Глава 3 - Место во ржи (1/1)

Смерть приходит к нему не в обличии демона, ангела, бога или просто света в конце пути?— Смерть приходит и выглядит худощавой, сияет глазами, в которых покоятся льды с незабудками ранней весны, что неслышно укрыли сады и поля своей синевою прозрачной и хрупкой?— он помнит. Пока еще может помнить.Смерть приходит к нему?— и в руках у нее ни черепа, ни косы, смерть приходит и не выглядит, как скелет, смерть приходит, несет с собой запахи листьев, прозрачной росы, солнца, густого тумана весны, и Антон понимает, что весна здесь навечно?— это пусть на земле бесконечно рождается лето.Смерть приходит?— берет его за руку, он послушно встает и идет за ней следом, стремясь рассмотреть чуть лучше худые плечи, родинки вдоль спины, поступь мягкую, неспешную, волосы черные, как смоль. И Антон ощущает, что острая, слепящая, щемящая боль, наконец, отступает. Смерть приходит?— и выглядит как мужчина: чуть ниже ростом, бледный, тонкий, сильный, прямой?— и Антон забывает причины, по которым хотел бы вернуться домой.Антон не спрашивает ни как умер, ни остался ли кто-то в живых?— все это?— не важно, все это?— не нужно, все это стерлось так далеко позади, что окончательно утратило смысл.— Назови мне свое имя,?— он просит.— Не время и ни к чему,?— отвечает Смерть.Смерть ведет его по дороге, останавливается перед дубом. Слушает шелест листвы, дыхание коры, будто и впрямь можно что-то услышать, хотя почему бы и нет. Смерть берет его за руку снова и ведет через лес по тропинкам как будто Антону смутно знакомым, будто видел он эти тропинки во сне или в фильме?— не помнит. Не помнит.А так уж ли важно?— помнить?Смерть приводит его на опушку, поводит рукой кругом?— рисует Антону дом.— Здесь побудешь пока,?— говорит.— Сколько?— это ?пока??— Пока не решат, что делать.— Кто?Смерть качает головой, открывает Антону дверь?— Антон видит бар, полный синих всполохов, отраженных от бесконечных рядов бутылок всевозможных форм и размеров. Антон здесь один?— ни души, ни тела?— ничего (или все-таки?— никого?). Он где-то читал, что здесь души находили временное пристанище перед тем, как отправиться в новую жизнь. Он где-то слышал, что в каждом баре непременно должен быть бармен. Он как-то понял, что если войдет в эту дверь?— больше не выйдет.— Постой!Смерть оглядывается на него, вздыхает, мол, ну и что мне с тобой делать. Не гладьте бездомную собаку, если не хотите взять ее в свой дом?— вы уйдете, а собака умрет от тоски. Какая ирония.Антон плетется за Смертью по пыльной дороге и оказывается у совсем небольшого дома позади поля ржи. Рожь лоснится на солнце, сияет, переливается мягкими цветами, но Антон не видит?— он смотрит только Смерти в затылок.— Можно я здесь у тебя поживу? В смысле, поумираю?— Ну поживи. Только смотри, не умри уж совсем.Смерть отворяет дверь, машет рукой в сторону стола, накрытого сероватой льняной скатертью с вышивкой, ставит чайник на деревянную подставку?— тот, кажется, давно вскипел. Ставит на стол печенье и две кружки в мелкий цветочек. Смерть садится напротив и смотрит как-то не прямо в лицо, а куда-то в уголок левого глаза, и Антону кажется, что синевой накрывает зелень, будто озеро поблескивает в лесу.— Печенье бери,?— Смерть пододвигает к нему вазочку. Антон дрожащими пальцами аккуратно берет одно, откусывает, жует сосредоточенно, не отрывая взгляда от лица Смерти. Так странно?— перед лицом смерти смотреть в лицо Смерти. Когда-то он думал, что эти выражения значат одно и то же.— Вкусное. Ты печь умеешь?— Не умею. У нас кондитерская хорошая за углом.— За углом? Но я видел ничего кроме этого дома посреди поля…Смерть усмехается, подходит к окну, слегка отодвигает занавеску. Антон смотрит, как за окном успокаивается шумный город, догорает последний закатный луч, как стихают разговоры и рычание машин.— А где же поле?.. мы же были посреди поля… это же… рожь была, вроде… откуда город?.. —?спотыкается о слова Антон.— Здесь будет то, что я захочу тебе показать.— Почему рожь?— Мне понравились твои волосы.Антон берет еще одно печенье и наконец чувствует его вкус?— имбирь, лимон, корица, шоколад?— чуть терпкий, но не дерущий за язык, сладкий, но не приторный.— Ты не боишься меня? —?скорее утверждает, нежели спрашивает Смерть.— А ты меня?Смерть усмехается.— А я должен?— А много было тех, кого ты пускал в свой дом?Смерть смотрит, слегка прищурившись.— Не много.Антон остается у Смерти на ночь. Смерть стелет ему мягкую постель, протягивает тяжелое одеяло и оборачивается на пороге:— Укройся. Здесь ночи холодные.Постель Антона не белая, не бежевая и даже не бледно-желтая. Постель Антона в доме Смерти ничем не похожа на саван.— Куда ты уходишь?— Даже Смерти иногда нужен отдых.На утро Антон снова видит поле ржи из окна, а посреди него?— высокую сосну. Чует сладкий запах, идущий с кухни, смешивающийся с чем-то горелым, и застает Смерть матерящейся на турку, из которой убежал кофе.— Смерть не умеет варить кофе? —?посмеивается Антон.— Ой, отвали.Антон бросает взгляд на стол и замечает кривоватые булочки.— С корицей? —?почти благоговейно спрашивает Антон. —?А пек сам все-таки, поэтому кривоватые?— Хуеватые. Нормально тебе надо мной ржать?— Не часто выпадает возможность посмеяться Смерти в лицо,?— миролюбиво отмечает Антон и откусывает разом половину булки.С корицей.— Вкусно.Смерть глядит исподлобья, слегка насупившись.Антон думает, что если Смерть ответит ?хуюсно?, он умрет во второй раз.— Не отвечу,?— усмехается Смерть.Ну, конечно, кому как не Смерти мысли читать.— Не читаю я твои мысли. У тебя на лице все написано.— Хуисано.— Как скажешь.Смерть смотрит пристально, но мягко и совсем не зло. У Смерти морщины, щетина в несколько дней и темные круги под глазами?— в несколько лет. На руках вздутые вены, будто по ним и вправду курсирует кровь, пальцы тонкие, на вид шершавые, натруженные. Смерть смотрит, и Антон не видит этого, пока дует на горячий чай?— ощущает, всей кожей своей, гусиной кожей своей. Антон поднимает взгляд?— Смерть выдает не плащ, не коса и даже не ледяное дыхание. Все это россказни, выдумки, миф. Смерть выдает не внешнее.Смерть выдают глаза.— Можно я помогу тебе? —?тихо спрашивает Антон.— Чем ты можешь мне помочь? —?так же тихо выдыхает Смерть.— Чем угодно,?— почти умоляет Антон.Смерть медлит. Поднимается из-за стола, возится у плиты со спичками, ломает одну, вторую, третью, а руки трясутся, не слушаются. Антон забирает коробок, чиркает спичкой, поднимает на уровень глаз?— своих, поэтому Смерти приходится слегка поднять голову?— смотрит сквозь огонь и произносит:— Пожалуйста.Смерти хочется скривить рот, зажмуриться, затаиться, спрятаться в самый темный угол и никогда больше не видеть, не слышать, не чувствовать, пусть кто-нибудь другой заберет этого человека, пусть кто-нибудь другой; Смерть хочет задуть спичку, вдохнуть себя вкусно пахнущий дым?— и, наконец, оттолкнуть от себя Антона.Лишь бы только не видеть.Лишь бы только не чувствовать.— Я убиваю людей,?— скорее думает, нежели говорит Смерть.— Нет,?— мысленно отвечает Антон. —?Люди убивают себя сами.— Я убил и тебя.— Нет,?— Антон берет Смерть за руку, и у Смерти внутри обрывается последняя жила,?— ты просто меня забрал.Смерть выдают глаза.Антон становится подмастерьем, следует за Смертью неслышной тенью, смотрит, как души уходят за Смертью вслед. Ему позволено было помочь?— он был бы рад и служить. Антон ничего не помнит о том, как был живым, не помнит ни близких, ни дальних, ни света, ни темноты; вся его жизнь?— в умирании, и в этом, кажется, гораздо больше смысла, чем в его земном существовании, весь его путь заканчивается (или начинается?) в сторожке на опушке леса, в небоскребе в центре мегаполиса, но чаще?— посреди поля ржи. Только бы рядом. Только бы возле. Только бы знать имя.Антон не помнит ни бога, ни черта, не помнит имени своего.Смерть берет кого-то измором, к кому-то тихо приходит во сне, к кому-то мгновенно, кого-то испытывает годами, и Антон понимает, что смерть еще нужно заслужить.— А чем я тебя заслужил? —?спрашивает он однажды.— Ты напомнил мне о том, каким я был человеком,?— отвечает Смерть. Они сидят за столом, снова друг напротив друга, успев стать взаимно один другому гораздо больше, чем другом, не смея коснуться, не смея стать еще ближе.— Ты был человеком?— И мне кажется, неплохим.В ту ночь Антон заходит в комнату к Смерти и не находит там ни плаща, ни косы, ни савана, ни цветов. Смерть сидит на полу, опершись сзади себя руками, и смотрит в окно; моргает?— и падает звезда.— Меня звали Арсений. Имя. Последнее, что мне осталось,?— Смерть медлит. —?Оставалось. Пока не появился ты.И Антон умоляет: дай мне выжить среди этой смертной любви.— Я так давно ждал тебя.И Антон проклинает себя в семисотый раз.Следующей ночью Антон забирается к Смерти под одеяло, обнимает сзади, и Смерть сжимается в его руках, становится меньше, тоньше, прозрачнее; руки, днем обрушивавшие гром и молнии, рвущие линии жизней, выдирающие души из тел, теперь дрожат и нервно хватаются за тонкие пальцы Антона в немом крике о бедствии: помоги, помоги мне, я напоролся на айсберг, я так беспомощен, я тебе сдался, я тебя так…— Я так привык к тебе,?— прерывает Антон, выдыхая в худое плечо.— Звучит очень честно,?— прислоняя губы к тонким пальцам Антона, почти улыбается Смерть.— Прости меня. Прости меня. Прости меня.— Все в порядке, Антон. Антон думает, что Смерть стоит того, чтобы жить. Вот только Антон?— не стоит того, чтобы ждать.В эту ночь Смерть не берет Антона с собой, оставляя записку на столе, мол, ты очень крепко спал, я не стал тебя будить?— или что-то вроде того, Антон пинком отворяет дверь, выбегает навстречу занимающемуся рассвету, хочет догнать зарю, потому что ему кажется, что за ней больше ничего не будет, вообще ничего, совсем, а главное?— не будет Смерти с ее больными, усталыми, но светлыми глазами, не будет худых бледных плеч, не будет сгорающих звезд, будет что-то другое?— в плаще, с косой и вовсе без звезд и глаз; он должен успеть, должен спасти свою Смерть, ведь он его так…Он находит Смерть посреди поля.Ни колоска ржи?— только выжженная земля.И кровь, сочащаяся из груди.Смерть смотрит ему в глаза.Антон смотрит своей смерти в лицо.Воздух становится невесомым.— Собирайся. Тебя там вытащили из комы.Антон просыпается в своей постели в холодном поту. Легкая простынь, которой он укрыт, кажется ему бетонной плитой, давящей не столько на тело, сколько на то, что люди называют душой. Вот только…Нет у него души. Нет души у Хранителей. Нет души у Антона.Только отчего же так разъедает ему сейчас щеки и раны на губах?Дима подходит к краю его постели. Тихо, осторожно, в руках у него какой-то отвар, от которого вверх поднимается густой непрозрачный пар.—?Я видел, Дим.Дима садится рядом с ним. Дима выдержан и спокоен, и только блики от огня в камине пляшут на стеклах очков, через которые он серебряными глазами смотрит на своего друга.Белые Хранители не слепы. Не незрячи. Белые Хранители знают, что не глаза зорки по-настоящему?— они не нужны для того, чтобы увидеть самую суть. Увидеть, как белесые глаза Антона снова стали зелеными, увидеть, как они плачут.Чующий видит лишь однажды.—?Я видел свою смерть.***Ворсинки неприятно щекочут нос, Оксана фыркает и просыпается. Настойчивый солнечный луч прыгает по щекам, пытаясь заставить ее открыть глаза?— дурак, не понимает, что от него только и хочется, что зажмуриться?— и Оксана не противится этому желанию. Под одеялом так уютно, оно таким тяжелым кажется?— и сил встать совершенно никаких, но дверь с грохотом распахивается, и комната наполняется добрым и приветливым:—?Оксана! Сколько можно спать! Время?— одиннадцать!!! Скоро обед! Вставай, займись уборкой!Мать оставляет дверь открытой, Оксана приоткрывает один глаз и видит, что ручка впечаталась в стену, и на обоях теперь маленькое черное пятно. В пятне будет виновата Оксана. В том, что оно черное?— тоже Оксана. Что дверь впечаталась в стену?— Оксана. В том, что матери пришлось ее распахивать?— естественно, Оксана. Она знает этот одноколейный алгоритм. Знает, что и эту битву, конечно же, проиграет. И знает, что обязательно в нее ввяжется, чтобы сохранить хоть какие-нибудь свои рубежи.—?Ты долго рассусоливать собираешься?Оксана садится на кровати, свешивает ноги, залипает на стену напротив. Дурацкое черное пятно от ручки.?Поднимается на ноги, и чувствует, что день обещает быть прекрасным и удивительным: низ живота тянет ноющей болью, каждую секунду перестающей в нестерпимую резь. Оксана оборачивается, смотрит на кровать?— ну точно.?И почему ее тело не может оповещать ее о том, что она не беременна, каким-нибудь более щадящим образом? Почему бы не прислать сообщение, письмо, сову, голубя с коротким ?ты не беременна, поздравляю! До следующего месяца, целую!??.. почему обязательно нужно со всей ненавистью скручивать в узел все внутренности, ломать спину, пытаться организовать ей такую кровопотерю, чтобы она уж точно не встала? И как же всегда не вовремя, как же не к месту! Ведь именно сегодня они с парнем договорились встретиться, а эта импровизация манды теперь нависла дамокловым мечом над ее свиданием.—?Ты опять?! Да ты издеваешься надо мной! —?прижавшаяся стене от ставшей невыносимой боли, Оксана сжалась в комок и ощетинилась.—?Я не виновата, что у меня кровь! Не виновата, что я родилась женщиной!—?Могла бы ночью встать, а не пачкать простыню, чтобы я пятый раз ее стирала! Иди сама замачивай!В уголках глаз предательски щиплет, когда Оксана стаскивает с себя пижаму, бросает ее на пол в ванной, собирает в кучу простыню с пододеяльником, запирает дверь и включает воду. От боли темнеет в глазах, она не знает, в какую сторону ей согнуться, чтобы было хоть немного легче, но все равно не выдерживает?— открывает рот в беззвучном вое и склоняется над окровавленным бельем.?—?Что ты там заперлась? Открой дверь сейчас же!Вода, неожиданно горячая, обжигает ей руки, Оксана, дернувшись, опрокидывает стаканчик с щетками на пол.?—?Я сказала открой!!!Оксану ненавидит ее тело, постельное белье и пижама, стаканчик с щетками, кран, черное пятно от ручки двери?— Оксане кажется, что ее ненавидит весь мир, даже, кажется, мама, ведь так кричать можно только на того, кого ненавидишь по-настоящему. Оксана не понимает за что, точнее, нет, понимает: белье придется перестирывать в пятый раз, ей уже шестнадцать, а помощи от нее никакой, только потреблять и может, живет в свое удовольствие и ничем в жизни семьи не участвует, по учебе скатилась, только и хочет, что гулять и трахаться с этим своим. Оксана понимает за что, не чувствует только, что именно за это. Оксана чувствует себя виноватой, но не понимает, за что конкретно. То ли за то, что ей больно, то ли за то, что не может не рыдать, то ли за то, что мама думает, что она потеряла девственность. А она бы и потеряла, только страшно, так страшно, непонятно только от чего больше страшно?— от боли, от недоверия к тому самому, от наказания или от самого страха.?Дверь распахивается, как только Оксана щелкает замком?— мама зависает на полувздохе, и у Оксаны в душе все сжимается: при маме нельзя плакать, ни в коем случае нельзя, Оксана не понимает, как это работает, но знает четко?— нельзя, ведь слезы спровоцируют новую волну скандала, слезы только питают мамину злобу; знает и с удивлением видит, как голубые глаза напротив смягчаются, но поднявшуюся в зеленых Оксаниных глазах волну раздражения и атаки уже не сдержать:—?