужно будет чистое полотенце,?— говорит дедушка очень ровным голосом.Оксана весело говорит, что сейчас сбегает в дом и принесет сама полотенце (она ведь очень быстро бегает!), но дедушка настаивает на своем. Оксана перелетает через ступеньки и звонко передает бабушке послание.Дедушка заходит в дом, и Оксана видит, как расширяются бабушкины глаза. Умывальник у порога начинает неистово громыхать своим железным языком, вода плещется в ведре, бабушкины движения резкие, но осторожные, и в голову закрадываются осторожные и несмелые опасения в том, что не все в порядке. Улыбка медленно сползает с лица, Оксана хмурит брови и взволнованно пытается прорваться к умывальнику, чтобы посмотреть, что случилось. Бабушка оттесняет ее обратно, но Оксане все-таки удается увидеть что-то очень темное, текущее по дедушкиным рукам. Что-то подсказывает, что смотреть не стоит, и Оксана отворачивается. Что-то подсказывает, что сегодня скворечник они с дедушкой мастерить больше не будут.Тень страха, скользнувшая по лицу, трусливо прячется, когда Оксана слышит шаги, поднимающиеся по второму крыльцу.—?Мама! —?кричит Оксана и со всех ног бежит встречать.У мамы светлые волосы до поясницы, которые так красиво золотятся на солнце и так вкусно пахнут, если зарыться в них носом, а еще приятно щекочут щеки. У мамы глаза голубые-голубые, и Оксана думает, что когда вырастет, она обязательно будет похожа на маму, ведь мама такая красивая. А еще очень умная?— Оксана знает, что мама работает на какой-то очень сложной и важной работе. Сидя за столом, девочка льнет к маминой руке, всегда мягкой и нежной, вспоминая, что на самом деле очень скучала целый день. Оксана смотрит напротив и слышит, как дедушка с мамой спорят, и как мама раз за разом уходит в комнату в слезах, и начинает тоже плакать, потому что как же не плакать, если мама плачет. Захлебываясь слезами, Оксана машет рукой на дедушку, которого сейчас совсем-совсем не узнает (не может же дедушка, который днем рассказывает про самолеты, катает на коленках и по секрету от бабушки разрешает кидать огрызки от яблок не в мусорку, а прямо в сад, соревнуясь, кто дальше бросит, вот этот вот самый дедушка не может быть таким строгим и ругающимся), и убегает к маме в комнату. Там пристраивается маме под бочок и не верит, что мама плачет не потому, что дедушка ее наругал.Все успокаивается к вечеру, когда они выходят в сад пить чай из самовара. Оксана, вытирая слезы со щек, все еще настороженно смотрит в дедушкину сторону, но быстро смягчается, когда мама разрешает кидать шишки в самовар, а дедушка показывает, сколько они собрали в прошлую вылазку в лес. Оксана осторожно кормит пышущую жаром топку самовара и уже совсем не помнит ни о каких обидах, потому что мама обнимает дедушку, и они договариваются завтра поехать за белым песком для оксаниной песочницы. Она снова пытается уговорить их взять ее с собой, и вот почему-то именно сегодня ей это удается, отчего Оксана радостно прыгает вокруг самовара под бабушкино обеспокоенное ?аккуратно, он же кипящий!?Свежеиспеченные плюшки тают во рту, аромат чая убаюкивает, взрослые заводят чрезвычайно интересные разговоры о каких-то деньгах и каком-то кризисе, и Оксана изо всех сил протестует против того, чтобы ложиться спать, потому что самое интересное начинается вот именно сейчас, когда ее отправляют переодеваться в пижаму. Она спорит и просит маму дать еще чуть-чуть посидеть за столом, но слова становится все сложнее выговаривать из-за мягкого тяжелого полога, ложащегося на веки, и Оксана засыпает уверенная, что уж завтра-то она обязательно дослушает все самые интересные взрослые разговоры.***Антон откладывает в сторону пергамент, устало потирает переносицу и зависает, уставившись в стену. Очередной отчет неодобрительно смотрит на него тремя внушительными дырками и двумя кляксами, расползающимися аж на несколько слов, написанных не слишком аккуратным почерком.Антон задолбался. Задолбался переписывать в третий раз отчет, задолбался писать пером на пергаменте, потому что Инквизитор опять пересмотрел ?Гарри Поттера?, задолбался в принципе отчитываться. Задолбался пялиться в стену от усталости, задолбался уставать. Задолбался задалбливаться.Антон задолбался в целом. Заебался даже, скорее.?Почему у человека грустное ебало? Он не болен, не калека, просто?— заебало?.Даже если он не человек, никакое человеческое ?заебало? ему не чуждо.Антон слегка встряхивает правую руку, которой проводит над отчетом, звенит браслетами и посылает в ладонь немного Силы. Чувствует тепло и легкое приятное покалывание, смотрит, как затягивается раненный пергамент и как исчезают чернильные каракатицы. Сворачивает отчет в тугую трубку, перевязывает ниткой и засовывает в отверстие в стене. Да, с появлением новой технологии доставки выражение ?вылететь в трубу? приобрело несколько иной смысл.Антон поднимается из-за стола и, слегка ворча себе под нос, пытается размять затекшие ноги. Прыгает на одной, на другой, на обеих, от чего браслеты в тишине оглушительно бряцают. Антон закатывает глаза, когда слышит в голове Димино:?Е-е-ехали на тро-о-ойке с бубенца-а-ами?.?Пойдем покурим?,?— посылает он телепатически. То ли Диму, то ли Диме.Антон берет пачку сигарет, и бредет к двери, продолжая устало потирать переносицу. Головная боль, которую раньше он бы назвал слегка напрягающей и фоновой, теперь стала постепенно усиливаться и доставлять некоторые неудобства. Сознание не было таким ясным, как прежде, мир виделся словно через мутное стекло, правда, чувства, раздражаемые болью, стали работать на порядок лучше. Песок в глазах не давал никакой возможности долго держать их открытыми, но, слава Создателю, Антон в этом и не нуждался.Он прикрывает за собой дверь и вдыхает ночной воздух, не размыкая глаз. Он не ощущает, скорее, помнит о том, что он должен быть чистым, свежим и проветривающим голову, но отчего-то чувствует какой-то далекий и едва ощутимый запах копоти и гари. Запах, который в последний раз чувствовал, когда был живым. Запах, который чувствовал последним в жизни.Взрыв… выстрел… крики, стоны… нечем дышать, лицо обдает жаром раскалившегося металла… ноги не держат… руке горячо, что-то жгучее течет вниз… в горле пересохло, глаза слезятся от дыма… припадаю к земле, ползу… земля пахнет кровью… тяжело двигаться… темнота… останавливаюсь… взрыв…— Видения не прекратились? —?раздается голос за правым плечом.— Нет, но они все такие же смутные,?— Антон не глядя протягивает Диме пачку, щелкает пальцами, поджигая сигареты им обоим, затягивается.— Что показывают? —?Дима медленно выдыхает. Он курит редко, скорее, за компанию, нежели по необходимости, но курит всегда со вкусом, тягуче и размеренно.— Все то же,?— уклончиво отвечает Антон, наблюдая, как оторвавшийся лепесток пепла гаснет, не долетев до земли.— Ладно. Что с подопечной? Что бесит?— Я не понимаю, Поз. Я сделал все правильно. Оставил ей правильные воспоминания, правильно подвел к первому решению, которое должно было повлиять на ее судьбу, правильно выбрал время, место и настроение. Она всегда слушалась, всегда была покорной и не спорила, принимала все на веру и не противилась. Я создал идеальные условия, но… —?Антон помолчал.—Но что? —?спросил Дима.?Но она решила по-другому.— В смысле?— решила по-другому? Ей шесть лет, она еще ничего не решает.— Да знаю я,?— махнул огоньком сигареты Антон. —?Все ее решения сейчас зависят от той программы, которую я в нее заложил. А я и заложил! Прости! —?сигарета пролетела в опасной близости от Диминого носа, на что Поз неодобрительно хмыкнул. —?Ты помнишь, как я ее отца из семьи выводил?— Я?— помню. А ты?— не ори,?— вполголоса проговорил Дима, проводивший взглядом двух Хранителей, заинтересованно обернувшихся в их сторону. Дима скрестил руки на груди в жесте Отрицания, и Белые сразу потеряли к ним всякий интерес.Дима помнил. Более того, Дима знал, что рано или поздно Антону придется поломать идеально созданный план.Казалось бы, что проще?— привести к Покою девочку, растущую в полной семье, окруженную любовью, вниманием и заботой со стороны родителей-бабушек-дедушек. Что может быть легче?— насыпь здесь чуть-чуть таланта, здесь немного уверенности, вот тут озорства и обаяния, а вот здесь?— усидчивости и амбициозности. Шаст так и сделал?— пошел по простому пути, чтобы уж точно не прогадать.И?— естественно?— прогадал.…Когда Дима нашел его после Распределения, глаза Антона сияли каким-то странным, слегка лихорадочным блеском. Испугавшись, он подлетел к нему и стал поднимать с пола, но остолбенел, когда Антон смотрел ему прямо в глаза.Встречаться взглядами Белым было не то что бы запрещено, скорее, не принято. Прямой взгляд считался грубым нарушением устоявшихся правил поведения и сломом личных границ, которые здесь уважали и принимали как данность и как априорное понятие. Смотреть в глаза считалось странным, неуместным, заставляющим чувствовать того, на кого ты уставился, себя неловко и ежиться, будто от холода. Долгий прямой взгляд считался допустимым только между очень близкими друг другу Белыми, да и то нужно было тщательно выбирать время, место и обстановку.Хранители старались лишний раз не напоминать друг другу о том, какую цену им пришлось заплатить за право обладания Силой.