ЧАСТЬ ПЕРВАЯ: I (1/1)

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ?В Соединённых Штатах или в каком-либо месте, подчиненном их юрисдикции, рабство или подневольное услужение может существовать исключительно в тех случаях, когда это является наказанием за преступление, за которое лицо было надлежащим образом осуждено?.— Конституция США, 13 поправкаДед мой был отставной солдат Конфедерации, тип мужчины горячего и смелого, одарённого замечательной физической силой. Пожалуй, Гражданская война явилась одним из самых отрадных воспоминаний его молодости: еще будучи мальчишкой мне довелось наслушаться поражающих воображение военных историй. В особенности он любил припоминать второе сражение при Булл-Ран, описывая позорное отступление солдат Союза. С замиранием сердца я внимал нескончаемым байкам прямиком с поля битвы, надеясь однажды повторить подвиг деда. Отличался он также страстною верой в так называемые ?южные идеалы?, а потому по окончании войны пожелал устроить рабовладельческую карьеру. Ветеранское жалованье свое он вложил в земельный надел, где позднее была организована овощная плантация. Конечно, можно представить себе, каким воспитателем и отцом мог быть такой человек: мой отец, Генри Лоуренс, выдался полной его копией.Моей матерью стала легкомысленная дама из столицы, на которой отец женился в самой первой и еще безрассудной своей молодости. A потому, когда через тридцать пять лет после окончания войны, в 1900 году родился я, Джон Лоуренс, cэр Генри решил принять на себя воспитание и всё умственное развитие своего первого сына, в качестве высшего педагога и наставника. Каждый день с девяти утра до полудни я занимался изучением точных наук, родного языка и теологии. Растя во мне истинного джентльмена, отец не гнушался пускать в ход ремень и розгу. С младых ногтей я был приучен гордиться победой Конфедерации и чтить подвиг солдат юга. Отец нередко обсуждал со мною всю значимость тринадцатой поправки. ?Пускай мы, белая раса, не занимаем больше главенствующей позиции,?— говорил он. — Самая что ни на есть суть наших убеждений осталась неизменна. Белые над цветными, белые над белыми, какая разница? Помни, Джек: мы, Лоуренсы, всегда будем на вершине этой пирамиды?.Тогда я и подумать не мог, сколь абсурдными в будущем покажутся мне эти слова.***Резиденция Александра Гамильтона стояла где-то на съезде в Нью-Йоркский пригород, в часе езды от Пенсильванского вокзала. Затиснутый между раскидистыми елями, окружавшими его сплошной зеленой стеной, дом производил впечатление солидное, но чужеродное. Такси остановилось на подъездной аллее, прямо напротив огромных железных ворот. Гамильтон отблагодарил водителя, вылез из автомобиля, обошёл его кругом и услужливо притворил передо мною дверь. Руки мои оставались связанными.?Владелец? не понравился мне с первого взгляда. Пускай я знал его всего один день, неприятное впечатление он производил надменным и, в то же время, отстраненным своим видом. Заметив моё безразличие, он перестал примерять улыбки и провёл всю поездку за чтением газет. По наружности своей, Гамильтон был человек холодный и важный, немногословный, выпускающий слова веские, тщательно подобранные. Мне такие никогда не нравились. Ко всему прочему, особенное раздражение во мне вызывала его физиономия?— худо выбритая и вечно усталая.Новенькая кладка двухэтажного коттеджа просвечивала сквозь редкую завесу плюща. Дом был окружен прекрасным садом с широкими изумрудными газонами. По периметру высокого забора росли кусты падуба и ржавой розы; так и пахнуло на меня запахом свежескошенной травы и цветения. К парадному входу вела узкая тропинка, усыпанная гравием. Хозяин дома развязал мои запястья и опустил руку мне на плечо.—?Добро пожаловать домой,?— объявил он с каким-то торжественным выражением.Я дёрнул плечом и сделал шаг вперёд.—?Не трогайте меня,?— предупредил я. —?Не мой это дом и никогда им не будет.Гамильтон поджал губы, но промолчал. Мы проследовали к крыльцу и вошли в дом. Прихожая представляла собою длинный, узкий коридор. Темная гостиная была холодно и сурово меблирована старинною мебелью. Не так давно наступил четвертый час, и если бы не спущенные шторы на окнах, в помещении было бы светло. Я собирался спросить, отчего бы нам не включить свет или не раздвинуть шторы, но не стал. Лестница на второй этаж, как во всех давно построенных домах, была мраморная, темная и узкая. С потолка свисал огромный позолоченный канделябр. ?Дорого, но безвкусно??— заключил я. Гамильтон указал на длинный вельветиновый диван и попросил меня сесть. Сам он опустился в кресло напротив.—?Твоё немногословие поражает,?— протянул после некоторого молчания он. —?Будь же спокоен, я тоже не слишком разговорчив.Я кивнул, уставившись в темное пространство за его спиной.—?Однако я ожидал, что сумею узнать о тебе хоть что-нибудь… Помимо того, о чём кричали газетные заголовки.—?Это… это, я думаю, для вас безразлично.—?Верно,?— Гамильтон закинул ногу на ногу. —?