Я стираю! Что ты хочешь еще?.. —?заходится в полуплаче-полукрике Оксана и тут же осекается.Мама никому не прощает своей слабости.—?Умой лицо и иди завтракать,?— ледяным голосом говорит она, и Оксана быстро плещет водой себе в лицо, пулей уносится одеваться, чтобы потом так же быстро оказаться на кухне.Доедая ненавистную обжигающую небо овсянку, Оксана под столом читает сообщение:?Жду тебя на нашем месте. Буду ждать столько, сколько потребуется. Люблю тебя: *?,?— и улыбается в кашу.Арсений закатывает глаза.—?Любит он ее, понимаешь ли,?— растягивая слова, противно гнусавит он сам себе под нос.Он выглядывает из-за спины Оксаниной матери и смотрит поверх светлого затылка девочки. В ауре розовеют нежные цветы молодой и почти невинной влюбленности, светлеющие грозовые тучи гнева в адрес матери, оранжевые лучи решительности и совсем бледные зеленые точки стыда?— Оксана с притворной неторопливостью и деланным спокойствием ковыряет остывшую овсянку, стараясь не выдать своего волнения перед свиданием. Она все уже точно решила, вот только дурацкие месячные мешают сегодня же претворить далеко идущие планы в жизнь, но гулять она точно пойдет, и никто ей не помешает, даже мама со своими истериками; ей совсем немножко стыдно, что ей плевать на мамино мнение, но мамино мнение?— это всего лишь мнение, не истина же.Арсений подходит ближе и садится напротив Оксаны, вливая еще немного Силы в свою Сферу Отрицания?— подопечные, конечно, не видят своих Хранителей, но с особо чувствительными надо быть внимательнее. Арсений мысленно тянется к сознанию Оксаны и добавляет чуть больше красок?— и вот розовые цветы почти детской увлеченности приобретают красные прожилки практически взрослого желания, сгущает тучи отторжения от матери, добавляет пламени в мягкую решимость и аккуратно убирает зеленые пятнышки совести.—?Чем я занимаюсь,?— бормочет себе под нос Арсений, энергично двигая ладонью над овсянкой, чтобы та стала совсем ледяной и Оксана уже вышла из-за стола и направилась бы в свою комнату спокойно переписываться со своим этим… как его… со своим этим,?— я взрослый, состоявшийся человек, ну, был, по крайней мере. Нет же?— я должен с подростками сопливыми нянчится, чтобы они все-таки сдержали слово и уже ушли из дома. А то только воздух вокруг сотрясают, потом наша Служба зачистки продраться сквозь это вязкое полотно обещаний и угроз не может. И начинается: я заметила шевеление занавески-и-и, а день был безве-е-етреный. Тьфу.Подождите, а это что?.. Краем глаза Арсений замечает в ауре какое-то черное пятно. И как он его раньше не видел?Странно… И неожиданно.Тоненький голос у него в голос попискивает, что если он сейчас же не перестанет нудеть, он прямо здесь и рассыплется прахом, потому что только самые древние чудища ворчат с таким удовольствием и усердием.—?Вали из моей головы очень срочно,?— рявкает сознанием Арс и вышвыривает со звонким щелчком оттуда Сережу, который только и успевает, что сказать свое веское ?бу-бу-бу?.Сережа в своей квартире, развалившись в кресле, открывает глаза и упирается взглядом в кирпичную стену. Замечает трещинки, неровности, шероховатости, которые бесят вот уже столько времени кряду, но что-то никак недосуг их убрать.Сережа делает легкий пасс пальцами и остывший чай в кружке начинает дымиться. Отхлебывает, кривится?— все же свежий надо было заварить, но как-то тоже?— недосуг.Смотрит через всю комнату в Сферу и видит, как Андрей клюет носом над тетрадками и учебниками. Время в его городе на Земле где-то в районе часа ночи, звезды убаюкивающе мерцают в майском небе, нашептывая, что, мол, завтра доучишь свою химию, все завтра, мальчик, а сейчас поспи, может, тебе приснится таблица Менделеева со всеми своими атомными числами и латинскими названиями. Спи, мальчик, ты тоже атом, и у тебя тоже есть число. У Сережи ты приблизительно пятьдесят пятый, сегодня пятое мая, и час после полуночи?— наверное, самое правильное время, чтобы уснуть.Сережа не знает точно.Глаза Андрея смыкаются, голова опускается поверх рук, сложенных на учебнике, и Сережа приглушает свет настольной лампы, настойчиво пытающейся его разбудить. Чуть сощуривается, мысленно перебирая пальцами светлые волосы, будто бы отодвигая легкую полупрозрачную шторку, разделяющую два мира: мир земной и мир сновидений.Сережа вспоминает первые уроки курса Хранителей, где строгий преподаватель раз за разом убеждал их не пренебрегать погружением в сны своих подопечных. Никогда не будет лишним, ведь бессознательное гораздо четче и ярче покажет, что подопечный испытывает в данный момент времени, насколько близко он к своему предназначению, какие меры готов предпринять, чтобы от него отойти.—?Вам следует помнить, что вы не всегда сможете полностью контролировать разум людей. Что-то они от вас смогут утаить, что-то извратить намеренно, противясь собственной судьбе. Однако помните, что на Суде будет оцениваться не только конечный результат вашей совместной с подопечным работы,?— говорил Мастер,?— но также процесс и методы, которыми вы с подопечным пришли к результату. Бессознательное скрыть невероятно тяжело. Вы должны создавать необходимые преграды для работы разума, вы должны вырастить ростки сомнений в душе, вы должны успокоить сердце, когда оно воспротивится предначертанному. Легче всего это сделать, пока подопечный не может сознательно вам помешать и пока его мозг занят, так сказать, чисткой.Когда Сережиным Мастером стал Арсений, он обошелся словами попроще:—?Паси его. Как собака овец. Будешь хреново пасти?— кусок мяса отдадут другому.Сережа тогда обиделся. Посмотрел на Арса исподлобья, насупился, дым из кички выпускать начал, но Арсений только подмигнул:—?Все псы попадают в рай.Сережа быстро перебирает пальцами, стараясь цеплять завесу аккуратно, но быстро: чуть грубее и медленнее?— подопечный проснется, закроется на целый лунный цикл, а ты иди потом, ищи способ втереться в доверие незаметно, пиши отчеты, почему за целый месяц ты не продвинулся ни на шаг. У Сережи с аккуратностью не очень, со скоростью еще более-менее, но вот если бы ему предложили на гитаре играть медиатором или по всем струнам или перебором, но по каждой отдельно, перебор у Сережи вышел бы отвратительным.Он подцепляет указательным пальцем одну нить, перегоняет ее к большому пальцу, замечая, что она отливает золотым, цепляет другую, промазывает и замирает?— Андрей морщится во сне, вздрагивает, но засыпает снова?— и Сережа тихо выдыхает. Начинает перебирать нити снова, доходит до последней? открывающим движением отводит их все в сторону и оказывается во сне Андрея.Сережа оглядывается?— он посреди пустыни, полной ослепительно белого песка. Жарко невыносимо. Душно?— почти смертельно. Над головой свинцовым листом нависает выцветшее небо. Ноги волочить тяжело, шаг?— и они уже по колено в песке, еще шаг?— по бедро.Сережа видит Андрея где-то на горизонте?— далеко, своим ходом не успеть. В птицу Сережа пока оборачиваться не умеет, в ветер?— тем более, лихорадочно соображает, что же ему делать, спокойно, Сереж, спокойно, выдохни, надо освежиться, надо остудить голову, надо быть хладнокровным, надо не только смотреть, но и видеть… хладнокровным…сидеть… ну конечно!Выдирает ногу из песка, поворачивается вокруг своей оси?— и в следующую секунду скользит прохладной чешуйчатой кожей по горячему, но уже не обжигающему песку. Скользит быстро, плавно и, что гораздо важнее, бесшумно.Андрей, увязший в песке по пояс, отчаянно мечется в поисках хоть чего-нибудь, за что можно зацепиться. Ему жарко и тяжело, дыхание становится непосильной работой, а движения с каждой секундой?— все более медлительными и тягучими. Сережа чувствует, как сознание Андрея мечется в панике, отчего грудная клетка его вздымается все слабее и тише. Умирать во сне?— всегда неприятно, действенно, но неприятно, и Сережа оборачивается сухой веткой, уткнувшейся Андрею в щеку. Мальчик хватается за нее из последних сил, пытается кричать, но обжигающий воздух царапает ему горло, опаляя изнутри и высушивая последние звуки, и только руки тянут своего хозяина на поверхность мучительно медленно и чудовищно плавно.Мальчик лежит на песке, судорожно хватая ртом раскаленный воздух, заталкивая его в легкие вместе с мельчайшими крупинками до боли белоснежной пустыни. Сережа не дышит?— веткам, валяющимся в песках, не положено дышать. Кудрявые волосы Андрея липнут ко лбу, но сил у Андрея нет даже на то, чтобы их убрать. В своем сне он маленький худой мальчик с золотыми волосами и треплющимся на невесть откуда взявшемся ветру шарфиком.Сережа снова оборачивается змеей, и картинка становится будто бы смутно знакомой.Андрей осторожно поднимается на ноги и отряхивается от песка и замечает, наконец, змею у своих ног.—?Привет, а ты кто? —?он не то чтобы удивляется, скорее чувствует шевельнувшееся где-то в сознании чувство легкой тревоги.—?Привет. Я змея, слепой, что ли? —?отвечает со всем дружелюбием Сережа.—?А что ты тут делаешь? Отправить меня к звездам хочешь?—?Ты сказки перепутал. Если я бы хотел, я бы уже отправил, пока ты там в песке барахтался.—?Но ты же змея, тебе положено…кусаться.—?То есть, биологию ты все-таки плохо учил, да? Змея не нападает без причины. Змея или хочет тебя съесть, или хочет от тебя защититься. Есть я тебя не буду, защищаться мне было не нужно. Так что к чему впустую тратить ценный расходный материал?Андрей задумчиво проводит по волосам на затылке. Надо бы повторить параграф о пресмыкающихся. Сережа перехватывает эту мысль, ему не нужно сейчас, чтобы Андрей осознавал, что он во сне.—?Ладно, а ты как один в песках оказался?—?Не помню,?— растерянно тянет Андрей. —?Помню какого-то летчика, чинившего самолет, какую-то нарисованную коробку и больше… А! —?лицо его озаряется,?— вспомнил! У меня было такое чувство, не знаю, что-то вроде тоски, как будто я все никак не могу вернуться домой, а у меня там сад, точнее, как сад?— один цветок и сорняки вокруг, а цветок почему-то у меня не политый и незащищенный от ветра. Ну и вот, а домой я почему-то вот прямо сейчас никак не могу вернуться. И тут я вдалеке вижу кучу зелени, такой яркой и бойкой, как будто мы в джунглях, а не в пустыне, и я чувствую, что мне очень туда нужно, думаю, что раз я не могу вернуться домой, может, быть, дом вернется ко мне? Ну я и побежал. И увяз.Сережа вздыхает. Со стороны это выглядит так, будто он просто пристально смотрит в глаза Андрею.—?И как ощущения?—?От чего?—?От того, что увяз,?— сейчас главное?— правильно задать вопрос, чтобы Андрей не переключился на мысль о том, что чувство недостижимого дома для него важнее реальных препятствий.—?Ну… такое ощущение было, что я чуть не умер. Правда, потом, когда вылез, пожалел, что не сделал этого раньше, ведь оазис был уже так близко, и если бы у меня была хоть какая-то, не знаю, карта этих зыбучих песков, я бы обязательно дошел, обязательно…Плохо ты, Сережа, работаешь.—?А что ты видел, когда бежал к этому оазису? —?кидает пробный шар Сережа.Андрей задумывается. И ведется на классический прием.—?Ничего не видел,?— победно улыбается Сережа,?— ни караванов верблюдов, идущих по пустыне, ни ящериц, пробегающих мимо тебя и почему-то резко сворачивающих в сторону, ни палаток бедуинов, ни деревьев, ни лихо закручивающихся песков, хотя, посмотри-ка, какие это пески…Сережа ощущает мороз, пробегающий по чешуйкам.—?Снег это, Андрей. Снег. Ты в пустыне, полной чистого, белого, ослепительного снега. Разве это не удивительно? Разве это все это не стоило того, чтобы ты остановился хоть на секунду и просто посмотрел?Андрей растерянно оборачивается. Голые ступни обжигаются о колючий снег, холод мурашками пробирается от ног к голове, заполняет руки и останавливается где-то на уровне сердца.—?Стоило, но… а дом? я же чувствовал…—?Вот именно, чувствовал. Но не видел. Посмотри,?— ведет головой в сторону Сережа.Взгляд Андрея устремляется вдаль, а золотые волосы сыплются на снег золотыми кудряшками. Шарфик срывается с шеи и уносится прочь, а Андрей все стоит и стоит, пытаясь рассмотреть хотя бы одно зеленое деревце, хотя бы веточку, хотя бы лепесточек его цветка или хотя бы сорняка. Пытается?— и не может.—?Это был мираж, Андрей,?— тихо шипит Сережа.—?Мой дом?— это мираж… —?как-то очень горько тянет Андрей, и холод завязывается в тугой узел, камнем падающий на дно души.Хранитель смотрит на гаснущий огонек в глазах Андрея, смотрит, как уголки губ медленно ползут вниз, смотрит, как мальчик неловко пытается куда-то деть руки, будто ссыхается весь, истончается. Хранитель знает, что чем раньше начнется процесс осмысления, чем раньше Андрей научится принимать и понимать свою судьбу, тем легче и безболезненнее ему будет справляться хоть с зыбучими песками, хоть с обжигающей душу зимой. Хранитель знает, что все это правильно, что именно так и заведено?—так решено, чтобы люди, обреченные на прозрение, первыми видели свет, чтобы показать дорогу другим?—вот только сейчас он снова не может понять, как же можно увидеть хоть что-то глазами, ослепленными пониманием происходящего.Сережа опускает голову на снег?— он и змея-то не ядовитая, при всем желании не смог бы отправить мальчика к звездам, да и они здесь не в сказке, а все это только снится, а на самом деле Андрей дома, лежит на скрещенных руках посреди тихой майской ночи, катящейся к рассвету, и, скорее всего, он бы среди тех звезд, к которым стремится, потерялся бы, потому что не его это путь. Совсем не его.И сейчас Сереже снова обернуться бы палкой, снова вытащить бы Андрея из этой трясины, вот только Андрей твердо стоит на ногах, не нуждаясь ни в трости, ни в бите, ни в посохе, а Сережа чувствует, как что-то с треском надламывается в нем самом.Так суждено, Андрей. Так суждено.Ветер крепчает и сбивает мальчика с ног, залепляя ему снежинками глаза.—?Слишком резко! —?кричит ветер прямо в уши Сереже,?— выводи его! Пускай просыпается!Приток Силы поднимается к голове, и Сережа смотрит слегка затуманенными тоской Андрея глазами.—?Твой дом?— не мираж, совсем нет,?— ласково свистит он. Почти неслышно, будто ветер сам нашептывает слова. Или правда нашептывает? —?Просто вот здесь, то, к чему ты так стремился, оказалось обманом. Только это совершенно не значит, что твой настоящий дом тоже окажется ложью и чем-то придуманным хоть космосом, хоть пустыней, хоть лично тобой. Но даже если и окажется?— что с того? Тебе это как-то помешает построить новый? Может, оно для того и нужно, чтобы ты выстроил себе целый квартал.Андрей наклоняет голову и застывает в таком положении. Шея затекает, мальчик силится ее расправить, но не выходит, потому что шея затекла отнюдь не во сне. Андрей пытается размять затекшие мысли и Сережа, пользуясь моментом, выходит из его сна.С досадой замечает действительно занимающийся рассвет?— снова он провозился дольше, чем планировал, надо взять пару дополнительных тренировок, что ли?— и бросает взгляд на начинающего просыпаться Андрея.Хороший парень. Способный.Сережа легко проводит по шее подопечного, чтобы ее не ломило, когда Андрей окончательно проснется. Ему еще биологию повторять, некогда на шею отвлекаться.В его сознание врывается взволнованный голос:—?Серега, пожалуйста, ты мне нужен, тут что-то странное.Сережа недоумевает, чем он может помочь Арсению, раз сам Арс считает что-то странным, но, бросая последний короткий взгляд на подопечного, уже сонно уставившегося в стену перед собой, открывает малюсенький портал под ногой?