Но даже если два Белых встречались взглядами, глаза их виделись словно сквозь туман, пелену или вуаль: изображение было размытым и нечетким, а цвета глаз и вовсе было не различить.Белые не были слепыми. Им просто не нужны были глаза, чтобы видеть.Но в тот день Дима увидел напротив (он запомнил это абсолютно точно и четко) кристально ясные глаза темно-зеленого цвета. Такие, которые были у Антона, когда тот еще был живым. Такие, о которых Антону суждено было забыть.А Диме?— помнить.Он видел их всего лишь какое-то мгновение, но и его хватило, чтобы лютый холод, пробежавший по коже, пробрал до костей, пригвоздив к месту, лишив возможности двигаться. Дима пришел в себя только когда глаза напротив снова затянулись белой взвесью, и Антон окончательно обмяк в его руках.Дима бросился к шкафу с травами, накидал в ступку сушеных листьев, кореньев и лепестков, растолок и сунул Антону под нос. Шаст фыркнул, невнятно замычал и как-то сразу и резко пришел в себя, непонимающе оглядевшись вокруг, не понимая, почему он расселся на полу.Над curriculum vitae Оксаны Антон начал работать в тот же вечер. Вызвав образ Книги Судьбы, он пробежался по строчкам, говорившим о месте и дате рождения девочки, о деталях ее предназначения. Антон набросал схему взаимодействия, глянул линии вероятности и улыбнулся тому, как легко и просто все получается: крепкая семья, не участвующая в военных действиях на протяжении всей Всемирной войны, один из самых защищенных городов, спрятавшийся за высокими и прочными стенами от взрывов, выстрелов, голода и мародерства, недюжинные способности, заложенные от рождения?— и о чем говорил Инквизитор, когда упомянул, что задание будет не самым простым?Проблемы не заставили себя ждать. Девочка росла и впитывала в себя все, что ее окружало, но не привносила ничего своего. Все устройства работают на прием и ни одного?— на выход. Оксана не приближалась и не удалялась от собственного предназначения, она просто плыла по течению. Ее не брали ни болезни, ни мелкие неприятности, подкидываемые Антоном, она ни к кому не проникалась глубокими чувствами и не испытывала привязанности. У нее даже любимой игрушки не было. И собаку ей тоже не хотелось.Маленькая фарфоровая кукла. Очень красивая, нарядно одетая и неживая.Нужен был толчок. Нужно было срочно что-то придумать, чтобы маленькая Галатея наконец смогла ожить.— Я, если честно, до сих пор жалею, Поз,?— гораздо тише сказал Антон.— Что ты имеешь в виду?Антон пожевал губы, помолчал. Достал еще одну сигарету. Еще помолчал.— Не тяни.— Понимаешь, ну, я просто думаю о том, не поторопились ли мы. Ну жила она себе, как обычный ребенок?— много ли детей в четыре года приступают к своему предназначению? Они и желания-то свои начинают формировать в пять?— в семь, а тут… может, я так загнался от этого последнего задания, так близко к сердцу принял слова Инквизитора после Распределения, что начал гнать коней?— Ты, по-моему, не коней, а в принципе гонишь,?— нахмурился Дима.— Я же как привык: что они все подчиняются моему плану. Что у меня все по полочкам, а там, где не по полочкам, я швыранул наказание?— и они все поняли. И они все так или иначе приходили к Покою, у меня ни одного проигранного процесса, мне все слишком легко давалось.— Тебе кажется, что тебя избаловали?— Наверно. У меня складывается ощущение, что судьба зачем-то выбирала именно меня в Хранители этих послушных людей, чтобы… чтобы что? Чтобы усыпить мою бдительность? Чтобы сейчас, едва столкнувшись с трудностями, я вот так вот психовал?— Может, наоборот? Чтобы ты их преодолел и осознал, сколько в тебе сил и Силы?Антон посмотрел на Диму.— Шаст, ты думаешь, что Инквизитор дал бы тебе в качестве последнего задания обычного человека?— Что ты имеешь в виду?Дима взял еще одну сигарету. Прикурил.— Я имею в виду, что несмотря на то, что ты, очевидно, ходишь в любимчиках у Инквизитора, что он в некотором роде даже покровительствует тебе, как бы дико это ни звучало, Инквизитор блюдет баланс. Так или иначе он хранит равновесие. И, видимо, пришло твое время этому равновесию послужить. Ты получил слишком многое, чтобы ничего не отдать. И вот сейчас, считай, ты расплачиваешься.— Почему именно я? Я не смогу, у меня нет такого опыта, я… Дим,?— Антон округлил глаза,?— а я ведь и про Оксану так думал. Что ей слишком многое дано и что она обязана что-то отдать!— Ну ты не забывай, что Хранитель и его подопечный записью в Книге Судьбы связаны нерушимым контрактом. То, что чувствуешь ты, чувствует и она.Антон посмотрел в сторону Золотых врат, мягким светом сиявшим на горизонте. Этот свет придавал ему сил в моменты, когда было особенно трудно, вселял уверенность, если тень сомнения скользила по лицу, воодушевлял, если вдруг случалось впасть в уныние. Иногда Антон думал, что слышит голос золотого свечения и ощущал, будто золотое сечение делит его на части, раскладывает по полочкам, выверяет правильные пропорции, чтобы снова и заново собрать его по частям. Иногда Антон думал, что Покой зовет именно его и никого другого, нет, конечно, всех остальных тоже, но его?— в первую очередь.А иногда и не иногда.Антон прикрыл глаза, словно прислушиваясь к знакомому голосу такого близкого, но все еще недосягаемого Успокоения, мысленно протянул руку, желая соединиться с теплым и мягким его сиянием, ощутить кончиками пальцев его умиротворяющую суть?— и резко дернулся, будто бы ударенный током.— Поз, ты когда-нибудь чувствовал, что твоя Сила тебе не подчиняется? Что она стала тебе чужой? Что будто бы в ней, такой чистой и родной…— Есть что-то похожее на темные всполохи?Антон удивленно поднял брови.— Но ведь это значит, что я не вправе больше быть причисленным к Априори, что я… что я заблудший…— Нет, это значит, что ты, наконец, проходишь через кризис веры.— Кризис веры?— Я когда-то читал об этом. Раньше, еще до разделения на легионы, Хранители обладали обеими Силами: и Белой, и Черной. Основной задачей было просто подвести людей к Покою, да и сами-то люди не так жестко разделялись на тех, которым предписано прозрение или счастье. Сначала все шло гладко, но в итоге Хранители, опьяненные своим могуществом (серьезно, там так и было написано?— опьяненные своим могуществом, это не я запафосился), начали этим могуществом мериться. Ну, просто мешать друг другу, подстраивая разного рода козни и подставляя подножки. Напакостившего Хранителя можно было довольно легко вычислить, потому что Сила оставляла заметные следы, а мы тогда умели и видеть, и чувствовать, и не были еще разделены. В общем, этому напакостившему пострадавший потом начинал мстить. А напакостивший мстить за месть, и продолжаться могло до бесконечности. Хранители были заняты распрями между собой, которые влияли и на людей. Живущие сходили с ума, ни о каком покое речи не шло, в их душах творилось что-то невообразимое. Пока за одних дрались, другие были забыты и бросали семьи, дело всей жизни, влюблялись в совершенно неподходящих людей, убивали, сводили счеты с жизнью, нажимали кнопочки в ядерных чемоданчиках…— Так Всемирная война…— Ага, началась именно из-за этого: из-за того, что Хранители не сумели справиться с цельной Силой. Поэтому Хранитель и решил нас разделить: чтобы ни мы друг друга не переубивали, ни мир людей не погиб. Вот только особо чувствительные продолжают чувствовать те отголоски единства Силы, что когда-то привело к хаосу. И когда мы начинаем их чувствовать, случается кризис веры. Одни думают, что они сильнее и умнее Инквизитора, за что платят Забвением, другие ломаются и просто механически продолжают вести подопечного по жизни, но большинство все же выходит из этого еще более укрепившимися в знании своего предназначения и еще более сильными, чем были до. Это как, знаешь, сломанные и сросшиеся кости обычно крепче, —?Дима положил руку на плечо Антону в успокаивающем жесте. —?Ты не заблудился, Шаст. Рано или поздно это должно было произойти. Тяжело, конечно, что на последнем задании, но Инквизитору виднее.Антон слегка повеселел.— Ты давно спускался в нижний мир?— В самом начале разве что, как обычно, на сороковой день, чтобы она перестала меня видеть.— Спустись к ней. Не все ж тебе ее питать?— подпитайся сам, посмотри на нее, покажи ей какой-нибудь хороший сон. Только с полетами не переборщи, а то вырастет и будет биться о люстры, как ее грациозный Хранитель,?— усмехнулся Поз.— Ой, да иди ты! —?засмеялся Шаст.— По-моему, это ты идти собрался,?— парировал Дима.Антон на расстоянии двух шагов нарисовал в воздухе белую дверь, ведущую прямо в спальню Оксаны. Он махнул Диме рукой, нажал на медную ручку и скрылся из виду.Дверь закрылась с тихим щелчком. Улыбка на Димином лице медленно угасла.Дима. Такой правильный и мудрый Дима. Всегда знающий, что и когда сказать. Расшифровывающий догмы, истины и легенды.Только что навравший своему другу.Ложь в спасение, да-да. Отставить, ложить?— не правильно, правильно?— класть. Класть во спасение. Или на спасение?Диме никогда не нравилось выражение ?спасение утопающих?— дело рук самих утопающих?. Он знал, что это далеко не всегда и не у всех так. Знал, но никому не говорил.Дима никому не навязывал своих убеждений, уверенный, что сами дойдут. А если не дойдут?— то и нечего им делать в Белом легионе.Невесть откуда поднявшийся ветер пробирал до костей, и Дима, пригнувшись, зашел обратно в дом. Сфера показывала Савину, ласково и убаюкивающе гладящую Катю по голове. Савине двадцать два, она нежная и ласковая девочка, тонко чувствующая звенящий вокруг мир, лелеющая и оберегающая связывающие ее с Катей ниточки. Его дочь прекрасно чувствовала, что с мамой что-то не так.