И всё же, единственно из простой вежливости я вынужден тратить на тебя свое драгоценное время. В этом доме уважение ценится очень высоко. А потому мне хотелось бы, чтобы ты скорее был вежлив, чем откровенен.Какой-то особенный витиеватый тон речи выдавал в нём политика. Я поморщился.—?Теперь,?— продолжал он,?— Будь так любезен, назови своё имя.Я промолчал. После минутного почти выжидания, Гамильтон пожал плечами и странно улыбнулся.—?Ладно, молчи, дело твоё. Похоже, мне ничего не остается, кроме как выдумать тебе кличку…Я не удержался:—?Глупость какая-то. Моё имя по документам вам должно быть известно… И газеты…—?Так и есть. Но я ожидаю от тебя простой человеческой вежливости.—?Джон,?— проговорил я с досадой. — Меня зовут Джон.Гамильтон улыбнулся и поднялся с кресла. На краткий миг лицо его приняло самое довольное выражение.—?Приятно познакомиться, Джон. Что ж, сегодня у меня нет к тебе поручений. Прогуляйся лучше по дому, отдохни. Я позову горничную. Пускай расскажет, что здесь к чему.Я кивнул и встал с дивана.—?Отлично. Увидимся позже.Гамильтон подошёл к лестнице, поднялся по ступенькам и скрылся в темноте второго этажа. Я остался стоять посреди гостиной, в замешательстве оглядываясь по сторонам. Походив из стороны в сторону и не заметив ничего примечательного, я решил подняться на второй этаж.На втором этаже я обнаружил множество спален, по-видимому, гостевых. Любопытным показалось мне одно обстоятельство: повсюду здесь пахло пылью, как будто в комнатах уже очень давно не мыли полы. Или, может, мне это просто почудилось. На втором этаже, как и на первом, царил гулкий полумрак.Все комнаты пустовали. Я ожидал повстречать хоть кого нибудь из местной прислуги, однако так никого и не нашёл. В моём родном доме рабов всегда было больше, чем домочадцев. Порою в особняке невозможно было и шагу ступить, не наткнувшись на горничную, уборщика, кухарку или дворецкого.Я спустился по лестнице. К тому моменту меня уже сильно клонило в сон, то ли от физической, то ли от внутренней усталости. Мне хотелось помыться и прилечь где-нибудь. Чувство жгучей обиды, начинавшее давить и мутить моё сердце еще в то время, как я стоял на аукционном подиуме в Южной Каролине, достигло теперь небывалого размера. Я подошёл к ближайшему окну и раздвинул шторы: очень уж я изголодался по дневному свету. Из окна открывался вид на кусочек внутреннего двора: пестрый цветник и декоративную ограду. Странное желание повлекло вдруг меня: я покинул гостиную, миновал узкий холл, притворил входную дверь и вышел на улицу. Затем я обошел дом кругом и оказался в саду. То был восхитительно красочный мир: коварного вида цветы прекрасно гармонировали с кустами красных и розовых махровых роз. Душистые клумбы цветов были обсажены грядами, идущими кругом всего сада. Я так утомился от целого года мрачного ожидания и тоски, что хотя бы одну минуту хотелось мне провести в этом другом мире. Однако, внимание моё привлекли отнюдь не удивительные соцветия:В глубине цветника, среди кустов ярко розовых пионов, стояла девушка. У неё было чрезвычайно молоденькое личико, лет шестнадцати, даже, может быть, только пятнадцати. Темнокожая, худенькая, малого роста, в черном платье, белом фартуке и чепце. Заметив меня, она улыбнулась.—?Ах, благого дня! —?произнесла она.?Давно не слыхал такого приветствия?.В глазах её светилось необыкновенное радушие и как будто даже интерес. Не знаю, почему, но эта девушка сразу вызвала во мне чувство необъяснимой сострадательной симпатии.—?Благого дня,?— я кивнул.—?Вы, должно быть, Джон,?— незнакомка сделала шаг вперёд,?— Его превосходительство, мистер Гамильтон, велел отыскать вас… Ей-Богу, простите, что не пришла. Засиделась в саду…—?Что вы, не беспокойтесь. Раз на то пошло, благодаря вам я имел удовольствие… Побыть наедине с собой.—?Чудесно… Ну, пойдёмте.Она помолчала, а затем, словно бы спохватившись, поспешно добавила:—?Меня зовут Салли. Я горничная мистера Гамильтона.Я склонил голову.—?Рад знакомству, мисс… Погодите, когда это Гамильтон успел распорядиться? Помнится мне, он сразу ушёл на второй этаж…Салли хихикнула.—?Мистер Гамильтон позвал меня сверху. Из окна.Мы покинули сад и зашагали по тропинке.—?Значит, вы успели исследовать дом? —?поинтересовалась она.—?Да, мельком,?— я кивнул. —?Удивительно, но я не повстречал никого из прислуги… Неужто все легли спать?—?Помилуйте,?— отвечала Салли. —?У нас всей прислуги кухарка да я…Я нахмурился.—?На целый дом?—?На целый дом. Мистер Гамильтон предпочитает тишину и покой. Я, говорит, оборачиваюсь врагом людей, чуть-чуть лишь мне лишнее слово скажут. Порою у него случаются жуткие мигрени… Так что не расспрашивайте его очень об чем-нибудь, особенно если увидите, что он морщится.Я хмыкнул. ?Может, из-за этих самых мигреней в доме такая темнота… Хоть глаз выколи?.—?А вообще, все мужчины заняты на улице.—?На улице? Чем? —?насторожился я.Салли пожала плечами.—?Огородом. У нас есть огород.Она завела меня в дом.—?Сперва раздобудем вам чистой одежды… —?задумчиво протянула она. —?А потом…—?Я бы с радостью прилёг где-нибудь,?— признался я.—?Ну разумеется,?— спохватилась Салли,?