— пусть почувствует его присутствие. Так сон забудется не мгновенно.Сережа не верит, что Андрей справится. Сережа это знает.Время, которое занимает путь по порталу, зависит не от расстояния между точкой А и точкой Б, а от точности наведения и Силы Хранителя, открывающего портал. Облегчить задачу может просто сгусток Силы, посланный другим Хранителем в пространство, если он, конечно, находится на другом конце.Арсений такой мелочью не озаботился, поэтому Сережа шагает из портала прямо в лужу, растекающуюся по полу. Хорошо, не садится.—?Извини, был взволнован,?— наскоро оправдывается Арс. —?Сон Андрея свернул хорошо. А теперь смотри.Сережа смотрит в сторону, куда машет Арсений, зависший над какой-то непонятной вещицей, выпускающей тонкую струйку зеленоватого дыма.Оксана сидит на кровати и что-то самозабвенно строчит на компьютере. Буквы, обгоняя друг друга, складываются в слова, слова в предложения. Реферат какой-то. Сережа смотрит, как маленькие пальцы Оксаны прыгают по клавиатуре, ловкие, тонкие, нежные, плетущие блестящую ткань повествования о… о чем, кстати?Он заходит ей за спину и одно бесконечно долгое мгновение смотрит на блики солнца, прыгающие по ее волосам маленькими золотыми зайчиками. Сережа невольно прикрывает глаза и почти физически ощущает в своих пальцах нити ее ауры: серебро, платина, медь, олово, титан, желтое золото, белое золото, тонкие, почти невидимые, неуловимые?— не предназначенные для него. Вот бы однажды к ним прикоснуться…—?Серега! Не туда смотришь!Сережа встряхивает головой. Нужно сосредоточиться… портал не смог провесить, ауру чужую через себя пропустил…Сережа сощуривается и уже отчетливее видит нити, сплетающиеся в ауру Оксаны. Сколько он их уже повидал? Тусклые, яркие, темные, светлые, почти ослепляющие и манящие своей чернотой. Ауры податливо тянулись к рукам, словно бы сами делали, чтобы их прочитали, прощупали, ощутили, увидели. И Сережа не раз гнул их, сминал, разбивал, перекраивал, раскрашивал, даже однажды слово ?хуй? выцарапал (обладатель той ауры потом никак не мог избавиться от синдрома Туретта, за что Сереже здорово попало от тогдашнего Мастера), а потом растил новые, наполняя их глубиной цвета или наоборот, стирая контрасты и любые оттенки. Сережа резался об острые нити чужих аур, разрубал узлы, сглаживал шероховатости и взращивал занозы и зарубки, снова и снова тренировал свои пальцы и взгляд, чтобы уже больше не требовалось беспорядочно водить ладонями в попытках ощутить энергию человека, обжигаясь, ранясь, напарываясь то на раскаленное железо, то на пронзительный холод, чтобы научиться не только смотреть, но и видеть. У Сережи стало столько ран от человеческих энергий, что ладони покрылись выпуклыми шрамами, а порванные связи и выбитые фаланги, кажется, уже никогда не придут в свое прежнее состояние. Сережа думал, что все досконально изучил, потому что одно дело?— пробежаться глазами, считывая информацию, но совсем другое?— эту информацию прочувствовать всей кожей. Сережа думал, что людям его уж точно больше нечем удивить.И Сережа был не рад ошибиться. Он вообще не любил быть неправым. Или левым. Или центральным?— в центре событий, в центре внимания, в центре мишени. Не его это путь. Не его.И тем сильнее ныли шрамы, когда он ступал не на свой путь.Сережа предпочитал находится где-то в стороне.Оксана по-прежнему что-то строчит на компьютере, Сережа так и не вспоминает о том, что хотел посмотреть, что именно. Его больше не удивляет, почему Оксана по старинке печатает, а не посылает мысленный сигнал микрочипу в голове, который людям в двадцать шестом веке заменял и телефон, и компьютер, и, чаще всего, других людей. Его больше ничего не удивляет, кроме, разве что…Аура Оксаны вся в дырах.То есть, огромное жуткое решето.—?Это что?—?Хотел бы я знать,?— глухо отвечает Арсений, не отрываясь от струйки дыма. —?Есть несколько предположений, одно хуже другого. Не знаю, какое выбрать.Сережа тянется взглядом к дырам в ауре Оксаны, и они, будто живые, раскрываются ему навстречу. Он щупает их Силой и делает над собой усилие, чтобы не потрогать их руками. Так бывает, когда видишь что-то отвратительное?— смотришь, пытаешься оторваться, но эта мерзость тебя слово примагничивает, и даже отвернувшись, ты все равно возвращаешься. А сочащиеся гноем и кровью раны ауры?— самое отвратительное, что видел Сережа. От ауры Оксаны веет целым морем удушающих запахов, хотя вернее было бы сказать, болотным смрадом, плотным, вязким, тягучим и оседающим в легких. Сережа не удерживается?— проводит рукой над одной из ран?— и та, словно мухоловка, раскрывает свою вонючую пасть, пытаясь ухватиться за палец. Хранитель торопливо отдергивает руку, цепляет нить ауры такого же омерзительного цвета, как и дыры, натянутую совсем рядом, и путается в ней всей ладонью. Нить обвивается вокруг кисти, затягивается в узел, и чем сильнее Сережа дергает рукой, тем сильнее затягивается узел. Смрадная мухоловка вонзает гнилые зубы в ладонь Хранителя, заставляя зашипеть от боли. Сережа боковым зрением видит, как подрывается из-за стола Арсений, на ходу подвешивая сгустки Силы на кончики пальцев, но опережает его, посылая Огненный знак прямо в десны мерзкой твари. Мухоловка, взвизгнув, раскрывает пасть, и Сережа уже почти припечатывает ее заклинанием, но резкое ?НЕТ? обрывает его на полувзмахе, заставляя дернуться еще раз. Сережа разминает затекшую кисть, зажимает место укуса, бросает быстрый взгляд на Оксану и замирает.—?Блять,?— выдыхает он, замечая нечто, пугающее его нечеловечески.Жаль, что Сережа не человек.Человек здесь Оксана. И Оксана ничуть не напугана.Оксана смотрит на него в упор.Медленно, очень медленно Сережа поднимает глаза чуть выше ее макушки, хотя заранее знает, что он там увидит.Он порвал нить ауры. Он порвал нить ауры чужой подопечной. Точнее, не чужой?— он порвал нить ауры подопечной своего лучшего друга.— Пожалуйста, скажи мне хоть что-нибудь,?— почти умоляет Сережа.— Она тебя не видит, если ты об этом,?— доносится до него глухой голос Арсения.— Я не об этом. Скажи мне, что с тобой,?— шепотом говорит Сережа.Он смотрит Оксане в глаза. Оксана смотрит внутрь него. Если бы у Сережи была душа, она смотрела бы прямо туда. Нет никакой искры, бури, безумия. Только прямой, стальной, пронзающий взгляд.Сережа не может оторваться, не может пошевелиться, он стоит, словно одеревеневший. И нет ветерка, который его бы качнул.Сереже страшнее, чем на Суде. Но страшнее всего?— за Арсения. На Суде Арсения не было?— можно было бояться только за себя.Арсений ощупывает щеку, по которой тонкой струйкой стекает вязкая жижа. Арсений знает, что это такое?— смесь Силы, крови, гноя и субстрат материи, связывающей Хранителя с его подопечным. Они зовут его просто ?пуповиной??— за схожесть процесса. Только у них этот процесс обоюдный.Арсений размазывает густую субстанцию между пальцев, подносит к носу, втягивает запах. Пахнет, удивительно, цветами, простыми, наивными, полевыми. Пахнет поздней весной, пыльной дорогой сплошь в камушках, скачущих между спицами колес велосипеда и бьющих по икрам, будто маленькие пчелки жалят. Пахнет птицами, низко заходящими на вираж?— к дождю или, скорее, к грозе. Пахнет рощей, где елки разлаписто обнимаются с березами, а в овраге внизу тихо журчит ручей. Пахнет речкой и илистым дном, кувшинками и камышами.Чьи это запахи? Чьи это воспоминания?Оксаны? Арсения?Арсений закрывает глаза и плывет по этим запахам сквозь бесконечные бетонные леса и асфальтовые дороги, заваленные мусором пустыри с высохшей травой и замершие в вечном молчании пустоши. Набирает чуть больше воздуха и ныряет в отравленную заводами воду реки, гребет к самому дну и, пробив его головой, выныривает, жадно вдыхая?— воздух чистый, прозрачный, с непривычки кружится голова. Река?— та, которой она была когда-то давно, с прозрачной водой, золотящимся на солнце песком и носящимися туда-сюда рыбками?— выносит его на берег, а Арсений все никак не может надышаться.Солнце припекает, нужно встать и найти хоть какую-нибудь тень. Арсений поднимается на ноги, находит рядом кем-то заботливо оставленное большое махровое полотенце, сменное белье и чистую одежду. Он надевает белые льняные брюки, вешает на шею полотенце и футболку, забирает парусиновые туфли и босиком идет по траве в гору. По настоящей траве. Не синтетической. Синтетическая ступни не колет и не режет до крови. Арсению не больно, Оксане где-то снаружи становится чуть спокойнее, ощущение, будто кто-то за ней наблюдает, стихает.Арсений сворачивает налево, трава сменяется морщинистым асфальтом, треснувшим от жары. Настоящим асфальтом, он даже пахнет еще, даром, что старый.Направо?— пахнет маленькими зелеными яблоками, настолько кислыми, что от одного запаха зубы сводит. Арсений срывает одно, кусает?— ну точно. В этой кислой горьковатости, в этой толстой зеленой кожице, в этой твердой мякоти все же гораздо больше живого, чем в тех яблоках, что продаются на земле по бешеным ценам?— те даже пахнут пластиком, если продраться сквозь симуляторы.Арс сплевывает кислую слюну?— и рот мгновенно заполняется сладким привкусом взамен. Арсений кривится?— а Оксана где-то там наверху снова возвращается к своему реферату, печатая очередной риторический вопрос ?Андроид?— бездушная машина или железный человек??.Ноги все в пыли, на горизонте собираются черные тучи?— угадал с грозой. Арсений прибавляет шаг, но тучи, кажется, быстрее него. Он переходит на бег, небо затянуто темно-серым, внезапно налетевший ветер неистово треплет волосы.Прямо.Прямо.Направо.Не успеет.Кап.Первая капля падает на дурака.Молния освещает поле, на кромке которого стоит Арсений.Босиком. В запыленных белых льняных брюках, с парусиновыми туфлями в руке.Кап.Гром.Арсений делает шаг. Еще один.Еще один шаг по полю ржи.Кап. Кап. Кап.Он ловит капли языком, облизывается?— сладко. Челка прилипает ко лбу, рисуя на нем причудливые линии, вода стекает по щекам, смывая пыль, кровь и гной, а Оксана где-то снаружи снова берет в руки телефон и пишет новое ?люблю? в ответ на ?хочу целовать тебя всю?, и ей не кажется это таким уж глупым и бессмысленным в 16 лет, как говорит мама. Ей кажется, что вот только ей исполнится 18, и они убегут с ним в закат, обязательно поженятся и родят двоих светловолосых и зеленоглазых малышей. Оксана не думает о том, на что они будут жить, где будут жить, как?— ей главное просто жить, главное, чтобы с ним, а там они что-нибудь придумают, сымпровизируют. Оксане плевать на оценки, на великие достижения, которые ей все пророчат, на какую-то ?репутацию? и ?честь??— просто она слышит его голос в телефонной трубке, которую специально купила, чтобы скрыть от во все микрочипы влезающей матери тот факт, что они все-таки общаются, жалуется, что снова голова болит от маминых криков, а он говорит ?подожди??— и в виске ее будто открывают краник, и через него утекает вся боль. Она понимает, что он перетянул все на себя, хотя никто по-настоящему не верит, что такое бывает?— не просто информацию о боли передать, не просто сообщить алгоритм работы нервных клеток, но транслировать ощущение?— а раз не верят, то и нечего рассказывать. Это только их секрет. Она знает, что ему нельзя волноваться?— врожденный порок сердца, который не удалось исправить сердечным имплантом, и поэтому у него давит за грудиной по-настоящему, а не вибрирует предупредительно, извещая, что пора сменить прошивку. У его сердца будет только одна версия, и эту версию хорошо бы не перенапрягать. Оксана закрывает глаза, возвращает себе всю боль?— пусть лучше ей, она сильнее или, скорее, железнее?— сминает нервный импульс и мысленно растирает его в ладонях. Так он ни до кого не доходит.Они такие юные, глаза горят безумные?— в них только ожидание новой войны со всем миром друг за друга. Куда им война всех против всех.У них глаза теперь одного цвета?— зелено-голубые, это ведь что-то да значит?Они опять смогли дотянуть до весны.Оксана откладывает компьютер, касается головой подушки?— сейчас немного отдохнет и продолжит?— а Арсений шагает вперед по ржаному полю, и дождь обдает его упругими струями сверху, снизу, сбоку?— легкие уверенные прикосновения пролившейся с неба истерики. Вода застилает глаза и заливается в улыбающийся рот, Арсений расправляет руки?— и ему кажется, что он обязательно сейчас полетит, нужно только, чтобы крылья, которые он и так чувствует, стали видимыми. Ему так хорошо, так легко и свободно, в воздухе сумасшедше пахнет чистотой, прохладой, сыростью, мокрой землей, травой и рожью?— и весь мир, кроме него самого, кажется таким далеким, весь этот мир, с подопечными и Хранителями, с их гонкой за Покоем и освобождением, с войной на Земле из-за того, что кто-то снова не смог о чем-то договориться кажется ему выдуманным и ненастоящим.Арсению кажется, что он один здесь?— настоящий.Арсению кажется, что он в настоящем?— один.Молния.В сознании Оксаны. Среди Хранителей. На Земле.Он один.На многие сотни квадратных световых тысячелетий.Гром.Молния.Среди припадающих под тяжестью воды к земле колосьев ржи он видит фигуру сидящего на земле человека. Человек растерянно озирается по сторонам, водит рукой по лицу, то ли умываясь, то ли пытаясь хоть что-нибудь увидеть за стеной дождя, в которую он впечатался.Арсений подходит ближе, заходит со спины?— не лучший прием, чтобы не напугать, конечно?— и замирает, глядя на волосы человека?— на волосы, сливающиеся цветом с полем, посреди которого он стоит. По шее сзади вода ручьями стекает на прилипшую к спине черную футболку, и человек зябко поеживается.Странно?— Арсению совсем не холодно.Арсений обходит его сбоку и разглядывает лицо. Парень, совсем молодой, лицо открытое, доброе, светлое, родинка на носу. Арсений сначала думает, что это божья коровка. И глаза?— зеленые, ясные, чистые, как умытая дождем листва.Он протягивает руку?— парень встает и оказывается чуть выше, совсем ненамного, но все же приходится чуть поднять голову, чтобы продолжать смотреть в глаза. Лицо его спокойно, ни тени страха или растерянности, будто бы он заранее знал, что Арсений рано или поздно окажется здесь.И Арсений чуть сгибается под этой уверенностью?— совсем незаметно для парня, но достаточно, чтобы ощутить, как перья крыльев за спиной чиркнули по земле.— Я Антон,?— говорит парень, и голос у него чуть хрипловатый, веселый, слегка срывающийся.—?Пойдем,?— отвечает Арсений чуть глуше, чем мог бы.Они не расцепляют рук, и Антон так уверенно следует за ним, так бесхитростно вверяет себя незнакомцу, так просто и доверчиво шагает след в след, что Арсений понимает?— Антон его ждал.Это Арсений Антона?— нет.Арсений ведет Антона мимо старого дуба через лес к ветхому деревянному дому, показавшемуся за поворотом на опушке. Листья и едва завязывающиеся цветы лип пахнут вязко, одурманивающе, запах несмело распустившейся сирени кружит голову, и Арсений отпускает себя и снова плывет по волнам ароматов, доносимых ветром, и только рука Антона не дает ему окончательно потеряться. Антон пахнет рожью, одуванчиками и чем-то неуловимым, уютным, безопасным?— Арсений когда-то знал этот запах, но почему-то забыл.—?Как тебя зовут?Арсений вздрагивает.—?Не время и ни к чему,?— единственное, на что хватает Арсения. Он поводит рукой и на опушке появляется дом.