Сердце Димы сжалось. Снова. Как и всегда при виде его семьи. Как и всегда, когда он замечал, что Савина унаследовала от него не только черты характера и внешности, но и Силу, которая была дарована ему много позже. Савина, казалось, с ней родилась.Савина. Теодор. Его дети. Его продолжение. Его лучшее воплощение.Он любил их теплой, согревающей, наполняющей любовью. Он всегда говорил, что все его достижения ни в какое сравнение не шли ни в какое сравнение с тем, что он был их отцом.Когда меня не станет, я буду петь голосами моих детей.Дима был хорошим отцом. Старался быть лучшим.И на Суде попросил сделать его Хранителем Кати. Кати, которая при жизни могла и умела петь голосами их детей.…Нужен был толчок. Антон прибежал тогда с горящими снова тем лихорадочным зеленым светом глазами, ввалился в полубреду в дверь и выпалил:— Я знаю, что надо делать! Я знаю! Дима, ты должен мне помочь, Дима, ты должен…— Шаст, Шаст, подожди, присядь. Ты весь горишь, что стряслось?— Я знаю! Я все знаю! Оксана, она, она так любит своего отца, она привязана к нему, она так на него похожа, он для нее сродни божеству, это неправильно, Я нашел проблему! Она должна была быть связана с матерью!— Чего? —?Дима забеспокоился уже всерьез. —?Ты что несешь?— Смотри,?— Антон одним махом снес склянки, расставленные на столе, и расстелил curriculum vitae. —?Видишь, вот здесь,?— он ткнул в точку времени незадолго до рождения Оксаны,?— ее отец идет в военно-политическое училище. Не хочет, но идет, потому что так родители сказали. Вот здесь, да смотри! вот здесь, сразу после окончания училища едет в отпуск в Прибалтику и знакомится в поезде с ее мамой. Чудный отпуск, море-пляж-мороженое, но на обратном пути в поезде он уже флиртует с другой девушкой! Будущая Оксанина мама забегает в купе к его родителям и жалуется на то, что их сын с кем-то там шуры-муры крутит. И вот тут его мама снова берет его за ручку и говорит, мол, сыночка, так нельзя, что ж ты такую хорошую девочку из такой прекрасной семьи обижаешь. Ну сыночка и послушался?— он же привык, что за него мама думает и за ручку его водит. Поженились. А вот смотри, вот ему начали говорить, что, мол, ну когда ребеночка уже, пора же, институт же закончила жена твоя. А вот,?— Антон провел пальцем по шершавой красной точке,?— и ее день рождения. Ай!Он отдернул руку, словно красная точка его ужалила. Маленькое пятнышко на пергаменте переливалось в слабом свете свечи словно бы кровью.Или не словно.—?Он ее не хотел, понимаешь? —?заглядывая Диме в глаза, проговорил Антон. —?Это за него хотели. А он просто на это все велся за неумением формулировать свои собственные желания и потребности.—?И что теперь, что не хотел? Что теперь? —?разошелся Дима. —?После того, как рождается ребенок, твои хотения–нехотения имеют очень мало смысла. Ты теперь обязан своему ребенку, которого имел смелость сделать, потому что он тебя об этом не просил! Не просил его рожать! Не просил его производить! Ты взрослый человек, половозрелый и сформировавшийся, ты сам решил дать ребенку жизнь, а теперь, видите ли, не хотел! Завел, сделал, знал о том, что он будет целиком и полностью от тебя зависеть, будет нуждаться в тебе так, что жить без тебя не сможет, а ты еще рассуждаешь о своих каких-то детских обидах!Дима бушевал. Ему противна была сама мысль о том, что ребенок, маленький, беззащитный, ни в чем не виноватый ребенок может быть брошен. Ему претило то, что кто-то может считать для себя возможным задумываться о том, готов или не готов он к ребенку, когда этот ребенок уже появился на свет. Дима искренне и всепоглощающе верил в то, что мы в ответе за тех, кого приручили, а уж тем более за тех, кого создали.Дима был хорошим отцом. Дима старался быть лучшим.Дима иногда забывал, что не все могут быть, как он.—?Поз, я поэтому и хочу, чтобы его не было рядом с ней. Рано или поздно ее отец осознает, что он ее не любит. Рано или поздно он подумает, что из-за нее у него жизнь мимо прошла. И начнет ее в этом винить. Она этого не заслуживает.—?Ублюдок. Какой же ублюдок…—?Это не он. Если уж на то пошло, это его мама с папой, не привившие чувство ответственности и лишившие всех желаний, а еще его Хранитель.—?Ты долго еще будешь оправдывать урода?Дима выходит. Рисует широкую дверь.Дима проводит месяцы рядом со своей семьей?— заботится, незримо присутствует, оберегает, не отходит ни на шаг. Дима дарует красивые и яркие сны. Дима усиливает ароматы цветов, вкус еды, следит за тем, чтобы Савина не промочила ноги под дождем, а Тео закончил учить стихотворение не позже двенадцати. Дима расчищает дороги от пробок, чтобы Катя вовремя добралась до Воронежа и отведала маминого именинного торта. Дима строит дома в отдаленных районах Москвы, чтобы Катя с детьми переехали как можно дальше от места военных действий, как можно дальше от защитных стен.Дима отдает. Отдается. Не требуя ничего взамен.Чувствует, как вокруг разрушаются семьи, города, государства, конгломераты. Чувствует остро, болезненно, лихорадочно, но понять?— не может. Закрывается всеми силами от каких-либо оправданий, от чуждых его природе мыслей и слов, вползающих в его душу тихим осознанием того, что если бы все были такими, как он, не сияли бы так ярко кристаллики глаз этих троих. Не видно бы было?— посреди ясного дня. Днем звезд не увидать, они сияют среди ночи. Среди темной, непроглядной и непролазной тьмы. За тем, наверно, и сияют.Лицом к лицу лица не увидать. Большое видится на расстоянии.Дима возвращается к Антону спустя год?— наверху и проходит и суток. Дима находит Антона уснувшим на столе, положившим голову на пергамент, мерно посапывающим и свесившим руки.—?Ты понимаешь, о чем ты меня просишь?—?Понимаю. И поэтому прошу именно тебя.—?Перед Хранителем Оксаниного отца будешь оправдываться сам. И отчитываться перед Инквизитором тоже.—?Я твой должник.Они смешивают в ступе свои слезы?— необходимая жертва для проведения ритуала. Последний и самый главный ингредиент?— отражение того, от чего пришлось отказаться. Что теперь так от них далеко, что даже на горизонте не видно. Обрекаешь подопечного на страдания?— будь готов пострадать и сам.Антон берет в руки чашу и начинает размазывать варево по пергаменту?— и в мире людей летом идет снег, новый год ступает по зеленой траве, извергаются вулканы и большой волной смывает маленькие деревушки. Антон читает заклинание, чувствуя, как невидимая плита ложится на его плечи, давит и прижимает к полу, слова теряются в судорожных вдохах, а изо рта течет вязкая, тягучая, обжигающая кровь. Дима, держащий плечо Антона, падает на колени; в его голове бьется одна единственная мысль?— только бы не отпустить, он должен касаться Антона, иначе их обоих развеет.На пергаменте проступают черные ответвления линий вероятности, рисующие для Оксаны новую жизнь. Так просто?— чуть больше ссор, чуть меньше взаимопонимания, любовница, ночь-две-три, скандал, развод, алименты. А дальше? Антон знает, что такое грубое вмешательство повлечет за собой последствия несколько масштабнее, чем развал одной маленькой семьи. Кризис в стране. Дефолт. Танки у стен.Чем еще ты готов пожертвовать, чтобы сделать то, что кажется тебе правильным?Дима почти теряет сознание, когда Антон произносит последнюю фразу, и чувствует, как он падает рядом с ним. Кольца и браслеты капают горячим серебром, задевая кожу, оставляя красные отметины.У Димы сил?— нету. И Силы нету?— почти.На локтях он подползает к шкафчику с травами, берет тмин, нюхает сам, ползком возвращается к Антону и сует веточку ему под нос. Антон слабо морщится и берет Диму за руку?— ?я здесь, я в порядке, спасибо, спасибо, спаси…бо?.Спаси, Дима…Свет, исходящий от сферы, становится приглушенным?— Катя уснула.Дима берет в руку перо и заносит над пергаментом.?Хранитель легиона Априори Антон Шастун. День шестой. Кризис веры…?Дима смотрит перед собой и мысленно тянется к сознанию Антона, который склонился над Оксаной и ласково гладит ее по голове, нашептывая нескладные верши о прекрасных снах. Антон не знает, что Дима на него смотрит. Антон не знает?— и улыбается пухлым девичьи щечкам, вьющимся темненьким волосам, смешно свесившейся руке с маленькими пальчиками. Он берет в руки машинку и с тихим ?вжжж? едет по Оксаниной ноге, от чего уголки ее губ слегка подрагивают.Дима вспоминает руку Антона, уснувшего в ожидании Димы. В ожидании ответа на просьбу о помощи. Беспомощно болтающуюся без надежного и сильного плеча рядом.Оксане снится дедушка, подбрасывающий ее к облакам. Ей снится, что она?— ласточка, парящая среди облаков.Дети не должны оставаться одни.Даже если эти дети?— Хранители Белого легиона, ходящие в любимчиках у Инквизитора.Дима обмакивает перо в чернильницу:?…не обнаружен?.***—?Дедуля!Оксана пулей вылетает из теплой постели и несется в дальнюю комнату, где дедушка сонно улыбается и потягивается.Оксана стягивает с него одеяло, чтобы скорее приступить к играм, или катанию на велосипеде (дедушка как раз вчера наконец-то открутил эти маленькие дребезжащие колесики, с которыми только малявки ездят!), или новому скворечнику, или… да мало ли!