— Вы наверняка устали с дороги… Забыла, совсем забыла! Не беспокойтесь, после этого я отведу вас в вашу комнату.—?Благодарю.Мы поднялись по лестнице, прошли по тёмному коридору и свернули в гардеробную. Комната буквально состояла из сундуков, шкафов и высоких вешалок. Я приметил одну из таких вешалок, самую длинную, на которой висело с дюжину одинаковых платьев (подобных тому, которое было надето на моей спутнице).Салли подошла к одному из сундуков и принялась рыться в нём. Затем она протянула мне одежду. Выбор меня порядком удивил: в руках Салли держала накрахмаленный фрак, жилет, белую рубашку и чёрные брюки. Одеяние напоминало наряд лакея, или даже какого-нибудь секретаря, и совершенно не походило на форму для уличных работ.—?Неужели в этом мне положено полоть огород? Нельзя ли тут одежду, например, особую завести, сорочки там, что ли, какие… —?спросил я в недоумении.—?Почему же вы так наверно убеждены, что будете работать в огороде? —?удивилась Салли.—?Но вы говорили, что все мужчины заняты на улице…—?Ах, нет же. Точнее, да, но в вашем случае… Мистер Гамильтон давно присматривал себе дворецкого…На мгновение мною овладело сильное, едва выносимое облегчение: мне совершенно не хотелось ковыряться в земле или рубить поленья. Однако, я сразу вспомнил о своём незавидном положении, которое, в сущности, никак не поменялось, и готов был руки себе искусать от внезапно нахлынувшей досады.—?Стало быть, он хочет сделать из меня дворецкого?—?Полагаю, да.Передав мне одежду, Салли распахнула передо мною два огромных шкафа, в которых висели бесчисленные костюмы, халаты и галстуки.—?Раз уж мы здесь,?— начала Салли,?— И раз уж вам полагается стать дворецким, стоит разобраться с одеждой Его превосходительства…Громкий титул, с которым Салли упоминала хозяина дома, звучал до того нелепо, что я поморщился.?Аж уши вянут. Маркиз он, что ли, какой…??— подумал я с раздражением.Как оказалось, Гамильтон сам выдумал этот титул, в противовес всем нелепым слухам о своем прошлом. Об этом, впрочем, я узнал гораздо, гораздо позже.—?Здесь всё необходимое,?— продолжала горничная,?— На чердаке есть шкафы для вещей, которые мистер Гамильтон носит не так часто. Одежда для путешествий и так далее…—?А запонки? Их выбирает он или я?—?Предлагайте все, если он не попросит какие-то особые. Эти для вечеринок, эти для встреч, а эти для выезда в город…—?Я запомню.—?Да уж, придётся.Салли продолжила говорить, но я больше не вслушивался.—?Вы рабыня. Не наемная работница,?— сказал вдруг я. Горничная прервала свой рассказ, обернулась и посмотрела на меня в упор пронзительным, недоуменным взглядом.—?Забавная работа, не так ли? —?продолжал я.—?Об чём вы?—?Вы живёте во всем этом, вы окружены роскошью, но ничто из этого не принадлежит вам. Вам вообще ничего не принадлежит,?— пояснил я.—?Не понимаю, мистер Лоуренс,?— пробормотала Салли. — Рабыня, и что с того?—?Вас это не тревожит? Такая несправедливость?Салли нахмурилась и вдруг произнесла:—?Слуги, со всяким страхом повинуйтесь господам, не только добрым и кротким, но и суровым. Ибо то угодно Богу, если кто, помышляя о Боге, переносит скорби…—?Страдая несправедливо,?— закончил за неё я. —?Значит, не тревожит?—?Ни капли не тревожит,?— твёрдо отвечала девочка. —?Вы веруете?—?Верую.—?Буквально веруете?—?Буквально. Впрочем, я не всегда согласен с Его словом. Вот как сейчас.Салли переменилась в лице. Глаза её теперь смотрели холодно, но спокойно.—?Ладно. Помнится, вы хотели прилечь?—?Да, пожалуй,?— подтвердил я, стремясь поскорее уйти от странного разговора.?И к чему это я начал…??— думал я, пока мы спускались по лестнице.?— ?Язык мой?— враг мой. Ещё какой враг!?Небольшая комната, с темными обоями и кисейными занавесками на окнах, была залита ярким светом. Пожалуй, это было единственное помещение, в которое проникали солнечные лучи. Мебель состояла из простой кровати, тумбочки, шкафа и старого кресла без ручки.—?Ваша комната,?— сообщила Салли,?— Уборная прямо напротив двери. Не хотели бы вы помыться?—?А, нет, я… Может, завтра утром. Спасибо.Салли медленно кивнула. Кажется, наша беседа произвела на нее некоторое неясное впечатление. На минуту воцарилось молчание.—?Мне не хотелось показаться странным,?— серьезно произнес я. —?Не держите на меня обиды. Уверяю, моя вера ничем не отличается от вашей, и я вас… Ни за что не порицаю…Девочка улыбнулась и махнула рукой.—?Ну конечно. Отдыхайте, мистер Лоуренс. Увидимся завтра.С этими словами она покинула комнату и затворила за собою дверь. Я присел на жесткий матрац и тяжело вздохнул. Ни с того ни с сего, давно уже знакомое чувство волной хлынуло в мою душу. Я протер слезящиеся глаза, разделся, забрался под одеяло и вскоре забылся глубоким, но тревожным сном.?Добро пожаловать домой…?***—?Вставайте! Чего спите?Я тотчас распахнул глаза, сел в постели и принялся вертеть головой. ?Уж не приснилось ли?? За окном было светло, однако солнечные лучи в комнату не проникали. ?Стало быть, утро…?—?Поднимайтесь!Мой взгляд устремился в сторону двери. В проеме стояла женщина лет сорока, чёрная, в сером платке и фартуке. Темные глаза её метали искры.