Ну зачем это? Неужели тебе недостаточно, чтобы я тебя укрыл от дождя, привел в теплый дом, неужели тебе не хватит моей руки, за которой ты так доверчиво следуешь? Зачем тебе знать, как меня зовут? Я привел тебя в тепло, я протягиваю тебе сухую одежду, вот тебе горячая вода, махровое полотенце, вот тебе напитки, что согреют тебя изнутри, вот тебе время, чтобы отдохнуть и снова отправиться по своим делам, зачем тебе знать меня?Антон смотрит прямо, не моргая, ожидая ответа. Линия занята. Арсений чувствует, как кромку его сознания щупают пальцами, осторожно так, почти невесомо, будто бы спрашивая разрешения и, не получив его, перестают. Арсений понимает?— Антон не отстанет. Он спросит еще.Я дал тебе пристанище, а ты просишь еще и меня?Антон потупляет глаза и, глядя себе под ноги, заходит в дом. Точнее, в бар?— Арсений переборщил с количеством бутылок.Арсений высвобождает свою ладонь?— и снова теряет твердую почву под ногами. Запахи слишком сильны, запахи накрывают с головой и погребают под собой, вот только запаха ржи и чего-то до боли знакомого больше нет, Арсений хватается за дверной косяк в попытке удержаться на ногах. Хорошо, что Антон не видит.Ему нужно на воздух, ему нужно отсюда уйти, ему нужно вынырнуть наружу, он уже не различает, где его сознание, а где Оксаны, ему становится душно, нестерпимо, невыносимо, хочется сбежать, но ноги ватные и не слушаются, и он как-то понимает, что бежать все равно некуда, его все равно догонят.Арсений вываливается из двери бара, пьяный без вина, внешне сохраняющий еще какое-то подобие самообладания и адекватности, но внутренне совсем поплывший, а Оксана, очнувшись от бредового сна, прислушивается к шагам матери за дверью комнаты. Шаги тяжелые, быстрые?— мама явно не довольна тем, что Оксана уснула посреди дня. Или еще чем-нибудь. Возможно, когда Оксана покажется ей на глаза, окажется, что Оксана виновата в том, что дождь не вовремя пошел или темнеть начало на минуту раньше.Она осторожно достает телефон и пишет:?Прости, я уснула: * Все в силе сегодня? В час ночи на нашем месте??Ответ приходит почти мгновенно:?Привет, родная! Я боялся, что мама твоя забрала телефон, и я тебя больше не услышу! Меня пасут предки, но я уже подпилил решетку и выберусь через окно! Я буду очень тебя ждать, а если тебя не отпустят, я тебя просто украду?.Оксана прижимает телефон к груди и глупо улыбается во весь рот. Она вспоминает, как недавно в школе они обсуждали на философии понятие любви. Учительница рассуждала о том, что любовь?— это ответственность и жертвенность. Что любовь возможна только между двумя взрослыми людьми, потому что только взрослый человек может здраво оценить свои ощущения и отличить влюбленность от глубокого и настоящего чувства. Рассуждала и смотрела на Оксану, потому что, кажется, весь преподавательский состав решил блюсти ее нравственность, и стал докладывать ее маме, между какими этажами и как конкретно она там зажималась. Мама слушала учителей и выговаривала дочери, что своим похабным поведением она позорит ее имя. Оксана честно пыталась припомнить, когда же все-таки успела ?позажиматься?, но так и не смогла. Вспомнила только, что как только его рука оказывалась у нее на талии или в ее руке, рядом тут же оказывалась какая-нибудь очередная учительница, шипевшая, что ?вы вообще-то не в постели, это общественное место!?. Оксана сидела на уроке, смело смотрела в глаза учительнице, у которой заела пластинка ?любовь?— это работа?, и усмехалась, думая про себя, что любовь?— это, прежде всего, счастье. А если любовь?— это работа, то зачем она вообще нужна: на работе работаешь, домой приходишь?— работаешь, но если на работе хоть отпуск можно взять, то из любви нет никакого выхода. Учительница, увидевшая усмешку на лице Оксаны и принявшая ее на свой счет, начала говорить про то, что в их юном возрасте, отягощенном юношеским максимализмом, многие вещи могут восприниматься ошибочно, слишком в розовом цвете, а последствия таких ошибок в виде беременности и всяческих заболеваний придется расхлебывать не только им, но и их родителям. И снова посмотрела на Оксану. Оксана не сдержалась и закатила глаза?— почему о сексе постоянно говорят взрослые, а озабоченными считаются подростки? Почему взрослые все время все переводят в какую-то кривую горизонталь? Почему если маме сказать о том, что тебе нравится мальчик, он сразу нависает со своими ?а что, уже целовались? И как целуется? И где это вы успели? В смысле, дома у него? У тебя своего дома нет, что ли? Зачем к нему? А родители его там были??, а тому, что на улице было холодно, вот они и зашли на чай (реально на чай!), мама не верит. И Оксане кажется, что если мама не верит, то не верит вообще никто, потому что мама обещала, что всегда будет на ее стороне, даже если все остальные от нее отвернутся, но вот теперь и мама не за нее, вот теперь и мама вместе с учительницами, обвиняющими ее бог знает в чем, и Оксана думает, что весь мир против нее, раз человек, утверждавший, что она ей самая близкая, прет на нее с кулаками. Оксане кажется, что весь мир идет на нее войной, и ей ничего не остается, кроме как защищаться. И только Он на ее стороне, только с Ним не страшно, только Он не говорил ей, что она себя запятнала, опорочила, что она позорит семью, школу, себя и всех вокруг. Он не говорил, что если она сейчас же не начнет обратно соответствовать ожиданиям, доверие к ней будет утрачено навсегда. Он не говорил ей, что если она немедленно не прекратит ?эту пошлятину?, она больше никогда ничего не добьется и вся учеба пойдет под откос. Он говорил обратное: что она самая красивая, умная, честная и правильная. Он говорил, что у нее обязательно все получится, а он всегда будет рядом?— и оставался рядом. Он говорил, что никогда ее не бросит?— и не бросал. Он?— за нее, бросив на нее взгляд через весь класс и согласно хихикнув, увидев ее выражение лица. Учительница сказала: ?Жизнь гораздо больше любви. Вы еще слишком молоды, вам и не снилось горе?, и Оксана, не сдержавшись и спешно покидав в сумку учебники по философии и этике, просто встала и вышла из класса под возмущенные возгласы учительницы. Поднявшись на этаж выше, она села на ступеньки, ведущие на чердак, и тихо расплакалась. ?Вам и не снилось горе?. Оно нам не снилось?— оно с нами случалось. Он прибежал к ней минут через пять, просто молча обнял и прислонил ее голову к себе?— и для Оксаны не было ничего более настоящего, чем тепло его плеча. ?Вам и не снилось горе?. А вам бы хотелось?Оксана прижимает телефон к груди и думает, что ее не придется красть?— если ей запрут дверь, она выпорхнет в окно.Дверь в ее комнату открывается слишком неожиданно, чтобы успеть спрятать телефон?— и он тут же оказывается в маминых руках.—?Это что?—?Ничего. Телефон,?— затравленно отвечает Оксана.—?Я вижу, что телефон. Откуда он у тебя? Зачем он тебе? —?почти елейно спрашивает мама.Оксана лихорадочно пытается придумать правдоподобный ответ.—?У меня связной чип барахлит, сообщения плохо доходят, не слышу никого… —?и промахивается.—?Ничего подобного, я слежу за всеми сообщениями и звонками, все тебе отлично слышно и видно. Ты опять с этим своим переписываешься? —?мамины губы превращаются в ниточку, глаза наливаются кровью, она нависает над лежащей Оксаной, и девочке приходится отползти в угол кровати.—?Нет, мама, нет, успокойся…—?Да как ты смеешь со мной так разговаривать?! —?мамин голос срывается на визг. Еще чуть-чуть и у Оксаны лопнут барабанные перепонки. —?Я тебе что сказала? Тебе учиться надо, а у тебя любовь одна в голове!!! Ты всю свою жизнь разрушить хочешь? Ты для этого все это время старалась?! Я для этого тебя растила одна??? Я для этого горбачусь, тебя обеспечиваю, чтобы ты мне в шестнадцать лет от какого-то недоноска в подоле принесла???—?Да с чего ты решила, что я беременна! —?у Оксаны срывает предохранители. Она знает, что мама только этого и ждет.—?А с того, что я видела, как он вылетел из квартиры, а ты тут в одном одеяле стояла!—?И что с того??? Это что, автоматически значит, что я чем-то таким занималась?—?А ты мне хочешь сказать, что вы просто погреться решили?—?Но мы правда замерзли!—?Не смей мне врать!!! —?мама замахивается, но Оксана хватает ее за запястье и с силой сжимает, пытаясь защититься. Оксана сильнее, и маму это бесит, бесит, кажется, даже больше, чем непослушание дочери. —?Ты на мать руку подняла?!Мама выворачивает запястье, и на Оксану сыплются хлопки, шлепки, удары?— по плечам, по спине, по лицу. Оксана плачет и пытается закрыться руками, сползая все ниже и ниже. Мама останавливается, Оксана размыкает руки и видит, как она тоже плачет, только эти слезы страшнее самого громкого крика и самых обидных оскорблений.Но Оксана больше не выдержит.—?…э…ей…ня…ить,?— икает Оксана, захлебываясь слезами.—?Что ты сказала?Оксане очень страшно.—?Не смей. Меня. Бить,?— тихо, но очень четко произносит Оксана и встает на ноги. —?И я на тебя руку не поднимала. Я от тебя защищалась, чтобы ты меня не била.Мама отвечает новой порцией ударов. Оксана уже почти не закрывается.Она знает, что права.Оксана почти не слышит, кто она в представлении этой женщины, под каким забором она, по ее мнению, закончит, и что этим она ее предала. Оксана не вслушивается в советы ?позвонить отцу и убедиться, что она ему сто лет не нужна жить с ним, у него там опять жена очередная?, в обещания ?закрыть навеки дверь, если она сейчас уйдет?, в оскорбления и в проклятия.Она пытается вырвать свой телефон, но женщина только вцепляется ногтями ей в тыльную сторону ладони, и Оксана просто убирает руки.Она неспешно завязывает шнурки на кедах, пытается набросить куртку, но в куртку вцепляются, вереща, что это она ей, неблагодарной, куртку покупала, и Оксана прав на нее никаких не имеет, и если она такая самостоятельная, то и куртку пусть сама себе покупает. Оксана послушно отпускает рукав куртки, берет ключи, но ключи падают, потому что в руку снова вцепляются с визгом ?я же сказала, я тебя больше на порог не пущу!!! Иди к отцу своему жить, раз он у тебя такой хороший, первый раз за все это время объявился, а ты и готова стелиться под него, давай-давай, иди к нему, ты же только и можешь, что под мужиков ложиться, посмотришь, как они тебя с его новой женой примут?.Оксана смотрит в глаза верещащей матери и испытывает целую гамму эмоций?— жалость, злость, разочарование, отчаяние, обиду. Копается внутри и замечает даже любовь.Оксана смотрит в глаза матери и верит, что где-то там, очень глубоко, подо всей ненавистью и жестокостью, все еще осталось немножко ее настоящей мамы. Единственной, родной, теплой, любимой мамы.Как же так произошло, спрашивает себя Оксана. Как же так получилось.Точнее, не получилось.—?Я люблю тебя, мам,?— говорит Оксана, глядя ей прямо в глаза. —?Прости, что не только тебя.Ей отвечают очередным уродливым слезным воплем:—?Врешь, скотина неблагодарная!!!—?Я не смогу тебя переубедить,?— оставляет слова на полке у двери Оксана и выбегает прочь, чтобы не передумать.Оксана бежит по лестнице, хватаясь за перила, чтобы не упасть, толкает подъездную дверь и с ужасом замечает, что на улице уже довольно темно. Она не успеет до комендантского часа, а после его наступления находиться на улице не просто опасно, но и незаконно. Она несовершеннолетняя, любой полицейский будет обязан либо задержать ее в отделении до прихода ее родителей, либо оттащить за шкирку домой. Обезьянник представляется Оксане более приятной перспективой, чем дом, но долго ли она сможет удерживать защиту папки с личной информацией на чипе? А когда папка будет вскрыта, ей впаяют штрафов по полной программе. Точнее не ей?— маме. И тогда мама ее вполне натурально убьет.А если она напорется на какую-нибудь банду? Или просто на каких-нибудь упырей-одиночек?Оксана бредет по направлению к Его дому.Сережа идет на полшага впереди нее, отводя глаза полицейским и гопникам, выползшим на улицы. Он смотрит на ее плечи и спину и видит завтрашние синяки, которые появятся там, где мама сейчас слишком сильно любила Оксану. Сережа поводит рукой и притупляет боль. Физическую, душевную ему нельзя. Он и так наворотил сегодня дел.Сережа сощуривается и проверяет ауру Оксаны?— все те же дыры, так же мерзко воняют. Вот разрастается еще одна, отравляя новые и новые нити. А вот порванная Сережей ниточка оформляется с две отдельные и расщепляется на сотни и тысячи пока еще хрупких ворсинок, но процесс идет довольно быстро. Оксана растит в себе новое качество души. Сережа вглядывается пристальнее и ощупывает Силой эту разделенную нить?— перед его глазами нечетко, неясно, едва заметно мелькают воспоминания маленькой девочки о длинных золотых маминых волосах, о самоваре летним вечером и мамином спортивном костюме, о ладонях на опаленном температурой лбу, о пальцах, пришивающих блестки к костюму на утренник и наклеивающих пластырь с жирафами. Сережа смотрит, как вторая половина нити твердеет и заполняется воспоминаниями о занесенной над головой руке, о ногтях, впившихся в руку, о губах, скривившихся в злобном оскале.Оксана учится помнить. Оксана учится не прощать.Она ускоряет шаг и впрыгивает в вагон метро. Сережа окутывает ее Сферой Отрицания?— никто теперь не сядет с ней рядом. Оксана зябко поеживается?— и Сережа слегка дует на нее, отчего Оксане кажется, что прямо около нее включили тепловую пушку.Сережа садится напротив и смотрит в заплаканные опухшие глаза. Ему хочется протянуть руку, утешить, успокоить, сказать, что все поправимо, но он не знает, правда ли поправимо.Он уже почти дотягивается до ее плеча, но чувствует, как порванная нить ауры начинает пульсировать. Он замирает на полувдохе и завороженно наблюдает, как Оксана отправляет сигналы в противоположную движению поезда сторону. Сережа ловит один из сигналов, чтобы проследить, куда он так стремительно мчится и с удивлением обнаруживает себя снова на пороге Оксаниного дома.Сигнал просачивается в замочную скважину, утягивая Сережу за собой, и устремляется в комнату Оксаниной матери. Та лежит на диване, уставившись в телевизор. Плачет. Жалеет себя. Сережа скользит взглядом по ее ауре и, поморщившись, отмечает зреющую болячку у мамы в груди. Отвлекается на секунду?— а сигнал атакует разрастающуюся мерзость. Сережа оглядывается в поисках Хранителя Оксаниной матери, но рядом никого не оказывается, зато сигналы один за другим устремляются в центр грудной клетки, расползаясь там золотой паутинкой.Глаза матери наливаются свинцом, она засыпает, а сигналы все прибывают и прибывают, и паутина уже больше похожа на шаль из плотной теплой ткани.Если бы все шали превращали рак в доброкачественную опухоль, этим шалям цены бы не было.Сережа возвращается в свое сознание, по пути спрашивая у Эда, как там Арсений. ?Без изменений?,?— получает Сережа коротким сообщением по лицу.Подпитывает Сферу Отрицания вокруг Оксаны и глубоко задумывается о том, что теперь будет. Он порвал нить подопечной другого Хранителя, вызвав тем самым какой-то необратимый процесс в Оксанином следовании собственному предназначению. Он влез руками в какую-то неведомую хтонь, от которой руки до сих пор саднят. И из-за всего этого Арсений теперь валяется в лазарете Выграновского с закатившимися от неизвестного прихода глазами, и этот факт от Инквизитора уже точно не удастся скрыть?— Эду приходится отчитываться обо всех поступивших Хранителях и об их диагнозах. А за диагноз ?вмешательство Хранителя неустановленной Силы? на ковер вызовут всех?— и пострадавшего, и виновника. Виновника за то, что совершил, пострадавшего?— за то, что не уберег.А потом Инквизитор будет решать, как восстанавливать нарушенный баланс сил.