Бабуля испекла оладушки с яблоками, Оксана закидывает в себя три штуки, не отрывая взгляда от дедушки, с аппетитом (и почему-то так медленно!) поедающего пельмени. Дедушка поправляет галстук, и Оксана думает, что в костюме будет не очень удобно стоять у верстака?— рукава пиджака запачкаются же.—?Оксаночка, придумывай, о каком самолете тебе сегодня вечером рассказать.—?А почему вечером, дедуль? Давай сейчас? Ну давай сейча-а-ас.—?Я тогда опоздаю на работу,?— улыбается дедушка.Оксана расстраивается. Дедушка едет на целый день зачем-то на какую-то работу делать какие-то скучные дела вместо того, чтобы прямо сейчас сесть на велосипеды и поехать куда-нибудь далеко-далеко. Дедушка едет на работу, а значит, нужно будет выводить буквы в прописях (очень скучную букву Г вместо интересной Щ?— сейчас Щ нельзя, мама сказала, что сначала нужно пройти Г), потом собирать землянику (собирать, а не есть прямо с грядке, ну, или есть, если только бабушка разрешит), а еще этот дурацкий дневной сон?— ну кому он нужен, этот дневной сон, когда куличики не сделаны, а ласточка на вкопанном землю колесе еще не очень получается. Оксана куксится, расстраивается, провожает дедушку до калитки и, надувшись, возвращается в дом.Бабушка ставит тесто и разрешает ткнуть его пальцем целых четыре раза (больше нельзя, тесто не любит, когда его трогают перед сном), а это значит, что сегодня они будут делать плюшки или может, даже пирожки. Буква Г в прописях уже пройдена, и за ней идет уже гораздо более интересная буква Д, а космические путешественники, перепрыгивающие со страницы на страницу, отправляются на планету Дерево (или Дом? или Дым?).Бабушка разрешает выйти за калитку, и Оксана собирает дикие цветы, которые бабушка, конечно, еще не видела, бежит с ними в дом и дарит слегка лохматый букет.—?А ты калиточку закрыла?А Оксана не закрыла?— и в щелку заглядывает какой-то светловолосый мальчишка с очень выразительным носом.Девочка хмурит бровки и стоит на крыльце, скрестив руки на груди и поджав губы:—?Ты кто?—?Привет. Я Андрей. У вас тут калитка была открыта, меня мама попросила к твоей бабушке за солью сходить, - картавит мальчик. —?Ой, Андрюшенька, привет, заходи,?— бабушка появляется за спиной Оксаны и приветливым жестом манит мальчика к себе.Оксана не одобряет. Это ее сад, ее крыльцо, ее дорожка из плиток. И соль — тоже ее.—?Это Оксана, она на два года тебя младше. Ребята, поиграйте в саду пока, а я как раз тесто поставила, скоро плюшки будут готовы.Вот еще!—?Бабуля, но я хочу тебе помочь! –Оксана думает, что так ей наверняка удастся отвадить этого варвара с разыгравшимся аппетитом. Еще и "р" не выговаривающего.—?А можно посмотреть?Оксана закатывает глаза и, прошуршав платьицем, совершенно игнорируя нарушителя спокойствия, отправляется на кухню.Они с бабушкой крутят плюшки, посыпая их сахаром. Оксана выдумывает все новые и новые формы, потому что никак не получаются именно такие сердечки, как у бабушки.Андрей завороженно смотрит на то, как Оксана лепит эти невозможные фигуры. Девочка невольно замечает эти взгляды, и ей кажется, что мальчишка не такой уж и противный, ну, в самом деле. Ну картавит, с кем не бывает.—?Так, ставим в духовку и ждем час, а потом будем чай пить, а я пока твоей маме соль отнесу,?— говорит бабушка.—?У тебя так ловко получалось все это делать! —?восхищенно проговаривает Андрей.—?Я еще на пианино играть умею,?— заявляет вдруг Оксана. —?Хочешь покажу?— У тебя что, пианино есть? Давай!Оксана садится на крутящийся круглый стул, регулирует его по высоте, чинно заносит кисти над клавишами и начинает играть. Андрей не отрывает глаз от того, как Оксана то и дело нажимает то белые, то черные клавиши, а его пальцы то сжимаются, то разжимаются на коленях в зависимости от того, громче или тише становится мелодия.—?Ну как? —?гордо спрашивает Оксана.—?Здорово! Я так не умею! Научишь меня? А у меня вот есть машинка на управлении, хочешь покажу?Оксана думает, что вполне можно и поделиться плюшками-то…Потом они подолгу играют в чудесном доме, где живет Андрей с мамой и папой. Мальчик не очень приветствует купания и переодевания кукол, зато в машинки режется охотно и с удовольствием. Оксана пытается научить его кататься на велосипеде, но ее велик ему по размеру мал, а своего у него нет, поэтому от недостатка практики он то и дело тормозит. В итоге мальчик решает, что он бегает вполне себе неплохо и очень даже быстро?— и они устраивают заезды-забеги наперегонки до ближайшего перекрестка, в которых непременно побеждает Оксана, и мечтают когда-нибудь доехать-добежать до следующего.Оксана не хочет его отпускать ни на минуту раньше назначенного времени и заходится горючими слезами, если Андрей уходит через дырку в заборе. Андрей бесится, ворчит, но непременно прибегает успокаивать и гладить по голове, и Оксана тут же успокаивается.Дедушка зовет его папу помогать собирать яблоки и вешать скворечник. Оксана нервно ходит по саду и выискивает Андрея взглядом, выискивает и не находит?— его отправили к бабушке с дедушкой куда-то очень далеко. Оксана никак не может понять, почему ее не радует ни пианино, ни вкопанное в землю колесо, на котором можно делать ласточку, ни велосипед. Она бродит по саду, не зная, куда себя деть: сбор яблок кажется ей ужасно нудным занятием, прописи снова подкидывают скучную букву?— П, которую даже завитушки интереснее не делают, произведение, которое они с преподавательницей разучивают в музыкальной школе, не получается (дурацкие этюды!), а еще дедушка уходит на работу раньше, и она не успевает его проводить; все идет наперекосяк, но папа Андрея говорит, что тот вернется на неделю раньше, и как-то по-особенному смотрит на Оксану. Девочка заметно веселеет, вертится вокруг лестницы, поднимает взгляд?— и замирает с открытым ртом: около водосточной трубы висит огромный (не меньше головы) белоснежный цветок. Оксане кажется, что он один пахнет на весь сад, что солнечные лучи, проходящие сквозь его лепестки, рассеиваются и падают на землю окрашенными в белый цвет.—?Дедуля, а можно мне этот цветочек?—?Нет, Оксан, давай оставим его, чтобы из него получилось большое красивое яблоко.Оксана не понимает, чем это яблоко будет принципиально отличаться от сотни других собранных в их саду, и почему именно этот цветок нельзя взять и вдохнуть в себя целиком, пропитаться им, самой стать такой белоснежной и прозрачной.Андрей и правда приезжает на неделю раньше, и Оксана несется ему навстречу и виснет у него на шее, правда, потом вспоминает о том, что она же леди, а для леди бросаться на шею?— это неподобающее поведение.Они ходят по чердаку, тихо-тихо, чтобы бабушка не застукала?— страшно, но больше интересно, смотрят мультфильмы, в которых главный герой расплывается в довольно жуткой улыбке, но с Андрюхой не страшно?— за Андрюху можно спрятаться. Он провожает ее каждый раз вечером до дырки в заборе между их участками, и Оксана, убедившись, что Андрей ушел, вприпрыжку бежит домой и быстро ложится спать, чтобы завтра наступило скорее.Наступает зима, и они с бабушкой идут в музыкальную школу по дороге между высоких сосен. Оксана усердно записывает ноты, поет их в хоре, играет на пианино?— Андрюшка приедет и обязательно оценит, а прямо этим вечером оценит дедушка (мама не очень оценит, она больше подмечает ошибки). Дедушка приезжает с работы, Оксана садится на санки, поднимает глаза к небу и смотрит, как низко-низко над головой мерцают и подмигивают звезды. Не холодно?— на ней шуба, шапка, валенки, варежки на резинке и кусачий шарф. У дедушки с бабушкой одинаковые пальто?— у бабушки зеленое, у дедушки фиолетовое. Они неспешно бредут, и до Оксаны долетают обрывки разговоров про то, что разработанный двигатель позволит нашим самолетам летать быстрее, что прорвали кольцо защиты на юго-западе, и поэтому теперь финансирование перебросили в строительство, что придется лететь в Китай на заключение сделки на поставку металла, но звезды мерцают так убаюкивающе и сладко, что глаза слипаются сами собой…Андрей приезжает на ее семилетие особым приглашенным гостем вместе, конечно, с родителями. Оксана усаживает его рядом с собой и пытается скрыть улыбку ликования и не повиснуть снова у него на шее?— они не виделись с лета, она страшно соскучилась, но даже под страхом смерти не признается в этом?— бабушка говорила, что девочке не подобает так себя вести, а завоевывать девочку должен прекрасный рыцарь, то есть, мальчик.Все говорят ей тосты, дедушка в костюме поднимает за нее бокал, папа Андрея встает для поздравительной речи из-за стола?— и Оксане этот момент кажется смутно знакомым. Ей вообще Сергей Александрович кажется знакомым, точнее, не он сам, а… ощущение от него, что ли. Перед ее глазами проплывает картинка: ей три года, она сидит на высоком стуле, перед ней кусок торта со свечкой, а темноволосый мужчина с усами открывает бутылку, пробка которой с оглушительным грохотом летит в потолок. Оксана заходится слезами от страха, мужчина с усами виновато опускает глаза, а мама подлетает к ней и начинает успокаивать. А ей хочется, чтобы успокоил папа, да, этот усатый?— это папа… определенно папа… папа?А почему сейчас нет папы? Где он? Где папа? Где?Но Сергей Александрович начинает говорить?— и картинка расплывается, и смущенная улыбка трогает Оксанины щеки. Ей тепло, спокойно и радостно: дедушка с бабушкой здесь, мама здесь, Андрей здесь, вот только…—?Спасибо большое! Вы прямо вот так сказали?