—?Вам уже как два часа на ногах быть положено! —?накинулась она на меня, как ястреб.?— Что ж это, Салли не сообщила?—?Не сообщила… —?растерянно пробурчал я. Спросонья мне едва удалось вспомнить, кто такая эта злосчастная Салли.—?Пакость какая. Вставайте и ступайте на кухню. Народу прорва, так еще и на вас теперь готовить…Она ушла. Я потёр виски. Сон меня совершенно не подкрепил: пробудился я в состоянии духа разбитом и подавленном еще больше, чем вчера. Появление служанки возбудило во мне желчь и небывалое раздражение. Я мечтал укрыться одеялом и спрятаться, точно черепаха в свою скорлупу.Я встал, надел рубашку, брюки и скрипучий фрак. За год, проведённый в тюрьме, мне пришлось отвыкнуть от официальной одежды. Я прошел в уборную и собирался было умыть лицо, но невольно засмотрелся на собственное отражение в зеркале. Я узрел человека, как две капли воды похожего на меня?— моего Doppelg?nger. Из зеркала пристально глядело моё собственное мертвенно-бледное лицо. Однако, тело, облаченное в строгий фрак, с повязанным вокруг шеи галстуком-бабочкой, мне не принадлежало. У меня потемнело в глазах.Я мотнул головой, выкрутил кран и плеснул себе в лицо ледяной водой. Премерзкая иллюзия мигом улетучилась, оставив за собою привычное ощущение горечи и тоски.?Что ж это? Сон ли это всё со мной продолжается??Отойдя от нервной дрожи, я отправился на кухню. За кухонным столом сидела Салли. Исходящий из окна солнечный свет тусклым золотом переливался в волосах её. Завидев меня, горничная улыбнулась.—?Доброе утро, мистер Лоуренс…—?Доброе.Она смерила меня обеспокоенным взором.—?Да что же это вы такой бледный? Вот и руки дрожат!—?Да так. Не выспался,?— пробормотал я.—?Вот, мы вам кофею наварили… Пейте на здоровье…Не успел я поблагодарить её, как тяжёлая поступь сотрясла кухонные половицы. Та самая женщина вошла в комнату с таким видом, словно дюжина поваров ожидала ее распоряжений. ?Кухарка, наверное?,?— сообразил я.—?Расселись,?— пробурчала она,?— Дел по горло…—?Каких таких дел, мисс Батроу? —?протянула Салли.—?А таких,?— женщина подошла к плите и приподняла крышку одной из кастрюль. —?Сама кормить мужиков буду, никому не поклонюсь! А ты, Хеммингс, сиди да глазки строй…Салли страшно сконфузилась.—?Ничего я не строю!Кухарка заглянула в стоявшую на плите турку.—?Кофей кому наварили? Мистер Гамильтон просил кофе наверх снести…—?Это мистеру Лоуренсу.Кухарка оглянулась и только тут заметила меня.—?Мистер Лоуренс переживет,?— спокойно и не мигнув глазом произнесла она.—?Как же…—?К твоему сведению, Хеммингс,?— мисс Батроу вынула из кухонного шкафа кружку. —?Если б не ты, Мистер Лоуренс давно бы уж получил указания и приступил к своим обязанностям.—?Право вам, мисс Батроу! Он и суток здесь не провёл… Какие могут быть указания?—?Даже если так, пускай хоть посуду вымоет…Припоминаю, с каким жадным интересом я следил за их перепалкой. Мне было непонятно, например, как эти люди, совершенно не имея жизни, оставались людьми и находили душевные силы, чтобы браниться между собою. Ругань двух служанок даже как-то ободрила меня. Впрочем, одушевление моё столь же быстро и погасло:—?Прошу меня простить.Все присутствующие тотчас обернулись к дверям, в которых стоял хозяин дома. Вид у Гамильтона был какой-то помятый: под глазами его темнели мешки, а на челюсти начала выступать сизая щетина. Однако одет он был изысканно, в широком пиджаке, светлых летних брюках, и вообще всё было на нем с иголочки.—?Кажется, я просил отнести мне кофе,?— сказал Гамильтон с видом сильного утомления. Говорил он резким, хрипловатым alto, очень подходящим к тому впечатлению, которое он производил.—?Ваше превосходительство, извините, ради Бога…—?Ничего.Гамильтон подошел к кухарке, забрал у неё кружку, налил себе кофе и принялся жадно пить. Я осторожно покосился в него глазами: одетый как бы для выхода, он, казалось, никуда не собирался. Отхлебнув в один глоток остатки кофе, Гамильтон протер губы, посмотрел на меня и вяло улыбнулся.—?Доброго утра, Джон.Настроение моё, поднявшееся было за счёт разговора двух служанок, сделалось даже сквернее. В ответ я лишь кивнул и угрюмо уставился в сторону. Не садясь и остановившись неподвижно, некоторое время Гамильтон смотрел мне в лицо.—?Ты поел? —?спросил, наконец, он.—?Простите, мистер Гамильтон, мы готовили обед для уличных рабов. Никто ещё не завтракал,?— встряла мисс Батроу. — К тому же, мистер Лоуренс проспал…—?D'accord. В таком случае, пускай позавтракает. Я в гостиной.Он кивнул головой и ушёл, не сказав больше ни слова.—?Сегодня Его превосходительство пребывает в замечательном настроении… —?подметила Салли.—?Да уж,?— согласилась кухарка. —?Ничто не радует его сильнее, чем возвращение домой. Я сидел, как бы в отупении, за столом и глядел молча, окончательно запутавшись.Покончив с завтраком, состоявшим из миски жидкой овсянки, я отправился в гостиную. Гамильтон сидел в кресле, облокотясь левою рукой на спинку, и читал утреннюю газету.—?Ты успел познакомиться с Феодосией? —?поинтересовался он, не отрывая взгляда от газетной страницы.—?С кем? —?