Сережа как-то присутствовал при таком ?восстановлении??— Инквизитор уважал гласность и всегда приглашал на процессы свидетелей, а Арсений посчитал, что Сереже будет полезно и познавательно посмотреть. Так сказать, чтобы одни донесли до других весть о том, что будет, если сделать так, как не надо. Пострадавшему Хранителю тогда повезло?— он смог оправдать недостаточную защиту ауры подопечного тем, что вмешательство произошло во время сна подопечного. Инквизитор слегка пожурил потерпевшего за невыполнение протокола охраны снов, а вот виновному пришлось несладко?— за влияние на чужого подопечного, произведенное во время наибольшей его уязвимости, пострадавшему Хранителю было дано право провести реморализацию виновного аж четвертой степени.Реморализация для каждого Хранителя значила свое. Кто-то вспоминал, почему умер, кто-то осознавал, за что оказался в Черном легионе, кто-то заново проживал момент своей смерти. При любом раскладе приятного мало. Объединяло их одно?— реморализация была искусственно созданным кризисом знания.Тому Хранителю не повезло?— кризисов в нем накопилось столько, что реморализация добила его окончательно. Сережа сидел в зале Суда и смотрел на его лицо, которое медленно теряло свои очертания. Он не знал, что конкретно сейчас переживает Хранитель, понимал только, что виновному этого не пережить.Конечно, они не жили в прямом смысле этого слова. Но смерть приходит даже к тем, кто не жил уже довольно давно.Хранитель не перенес реморализацию и отправился из зала Суда прямиком в мир Забвения.Когда Хранитель полностью растворился, Инквизитор покачал опущенной головой и вновь напомнил о том, как важно обращаться к своим Мастерам при первых признаках наступления кризиса. Он сказал, что Хранители?— его главная опора и поддержка, его элитное войско в борьбе за поддержание Равновесия, и такая бездумная трата ресурса никак не способствует ни его спокойствию, ни балансу Вселенной, ни миру на Земле.Арсений был прав?— Сережа извлек максимум пользы и после стал обсуждать большинство кризисов веры, случающихся с ним. Ну, как большинство. Два из пяти обсудил. Ну, полтора точно.И сейчас Сережа не думает о том, что ему придется пережить. Он точно знает?— переживет. Он боится за Арсения, боится, потому что не знает, что именно с ним произошло, боится наказания Инквизитора, но не для себя, а для него, боится, потому что снова Арсения подвел. Боится, что Арсений вернется из своего припадка уже чуть менее Арсением, боится того, что Арсений не захочет его наказывать и снова будет его прикрывать.Сережа боится. Сережа боится за Андрея, которого оставил слишком надолго без присмотра, боится за себя, что снова до чего-то не додумается или что-то снова не так поймет и наделает еще какой-нибудь дичи.И, наконец, Сережа боится за Оксану. Боится ее дырявой ауры с гниющими ранами. Боится того, что не понимает, как она еще жива с таким набором. Боится, что она раздаст себя всем без остатка. Боится того, что страх за нее сейчас, если не пытаться себя обмануть, немного сильнее, чем за Андрея. Намного сильнее, чем за себя. И даже сильнее, чем за валяющегося в коме Арсения.И Сережа старается об этом не думать. Очень старается, правда. Получается плохо.Сережа боится того, что не может понять.Сережа боится себя.Пытается отвлечься от своих мыслей, решает думать мысли Оксаны.Оксана думает о своем этом, о Нем, отчего Сережа слегка кривится?— ну что она в нем нашла, в самом деле. Все линии вероятности говорят о том, что это сейчас он такой весь из себя герой, а чуть что?— тут же сольется. Ну, может, не сольется, но рыцарем точно не будет. Ну ладно, будет просто обычным человеком.Сережа не знает, что конкретно его так раздражает: мужик, который настойчиво пытается преодолеть Сферу Отрицания и сесть рядом с Оксаной, то, что Оксана ничего вокруг себя не видит или то, что Сережа не считает приемлемым, чтобы рядом с Оксаной был обычный человек.Оксана сползает лбом по стеклу, дремлет. Сигналы, посылаемые матери, пьют из нее все соки, Оксана слабеет, раны ее не затягиваются и жадно ее пережевывают. Сережа не выдерживает?— рисует ладонью маленький, почти незаметный топорик и обрубает импульсы. Взбудораженная Сила, растерявшаяся от такого грубого воздействия, не знает, куда приткнуться, и прицепляется к первым попавшимся душам: и вот пятилетний ребенок, бившийся в истерике последние минут десять, перестает плакать; его мать, изрядно измотанная сыновьем плачем, наконец, отнимает руку от виска, потому что разыгравшаяся головная боль стихает; пьяненький мужик, который все никак не мог проблеваться, бежит в туалет между вагонами и радостно блюет, после жадно глотая воду и совершенно трезвея; большой пес, свесивший язык набок от страха и духоты, успокаивается и, положив голову хозяйке на колени, засыпает.Сережа наблюдает за умиротворенным вагоном и гладит Оксану по голове?— мысленно, руками трогать не решается. Волосы у нее мягкие, густые, переливающиеся в свете ламп. Пахнут какими-то травами, пахнут так, что Сережа немного потягивает воздух вокруг. Она вся пахнет как-то слишком умиротворяюще, убаюкивающе, но вместе с тем волнующе сладко. Будто бы свежий весенний ветерок приносит ароматы едва распустившихся цветов. Настоящих цветов?— таких Сережа давно не видел. Как они называются? Жасмин? Сирень? Чубушник?Оксмин. Оксень. Оксушник.Поезд прибывает на конечную станцию, и Сережа слегка тормошит ее за плечо. Оксана вздрагивает, просыпаясь, и выходит на улицу, где уже совсем стемнело. Как она Его дозовется, Оксана не имеет ни малейшего понятия?— просто почему-то знает, что ее услышат.Оксана перебегает от подъезда к подъезду, стараясь не попадать в лучи фонарей. Она не помнит точно номер Его дома, но на ее счастье видит знакомую фигуру на расстоянии пятидесяти шагов. Бесшумно бежит и обнимает Его сзади, позволяя себе, наконец, разрыдаться.—?Маленькая моя, ты как здесь?—?Я… я из дома у-у-ушла-а-а… —?воет Оксана.Сережа, чертыхаясь про себя, снова набрасывает Сферу Отрицания, чтобы не в меру любопытный комендант не заметил двух подростков, целующихся под самым ярким фонарем. На его плечо опускается груз чьей-то Силы.—?Прошу прощения?.. —?оборачивается Сережа и замечает еще одного Черного. Черную.—?Добрый вечер. Сергей, если не ошибаюсь? —?Хранительница весьма учтива, несмотря на стальное напряжение в голосе. —?Что вы делаете?—?Доброго вечера, Хранительница,?— склоняя голову в полупоклоне, приветствует ее Сережа, лихорадочно перебирающий в голове все пункты, параграфы и разъяснения Кодекса, чтобы понять, что он опять нарушил, что Черна вступила с ним в диалог на Земле. —?Да вот, сопровождаю подопечную одну, пока ее Хранитель временно не в доступе.—?Как это благородно, почтеннейший Черный! А что с ним случилось? Нужна какая-то помощь? —?чуть более заинтересовано, чем того требует обычная вежливость, спрашивает Зрящая.?Не дождешься?,?— думает Сережа, но вслух отвечает:—?Благодарю вас, полагаю, у него уже все в порядке, и скоро он сможет вернуться к своим обязанностям.Ишь чего захотела –хапнуть себе немножечко чужой Силы. Еще и его руками.—?О, это же просто прекрасно, Сергей! —?картинно всплекивает руками Хранительница. —?рада это слышать.—?Тогда… доброй вам ночи?—?О, я отниму у вас еще буквально одну секундочку. Мне просто показалось, на одну малюсенькую секундочку, что вы немножко превысили пределы допустимого воздействия на моего подопечного.Ее елейный голос не сулит ничего хорошего.—?В чем же, многоуважаемая Зрящая? —?коси под дурачка, Сережа, тебе всегда это отлично удавалось.—?Согласно его линиям вероятности, он сейчас должен был лечь и проспать до половины первого ночи, а потом, не встретив девочку, решить, что она его обманула. Вы же своим воздействием вытолкнули его на улицу, защитили от внимания коменданта (и продолжаете, кстати, защищать), чем прочнее связали судьбу девочки и моего подопечного, что впоследствии приведет к откату прогресса достижения промежуточной стадии предназначения.—?Позволю себе заметить, Долорес,?— вспоминает имя Сережа,?— что линии вероятности на то и вероятности, что они могут меняться. Кот соседский под окном прошел, ветка в окно постучала, да даже просто курить захотелось. Любое внешнее событие может повлиять на решение и волю подопечного, если он стоит на своем пути недостаточно крепко.К Сережиному сожалению, Долорес понимает, что именно он хотел сказать.—?Я знакома с теорией пути, благодарю вас. Полагаю, что не вам судить, насколько прочна моя связь с подопечным?— это во-первых, и не вам оценивать мои методы работы?— это во-вторых. Однако есть то, что о чем могу судить я: вы искусственно усилили в моем подопечном тягу к никотину, чем заставили его выйти на улицу и встретиться с девочкой. Вы превысили возможные пределы влияния, и я требую сатисфакции,?— Зрящая поднимает палец вверх и уже закатывает глаза в призыве Инквизитора.Плохо дело.—?То есть, вы хотите прямо сейчас постучаться в приемную Инквизитора, занять Зал Суда, привлечь других Хранителей, чтобы они посмотрели, как Инквизитор будет разбираться, почему подростку резко захотелось курить? Вы правда хотите поднять такую шумиху вокруг воздействия девятого уровня, которое неизвестно еще, было или нет?—?Да, хочу,?— глаза Долорес с каждой секундой все сильнее закатываются за затылок, губы шепчут формулу призыва, и Сережа понимает, что он уже не справляется.Сережа закипает, плавится, почти взрывается. Ему слишком много, его на все не хватает: неконтролируемый сон Андрея, дырявая плотоядная аура, Оксана и блики в ее волосах, отъехавший Арс, нити, лечащие рак, и источающая, комендантский час в Москве, парень, не желающий выйти покурить, заплаканная Оксана, внезапно оказавшаяся слишком бдительной Хранительница, Оксана, Оксана…Оксана!Он не может ее так оставить. Он не может сейчас шагнуть в портал и оказаться в Зале Суда перед Инквизитором?— тогда Оксана останется совсем без присмотра, и одной Вселенной известно, куда ее, а заодно и Арса, эта безнадзорность заведет. Он не может, он не имеет права?— он много чего не может, но вот это?— в первую очередь. Он должен, он просто обязан позаботиться о ее безопасности, раз уж ее Хранителя не уберег.—?Стойте! —?кричит он.Долорес раздраженно трясет головой и поворачивает к нему лицо, на котором смесь боли и разочарования. Призыв Инквизитора никогда не проходит бесследно. Тем более, когда Инквизитор вот уже почти отозвался. За свое беспокойство Инквизитор берет достаточно дорого.—?У меня есть предложение,?— медленно начинает Сережа,?— ведь ни вы, ни я не знаем, чем закончится разбирательство. Инквизитор может рассудить, что влияние, даже если оно и было, было ниже девятого уровня, и что тогда? Вы из обвинителя превратитесь в подсудимого. Инквизитор вас на косточки разберет. Все жилы вытянет. Сколько вы потом восстанавливаться будете? Месяц? Два? А с учетом того, что резервы лечебниц сейчас отданы Белым? Полгода?Тень сомнения скользит по лицу Черной. Как бы расчетлива она ни была, как бы ни была уверена в своей правоте, решение Инквизитора предсказать невозможно. У тебя могут быть на руках все козыри, а он решит сыграть в шахматы. И будет, как обычно, прав.Уверенным можно быть только в одном?— решение Инквизитора в любом случае будет справедливым. Ведь он?— лицо этой справедливости. Спокойное, холодное, беспристрастное, зрящее, порой жестокое, но неизменно уверенное в своей правоте. И сомнений в этом не возникает ни у осужденных, ни у осуждающих?— каждый понимает, что по-другому невозможно и немыслимо.В полной противоречий жизни Хранителей есть только одна вещь, способная привести их и весь остальной мир в равновесие?— уверенность в том, что Инквизитор прав.Это их и держит. Это не дает распасться на части. Это дарует им силы?— Силу?— и держит ее в узде, не позволяя уничтожить носителей.Никому в здравом уме не придет в голову прыгать с небоскреба. Нет-нет, да и засомневаешься в собственной адекватности. Пусть даже и в полете.Вот и Зрящая сомневается.И Сережа бросает ей рюкзак с парашютом, хотя еще неизвестно, кто из них летит вниз головой.—?Может, мы решим это незначительное недоразумение между нами? Вы и я, никаких свидетелей, только данное друг другу слово.—?Что вы предлагаете? —?грудным голосом спрашивает Долорес.—?Я предлагаю вам право вмешательства девятого уровня.—?В судьбу этой подопечной? Маловато будет, у нее довольно мощная аура, ей это вмешательство как мертвому припарка.—?В мою судьбу.Брови Черной взлетают вверх.Сережа смотрит на нее непроницаемым взглядом, по которому совершенно невозможно понять, что он не меньше нее удивлен своим словам. Это помимо того, что он делает себе внутреннюю зарубку о том, что Хранительница не видит дырок в ауре Оксаны. Что довольно странно. Ладно, с этим он разберется потом.—?Простите, в вашу? —?медленно переспрашивает Долорес. —?Я верно вас услышала? Вы предлагаете мне воздействие девятого уровня на судьбу Хранителя? Вы предлагаете мне восполнить потраченную Силу за счет вашей? —?на ее лице мелькает блик озарения,?— У вас нет таких полномочий! В чем подвох? Говорите! —?ее голос срывается?— она больше не контролирует ситуацию.—?Ни в чем. Я все уже сказал. Я не буду докладывать об обстоятельствах обмена ни своему Мастеру, ни Инквизитору, ни кому-то ни было еще. Вы получите право вмешательства девятого уровня в мою судьбу, и вас не будет за это ждать ни возмездие, ни наказание. Бюрократические нюансы я беру на себя, все будет обставлено так, будто бы наши Силы столкнулись при воздействии на неодушевленный в общепринятом понимании предмет. Вы в свою очередь также не доложите ни Инквизитору, ни своему Мастеру о причинах произведенного обмена. На этом все взаимные претензии будут исчерпаны. Да будет Вселенная свидетелем моих слов,?— Сережа вытягивает руку вперед и черный сгусток космической Силы рождается и медленно закручивается на его ладони. Значит, Вселенная за него. —?Видите, оказывается, на это у меня есть полномочия.Зрачки Долорес судорожно дергаются из стороны в сторону?— ищет, ищет, ищет обман. И не находит.Ей невдомек, что она не может найти подвох не потому, что плохо ищет, а потому, что его там нет.Но Сережа ей об этом, конечно, не скажет. Пусть живет с оглядкой, раз уж получит такой подарок. Сережа согласен меняться, но не согласен дарить.—?Ну хорошо… Хорошо, Сергей. Я не вижу в ваших словах ничего угрожающего моему состоянию. Пусть будет по-вашему. Я принимаю условия сделки с одним условием?— воздействие я произведу в тот момент, который выберу самостоятельно. Да будет Вселенная свидетелем моих слов! —?и прежде, чем Сережа успевает отдернуть руку, она скрепляет их контракт крепким рукопожатием, смешивая силы Вселенной.Сережа морщится, потирая ладонь?— призывать в свидетели изначальную Силу всегда больно. Хочешь что-то получить?— будь готов что-нибудь отдать. Вот Сережа сегодня отдал несколько капель крови.—?Ого, какая у вас…э-э…шрамированная ладонь,?— хихикает Долорес.—?Какая вы наблюдательная. Жаль только, что не заметили, что нарушили соглашение еще даже не заключив его,?— раздражение он уже даже не скрывает.—?В вашей формуле ни слова не говорилось про время, поэтому я посчитала, что вправе уточнить этот момент. А какой мне смысл влиять на вас сейчас? Когда от своих эмоций вы под завязку накачаны Силой? Ваше нутро мне ни кусочка не отдаст.Хитрая дрянь. Расчетливая сука. Грязная шл…—?Эй! Попридержите-ка свои мысли,?— во весь свой жабий рот смесь над Сережей, говорит Зрящая. —?