— ?принцесса??— так мой папа всегда говорил, это он вам рассказал? —?звонко спрашивает Оксана, и в следующую секунду по укоризненным взглядам взрослых понимает, что сморозила что-то не то. Понимает, что не то, не понимает, что именно.Она садится за пианино, чтобы снова сыграть и услышать аплодисменты, бабушка садится рядом, по левую руку (зачем она все время садится здесь? Даже не по левую руку, а под руку?— неудобно же! Начинает еще указывать, что кисти надо расслабить, что нельзя срывать руки сразу после окончания произведения, как будто Оксана сама не знает, это она вообще-то занимается с преподавателем, а не бабушка, да и бабушка не умеет играть, а еще что должна быть гробовая тишина, а Оксане, может, хочется, чтобы все подпевали и танцевали), Андрюшка садится поодаль. Оксана зовет его к себе, усаживает на один с собой стул учит играть собачий вальс. У Андрюшки здорово получается, и Оксана не имеет ни малейшего понятия, по какой причине бабушка так неодобрительно на все это смотрит и поджимает губы. Ну не держит Андрей кисти, ну какая, в сущности, разница! Ну лупит по клавишам?— но так же гораздо громче и звонче! Оксана хлопает в ладоши и, поддавшись порыву (а, может, не сумев его дольше держать в себе), обнимает мальчика изо всех сил. Бабушка неодобрительно вздыхает.Первого сентября Оксана идет в школу. На ней платье, которое дедушка привез из Германии, так не вписывающееся в общий строй форменных пиджаков и юбок, но Оксана еще не знает что это?— обращать внимание на мнение других; в руках у нее гладиолусы, а на голове белые банты. Ей жарко и как-то невесело: куча каких-то детей, которые галдят друг с другом, словно давным-давно знакомы, а с ней никто не разговаривает. Ну и ладно, не очень-то и хотелось, она вообще-то сюда учиться пришла, за золотой медалью (если у дедушки есть, значит, и у нее будет), а друг у нее уже есть?— Андрюха. Ну и пусть они не увидятся до лета…Оксана видит знакомую фигуру в толпе, когда мама встречает ее с первых в жизни уроков, пытается вырваться из маминой руки, чтобы подбежать к папе, который все-таки пришел, все-таки он увидит, какой у нее красивый портфель, и платье, и банты, она обязательно расскажет ему, что на уроках ответила на все-все-все вопросы, а на полдник им давали запеканку со сгущенкой, но папа даже не смотрит на нее, обнимая. Он протягивает ее маме шоколадку, говорит ?передай ей?, а мама выдергивает Оксану из его рук и ведет домой, вытирая слезы.Оксана не понимает, почему мама плачет, ведь папа пришел?— это самое главное, даже на шоколадку плевать… кстати, где шоколадка, которой Оксана с таким удовольствием угостит маму?Мама раздраженно говорит, что шоколадку выкинула, потому что Оксане ее нельзя, ведь у нее диатез, о чем ее отец не имеет ни малейшего понятия, ведь даже не удосужился спросить, да и просроченная она была, потом как-то резко и рвано прижимает Оксану к себе, обнимает и говорит, как сильно ее любит, но девочка чувствует, как вся радость куда-то утекает, так быстро утекает, что не удержишь.Оксана не знает, что такое ?диатез? и ?не удосужился?.Оксана знает, что мама выкинула шоколадку от папы.Вечером она сидит в своей комнате над первым домашним заданием и вспоминает о дедушке, который бы точно не отобрал шоколадку. Но дедушка не пришел, они с бабушкой на даче, а мама по телефону спрашивает о его самочувствии. Оксана берет трубку и тоже спрашивает, как его самочувствие, но дедушка отвечает ?неважно?, и Оксана недоумевает: в смысле, не важно?Она бредет обратно и зажигает настольную лампу. Интересно, где сейчас Андрюшка? Чем занят? Наверно, тоже делает домашнее задание, у них в третьем классе наверняка жутко сложные уроки. А еще у него наверняка есть форма, такая же синяя или в красную клеточку, но обязательно с пиджаком. А еще его в школу провожают мама и папа…Оксана увидит Андрея в последний раз на спектакле, режиссером которого будет его папа. Конек-Горбунок. Оксана не поймет ни слова, потому что будет выискивать глазами мальчика на сцене. Она увидит его на поклоне, когда Сергей Александрович сядет на одно колено, и на это колено взберется Андрюшка и даст папе ?пять?. Оксана вдруг почувствует внутри, что у нее что-то оборвалось, будто бы она взлетела очень-очень высоко на качелях и неожиданно решила с них спрыгнуть. Сцена, Андрюшка, мама, сидящая рядом, уплывут куда-то далеко-далеко, а глаза наполнятся слезами, когда Оксана почувствует, что она вот так вот сесть папе на колено и дать ?пять? на весь зал почему-то не сможет.Андрюшка коротко обнимет ее после спектакля, прокричав на прощание, что в июне они уже увидятся, совсем немного осталось. На нем будет белый в черную широкую полоску размахаистый свитер.Оксана еще не знает о том, что летом дачу по соседству им не сдадут.Новый год они отметят на даче, где дедушка будет все больше сидеть или лежать, и Оксана будет недоумевать, почему же веселый и радостный дедушка выглядит таким бледным и таким уставшим, почему не танцует с ней и еле попадает в такт, прихлопывая. Но перед этим они обязательно нарядят высоченную, под потолок, елку которую дедушка принес накануне. Большие стеклянные шишки, колокольчики, собачки, мишки и белочки будут слегка поблескивать в свете гирлянды бегущих дедов морозов. Бабушка будет ходить рядом и приговаривать, чтобы дедушка не стоял много, присаживался, отдыхал, а Оксана расскажет ему все стихи, которые успела выучить за несколько месяцев. Они будут стрелять в уток из пистолета в видеоигре или по тарелочкам, а мерзкая собака будет злорадно хихикать, если они будут промахиваться, и Оксана, окончательно разозлившись, переключится на гонки, а потом на веселого коренастого усатого водопроводчика, который ест грибы и прыгает сверху на черепах. Оксана будет по привычке залезать к дедушке на колени, но дедушка под пристальным наблюдением мамы и бабушки, пересадит ее на стул рядом с собой, и Оксана не поймет, почему они не смогут играть в ?по кочкам?.В Новогоднюю ночь они выйдут на улицу и Оксана на ледянке будет кататься с горки, которую дедушка построил и залил специально для нее, измеряя, на сколько еще сантиметров дальше под дом девочка докатится на этот раз. Снег будет хрустеть под ногами и падать на варежки, Оксана сядет на санки и попросит дедушку ее прокатить, но дедушка почему-то откажет.—?Дочур, дедушке врачи не разрешают,?— скажет мама, и Оксана вспомнит, что врачи?— это строгие и неприветливые дяди и тети в белых халатах, сливающихся со стенами какого-то здания, в которое они приходили летом, чтобы навестить дедушку (это мама сказала?— навестить) этим летом.Учебные дни снова потянутся бесконечной чередой, когда одним вечером мама посадит Оксану в машину и отвезет к папиной маме. Она скажет, что она побудет у бабушки и дедушки какое-то время, а потом она ее обязательно заберет, ?как только все разрешится?, и Оксана радостно будет подпрыгивать на заднем сидении?— если они едут к папиным маме и папе, значит, она обязательно увидит папу.Она увидит. Папа заглянет как-то вечером и поднимет Оксану высоко-высоко на руки, а усы его будут щекотно колоть ее щеку. Оксана будет визжать от восторга и взахлеб рассказывать, что в школе у нее одни пятерки, она быстрее всех читает и красивее всех пишет, да и вообще она в классе самая лучшая, и поэтому именно ее выбрали играть Снегурочку. Оксана посетует, что здесь нет пианино, чтобы она смогла сыграть, ведь папе обязательно должно понравиться, просто не может не понравиться.Папа уйдет в этот же вечер, пообещав прийти завтра.Засыпая, Оксана услышит, как бабушка будет уговаривать его остаться на ночь, тем более, девочка будет так рада проснуться с утра и увидеть его. Оксана захочет покивать, а еще лучше встать и вцепиться в папу, никуда его не отпуская, потому что где-то очень глубоко внутри почувствует, что не увидит его еще очень долго, но тяжелое одеяло придавливает ее к кровати, и Оксана проваливается в сон, надеясь, что папа сдержит обещание, ведь папа никогда ей не врал. Просто так получалось, в смысле, не получалось. Но в этот раз он точно придет. Обязательно.Ведь папа не мог обмануть.***—?А ты посмотри-ка, а этот уход ее отца из семьи нам на руку сыграл! —?хмыкнул Арсений, откидываясь на спинку кресла.—?А? —?Сережа поднял голову от сферы, полыхавшей оранжевым, потому что Андрей злился на неподдающееся зазубриванию правило ?не? и ?ни?.—?Ну вон, смотри, какие у нее сомнения возникли в его честности, да еще и в столь раннем возрасте,?— наливая ароматный кофе, радостно сказал Арсений. —?Поразительных способностей девочка! Правда, в чувства слишком кренится.—?Че ты там бормочешь, я никак не могу понять… Да забей ты на это правило, иди к конкурсу готовься! —?завопил Сережа.—?Не развращай молодое поколение,?— хихикнул Арсений,?— сам грамотея, так еще и другим учиться не даешь,?— он проследил за тем, как Андрей встал перед зеркалом и начал декламировать монолог.—?Ой, отвали, пожалуйста. Кому нужны эти правила, сейчас у них программы все правят.Арс снова хмыкнул и пассом отправил Сереже вазочку с конфетами. Суровая борода заявила, что худеет.—?Да, а то ты же у нас такой жирный! —?уже откровенно засмеялся Арсений.—?Я крепкий. Я, может, хочу быть тонким и звонким, как ты.Арс осекся.—?Не сравнивай себя со мной. Где ты, а где я.—?Как нескромно, граф,?— скривил рот Сережа.