не понял я.—?С мисс Батроу,?— пояснил Гамильтон,?— Скажу так, женщина характера сурового, но справедливого…Я кивнул, переминаясь с ноги на ногу. Заметив, по всей видимости, некоторую неловкость моего поведения, Гамильтон встал с кресла и направился в сторону лестницы.—?Идём.Следующие полчаса он таскал меня по дому, бормоча всяческие премудрости и разъясняя, для чего именно ему так нужен дворецкий. Я был как-то рассеян, что-то очень рассеян, кивал и подчас сам не понимал, чему кивал. Мы поднялись наверх, прошли по спальням, устланным персидскими коврами, изучили гардеробную и туалетные. Закончился наш обход в личных апартаментах Гамильтона, состоящих из спальни (хозяйская спальня оказалась скромнее и проще всех), личной ванной и кабинета. В кабинет мы, впрочем, так и не зашли.—?Никогда не заходи в мой кабинет,?— предупредил он.—?Почему?—?Потому что я так сказал. Это моё личное место для размышлений.Секунд десять полных он стоял молча, а потом вдруг спросил, совершенно не в тон разговора:— Салли славная девушка, не так ли? Тихая такая, кроткая…—?Гм…Неожиданный вопрос озадачил меня. Во взгляде Гамильтона случилась странная неподвижность: он смотрел на меня в упор, очень сосредоточенно, словно бы пытаясь донести некую мысль. Увы, я его решительно не понимал.—?Глаза у неё приятные, очень даже,?— продолжал он. —?И улыбка добрая. Многим такие девушки нравятся.Надо признать, в тот момент я ощутил небывалое смущение: то ли от сущности заданного вопроса, то ли от того, что этот человек пытался завести со мною дружескую беседу. Я пустился было в те самые уклончивые банальности, чтобы избежать разговора, но он меня тотчас опередил:—?А тебе?К тому моменту я до того успел сконфузиться, так это было мне неприятно, что я едва не сорвался и не ушел. Напряженное молчание длилось секунд десять, и наконец, к моему облегчению, всё разрешилось само собою: с первого этажа раздался пронзительный дверной звонок.—?А! —?спохватился Гамильтон. —?Должно быть, доставка… Ступай и открой дверь.Радуясь явившейся возможности, я сбежал по лестнице и направился в сторону прихожей. Раздражительное и напряженное состояние, с некоторого времени поселившееся в душе моей, усугубилось до крайности. Во всем поведении хозяина дома было нечто такое, что решительно смущало и злило меня: впрочем, я сам не мог понять, что именно.Я снял дверную цепочку и распахнул дверь. На крыльце стоял мужчина в широкополой шляпе. У самых ворот был припаркован грузовик.—?Кто вы? —?спросил я с порога.—?У меня доставка, сэр,?— пояснил мужчина. —?Из бакалейной лавки…Слегка нажимая на мое плечо, чтобы заставить меня подвинуться, на крыльцо вышел Гамильтон.—?Уилсон, доброе утро,?— поприветствовал он.—?Мистер Гамильтон, сэр,?— доставщик приподнял шляпу. —?Постарался привести в кратчайший срок.—?Вы вовремя,?— Гамильтон кивнул. —?Помнится, я заплатил на три доставки вперёд?—?Так и есть. Я выгрузил ящики. Могу донести до дома, если вам угодно…—?Нет, нет, не стоит. Мой дворецкий управится с этим.—?Хорошо.Гамильтон распрощался с доставщиком и проводил его до самого грузовика. Воротившись, он указал рукою в сторону ворот.— Отнеси ящики в дом. И ничего не урони.Пройдя через двор, я прошагнул в ворота и как раз увидал, сейчас же близ ворот, нагруженные друг на друга ящики.?Надо же, тут всё так разом сбросить в кучку и уйти!??— подумал я с досадой.Ящики были где-то в три фута длиною каждый, сколоченные из грубо обтесанных досок.Я закатал рукава и усилился поднять один из них. Руки мои напряглись, задрожали, и тяжелый ящик рухнул на землю. Я нагнулся и где-то с минуту провёл в тщетных попытках подобрать его.—?Да что же это такое! —?воскликнул я, уже в совершенном отчаянии.—?Чего ты там возишься?Я обернулся к воротам. Гамильтон глядел на меня сверху вниз, ужасно заинтересованным, но почти недовольным взглядом.Я распрямился и скрежетнул зубами.—?Извините, сэр,?— проговорил я, едва ли не дрожа со злости. — Не могу.Он усмехнулся.—?Не пристало мужчине так быстро сдаваться.Я хотел ответить, но нашел в себе одну только исступленную ярость.Странная улыбка зазмеилась на его губах.—?Впрочем, по закону ты действительно не мужчина. Стало быть, нужно позвать кого-нибудь из огорода…—?Чего, однако же, вы хотите? —?перебил я.—?Pardon?—?Вы обозвали меня лишь оттого, что я не сумел поднять ящик, сэр,?— проговорил я с усилием.?— Раз так, почему бы Вам самому не продемонстрировать, как это делается?Странными показалось мне мое собственное одушевление, тогда как все предыдущие разговоры я поддерживал с угрюмым отвращением. Александр поднял голову, пристально посмотрел на меня и сухо рассмеялся. Словно бы я отпустил паршивую шутку. Каким-то холодом охватило вдруг меня от этой реакции.—?Ступай, Джон. Я позову кого-нибудь.—?Я с места не сдвинусь, пока вы не поднимите ящик. — упёрся я.—?Даже пытаться не стану.Одно мгновение я глядел на него в упор и молчал. Внезапно во мне пробудилось желание совершить нечто отвратительное и нелепое. Возможно, не скажи я тогда следующих слов, дальнейшая жизнь моя обернулась бы совершенно иной:—?