Не многовато ли эмоций для Хранителя Апостериори?Сережа понимает, что если он немедленно не уберется отсюда, он ее ударит. Не Силой?— просто кулаком проедется по ее поганой морде.—?Полагаю, на этом мы можем разойтись? Вы позволите мне довести ребят до дома?—?О да, конечно,?— хохотнув, соглашается Черная. —?Удачи вам и вашей дев… и подопечной. Не вашей,?— подмигивает. —?Да пребудет с вами Покой.Сереже хочется ответить ?хуёй?.—?Да пребудет с вами Покой.Черная исчезает где-то на просторах Вселенной, шагая в портал, который она открыла за мгновение до этого.У Сережи в уголке глаза назойливой мошкой мельтешит мысль, что он все-таки что-то упустил. Что-то не учел. Вот только что именно?— понять не удается, вертится на языке, а вырваться не может.Сережа сплевывает сквозь зубы на землю и выходит из морока, неосознанно наброшенного им еще в первые секунды произошедшего, ставя своему внутреннему ученику пятерку?— не зря Арсений учил маскировке, ой не зря.Арсений…Сережа судорожно оглядывается?— сколько времени он потерял? Сколько уже Арсений не в себе, точнее, вне себя?На улице стемнело окончательно, и только слабый свет мерцающей Сферы Отрицания помогает ему найти Оксану, которая умудрилась за это время переместиться за стол в какой-то полуразвалившейся беседке и теперь сидит там в обнимку с этим своим.Легким пассом он лишь усиливает ее сонливость?— голова Оксаны тяжелеет, и она, беря молодого человека за руку, тянет его домой, желая лишь одного?— спать. Поборов непонятно откуда взявшееся стеснение, Сережа в упор рассматривает мысли Оксаны и не находит там готовности подтвердить мамины опасения и лишиться своего сверхценного цветочка именно сегодня вечером. Подростковый секс?— то еще зрелище. Ей хочется просто спать?— спать с этим типом тоже, но не сегодня, извини, братан.И откуда в нем взялся этот наигранный и не соответствующий ситуации цинизм?Сережа нависает над ними, лежащими в обнимку под одним одеялом, и думает, что если руки этого пацана потянутся вниз, ему будет очень сложно сдержаться, чтобы не отвесить ему ментального подзатыльника, но дыхание их становится ровным и глубоким, и Сережа мысленно выдыхает.Сфера Отрицания продолжает поблескивать. Каким образом она не исчезла сразу же после того, как Сережа ушел под морок, он не знает, но он слишком устал и слишком спешит, чтобы думать сейчас еще и об этом.Для него главное, что он сделал все, что мог.Для него основное, что угроза ее связи с Арсением сведена к минимуму.Для него важнее всего, она в безопасности.А значит он может идти.?Эд? Эд! Э-э-эд!?— Силы на то, чтобы провесить портал, ему, конечно, хватит, но вот концентрации недостаточно. —?Выграновский!??Че ты, блять, орешь,?— позевывая, отзывается лекарь,?— Шляешься хер пойми где столько времени, теперь орешь. Че надо???Портал провесь!??А хуй тебе не пососать???Спасибо, сегодня, пожалуй, откажусь?— уже спокойнее говорит Сережа, чем вызывает бурный поток брани. Некоторые слова Эд берет, кажется, из древненемецкого за неимением более точных в родном языке,?— Я улечу сейчас на другой конец города, если буду открывать самостоятельно?.?Как же вы меня заебали, вот честно,?— почти ласково отвечает Эд,?— ладно, сейчас найду что-нибудь?.?Траву только свою только не кидай??— уже вникуда просит Сережа.Портал получается рваным и чуть больше, чем мог бы быть?— в некоторых окнах, зажигается свет?— там наиболее чувствительные к их миру люди просыпаются от внезапной и необъяснимой тревоги?— но Сереже уже все равно. Своей сделкой они настолько взволновали пространство, что уже в любом случае скоро сюда прибудет группа зачистки?— почистят и это. Одним выхлопом больше?— одним меньше, как уже теперь разница.Сережа вываливается из портала в кабинете Эда, отплевываясь от мелких травинок.—?Опять трава эта твоя ведьминская?— отфыркивается Сережа,?— ну ты по-нормальному не мог?—?Не трава это! А лаванда стэхадская! —?возмущается Эд.—?Да хоть клепсидра сибирская!—?Хупсидра! У меня вся Сила сейчас в пациенте, а ты гурмана строишь из себя! —?закипает Скруджи.—?Ладно-ладно,?— примирительно выставляет вперед руки Сережа?— Эда лучше не злить, а то рискуешь уйти от него с чирьями на жопе,?— лаванда так лаванда.—?Вот именно,?— удовлетворенно говорит целитель.Сережа заглядывает ему за спину и видит фигуру Арсения, лежащую на диване. Грудь его мерно вздымается, лицо спокойно и даже умиротворенно, и со стороны кажется, будто бы его Мастер просто спит. Вот только Арсений слишком спокоен. И глаза его открыты, но закатаны настолько, что видны только белки.—?Как он?—?Как видишь. Состояние похоже на кому, но его тело прекрасно реагирует на внешние раздражители. Я бы сказал, что он спит и видит хорошие сны, будь он человеком. А так?— он просто где-то во внешке. Он вполне себе в сознании, если рассматривать его сознание с медицинской точки зрения, но сознание его не здесь. Он не то чтобы не в себе. Он, скорее, вне себя. Весь.—?Хранителям не снятся сны… Только один раз…—?Да-да, один раз. Поэтому я и не хочу говорить ?видит сны?. Рановато Арсения хоронить.—?А Сила?—?И Сила его с ним.—?Прогнозы?—?Ну слушай,?— щелкая зажигалкой и затягиваясь, тянет Выграновский,?— кто-то возвращается поехавшим. Кто-то возвращается полностью лысым. Кто-то оставляет там всю свою Силу, чтобы вернуться, и живет овощем. Учитывая сравнительно недавний случай, когда ты мне его притащил в кровавых слезах, ну, помнишь, когда он тебе часть своей Силы передал…Пауза.—?Говори! —?от того, как сильно Сережа сжимает спинку стула, у него белеют костяшки.—?Не радужные у меня прогнозы. Серые.Сережа начинает тихо выть. Если бы он не полез руками в эту сраную ауру, если бы лучше учился контролировать себя, он не порвал бы нить, и Арсений не лежал бы сейчас здесь, сознанием летая непонятно где, Арсений не был бы настолько неживым. Если бы Сережа был чуть более разумным и чуть менее импульсивным, Арсений сейчас втирал бы ему очередную историческую дичь или философскую херню, или раз за разом гонял бы его по полигону, заставляя перемещаться все быстрее быстрее, или песочил за очередной несданный отчет. Если бы Сережа был чуть более ответственным и чуть менее долбаебом, Арсений сейчас как раз вернулся бы после очередного собрания с Инквизитором, сверкнул бы загорщицки глазами, прыгнул бы на пассажирское сидение Сережиной машины, открыл бы люк и орал бы туда свои дурацкие песни. Если бы Сережа чуть лучше запоминал то, чему его учил Арсений, они сейчас сидели бы на пирсе с одной бутылкой виски на двоих?— на одного Арсения, потому что Сережа вечно за рулем, а привычка быть трезвым осталась еще с Земли?— и швыряли бы камушки, а они бы блинчиками прыгали по воде, и Арсений бы обязательно изрек что-нибудь глубокомысленное, поглаживая водную гладь. А потом оказалось бы, что это глубокомысленное ничего не значит, и он просто выебывается.Если бы Сережа был чуть менее Сережей, Арсений сейчас был бы с ним.А теперь без Арсения у Сережи есть только он сам.Сережа зарывает лицо в ладони.Он прочитает все книжки в библиотеке на букву ?И? и ?Ф?. Он еженедельные отчеты сдавать будет в понедельник. Он раньше всех будет стоять в шортах на полигоне. Он вырежет еще пару люков, да хоть весь потолок. Он весь пляж засыпет плоскими камнями и скупит весь виски в том баре.Только пусть Арсений вернется.Сереже невыносимо быть одному. Сереже немыслимо быть без него. Он вообще себя без Арсения не помнит и не видит.Арсений всегда знал, что нужно делать. Всегда был на шаг, на десять шагов впереди?— и Сережа знал, что если Арсений зовет, значит там, на расстоянии десяти шагов точно безопасно.И вот теперь он стоит посреди пустоши один, и никто не знает и не говорит ему, как нужно и как правильно, и ему кажется, что если он сделает хоть шаг, его разорвет первой попавшейся миной.Потому сейчас Арсений и сам не знает, как быть.Потому если нет Арсения, значит, нет никого.Сережа всегда прикрывал его со спины, он был уверен, что если Арсений будет падать?— он успеет его поймать.Вот только Арсений летит вперед. На одиннадцатый шаг.Но если бы Арсений позвал, он прошел бы за ним и одиннадцать шагов.Только бы он позвал?— и он обязательно придет.Сережа в себя не верит. Он просто знает, что сможет.Рука целителя ложится ему на плечо и слегка сжимает.—?Не грызи себя, Сер. Ты не виноват. По крайней мере, не настолько виноват, насколько ты себя казнишь.—?Знаешь, что бесит меня больше всего? —?отнимая руки от лица, отвечает Сережа,?— бездействие. Во мне сейчас столько Силы бродит?— и вся она бесполезна. Я бы ее всю отдал, если бы знал, что это поможет. А так я просто стою здесь, сжимаю стул и не делаю ничего. То есть, вообще ничего. Целое круглое нихуя. И мне от этого хочется разрушить вообще все. Раз уж я не могу отдать свою Силу?— пусть все вокруг себя отдаст.Эд достает вторую сигарету, смотрит на нее, возвращает на место. Достает из кармана самокрутку, нюхает ее, поджигает, затягивается. Комната заполняется зеленоватым специфически пахнущим дымом.—?У меня есть одно предположение, как ему можно помочь. Правда, для этого мне надо быть уверенным в причине, почему все произошло. Я тут прикинул, кое-что, но мне нужно знать наверняка. У вас как-то там так получилось, что ты порвал нить ауры его подопечной?Сережа бросает быстрый взгляд на целителя. Отворачивается. Тянет носом воздух, снова смотрит исподлобья на Эда и совсем уж виновато потупляется.—?Извини.—?Что, думал, Инквизитору донесу? —?спокойно спрашивает Скруджи и по тому, как Сережа нервно кривится, понимает, что попал. —?Да не мельтеши ты, Сер. Сам бы так думал на твоем месте. Ты правильно сделал, что сразу не сказал?— ну, мало ли, обошлось бы, а мне потом пришлось бы в отчете это указывать?— тогда бы доноса точно было бы не избежать. Так что не извиняйся.Сереже становится немного легче. Будто от камня, висящего у него за спиной, отваливается малюсенький кусочек.—?Излагай.—?Ну я к нему портнулся, потому что он сказал, что заметил нечто странное. Прихожу?— а он там над чайником каким-то висит, из которого дымок зеленый идет. Руками дымок разгоняет, говорит, мол, посмотри. Я и посмотрел. Точнее, как посмотрел… потрогал.—?В смысле ?потрогал??—?В прямом, блять?— потрогал! —?мгновенно взрывается Сережа, но под взглядом Эда быстро успокаивается. —?Руками. Там, понимаешь… ну, руками, в общем. Потом дернулся и порвал. Все.Эд наглаживает пальцем переносицу, отчего ?мне похуй? превращается в ?мне хуй?.—??Там, понимаешь?… нет, не понимаю.—?Ладно, смотри.Сережа вызывает Сферу Оксаны и тыкает пальцем в одну из самых отвратительных дырок в ауре. Эд смотрит в Сферу, потом на Сережу, снова в Сферу.—?И че?—?В смысле?—?Ну че ты мне показать пытаешься?—?А ты не видишь?—?Мы че, блять, в Одессе?! —?вскипает Выграновский.Сережа ребром ладони стирает каплю пота, стекающую по виску.—?А это что? —?беря его за запястье, спрашивает Эд.Сережа раскрывает перед ним ладони, на которых обугленными полосами горят все еще свежие раны.—?Это вот так ты руками влез?—?Вот так.Целитель с интересом рассматривает порезы, слегка надавливая на края. Берет со стола пузырек с прозрачной жидкостью, капает в рану.—?Жжет?—?Нет.—?Странно.Пробует какую-то желтую вонючую мазь.—?Щипет?—?Нет.—?Странно.Он пробует снова и снова: эликсиры, суспензии, порошки, спрашивает ?режет??, ?покалывает??, ?печет?? и раз за разом хмурится все сильнее.—?Херня какая-то. Вообще ничего не понимаю. Вот эта штука,?— встряхивает пузырек,?— точно должна была подействовать, а тебе все пофиг. Ладно,?— обводит пальцем по кругу каждой Сережиной ладони,?— я тебе швы наложил, сейчас перебинтую, завтра вечером придешь повязку менять. А я к Мирону Яновичу схожу посоветоваться… да... схожу…Сережу уже ничего не пугает: ни то, что опытный целитель пойдет советоваться к своему Мастеру, потому что не знает, что с ним, ни то, что ни одно из волшебных средств Выграновского ему не помогает, ни то, что у него в принципе есть какие-то раны. Сережа устал бояться.—?Спасибо, Эд, за помощь, только давай обо мне потом, пожалуйста. Ты сказал, что у тебя есть какие-то предположения относительно состояния Арсения.—?Что?.. А, да. Предположения. В общем, в моей практике было несколько пациентов, у которых порвались нити аур подопечных. Обычно все это проходит относительно безболезненно, но тут, видимо, зацепило нить его связи с Оксаной. Да не скули ты! —?встряхивает Сережу целитель,?— Ты сейчас вообще не помогаешь! Вот что толку, что ты убиваешься? Все равно не убьешься! Так получилось случайно, понимаешь? Случайно! Да я вообще в ахуе с того, что Арс тебя в принципе вот так бесконтрольно к девчонке пустил, как будто не знал, что бывает от прикосновений к чужим аурам, тем более, с твоей привычкой все лапать!—?Он не виноват! Он… он просто!..—?Да я не говорю, что он виноват! Не кипятись, чайничек?— крышечка съедет. Я к тому, что он после того, как у меня тут кровавыми слезами рыдал, вообще как будто нюх потерял, что ли. Как будто зрение портится начало у него. И как-то он уж слишком к тебе прикипел. Вообще больше одного его не вижу. Вы все время вдвоем где-то шорохаетесь. Вы случайно ничего запрещенного не делали?Сережу словно обдает ледяной водой. Он очень надеется, что скрежет замков, которыми он запирает воспоминания о ?Карфагене?, слышен только ему.…брошенный за спину камень……круги на воде……лежащая на его коленях голова Оксаны…—?Если ты не имеешь в виду нашу обычную деятельность, которая вечно как по лезвию ножа, то нет. Ничего. Мы и так вечно на грани.—?Хорошо-хорошо, я просто должен был уточнить. В общем, я не исследовал его пуповину с Оксаной, но я так подозреваю, что связь там не очень прочная. Ниточек маловато. И тут получается так, что ты рвешь одну из и так малочисленных нитей, то есть, рвешь его связь с подопечной, которая и так не вот тебе какая сильная, а без этой связи он ее к предназначению не приведет, следовательно, свою миссию тоже исполнить не сможет. Уж не знаю, какая она там у него, эта миссия, но исходя из первого непреложного Правила?— что все должно быть в балансе?— он сейчас должен получить от тебя сатисфакцию. Причем не ту, которую сам от тебя мог бы получить не совсем легальным способом,?— на Сережином лице не отражается ни единой эмоции,?— а ту, которую определит Инквизитор. Потому что связь с подопечной?— это единственный путь к Покою.—?Да понял я. Понял.—?Дело осложняется тем, что он?— твой Мастер. Еще больше?— тем, что вы друзья. И Арсений ни в жизнь на тебя не заявил бы и показания бы в Суде не дал. Стоял бы и молчал. Но не заявить и молчать в данном случае равносильно плевку в лицо Инквизитору и самоличному выбрасыванию ключей от Золотых врат. То есть, он и доложить, и не доложить не может. Его порвет на много маленьких Арсениев от такого противоречия. Пострашнее любого кризиса знания будет. Вот,?— Эд медлит, набирает в грудь воздуха и выдает,?— он в летаргию свою рухнул именно из-за этого. Он не хочет и не может тебя подставить. Он очень хочет в Покой, но такую цену платить не готов. И к тебе он привязан гораздо больше, чем к своей подопечной?— и это его тоже гложет и ломает. Он винит себя, что не привязался к ней, винит себя, что нить порвалась, а если бы их связь была прочнее, тебе бы так легко это не удалось, винит себя за твои раны, винит себя за будущее разбирательство с Инквизитором, которого все равно не избежать. В общем, он не выдержал?