—?Ты гораздо лучше меня.Сережа поднял брови в недоумении и, как обычно, не стал спорить. Он как-то однажды попробовал, но Арсений только от него отмахнулся, весело сказав ?я так чувствую?, от чего они оба покатились со смеху.Не то что бы он не признавал работу легиона Априори за работу, просто… Просто Сережа знал, что ничего на свете не существует просто так. Не существует того, что есть просто так, не существует априорных понятий. Привыкший все подвергать сомнению и недоверию, не раз и не два обжегшийся на недостатке аргументов, решая кому-то или чему-то довериться и во что-то поверить просто так, не подкрепив свою веру рациональными доводами, уяснивший теперь уже раз и навсегда, что никакого чутья не существует, что все это?— просто работа мозга, основывающаяся на опыте, Сережа считал Белых восторженными романтиками, далекими от реальности.Сережа не был сторонником слепой веры.И Сережа вполне себе рационально полностью верил Арсению.Видя его работу, осознавая, насколько точно и умело Арс умел просчитать линии вероятности, понимая, что Арсений никогда не действовал по наитию, но по какому-то неведомому внутреннему знанию, Сережа не допускал и мысли, что может быть что-то неправильно или неразумно. Он был уверен в том, что Арсений достоин не только стоять у врат Покоя, но и первым их открыть.Потому что Арсений заслужил. Заработал. И все уже давным-давно доказал.А потому Сережа никогда не рассказывал о том, что кризисы знания (люди для этого придумали специальное слово, которое Сережа никак не мог выговорить?— экзистенциальные) в последнее время у него участились, иначе Арсению, как старшему по рангу, пришлось бы за это отчитываться. Сережа не боялся выворота сознания, который неизбежно проходит каждый Хранитель, испытавший кризис веры (в случае легиона Априори) или знания. Не боялся ни боли, ни полнейшего опустошения после процедуры, ни невозможности взаимодействовать с подопечным, а значит, и контролировать его в виду все той же внутренней пустоты, не боялся долгой реабилитации.Он не хотел подводить Арсения. Арсения, который непременно должен был бы плестись с ним в зал Дворца Правосудия и отчитываться, почему же Хранитель его подразделения внезапно отклонился от своего предназначения и своей сути. Арсения, которому пришлось бы доказывать, что кризис случился не из-за сомнений Сережи, а в виду того, что повлияли высшие электрические силы. Арсения, каждый промах которого оборачивался для него все новыми заданиями и подножками от Инквизитора.И за что тот его так невзлюбил?..Сереже до Золотых Врат было еще шагать и шагать, а он считал себя достаточно хорошим другом для того, чтобы не тянуть никого назад. Сережа привык, что если он тонет или отстает, то делает это один.И умирает?— один.Вместо ответа Сережа посмотрел в сферу Оксаны, светившуюся ровным голубым светом?— девочка засыпала с тающей надеждой на то, что отец сдержит свое обещание.Сережа вздохнул:—?Маленькое, наивное существо. Верит ему. А он?— мудак.—?Но зато ты посмотри на эти темно-синие полосы разочарования,?— с каким-то странным удовольствие проговорил Арсений. —?Я и не думал, что все будет настолько просто. Честно говоря, после того, как этот придурок их с матерью бросил, я был в растерянности. Я даже больше скажу?— в смятении. Но тут как-то все само собой складывается. Надо только эти иррациональные всполохи убрать,?— Арс указал на розовые и желтые полосы, особенно ярко горевшие на фоне темно-синих,?— твою мать!Арсений отдернул руку и поднес ладонь к глазам. Ссадины, как от ожогов, набухали и лопались на глазах. Капельки крови бежали вниз по линиям ладони на запястье, затем на предплечье, срываясь на белый пушистый ковер, задевая босые пальцы ног.Арс в задумчивости слизнул одну из них кончиком языка и вздрогнул.Лязг металла… бегу… горячая кровь застилает глаза… крики, слышу крики… знакомые голоса… граната, обычная лимонка чертит в воздухе завершающуюся линию параболы и приземляется в десяти шагах… страшно… быстрее… туда…—?Ты когда-нибудь видел подобное? —?Арсений оборачивается к Сереже, стараясь не замечать снова нарастающую в груди тянущую боль.—?Нет, а ты? —?совершенно потрясенный Сережа создавал из воздуха бинт.—?Тоже. Но мне почему-то кажется, что я знаю, что это,?— протянул Арсений. —?Это не ее чувства. Это похоже на… как будто… как будто кто-то на нее влияет.—?Чего?! —?вскричал Сережа и выронил бинт. —?Арс, ты что, ты просто переутомился, у тебя немного головокружение от успеха. Кто на нее может влиять, кроме тебя? Ты ее Хранитель, ты ее ведешь, ты пишешь ей curriculum vitae, а это… ну, может, она какая-то, я не знаю, слишком сильная душа.—?Сильная-то да,?— Арсений поднял белую марлю с пола, встряхнул и начал перевязывать руку. Остановился?— зачем он это делает? Пара движений?— и царапины как не бывало же. Он сделал неуловимое движение рукой, одно, второе, третье?— раны не затягивались. Сережа в еще большем недоумении (хотя куда уж большем?— его глаза и так чуть не вываливались из орбит) начал бинтовать ему ладонь. —?Но ты много знаешь маленьких девочек, которые способны дать отпор довольно опытному Хранителю, да еще и своему Хранителю.—?Я вообще с подопечными-девочками не дружу,?— протянул Сережа.—?Давай-ка в Библиотеку съездим.Они запрыгнули в Сережину машину и поехали к квадратному зданию, выглядывающему из-за Дворца Правосудия. Клены вдоль дороги осыпали их желтыми и красными листьями, мелкий дождик мерно стучал по крыше.Накинув капюшоны, они взбежали по лестнице и вошли в тяжелые высокие двери из векового дуба.Зал Библиотеки, всегда пребывавший в полутьме, стоял полупустым. Проходя мимо скамеек и длинных рядов с книжными полками, они то и дело кивали знакомым Хранителям, которым в столь поздний час также понадобилось найти отгадку на очередную загадку Вселенной.—?Так… как думаешь, в какой нам отдел? Кризисы? История?—?Арс, ты бы еще у меня спросил, как нарисовать красную линию синим карандашом. Я понятия не имею, я вообще последний раз книгу открывал, когда обучение проходил.Арсений хмыкнул.—?Давай в истории поищем. Может, у кого-то случалось подобное.Они доходят до стеллажа на букву ?И? и вытягивают ветхий фолиант. Садятся под зеленую лампу и начинают читать. Точнее, Арсений начинает?— Сережа пытается бороться со сном. Почти выигрывает?— занимает второе место.—?Нашел!—?Че ты орешь, Арсений,?— недовольно буркнул Сережа, разбуженный спустя четверть часа слишком восторженным воплем.—?Я нашел! —?взволнованно проговорил Арс, и показал на страницу с текстом о Единстве Силы. —?Читай!Сережа пробежал глазами по строчкам, в которых говорилось о единстве Силы, о войне Хранителей, о причинах разделения на легионы и людей?— на предназначения.—?То есть, ты хочешь сказать, что Оксана…—?Оксана?— это оплот той единой Силы, которая была раньше. Вот почему она меня не пустила! Вот почему я не смог так просто убрать эти полосы!—?Да ну бред,?— почесав затылок, протянул Сережа.—?Думаешь, Инквизитор выпустил бы меня так просто, без испытаний? Думаешь, позволил бы мне так легко уйти?—?Он, конечно, к тебе довольно неровно дышит, но чтобы так… Он же тебя сам к кризису и толкает.—?Ну, не то что бы к кризису,?— развеселившись, сказал Арсений, ставя книгу на месте,?— просто к очередному пониманию и осознанию. Я, по его мнению, видимо, должен понять, что так просто от него не отделаюсь. И чего он взъелся на меня!..—?Видимо, не вынес того, что ты красивее него,?— фыркнул Сережа. —?Как Афродита, превратившая какую-то там девушку-кудесницу, которая на всю Грецию кричала о том, что она лучшая в мире ткачиха, в паука, чтобы она и дальше пряла свою пряжу и не отсвечивала.—?Ты смотри, сейчас молнией тебя поразит,?— гоготал Арсений.—?Афродита молниями не кидается, умник! —?вторил ему Сережа.Он мысленно вызвал образ сферы Андрея. Мальчик мирно спал на неразобранной кровати, утомленный репетицией завтрашнего выступления. Голубая дымка вокруг него горела ровным спокойным светом. Правило не выучил. Ну и хрен с ним, с правилом. Правильно.Они вернулись в квартиру Сережи, сбросили с плеч насквозь промокшие плащи, и уселись возле камина. Арсений вытянул ноги, облокотился сзади себя и запрокинул голову.—?Ты знаешь,?— нарушил он молчание,?— у меня бывают странные видения. Как будто я участвую во Всемирной войне.—?Слушай, белый офицер, ну ты хоть себя в благородные мученики не записывай. Тоже мне, ветеран гражданской войны.—?Я не белый. Я Черный.Арсений прикрыл глаза. Ребра сводило тупой болью, но он упрямо не хотел менять положения, в котором находился. Это вообще его?— упрямо не менять положения.—?А если честно, я бы тоже хотел увидеть, как я умер.Арсений посмотрел на Сережу и, встретившись с ним взглядами, отвел глаза.?Лучше тебе не знать?, —?подумал он.?Почему??,?— спросил Сережа.Арсений чертыхнулся про себя. Локаторы Сережи были слишком хорошо на него настроены.?Потому что тогда тебе придется сделать выбор. Потому что тогда у тебя случится кризис знаний такой силы, что даже я не смогу уберечь тебя от Забвения?— только ты сам. А я не хочу, чтобы тебе выворачивали сознание. Я не хочу, чтобы ты стоял на краю. Я не хочу тебя терять?.?Ты понимаешь, что звучишь как тот, кто указал на древо познания и сказал ?не трогай????Ты веришь мне???Я в тебе уверен?.