Значит, вы и не мужчина вовсе.Он переменился в лице. Я стоял, дерзко смотря на него и как бы ощущая от своей дерзости наслаждение. ?Так как я для него раб и ничтожен в его глазах, то нечего ему и обижаться моей грубости...?Вдруг Гамильтон залился нервным смехом. Я отшатнулся, и не то чтоб испугался, а скорее удивился.—?Дурак ты неблагодарный! —?крикнул вдруг он, как-то неестественно раздражаясь. — Не мужчина, не мужчина… И какое право, наконец, имеешь ты оскорблять меня?—?Я вас не оскорблял…—?Нет, оскорблял. С чего бы мне благодетельствовать тем, которые плюют на это? Что у тебя на уме? Да… Да ты сам на коленях будешь ползать просить прощения, вот как это будет устроено! Не мужчина…Столь резкая перемена в его настроении меня порядком встревожила.—?Неужель вы не заметили, что я не хочу ваших благодеяний? —?не выдержал я.?— Я не настроен дружить с вами. Пусть я неблагодарен, пусть я низок, только отстаньте, ради всего святого…—?Идём. Идём, сейчас же.Гамильтон вцепился в моё запястье и поволок меня за собой. Я не сопротивлялся.Мы прошли во второй этаж особняка, и он затащил меня в гардеробную.—?Что вы делаете? —?спросил я в сильном волнении.—?У меня есть костюм для тебя. Твой новый костюм,?— пробормотал он скорым полушепотом.Гамильтон подошел к длинной вешалке, сорвал одно из висящих на ней платьев и протянул его мне. У меня глаза на лоб полезли.—?Вы никак с ума сошли…—?Да неужели ты не видишь, что я совершенно в полном уме теперь говорю?—?Я…—?Ты не справляешься с обязанностями дворецкого. И раз уж ты не способен подобающе себя вести и выполнять простейшие указания, быть тебе горничным. В моём доме горничные носят платья.—?Но я мужчина…—?Нет, Джон. По закону ты раб, а вовсе не мужчина.?— Да что вы, шутите что ли?! —?вспылил я. —?Это я по подлости моей говорил! Так, шутка! Неужто в этом доме трансвестизм в порядке вещей?!—?Трансвестизм? —?Гамильтон хохотнул.?— Право, забавно. Не ты ли числился активистом в группе мужчин, что предпочитали наряжаться в женщин?Я закатил глаза. ?— Не был я активистом: так, высказывался на тему. Разница единственно в том, что я поддерживаю других мужчин и не настаиваю, чтобы обыкновенные люди рядились в треклятые платья. Я вам что, паршивая raccrocheuse? Гамильтон поморщился.—?Мерзость. Впрочем, ты не столь красив, чтобы претендовать на роль raccrocheuse.Я остановился, едва переводя дух от гнева.—?Уж лучше ходить голым… ?— Ходи. Я уверен, ты не станешь.Помолчали. ?— Так и я думал.Гамильтон указал на лоснящуюся ширму, что стояла в углу комнаты.—?Ступай, не то хуже будет.Скрепя сердце, я отправился за ширму и переоделся. Платье, чёрное и ситцевое, туго натянулось на моих широких плечах. Впрочем, я был настолько тощий, что с лёгкостью влез в женский наряд?— с длинными рукавами, пышною юбкой и белым фартуком, повязанным вокруг талии. К платью прилагались белые чулки и алая лента для волос. Я натянул чулки и поморщился: мои ноги, покрытые темными волосами, совершенно не походили на женские. Костюм сидел на мне нелепо, без пропорции, придавая мне вид то ли несимпатичной дамы, то ли трансвестита. До того мне стало обидно, что я едва не разрыдался.Я показался из-за ширмы. Гамильтон шевельнул бровями. В этом взгляде выразилось не отвращение, а скорее злорадное наслаждение моим стыдом. Я молчал. — Я не потерплю оскорблений, Джон, — сказал, наконец, он. —?Опрометчивое, равнодушное существо, вроде тебя, не притронется к мужской одежде, пока не научится внимать моим словам.Я стиснул зубы.—?Возрадуйся же,?— продолжал он с выделанным нахальством,?— Тебе не придётся таскать ящики, отвечать на телефонные звонки и встречать гостей. Раз уж ты желаешь мыть полы и убирать мусор… Так тому и быть. Пожалуй, вторая горничная мне пригодится даже больше, чем дворецкий.Я стоял, сжав кулаки, досадуя на сказанную во дворе пошлость.—?Я не женщина. Платья бывают в пору лишь женщинам! Мерзость…Гамильтон ядовито усмехнулся.—?Ну, если не смотреть на ноги… —?протянул он.?— Ты, так уж и быть, похож на самую дешёвую raccrocheuse.У меня голова пошла кругом.— Чтоб вы подавились. Sot… stupide… imbecile… animal!Окинув его полным ненависти взглядом, я поспешил уйти.Моя каморка, имевшая в сравнении с остальными комнатами самый жалкий вид, была всего в четыре, а то и в три шага длиною. Такая обстановка лишь подогревала чувство беспокойного, резкого смятения, растущего в моей груди. Я злился как сумасшедший, метался как угорелый по комнате, не видя ничего перед собою. Странное дело: мне было о чем задуматься, но между тем я весь погрузился в чувство глубокой обиды. Да и вообще тяжело мне было думать в ту минуту о чем бы то ни было. Я хотел совсем забыться, всё забыть, потом вернуться и начать с начала. Клочки и отрывки каких-то мыслей так и кишели в моей голове, но я ни за одну не мог ухватиться, несмотря даже на усилия.?Это уж всего сквернее, нелепая юбка! Сразу заметят, запомнят… Побьют!??— думал я, метаясь, как в лихорадке.