— и сбежал. От бесконечного чувства вины за все подряд. От бесконечного чувства долга. От себя. Слишком много на себя взял. Слишком много чувств для Зрящего. Даже Арсений оказался не железным.Сережа подходит к окну и смотрит на мельтешащий город. Хранители носятся туда-сюда, там и тут открываются порталы, время от времени вспыхивает огнями Дворец Инквизитора?— снова кого-то судят. Суета сует. Суета суёт.Сереже кажется, что в этом бедламе только он один сейчас спокоен. Он наблюдает за кленовым листом, грациозно и плавно опускающимся на землю к тысячам таких же кленовых листьев, моргает и снова находит этот лист посреди бесконечного красно-желтого марева. Один-единственный, за который Сережа цепляется взглядом. Он его точно не потеряет.Он его точно найдет.И находит.Единственно возможное решение.И они оба знают, какое оно. Знали с первой секунды, как Сережа сюда вошел.—?Значит я сам доложу Инквизитору.Эд на него смотрит, но не видит. Смотрит будто сквозь него. Отворачивается, идет к Арсению, поправляет тому одеяло. Арсений все так же спокоен и недвижим. Может, оно и к лучшему? Лежать вот так, затерянным среди своих снов и параллельных миров, не слышать и не видеть происходящего вокруг, не видеть, как твой лучший друг приглашает себя на казнь, не видеть, что с ним станет после неизменно справедливого наказания?Когда они умерли, все они: Эд, Сережа, Арсений, все те Хранители, что в легионе Апостериори,?— они обрадовались свалившемуся на них великому знанию. Они думали, что теперь-то им все понятно, теперь-то все станет гораздо проще, когда они знают о том, что находится за гранью. Они думали, что поняли, как устроен мир. Вот только потом оказалось, что граней гораздо больше, чем одна или две: либо знаешь, либо нет.Может, Белым больше повезло: они не знают, они просто чувствуют. Они не задаются вопросом, почему все так или эдак, они вообще никакими вопросами не задаются, просто живут после смерти.Зрящие же после смерти продолжают умирать.Может, так оно лучше?— не знать? Просто принимать, как данность? Просто жить? Им не у кого спросить?— они никогда не видели Белый легион. Чтобы их увидеть, нужно уметь чувствовать.За что им этого не дано?Зрящий чувствует лишь однажды?— свою смерть. Настоящую смерть, не человеческую. Нечеловеческую. Видит ее во сне.И кто сказал, что мертвые ее не боятся?Поэтому Эд поворачивается к Хранителю и склоняется в полупоклоне?— прощается или все же прощает? —?и выдыхает, ловя его глаза:— Я другого и не ждал.Сережа подходит к Арсению, сжимает его плечо. Его Мастер спокоен, его Мастер заслужил Покой, настоящий Покой, а не иллюзорный.—?Да пребудет с тобой Покой, Зрящий,?— и выходит.Выграновский возвращается к Арсению и смотрит ему в глаза, точнее, в то белесое полотно, что разливается на их месте. Где ты Арсений? Где ты?Арсений нетвердым шагом идет по тропинке, желая только одного?— чтобы дверь бара закрылась, захлопнулась навсегда или хотя бы для него?— навсегда. Оставить его там, оставить за спиной, иди, Арсений, раз бежать не можешь, только не оглядывайся, иначе в статую превратишься ты сам. Пусть он будет там, пусть он ждет другого Арсения, а он пойдет, пойдет своей дорогой, петляющей мимо поля ржи. Он обещает себе больше туда не ходить. И пусть там так спокойно и хорошо.—?Постой!Не оборачивайся, Арсений, только не оборачивайся.Поле ржи высится у него перед глазами. Дверь бара хлопает за спиной. Смотреть назад больше не имеет смысла.Все перед ним. Меньше, чем на расстоянии одного шага.Ну что мне с тобой делать, Антон. Что мне с тобой делать?Рожь застилает ему глаза и расстилается под ногами. Пальцы чувствуют тепло чужой ладони, крепко держащей его собственную. Левой рукой Арсений рисует еще один дом?— настоящий, с несколькими спальнями, гостиной, кухней и крыльцом. Чей это дом? Из чьих он воспоминаний? Дом пахнет деревом?— не чета бетонно-пластиковым джунглям Москвы в двадцать шестом веке, дом утопает в зелени и цветах.Он открывает дверь?— дом дышит на него теплой пылью. Арсений вдыхает запах ворса ковров, запах постели, в которой давно никто не спал, запах чистой посуды, из которой давно никто не ел и не пил. Ему тоскливо: дом зовет его внутрь, дом хочет говорить с ним, дому пусто и одиноко стоять одному. Дом не может уместить в себе все свое одиночество, ему надо его с кем-то делить.Арсений бы и рад?— вот только руку его держат в теплых живых пальцах.—?Можно я у тебя тут поживу? В смысле, поумираю.Что ты будешь делать, Арсений? Что ты будешь с этим делать?—?Ну поживи. Только смотри, не умри уж совсем.Дом выдыхает ему в лицо.И тут его отпускает.Солнечные зайчики подглядывают за ними через занавески. Видят, как Арсений наполняет чайник водой и ставит его на плиту, поджигая конфорку спичками?— магией пользоваться не хочется вот совсем. Чиркает спичкой раз, два, ломает, улыбается себе под нос?— совсем разучился.—?Я помогу?Антон забирает у него коробок, чиркает раз?— и на конце спички весело пляшет маленький огонек.Крышечка чайника подпрыгивает от поднимающегося пара, а Арсений все смотрит и смотрит на зеленый калейдоскоп в глазах напротив. Смотрит, как солнце просвечивает смешно алеющие уши Антона. Смотрит, как кружащаяся пыль оседает у него в волосах. Арсений смотрит?— и чувствует, как его сердце пропускает удар.—?Иди садись. Я сейчас.Арсений берет вазочку с печеньем, снимает чайник с плиты, кидает в чашки в мелкий цветочек несколько ароматно пахнущих травок и лепестков, заливает их кипятком.Антон ест с удовольствием, будто бы не ел тысячу лет. Проглатывая большущий кусок, он спрашивает:—?Вкусно. Ты печь умеешь?—?У нас кондитерская хорошая за углом.—?За углом?.. Но…Арсений знает, что Антон ничего этого не видит. Антон ведь всего лишь маленький и все еще очень живой человек. Что ты сделаешь, Арсений? Покажешь ему немножечко своей магии?— Здесь будет то, что я захочу тебе показать.—?Ты что, волшебник?Антон улыбается и возвращается к печенью. Он ему верит?— вот так просто готов поверить первому встречному, нашедшему его посреди поля. Арсений сейчас ему скажет, что в шляпе у фокусника на самом деле все же сидит кролик, а фокусник на самом деле волшебник, просто в двадцать шестом веке снова начали охоту на ведьм?— и Антон поверит. Арсений сейчас ему скажет, что небо голубое, а трава зеленое потому, что это любимые цвета самолетиков и светлячков?— и Антон тоже поверит. Арсений сейчас ему скажет, что Антон сейчас не жив и не мертв, что дом этот?— временное пристанище, пока в Зале Суда освободится место, и Великий Инквизитор и два Хранителя из противоположных Легионов будут готовы взвесить его судьбу и душу?— и Антон тоже поверит. Не станет расспрашивать, не станет бить посуду, получив еще одно ?так суждено?, а просто поверит. И успокоится.Да, Антон, я волшебник, но тебе не понравится мое волшебство.Может, так лучше?— просто верить?— Почему рожь?Арсений осекается. Или все-таки нужно что-то знать?— Мне понравились твои волосы.Арсению так надоело скрываться. Арсению так надоело скрывать. Арсений тоже хочет хоть во что-нибудь поверить. Проще всего поверить в то, что он видит напротив себя.Антон хрумкает печеньем и прихлебывает чай. Арсений прячет улыбку где-то у себя в районе плеча и чтобы Антон не заметил, говорит:— Ты не боишься меня?— А ты меня?Арсений усмехается.— А я должен?— А много было тех, кого ты пускал в свой дом?А с чего ты решил, что это мой дом? С чего ты взял, что я привел тебя к себе? С чего ты взял, что все здесь?— чай, печенье, спички на кухне и занавески на окне?— настоящие, а не плод воображения Арсения? С чего ты взял, что тебе можно все это спрашивать?— Не много.С чего, Арсений, ты взял, что тебе можно ответить?Арсений выходит на крыльцо, когда на дом опускаются сумерки. Темно-оранжевый закат на фоне потрескавшегося дома перетекает в малиновый, стекающий по его стенам. Небо раскрашено будто кровавым маревом?— ночью прольется кровь. Спиной он чувствует заинтересованный долгий взгляд.Не оборачивайся.Ночь опускается быстро, мягко, в траве стрекочут кузнечики. Звезды подмигивают и опускаются ему на плечи, целые россыпи звезд. Целые созвездия поперек спины. Арсений не верит, он знает?— Вселенная бесконечна, и в одной из них он стоит на крыльце деревянного дома, вдыхает запах падающих метеоров и спиной чувствует, как на голубой планете ему в спину смотрят зеленые звезды. В космосе таких нет?— остались лишь на Земле.Что бы ты загадал, Арсений, если бы знал, что это обязательно сбудется?Арсений стелет Антону постель, кладет тяжелое пуховое одеяло в ноги, садится на край кровати и смотрит, как Антон натягивает одеяло аж до самого носа. Светлая челка поблескивает в свете звезд.— Укройся. Здесь ночи холодные.— Куда ты уходишь?— Даже волшебникам иногда нужно отдыхать.Спать не хочется. Арсений прикрывает дверь, выходит за калитку?— перед ним дорога, обрамленная зелеными деревьями, в кронах которых теряется свет фонарей. Арсений встает под один из них и танцует?— тень то прыгает вокруг него, заходясь в неистовых движениях, то скользит плавностью линий. Арсений танцуют?— танцуют и звезды вокруг и внутри него. Арсений танцует?— и фонари мигают в такт. Арсений танцует?— и планета крутится под его ногами быстрее, приближая утро.Арсений бежит по дороге все быстрее и быстрее, еще немного?— и, кажется, взлетит. Добегает до речки и, сбросив одежду, ныряет с головой. Плывет быстро, в пять гребков достигая противоположного берега, разворачивается, ложится на воду и улыбается во весь рот. На небе ни облачка, Большая медведица ведет за руку Малую, Вероника расчесывает свои длинные шелковистые волосы, Арсения коронуют Северной Короной. И ему кажется, что коронуют его не в первый раз.Он выходит на берег и разводит костер, садится в траву и долго смотрит, как пляшут веселые лепестки огня. Хочется подставить ноги, чтобы языки пламени их лизнули, но он все же не решается. Он бросает в огонь веточки, смотрит на искры, поднимающиеся к небу от его дуновения на поленца, и впервые жалеет о том, что он один. Обуздавший четыре стихии, Мастер Черного легиона, Хранитель человеческий. Бывший человек.Арсений заглядывает в комнату, где Антон укутал одеялом руки, плечи и нос, оставив снаружи длинные тонкие ноги, уже покрывшиеся гусиной кожей, и останавливает свою руку, дернувшуюся поправить одеяло. Сам вырос таким длиннющим, сам и укрывается пусть теперь.В окне на кухне занимается розовый рассвет.Арсений с удивлением обнаруживает посреди ржаного поля сосну. Высокую—?А булочки ты сам пек? —?весело спрашивает плюхающийся на стул Антон. —?Они поэтому такие кривоватые?—?Хуеватые! —?Нет, вы посмотрите на этого хуебеса, это что ж такое-то, Арсений, значит, весь в тесте извозился, из-под ногтей эту вязкую субстанцию полчаса выковыривал, корицу даже из закромов каких-то неведомых достал, а ему кривоватые!Антон смеется. Точнее сказать?— хохочет. Громко, заливисто, захлебываясь собственной радостью. Антон смеется, и сахарница на столе позвякивает крышкой, ложка стучит о край чашки, конфеты шуршат фантиками?— ни дать, и взять?— принцесса из сказки про Красавицу и Чудовище.Красавца.Поднявшиеся уголки губ Арсения опускаются.И чудовище.Антон подходит к нему близко-близко, так, что Арсению приходится снова поднять голову, чтобы посмотреть ему в глаза. Арсений хочет отступить на шаг назад, хочет увеличить это пространство между ними, хочет вздохнуть?— и не может. Он вчера уже шагнул вперед.Антон проводит большим пальцем по его скуле, то ли стирая белый след от муки, то ли просто найдя повод коснуться. Едва касается пальцами волос, не спрашивая разрешения, будто зная, будто все стало можно и нужно.Сердце Арсения снова пропускает удар.Он где-то читал, что любовь?— это хотеть касаться. Когда-то давно. Когда ему еще было позволено любить. Когда он еще был человеком.Арсению больше не страшно, потому что глаза Антона цвета дома, которого у Арсения так давно не было. А может, не было никогда.—?Можно я тебе помогу?—?Чем ты мне можешь мне помочь?—?Чем угодно.В голосе Антона почти мольба. Чем ты можешь помочь мне, мальчик? Чем ты, чистая слепая душа, можешь помочь мне, Зрящему, закрывшему глаза и слепо следующему за твоей рукой? Чем ты, просвеченный солнцем, раскаленный добела таким простым и честным желанием коснуться, можешь помочь мне, давно умершему и, кажется, до тебя не жившему?Я убиваю людей, Антон. Бескровно, без оружия, без выстрелов, без свиста ножей. Я убиваю людей, когда они счастливы и когда еще немного?— и перейдут грань, я убиваю людей, когда их улыбки сияют ярче солнца, когда их плач слышен за тысячи миль. Я убиваю людей, Антон, не по своей воле, но убиваю, потому что все предопределено?— кому-то быть счастливым, кому-то?— убитым, и тем, кому достался я, быть счастливым не суждено.Я убиваю людей, Антон. Я убью и тебя, потому что ты здесь, ты видишь меня и ты слишком счастлив сейчас, мне не нужно читать твои мысли, все написано у тебя на лице. Ты слишком счастлив, а значит, я должен прийти за тобой.—?Пожалуйста,?— слышит Арсений. Мальчик, ты понимаешь, что ты у меня просишь?Антон не хочет понять. Антон хочет почувствовать.— Я убиваю людей,?— скорее думает, нежели говорит Арсений.— Нет,?— мысленно отвечает Антон. —?Люди убивают себя сами.— Я убил и тебя.— Нет,?— Антон берет Арсения за руку, и у него внутри обрывается последняя жила,?— ты просто меня забрал.Арсения выдают глаза.Он показывает ему, как гулять ночью по крышам и не срываться вниз. Он рассказывает, как смотреть сны и заставлять проснуться. Он водит его смотреть водопады и проходить через них. Он учит его разжигать огонь без помощи спичек, с которыми Арсению так и не удается совладать. Он учит его читать ниточки аур и различать их цвета: белые, золотые, красные, бронзовые, серые, черные. Они возвращаются домой всегда за полночь, расходятся по разным комнатам и Арсений однажды все же накрывает длинные замерзшие ноги, торчащие из-под одеяла.Антон не выпускает его руки из своей, Антон не спускает с него глаз, Антон не уходит и каждую ночь остается, и Арсений однажды чувствует, не понимает, но чувствует?— он не один. Он больше никогда не будет один.Арсений забывает о том, что если кто-то видит его?— значит, тому суждено умереть.А Арсений себя видит. Видит в отражениях начищенных чайников и ложек, видит в стекле серванта, видит в спокойной глади реки, видит себя в зеркалах. И только потом отворачивается.Он видит себя в Антоне день ото дня все яснее, все четче, все пристальнее всматривается ему в лицо, и уже не различает, где заканчивается один и начинается другой. Арсений все больше чувствует и все меньше знает. И чем пристальнее он вглядывается в Антона, тем больше ему хочется к нему прикоснуться, как иногда хочется потрогать свое отражение.Арсений когда-то читал, что любовь?— это хотеть касаться. Чем он заслужил это вспоминать каждую секунду рядом с Антоном?—?А чем я тебя заслужил?Это я тебя заслужил, Антон. И я так боюсь за это поплатиться.— Ты напомнил мне о том, каким я был человеком.— Ты был человеком?Я был Антон. Или я есть? Ведь я так хочу тебя касаться. Что бы ты выбрал, Арсений, если бы этот выбор у тебя был: чувствовать себя человеком или знать, что ты больше не он?В ту ночь Антон открывает дверь в комнату Арсения, залитую лунным светом, одновременно с тем, как Сережа открывает тяжелые двери в кабинет Инквизитора. Арсений сидит на полу, опершись сзади себя руками, и смотрит в окно; моргает?— и падает звезда; Инквизитор стоит у окна, смотрит на пролетающую мимо звезду и медленно поворачивается к Сереже.