Не размыкая глаз, Арсений погрузился в свои мысли. Сколько еще он сможет скрывать правду от своего друга? Сколько еще он сможет уходить от ответа, полагаясь исключительно на уверенность Сережи в том, что Арсений не причинит ему зла, что он просто не способен на это? Сколько еще он сможет выдержать, прежде чем решит, что правда дороже спокойствия? дороже… Покоя?Арсений резко встал.—?Сереж, тебе не кажется, что она как-то слишком спокойно все это принимает? Что слишком гладко выстраивает свою защиту и ни на секунду не сомневается в том, что делает? Тебе не кажется, что это все?— не результат ее выбора, а только и просто того, что она все принимает?—?Что ты имеешь в виду?—?Вот смотри. У нее был единственный друг, это твой Андрей,?— Арсений приподнял в приветственном жесте невидимую шляпу,?— кстати, спасибо, он был очень кстати.—?Да пожалуйста. Мне просто вокруг твоих как-то увереннее.—?В итоге, когда он исчез совершенно неведомым для нее образом, она разве что испытала легкую тоску по этому обстоятельству, но не более. Когда ее отец ушел из семьи,?— Арсения передернуло,?— она просто приняла это как данность. Она не осознает, понимаешь? Она просто принимает.—?Арс, может, это и правильно? Ну что тебе нужно от нее? Она идет по твоему плану, рано или поздно она что-нибудь осознает, успокоится… чего тебе не хватает? Она не противится, не брыкается, не идет тебе наперекор.—?Вот в том-то и дело. Она ничего не привносит. Она просто живет. Это подходит для Белых. И не годится для нас.Сережа покачал головой. Он так и не мог понять, за что их легион попал в такую опалу?— почему Белым было позволено просто убирать на пути людей препятствия, которые они (люди или Хранители, не так важно) зачастую сами и создавали, и почему им, Апостериори, приходилось прогонять людей через муки и испытания. Сережа просто считал, что это не его ума дело, а задумываться о высоких материях?— это было свойство Арсения, но никак не его.—?Твои предложения?Арсений помедлил.—?Ей нужен какой-то толчок. Что-то по-настоящему тяжелое.—?А ты уверен, что она выдержит?—?Какая поразительная забота о чужом подопечном, Серег,?— кольнул его Арс.—?Я о тебе забочусь. Ты своей правильностью сам себе вредишь,?— парировал Сережа, метнув взгляд в сторону сферы Оксаны. —?Вспомни тех близнецов, что ты решил разлучить.—?Это было правильно,?— голос Арсения прозвенел металлическим блеском,?— им слишком многое было дано на двоих. Каждый из них должен был стать самостоятельной единицей. Все остальное?— издержки.—?И какой же сейчас толчок записан в твоем плане?—?У меня нет плана. Я импровизирую.Арсений поднялся на ноги и вышел на балкон. Свежий осенний воздух приятно забирался в волосы и ласково перебирал пряди. Арс подставил лицо моросящему дождю, позволив каплям прогуливаться по лицу. Далеко внизу шумел проспект, но Арсению было так спокойно, словно его плеч касался мягкий свет Золотых Врат, сиявших вдалеке. Боль в груди утихала, и он ясно видел, как Покой снова зовет его, снова манит своей красотой и незыблемостью.Все правильно. Так?— правильно. Он не нарушит запретов и никого не подставит. Он никого больше не предаст. И Сережа поймет все сам.Все когда-нибудь должны перейти свои Рубиконы.?И Сережа тоже?,?— ухмыльнулся он сам себе.—?Нам нужен Карфаген,?— с порога заявил Арсений, прикрывая балконную дверь.—?Карфаген был разрушен довольно давно,?— ответил Сережа,?— даже ты его не застал, хоть ты у нас и весьма древний.—?Посмотри на меня.Сережа поднял голову.—?Нам нужен ритуал Карфаген.—?Без меня,?— спокойно ответил Сережа, засобиравшись домой.—?Ты даже не спросишь, зачем? —?Арсений даже не удивился.—?Вообще не интересно,?— Сережа вышел.Арсений остался стоять посреди комнаты. Ему бы сейчас полетать под ливневым дождем, хорошенько продрогнуть под порывами ветра, быть пару раз ударенным молнией, но он обречен быть целым и невредимым и прожигать себя исключительно изнутри.Где твои крылья, которые так нравились мне?… В ту ночь, когда отец ушел от Оксаниной матери, последнее, что Арсений видел?— это разрушение юго-западных оборонительных рубежей Москвы. Истребители обстреливали машины с неба, и поле боя полыхало ярким огнем. Танки прокатывались по минам, которые не срабатывали, они были всего в километре от стены, когда Арсения, распластанного на мостовой, нашел Сережа. Из глубоких порезов сочилась кровь, пропитывавшая одежду, глаза были полны слез, которые текли к горлу, смешиваясь у уголков рта с выливавшимися темными сгустками. Арсений не знал, сколько времени Сережа тащил его на себе, понимал только, что он не сможет телепортировать их обоих. Сережа положил его на заднее сидение машины, резко сорвался с места и погнал что есть сил, и Арсений видел, как мины, наконец, разрывают огромные машины на обломки искореженного металла. Он чувствовал металлический запах и привкус во рту, выкашливал алые брызги и уговаривал сам себя не закрывать глаза, только не закрывать глаза.Когда Сережа ввалился с ним в квартиру и унесся за лекарем, Арсений смотрел, как люди, высыпавшие за стену, бросались с гранатами под танки и взрывались вместе с ними. Военные, гражданские, женщины, дети?— охваченные единым порывом спасти и только потом?— спастись.Материализовавшийся рядом Эд своими черными то ли от татуировок, то ли от крови Арсения руками рвал на нем рубашку и с матами уворачивался от пуговиц. Широкий взмах обеих рук, запрокинутая голова, побелевшие глаза, губы, нашептывающие заклинания?— Арсений чувствовал, как раны его кто-то шьет невидимой раскаленной иглой, и как одна из них?— прямо у сердца?— никак не может затянуться. Арсений хотел кричать от боли, хотел уползти от этой невыносимой пытки?— и не мог пошевелить и пальцем, а на Земле в это время танки поворачивали назад, и лавина из пуль настигала их спины.—?Я никогда такого не видел,?— прохрипел Эд, прислонившийся к стене и закуривший. Арсений был перебинтован поперек тела и дремал прямо на полу, укрытый пледом.—?Что советуешь? —?протягивая Эду сигарету, спросил Сережа.—?Вообще понятия не имею, если честно. Еще хорошо, что со слезами, а не пустой кровью, была бы вообще труба. Но Силы потерял дохера, конечно, а мест на реабилитацию у меня сейчас нет, тем более, Инквизитор спустил программу по обучению самовосстановлению?— ресурсов типа много потратили, Белым не оставили. А нахуй Белым реабилитация, они и так никогда ничем не рискуют, только ручки заламывают.—?Что, вообще никаких вариантов?—?Тебе оставить? —?спрашивает Эд, предлагая половину сигареты, но Сережа качает головой. —?Как хочешь. Ну, есть один вариант, конечно. Вообще, ты знаешь, если бы он столько слез не пролил, тебя бы уже при приближении к нему распидорасило бы на много маленьких армянчиков хвостатеньких. А так он умудрился сделать и так, чтобы тебя не задело, и так, чтобы именно ты его нашел. Ты бы в глаза себе в зеркало посмотрел бы, что ль, может, тогда дойдет, к чему я клоню. Он думал, что подыхает, Серег. И позвал тебя. Я просто больше сказать не вправе даже, мне потом Инквизитор башку открутит.—?Ладно. Спасибо, чувак, что помог, не знаю, как, чем и как, но сочтемся,?— наклонив голову в поклоне, сказал Сережа.—?Работа у меня такая, Черный, работа,?— Эд махнул рукой и исчез.Сережа подошел к зеркалу и посмотрел себе в глаза. Всегда карие, теперь они сияли, будто бы изнутри просвечиваемые мириадами светлячков, и были цвета падевого меда.После, когда они снова брели вдоль одной из оживленных улиц, Арсений вдруг остановился и выговорил:—?Ты знаешь, Серег, что я тогда видел? Я видел людей, которые выбирали не себя. Я видел людей, которые выбирали. Сами. А знаешь, кого я не видел? —?Арсений как-то особенно подчеркнул это ?не?,?— их Хранителей. Ни одной ниточки. Ни одного из них.Арсений выходит из дома и застывает под все тем же моросящим дождем. Ему бы взвиться ввысь, найти звезды за облаками, но он заходит в бар и находит Хранителя Оксаниного дедушки, когда-то нашедшего и приблизившего звезды к людям?— при жизни Сергея Королева.Они заводят неспешную беседу о возвышенном и о приземленном, о близком и далеком, о невозможном и вполне реальном, но в итоге сходятся на вечной теме?— на подопечных. Хранитель Вячеслава Сергеевича (как же забавно совпало), грустно уставившийся в полпинту янтарного напитка, рассказывает ему о том, что не знает, как быть, ведь его подопечный уже всего достиг, и, бесспорно, достоин Покоя, но вот только теперь, спустя чуть больше, чем семь лет после предупреждающего инфаркта, продолжает работать на износ, что в будущем приведет к уничтожающим его последствиям. Что ему бы вот сейчас уйти, на пике, когда он всеми уважаем и любим, когда сам уважает и любит, у него же такие чудесные жена, дочь и внучка, а если длить все это еще дольше, врата Покоя могут и не распахнуться, а он заслуживает. Он так хочет жить, так борется, так стремится. У него просто не поднимется рука.Хранители не делятся друг с другом делами своих подопечных. Обычно не делятся.Но на земле январь, а у них за окном не прекращающаяся которую неделю изморось конца октября, янтарь приятно согревает нутро, а касания Арсеньевых пальцев сознания Хранителя практически не заметны. Да и не касания это даже?— так, дуновение ветра.—?Вы тоже заслуживаете Успокоения, Сергей Павлович.—?Я надеюсь.—?Я вижу.На их ладонях вспыхивают черные лепестки огня?— они пожимают друг другу руки и оба ощущают, как первородная Сила колет их будто маленькими иголками.