Если бы в тот миг в комнате очутился неискушенный наблюдатель, и если бы наблюдатель этот отыскал в себе смелость поинтересоваться моими ощущениями, ответ он получил бы вот какой: на меня словно бы напялили широкие панталоны с единственной длинною штаниной.Чувства мои были так изощрены, что даже шелест ткани я уже наконец не мог выносить. Я остановился, поднял платье намного выше колен и уставился на свои ноги. ?И как теперь сидеть? —?размышлял я в совершенном отчаянии,?— Любому мужчине свойственна привычка раздвигать колени. Разве пойдешь против природы? Значит, любой желающий безо всякого труда сумеет заглянуть мне под юбку… А я и не замечу, даже слова поперек не скажу!?Я почти начинал бредить: вот уж мне показалось, будто мои ноги, обтянутые тугими чулками, и впрямь походили на женские. Если бы во мне остались хоть какие-то силы, я начал бы кричать, воздевая руки к небу, плакал бы навзрыд как маленький ребенок до того, что, как говорят, ?выплакал все глаза?. Я вспомнил об утреннем эпизоде: тогда мне почудилось, будто из зеркала на меня глядел вовсе не я, а некий двойник, чужеродная сущность. И вот, я как бы обернулся собственным двойником. Это тело не принадлежало мне.Из хлопотливых раздумий меня вырвал скрип половиц. Я обернулся. Дверь отворилась, и в проеме появился хозяин дома. Он, очевидно, знал уже зачем пришёл и глядел на меня в упор, собираясь сказать что-то. Я даже почувствовал надежду: ?Вдруг он сжалится, попросит переодеться, может даже извинится за несдержанность…?—?Вы всё еще в тех же мыслях? —?спросил я с плохо скрываемой неприязнью.—?В каких ещё мыслях? —?Гамильтон сделал вид, будто не понял меня. Я поджал губы.—?Вы и впрямь хотите, чтобы я рядился в женщину? —?проговорил я.—?В горничную,?— поправил он. —?Да. Ты не достоин звания дворецкого.—?К чему же тут вмешивать достоинство? —?вспылил я. —?Охота же в самом деле мучить людей! Вы унижаете меня из одной своей обиды…—?Ты раб, Джон,?— перебил он. —?Раб не вправе обижать своего господина. Раб не вправе говорить против господской воли.—?Всё это вздор! Терпеть я не могу этой вашей ?рабской? теории. Да, я всё себе позволяю говорить и выражаюсь, может, откровенно. Вот только рабов не стыдятся, и раб обидеть не может. По вашей же теории, я не человек.—?Значит, ты признаешь это? —?небывалое самодовольствие проскользнуло в тоне его голоса.Я стиснул кулаки.—?Я говорю о факте, совсем не от меня зависящем. На раба незачем сердиться. К тому же, на что сердиться? Скажите, ну разве я вас оскорблял?—?Ты обозвал меня женщиной.Я едва не поперхнулся от возмущения.—?Да я… Когда?! Когда я такое говорил? —?вскричал я. —?Уж собственные слова я запомнил бы! О ?женщине? и речи не шло…—?А о чем шло?Он глядел на меня как бы свысока, в упор, своими пустыми чёрными глазами.—?Я сказал, что вы не мужчина вовсе. Раз не желаете поднимать ящики.—?Ну вот! —?воскликнул он, так, словно я лишь подтвердил его слова,?— Если не мужчина, значит женщина. Стало быть, ты тоже женщина.Я закатил глаза.—?Заключайте, что хотите. Я вам сказал: раз вы верите в теорию и не считаете меня человеком, не вижу повода злиться на мою болтовню.—?Рабской теории не терпишь, а рабством оправдываешься,?— Гамильтон скрестил руки на груди. —?Твой отец разочаровался бы. Впрочем, думаю, он и так разочарован…Я вздрогнул, будто меня ударило электрическим током.—?Не упоминайте моего отца.—?Отчего же? —?удивился Гамильтон. —?Не каждый отец простил бы сыну такое предательство. Более того, он спас тебе жизнь… В некотором смысле. Ей-Богу, я уж не говорю о твоих тайных пристрастиях… Если, конечно, он не солгал.Я даже кажется покраснел: ?Знает… Даже об этом знает…??— пронеслось у меня в мыслях. Болезненное и ненавистное воспоминание отозвалось в душе моей. Передо мною всплыл яркий образ отца, хмурящегося в неописуемом разочаровании. Этот образ разом вызвал во мне чувство горечи, стыда и обиды. Сейчас, когда миновало уже два года, тот злополучный день?— день суда, вспоминается мне только как беспрестанное коловращение фотографов и репортеров. Помню, как посреди заседания отец встал со своего места и сделал откровенное заявление. Я до того тогда оторопел, что едва не завопил от досады. На меня словно пролился дождь горячей золы. Обрекая меня на мучительный стыд, отец, очевидно, стремился продлить мне жизнь. За это я его и возненавидел.—?Хватит,?— не сдержался я. —?Говорите лучше прямо, зачем пришли. Чтобы унизить? Так я и без того унижен.—?Вовсе нет,?— Гамильтон покачал головой. —?Дело вот в чём: я пришел еще слово сказать…—?Какое такое слово?Этот напыщенно-важный тон разговора стал мне решительно невыносим.Гамильтон почесал затылок.—?Заметь, в доме помимо меня живут только женщины. И если, предположим, слова твоего отца?— хитрая уловка… Не кажется ли тебе, что такое соседство не слишком благонадежно?Я не сразу понял, о чём шла речь.—?Я бы никогда… Ни за что… Если вы об этом,?— пробормотал я.Гамильтон пожал плечами.—?Вот уж не знаю, Джон. Салли мила. Цветная, конечно, но…—?Да что вы заладили? —?разозлился я. —?Боже, ей нет и шестнадцати! За кого вы меня держите?Должно быть, я взглянул на него каким-то странным взглядом или сказал что-то особенное, потому что в глазах его мелькнула вдруг опять прежняя непонятная мысль.