—?Проходи. Я знал, что ты придешь.—?Инквизитор,?— склоняет голову в поклоне Сережа.—?Я тебя слушаю.Сережа набирает в грудь воздуха.—?У меня есть донесение, Инквизитор.Инквизитор щелкает пальцами и вызывает к себе свиток и перо.—?На кого?—?На себя.Инквизитор заинтересованно смотрит на Хранителя.—?Великий Инквизитор, я хочу заявить о нарушении Вселенского Равновесия со стороны Сергея Матвиенко, Хранителя легиона Апостериори. Я, осознавая и понимая последствия своих действий, намеренно вмешался в ауру подопечной Мастера Зрящих Хранителей, Арсений Попова, Оксаны Фроловой. Результатом вмешательства стал разрыв нити ауры, связывающей ее с Арсением, что привело к летаргическому сну Хранителя, в котором он пребывает до сих пор. Как его ученик, пользуясь своим правом доноса на себя, я требую у Вас сатисфакции от его лица и справедливого наказания от своего.Вот и все.Инквизитор откладывает свиток и перо в сторону, обходит стол и прислоняется к нему.—?Присядь, Сережа.Сережа послушно садится в одно из кожаных кресел. Инквизитор садится в другое.—?Прежде всего, позволь поблагодарить тебя, что ты пришел ко мне сам, и нам не пришлось проходить столь неприятную процедуру вызова. Я хотел бы спросить тебя, откуда у тебя эти раны.Сережа разворачивает положенные на колени ладони. Бинты пропитались кровью.—?Я вмешался в целостность ауры Оксаны руками.—?То есть ты тронул ее не Силой?—?Не Силой.Какое это имеет значение?—?Что ж, это немного облегчает нашу задачу. Вмешайся ты не руками, ты бы смешал свою Силу и Арсения, и мне пришлось бы забрать ее у тебя в количестве, равном смешанному. Как ты можешь догадаться, кризис знания, который бы последовал за этим, ты бы не пережил.Сережа не догадывается. Сережа знает.—?Однако при таких обстоятельствах, я полагаю, мы можем уладить возникшее недоразумение несколько по-другому. Ты вернешься к Оксане и просто свяжешь две концы нити ее ауры между собой. Руками.Сережа не верит своим ушам. Просто связать?—?Простите, Инквизитор, вероятно, я не расслышал… просто связать? Просто вернуть все, как было?—?Ты правильно меня услышал. Отправлять тебя за стену Москвы, к людям без аур, заставлять тебя обменяться Силой с Арсением было бы глупо и недальновидно. Таким образом я бы допустил неразумную потерю твоих жизненных сил. А любой из Хранителей мне слишком ценен и важен. Даже если легион Апостериори думает по-другому,?— подмигивает он.Сереже становится стыдно. У него складывается ощущение, что палач, перед которым Сережа положил голову на плаху, топором разрубает свежий, ароматно пахнущий кусок мяса и протягивает изголодавшемуся ему.Замерев на пороге кабинета, Сережа позволяет себе обернуться.—?Скажите, Учитель, что будет с Оксаной? Когда я свяжу нить?—?А почему это для тебя так важно? —?улыбается Инквизитор, и Сереже становится не по себе от его улыбки.—?Не то что бы важно, просто… хочется понять, насколько прочно они будут связаны с Арсением после этого.—?Ну раз ты об Арсении беспокоишься, а не о ней самой,?— Инквизитор на одно бесконечное мгновение замирает взглядом на лице Хранителя,?— что ж, связь ее будет восстановлена полностью. Даже чуть больше, чем полностью, если ты постараешься. Все будет возвращено к изначальному состоянию. Конечно, это значит, что она вновь вернется к пути своего предназначения, от которого отклонилась после разрыва.—?То есть… она вернется домой?—?Да, она вернется домой.—?Но ведь… она его любит…—?А ты уверен, что ее любовь стоит того, чтобы несколько других людей пожертвовали своими предназначениями ради нее? Ты уверен, что ее парень, мама, комендант, не заставший ее на улице после наступления темноты, не заслуживают Покоя? Ты уверен, что она заслуживает любви больше, чем Успокоения? Ты уверен, что если бы у нее был выбор, она бы выбрала любить?—?Уверен,?— выдыхает Сережа прежде, чем успевает себя удержать.—?Тогда я вынужден спросить тебя: ты помнишь о главном правиле Хранителя?Сережа помнит.—?Не привязываться. Не оценивать. Не судить.—?Верно. Так почему же ты оцениваешь и судишь? Не потому ли, что привязался?—?Нет! —?восклицает Сережа. —?Нет! Простите меня, Инквизитор. Я все понял. Я все сделаю.Он разворачивается, чтобы уйти, кладет ладонь на ручку двери, когда в спину ему вонзается голос Инквизитора:—?Будь осторожен, Сережа. Круги на воде от брошенных за спину камней могут зацепить и того, кто бросает. Лучше кидать с берега.Сережа выдыхает уже только за дверью.Карфаген должен быть уничтожен. Вот только из памяти его не стереть.Шаг?— и он оказывается у их постели. Оксана, обласканная светом луны, спит спокойно впервые за долгое время. Сережа убирает прядь волос с ее лица, проводя пальцем по щеке.У кого из них нет выбора? У кого из них этот выбор был?Он тянется руками к ее ауре и находит концы разорванной нити. Вот она, сияет золотым светом ярче других, и дыры, кажется, стараются отползти подальше, в самый темный угол.Он тянет один конец к другому, и Оксане снится сон про маму.Луна поблескивает холодным серебром.Арсений слышит тихие шаги за спиной.— Меня звали Арсений. Имя. Последнее, что мне осталось,?— Арсений медлит. —?Оставалось. Пока не появился ты.С последним словом к нему приходит осознание?— он снова живой. Здесь и сейчас, рядом с Антоном. Из-за Антона. Снова чувствует, снова видит, даже закрыв глаза, потому что позволяет себе прикоснуться в ответ.И Арсенийоглядывается.—?Я так давно ждал тебя.И видит, как в глазах Антона отражается серебряный свет луны.Следующей ночью Антон снова приходит к нему в комнату, и Арсений обнимает его сам. Ему хочется раствориться, хочется стать с ним единым целым, он так много чувствует, лавины ощущений накрывают его с головой, заливаясь в рот, в нос и в уши, оглушая, ослепляя, перекрывая воздух, и Арсений не умеет плавать, он может только тонуть?— и он тонет. Он и рад утонуть. Он берет лицо Антона в ладони, потому что давно привык смотреть на него, а не в зеркала?— и видит только белесую поволоку, стелющуюся горьким туманом по верхушкам деревьев зеленого леса.Он давно себя в нем потерял. И ничего не нашел взамен.В зеркале у стены Арсений видит свое лицо и затылок Антона.—?Я так к тебе привык,?— тихо завывает Антон.Сердце Арсения перестает стучать.Сережа перестает дышать, когда завязывает последний узел и видит, как просыпается Оксана. Она недоуменно оглядывается по сторонам, будто бы не понимая, где находится, видит руку, перекинутую через ее тело, и брезгливо снимает с себя. Наскоро одевается, видит занимающийся за окном рассвет и вызывает по внутреннему чипу такси?— чип ведь привязан к маминому аккаунту, значит, проблем с тем, что она несовершеннолетняя, не будет.Сбивая ноги, она выбегает из подъезда, а Арсений стоит у кромки ржаного поля, и мелкие камни режут ему ступни. Вместо колосьев?— выжженная земля. Вместо падающих звезд?— опускающиеся на плечи искры огня. Вместо поля?— разверзшаяся под ногами пропасть.Что бы ты загадал, Арсений, если бы знал, что это обязательно сбудется? Видеть, чтобы больше не чувствовать? Знать, чтобы больше не жить?Оксана стучится в дверь и застает на пороге изможденную маму. Она знает, что ближайшие несколько месяцев ей будет не просто. Сережа знает, что ей будет непросто всю жизнь. Она знает, что сделала все правильно. Сережа не знает уже ничего. Но ему кажется правильным дать ей шанс выбирать?— и Сережа стреляет из арбалета в мысли Андрея, заставляя его вспомнить девочку, так старательно пытающуюся ухватиться за ветку дерева, которая ей не по росту.С глухим звуком колени Арсения сталкиваются с землей?— он бы больше не смог идти. Грудь разрывает от боли, и Арсений раздирает ногтями кожу в кровь.—?Что, явилась, наконец? Очнулась от своей гормональной комы? —?спрашивает мама. —?Марш в свою комнату!Почему в моей комнате лежит мальчик с ногами, торчащими из-под одеяла, мама? Арсений слышит за спиной голос Антона. Ему не нужно оборачиваться, чтобы увидеть, хотя, скорее, почувствовать?— глаза Антона слепы. Вместо зеленых звезд?— сплошная туманность.За что я это все заслужил, мама?Я просто устал быть один.—?Собирайся. Тебя там вытащили из комы.Когда Арсений открывает глаза, лежа в своей квартире, ему кажется, что кто-то задернул тяжелые шторы, потому что он не видит даже очертаний стоящих в комнате предметов. Наощупь он идет к зеркалу, трогает раму, щелчком пальцев пытается включить свет, но так и остается в темноте.Он отчаянно молотить кулаками по зеркалу и слышит звон стекла, падающего на пол.Капли крови катятся от груди к животу. Он смотрит внутрь себя и находит узел на нити, связывающей его с Оксаной. Узел пульсирует Силой, возвращая ему энергию и ясность ума.Арсений зовет Сережу. И только в следующее мгновение понимает, что Сережа где-то очень далеко. Не здесь, не рядом с ним, не в этой комнате.Он один. И разбитое зеркало.?Серег???Арсений!..,?— от потока облегчения, прорвавшегося фонтаном из того места, где только что была огромная глыба, Сережа еле удерживается на ногах. —?Живой…?У него все получилось.?В какой-то степени. Где ты? Что произошло???Я с Оксаной. Я скоро приду, не ходи без меня никуда. Как ты? Как ты себя чувствуешь???Чувствую, Серег. Чувствовал?.?Ну как? Как? Слабость? Сонливость???Ты не понял. Я чувствовал?.Сережа опускается на скамейку. Оксана говорит с какой-то темноволосой девочкой, которая представляется Савиной. Какое странное имя… Оксана щебечет весело, беззаботно, будто бы и не порвала только что с тем, которому еще вчера говорила о любви. Будто бы и не выросла на том месте, где раньше был Он, очередная отвратительная дыра. Будто бы она ничего не чувствует, хотя, может, это и к лучшему. Но если бы все-таки был выбор, Оксана? Если бы у всех нас он был? Почему нам не дают ошибиться?У светловолосой женщины за спиной Савины подкашиваются ноги, и она падает на землю. ?Мама!?,?— кричит Савина, и девочки срываются с места, а Оксану накрывает чувство вины с головой. Мама… мама…Что бы ты выбрала, Оксана, если б смогла выбирать?Зрящий чувствует лишь однажды.?Я чувствовал свою смерть?.***—?Как это произошло, Дим? —?Антон пытается подняться на локтях, но, обессилев, вновь падает на подушки.—?Ты пытался удержать Оксану от необдуманного шага?— от того, чтобы сбежать из дома. В какой-то момент эмоции тебя немного захлестнули, и ты решил удержать ее… э-э-м, так скажем, в прямом смысле этого слова. В общем, ты схватил ее руками, и попал в одну из дыр в ее ауре. Ее нити пытались вытолкнуть тебя, ты запаниковал и порвал одну из нитей. В общих чертах вот так.—?Напомни мне снова пройти курс ?почему я идиот?.—?Ты не виноват, Антош. У тебя просто опыта маловато. Силы много, а опыта, чтобы ее обуздать, не хватает.—?Сила есть?— ума не надо.—?Ну перестань.—?Ты слишком добр ко мне, Дим.—?Просто я твой Мастер. А Мастеру надлежит, в том числе, заботиться об эмоциональном состоянии ученика,?— улыбается Дима, стараясь не смотреть в глаза Антона. Они больше не плачут, но все еще поблескивают изумрудами. —?Расскажи, что ты видел.Дима все больше хмурится с каждой минутой рассказа Антона. Когда Антон рассказывает о цвете глаз мужчины, Дима все понимает окончательно:—?Ты видел радужку его глаза?—?Да, а что?Решишься ли ты ответить, Белый Мастер, Хранитель легиона Априори?—?Просто решил уточнить. Продолжай.Что ты чувствуешь, Белый Мастер, когда понимаешь, что вас в комнате отныне всегда будет трое: ты, твой ученик и следующая за ним Смерть?—?Что все это значит, Дим? Что теперь будет?—?Давай мы поговорим об этом завтра. Сегодня ты слишком устал. Паша сделала все, что мог, но на восстановление уйдет некоторое время. И в этот период тебе хорошо бы поберечь свои силы. И Силу.—?А как я вернулся?Дима молчит.—?Дим?—?М-м-м… ты должен понять, Антон, что ты, в любом случае, ни в чем не виноват. Сама ситуация, в которую мы попали?— это, скорее, моя ответственность. Я не предполагал, что Оксана?— настолько необычный человек, я не знал, что делать с настолько живой и плотоядной аурой. Я оставил тебя с ней наедине, чтобы разобраться, что с этим сделать, и не учел твоего упорства и твоей м-м-м… отваги. Которая иногда граничит со здравым смыслом.—?Слабоумие и отвага.—?Не слабоумие, Антон. Ты просто слишком молод.—?К чему ты клонишь?—?В общем, я считаю, что в случившемся целиком и полностью виноват я. Я не должен был тебя оставлять. А раз виноват я, я и должен был придумать, что делать. Я и придумал. Я заменил отсутствующую часть порванной нити другой нитью.—?Чьей?Дима молчит.—?Дим, я безмерно уважаю твое мнение, но, если честно, я не понимаю, почему ты до сих пор относишься ко мне, как к маленькому. Я?— Хранитель, прежде всего, а уже потом неопытный и молодой парень. Я?— Хранитель, и я должен нести ответственность за свои действия, тем более, если такие действия несут какой-то вред. И не важно, кому я врежу?— себе, своей подопечной или кому-то еще. Я не могу позволить тебе все взять на себя.—?Я у тебя разрешения, кажется, не спрашивал.—?Правильно, потому что я бы его и не дал. В том, что случилось, целиком и полностью виноват я. Неизвестно еще, как мои действия отразились на судьбе матери девочки. И если она сбилась с пути, говорить с ее Хранителем буду я. Потому что это моя вина. И я понесу соответствующее наказание.—?Да что ты заладил! Я виноват, я понесу! Антон…—?Послушай,?— Антон поднимается на ноги, не обращая внимания на протестующие возгласы Димы, и, следуя непреодолимому влечению, подходит к зеркалу, стоящему у стены,?— я ценю твою помощь, я ценю твою заботу и я ценю тебя, Дим. Просто… я понимаю, как тебе тяжело, я все понимаю, но ты тоже пойми?— я давно не ребенок. Мне нужен друг, наставник, учитель, ориентир, но не отец, Дим. Не отец. Ты по-прежнему потрясающий папа для своих детей, но не взваливай на свои плечи еще одного довольно тяжелого во всех смыслах… Дима? Что с тобой?Дима отворачивается и делает вид, что протирает очки.—?Прости, Антон. Ты мне очень дорог, слишком дорог, наверно. Иногда я забываю, насколько ты вырос.Антон хочет подойти к нему и обнять, но не может отойти от зеркала, будто магнитом притягивающего к себе.—?И мне очень не хватает моей семьи… мне очень не хватает Ее…Они одновременно бросают взгляд на Сферу, в которой Катя, будто в замедленной съемке, падает на землю. Медленно, плавно и оттого так жутко.—?Чья это была нить? —?тихо спрашивает Антон, чувствуя, что именно он услышит в ответ.—?Катина. Моя с ней.—?Но она ведь…—?У нее рак. Четвертая стадия. Она в любом случае умрет. Я не смогу ее спасти. Зато я могу спасти тебя. Хотя бы сейчас.Последнее Антон уже не слышит. Чувство вины бьет его по ногам, и Антон, пытаясь сохранить равновесие, опирается ладонью о зеркало. Ладонь пронзает острая боль, будто Антон с размаху напарывается на острые осколки. Он пытается посмотреть на свою руку, но взгляд его замирает чуть левее, там, где вместо него само отражается худая фигура с черными волосами и больными, усталыми, заволоченными туманом глазами, сквозь который голубыми всполохами пробиваются цветы незабудок.Арсений чувствует теплую широкую ладонь, смыкающую пальцы вокруг его собственной. Он хочет выдернуть руку, опереться на плечо рядом стоящего Сережи, но не может?— зеркало держит крепко, и кровь стекает по стеклу.Арсений чувствует, как в отражении, чуть выше того места, где должно быть его лицо, лоснятся волосы цвета ржи и зеленым сияют звезды.Это абсурд, вранье?— череп, скелет, коса:—?Смерть придет. У нее…—?…будут твои глаза.