—?Да пребудет с тобой Покой,?— говорят они вечную формулу.Арсений выходит из бара и уверенным шагом идет по мостовой. Перед его глазами плывут картинки, как Москву засыпает снегом, а террористы в Америке разрабатывают план по захвату самолетов. Как в Британии скот поражает смертельным вирусом, как люди топят в Тихом океане крупнейшую космическую станцию, как сбивают ракетами пассажирский самолет. Как начинается война на Востоке, как в Азии расстреливают королевскую семью.Ничего не проходит бесследно.Арсений останавливается на мосту и, засунув руки в карманы, смотрит на горящие вдалеке Золотые Врата. Покой. Привести их всех к Покою. Которого они сами не хотят.Может быть, они сами выберут?— жить им или умирать? Те, что бросались под танки, выбрали. И наверняка отправились на Реинкарнацию или в Забвение, как ринувшиеся против своей судьбы. Он так устал. Так устал. И больше всего?— исполнять одну и ту же, раз от раза одинаковую последовательность. Рождение?— предназначение?— смерть?— Покой. Арсений был прилежным исполнителем. Безошибочным. Надежным. Привыкшим, что люди не думают, а подчиняются.Он не испытывал к ним жалости. Сочувствия. Он просто выполнял свою работу, чтобы рано или поздно оказаться как можно дальше от нее. А потом ему дали Оксану. Оксану, которая имела наглость не подчиняться, которая с рождения сама будто бы знала, что и как ей нужно и к чему она идет. Бессознательно, неосознанно она выстраивала свои собственные границы и прокладывала одной ей ведомые пути, будто бы сопровождаемая…да нет, это невозможно. У каждого человека?— только один Хранитель.Поровну.Правильно.—?А ты уверен, что все, что правильно?— справедливо? —?голос раздался за спиной, и Арсений обернулся. Сережа месил кроссовками листья, не отрывая от них взгляда. —?Я с ней был. Спускался к ней.—?Ты оставил своего подопечного? —?вскинул брови Арсений.—?Я напрягся и смотрел двумя глазами. Я же теперь это умею. С тех пор, как ты поделился собственной Силой,?— как-то раздраженно сказал Сережа.—?Как понял?—?Эд намекнул.—?Эд?— голова, даром, что ?мне похуй? поперек переносицы.—?Она забавная. За ветку руками зацепиться не могла, но Андрюху не попросила подсадить?— сама пыталась, даром, что всего один раз смогла. А санки в горку сама не потащила?— ему вручила. А потом позволила себя обогнать. А еще, знаешь, он в этом свитере его гоняет, в котором он был, когда они виделись в последний раз. И стирать не дает.—?Ты что же, все время за ней, выходит, наблюдал? —?слегка удивляется Арсений.—?А с девчонками ей не прикольно возиться. Она все больше с пацанами. В резиночку вообще не понимает, как играть. Зато от машинок тащится. А тут я что-то пришел, а ей какая-то ерунда снится.—?Что снится?—?Да как будто кто-то в белом ореоле рядом стоит. Долговязый такой, светловолосый. А потом?— я. Ну я испугался и свалил.—?Она с ума сходит, Серег. И оттого не знает, что можно принять, а что нужно отвергнуть. Она сама себе должна выстроить защиту, потому что ей всю жизнь с этим жить. С собой жить. Самой с собой. А если она так все будет в себя вбирать, она умрет слишком рано.Сережа как-то весь сжался. Арсений понял, что попал.—?Почему так, Арс? Почему? Почему именно ей?—?Я не знаю, Сереж. Не знаю, почему люди бросались под танки, не знаю, почему судьба выбирает того или иного человека для своих испытаний, не знаю, почему именно Оксана должна пройти через это. Но мы можем ее защитить. Точнее, позволить ей защитить себя.Сережа протягивает ему свой серебряный нож.—?Я сам скажу Инквизитору,?— говорит Арсений.—?Ну еще бы. Знаешь,?— помедлил Сережа,?— теперь наконец-то не я тебе буду должен.?Ты никогда и не был?,?— думает Арсений, в этот раз надежно защитив свое сознание.Они поднимаются в квартиру Арсения, где он легкими пассами вокруг себя расставляет свечи и рисует магические символы. Сережа задергивает шторы?— не приведи Вселенная кто-то увидит. Гасит свет, встает в центр круга и смотрит, где находятся камни.Арсений читает заклинание, не произносит по памяти, а именно читает, потому что к первородной Силе нельзя обращаться по памяти, скользит глазами по строчкам древней книги, предстающей перед закрытыми веками. Он берет в руку нож и режет ладонь там, где часом ранее горели ссадины ожогов от неправильных розовых и желтых всполохов среди темно-синих линий разочарования в ауре Оксаны. Темная кровь капает в центр круга, который начинает кружить их внутри себя (или все-таки комнату снаружи?), Арсений берет в руку камень и измазывает его в крови. Он протягивает нож Сереже, и тот повторяет слова заклинания за Арсением, режет свою ладонь, пачкает камень, перекладывает камень в левую руку вслед за Арсом. Безумный танец огней и теней кружит голову, они выпрыгивают из круга, закручивающегося в центрифугу, Арсений бросает свой камень в центр, и от него отходят круги. Сережа заносит руку?— и перед его глазами проплывает силуэт маленькой худенькой девушки, волосы которой развеваются на ветру. Девушка стоит на балконе, курит, а слезы катятся по щекам, срываются с подбородка и разбиваются далеко внизу.Сереже хочется кричать, но он не в силах произнести ни звука.Машина…скользко…еду по дороге… никого… поздно… вон столб… руль вправо… только бы решиться, и все закончится… я больше не могу, я больше так не могу… никого, и у меня никого… удар…больно…простите меня… простите…—?СЕРЕЖА, ПОСМОТРИ НА МЕНЯ!Пелена застилает глаза, рот искривлен в болезненной гримасе, Сережа с трудом находит синие глаза Арсения, держащего его за руку, ладонь к ладони, порез к порезу.—?Я не могу, Арс! Он ее единственный по-настоящему родной человек! Она погибнет! Она же погибнет! —?воет Сережа.—?Бросай! Чтобы этого не случилось, бросай! Пожалуйста! —?кричит Арсений. Это он опять, это он снова втянул Сережу в смертельную гонку, это он, он снова подверг его опасности. Только бы он не поверил, только бы он сделал выбор…Арсений слышит всплеск за своей спиной?— Сережа бросил камень.Черная вода расходится от места, куда попали их камни, кругами, заполняя собой их обоих, комнату, квартиру, дом, а в Москве прекращает идти снег, облака рассеиваются, и иней от лютого мороза застывает на окнах.А потом все стихает.И в этой оглушительной тишине в квартире, где спит Оксана, раздается телефонный звонок.***В ночь на 30 января бабушка, только что проводившая папу, не разрешает взять трубку, говорит ?алло? и как-то резко меняется в лице. Она вешает трубку, крепко прижимает к себе Оксану и говорит, что мама скоро приедет за ней.Оксане радостно, она соскучилась по маме. И не понимает, почему бабушка плачет, если Оксане радостно.Мама заберет ее на третий день после звонка и снова посадит на заднее сиденье. Оксана поймет, что что-то не так, и почувствует, что мама как будто одновременно и рядом, и где-то очень далеко.Они войдут домой, и Оксана увидит бабушку, нарезающую огурец. Увидит еще много каких-то незнакомых людей. Она подойдет к бабушке, чтобы обнять, и не узнает ее лица?— Оксане покажется, что оно цветом слилось с серой стеной.Оксана станет искать дедушку в комнатах их квартиры, ведь дедушка с бабушкой всегда вместе, они не разлучаются ни на минутку, даже если дедушка уезжает на работу, бабушка все равно как будто с ним.Оксана в первый раз в жизни увидит, как бабушка плачет.Ей станет непонятно, тревожно, беспокойно, она со всеми перезнакомится, но так и не поймет, почему же у всех такие грустные лица, когда приехала Оксана, а все обычно были рады, когда она появлялась. Она предложит сыграть на пианино, но все вежливо ей откажут, она попытается с каждым поговорить, но все будут отводить глаза в сторону. Оксана будет весело смеяться, но какая-то женщина прошипит ей:—?Как ты можешь смеяться в такой день!?— и девочка смутится и пойдет искать маму.—?Мама, а когда дедушка приедет? И почему бабушка плачет? Почему мне нельзя ее обнять?Мама отведет ее в комнату, где сидит плюшевый лев по имени Лёва, мамин Лёва, подаренный дедушкой, с которым Оксана фотографировалась в том день, когда дедушка привез ей то красное платье, которое носят только самые взрослые девочки, потому что оно очень строгое и ?официальное?, как сказала бабушка. Мама сядет перед ней на корточки, и Оксана будет подпрыгивать на месте от нетерпения, потому что они же пропустят, как дедушка войдет в дверь.—?Мама, ну пойдем в глазок посмотрим, а то вдруг дедушка уже пришел и тихо стоит, чтобы сделать нам сюрприз.—?Доченька, дедушка не придет.—?Почему? Он на даче остался, да? Нас ждет?—?Оксаночка, дедушка больше никогда не придет. Но это не значит, что он тебя оставил или бросил, он тебя очень любил, он всегда будет с тобой, вот тут,?— мама протянет руку к Оксаниной груди, но Оксана отпрянет в сторону и тут же, не устояв на ногах, рухнет на колени и зайдется в горьком и пронзительном плаче.Мама спросит, нужно ли ей побыть одной, и Оксана только зароется лицом в Лёву, чтобы никого и ничего не видеть?— ни полоски света, просачивающейся под дверь, ни моргающих фонарей за окном, ни инея, рисующего на окне.Что ей это бесчисленное множество ?всегда?, когда есть одно единственное?никогда?.Оксана задремлет, прижавшись к Лёве, поджав под себя колени.Ей будет казаться, что он дышит и что у него бьется сердце.А Сереже, баюкающему ее голову у себя на коленях,?— что он все сделал все правильно.