—?Сколько тебе лет? —?спросил вдруг он.—?Двадцать один будет.На лице Гамильтона выразилось удивление.—?Я то думал, тебе пятнадцать. Уж больно тощий.Заметив в этих словах решительную насмешку, я собирался было ответить, но не успел:—?В любом случае, я к тебе вот с каким напоминанием: боюсь, мужчинам положено спать на улице, в бараке.Я весь похолодел и машинально оправил юбку.—?Помилуйте,?— пробормотал я. —?Они ведь меня прикончат!В минувший год я жил как бы с закрытыми глазами, однако не мог не замечать предубежденного, неприязненного к себе отношения. С людьми вроде меня в тюрьме обходились с одинаковою, совершенно бессмысленной жестокостью. Помнится, проводя дни напролет в узкой тюремной камере, я только и жил одною надеждой получить поскорее отцовское письмо. С извинениями. Уж не знаю, ощущал ли он вину за сказанные в суде слова. Пожалуй, отец предчувствовал нечто ужасное в дальнейшей судьбе своего сына и боялся спрашивать, чтобы не узнать чего-нибудь еще хуже. Я его так и не простил.—?Вы с ума сошли! —?я пришёл в смятение. —?Вы хотите чтобы я?— мужчина, переодетый в женщину, спал среди бывших заключенных? Понимаете ли вы, что они меня убьют? Не потому убьют что я болтать буду, а так, просто убьют! Уж лучше сошлите меня обратно…—?Значит, я тебя за эти пятьсот долларов взял, и побегу теперь возвращать? —?Гамильтон покачал головой.—?Выдайте мне подобающую одежду. Ну, неужели я недостаточно выказал вам сегодня, что вы меня до сих пор мучаете…—?Замолчи, Джон,?— перебил меня Гамильтон. —?Замолчи, пока я не разозлился.Готов поспорить, лицо моё в тот миг исказило столь жгучее, столь судорожное отчаяние, что любой, будь то мой отец, или даже какой-нибудь Томас Джефферсон, проникся бы жалостью. Гамильтон, впрочем, и бровью не повёл. Я давно приметил в нём одну любопытную особенность: даже когда он говорил с очевидным раздражением, взгляд его как бы не повиновался настроению и либо совершенно ничего не выражал, либо выражал нечто иное.Странная мысль пришла мне вдруг: собраться сейчас, подойти к Гамильтону и воспользоваться иным методом убеждения.—?Только попробуй,?— предупредил он, словно бы предугадав мои действия. Должно быть, меня выдала особая решимость во взгляде. —?Довольно пререкаться. Поумерь пыл и ступай в барак.К тому моменту я успел потерять всякую надежду.—?И застегни платье. Жду через час.С этими словами он вышел из комнаты.***?Бежать. Нужно отсюда бежать?.Я шагал по огибающей дом тропинке. Погода тогда стояла совсем ещё летняя, однако на улице было весьма прохладно. Частые порывы ветра раздували подол моего платья, а холодное осеннее солнце ярко блестело мне в глаза. Я успел уж привыкнуть к вечному полумраку, а потому теперь дневной свет вызывал во мне некоторое раздражение.?Непременно, непременно бежать! Только куда? И как? Допустим, украду у него деньги. Возьму, сяду в машину, поеду… А ключи? Небось при себе хранит? Заберу! Лучше совсем бежать… далеко… в Мексику, и наплевать на него! Заживу… Чего еще-то взять? Одежду? Документы какие? Он ведь помешанный, по глазам видно, небось и не заметит. Только бы границу пересечь! Бывал я там, на границе. А ну как у них там еще больше солдат теперь стоит…?—?Надо же, какой!Я вздрогнул и обернулся. Из-за угла здания выглядывал мужчина (по всей видимости, один из уличных рабов). Он был лет тридцати и очень высокий, а глаза его?— большие и водянистые, смахивали чем-то на бараньи. Увидев незнакомца я, конечно же, ужасно испугался.—?Да я тут…Я развернулся и хотел было скрыться.—?А ну стой.Он направился в мою сторону торопливой, широкою походкой. Я стал в оцепенении посреди двора.—?Вы меня только не бейте, сэр. Я сейчас же всё расскажу. Je suis habillé parce car j'ai été trompé, monsieur… —?залепетал я точно в жару.Раб остановился поодаль, беспощадно меня разглядывая.—?Француз ты, что ли? —?удивился он,?— Так я по-французски ни слова не знаю. Странные вы, галлы! Выходит, если уж принято, что женщина у вас равна мужчине, мужчина и в платье готов обрядиться из солидарности…—?Я не француз, с-сэр.—?Зачем тогда платье? Или ты женщина?—?Нет, нет, сэр… Здесь, понимаете, случилось недоразумение…Тут я, впрочем в самых кратких и отрывистых словах, выложил всё, как на духу: о доставщике, ящиках и ссоре. Раб слушал, кивая каждому слову. Когда я закончил свой рассказ, он махнул рукой.—?Э, да знаем мы его: чуден человек! Ни слова при нем говорить нельзя, сразу раздражается. Через пару дней небось забудет свою обиду.—?Надеюсь,?— пробормотал я.Раб нагнулся и вдруг заговорщически прошептал:—?Он, говорят, болен.—?Чем? —?испугался я.—?Вестимо дело,?— мужчина выдержал зловещую паузу. —?Снобизмом!И расхохотался.Несмотря на ободряющие слова и дружелюбные жесты, раб производил на меня устрашающее впечатление. У него была плотная, внушительная фигура, имеющая, по всей видимости, естественную закалку от физических нагрузок. Такие мужчины нередко встречались мне в тюрьме. Очевидно, встречи эти не несли за собою ничего хорошего.Мужчина потрепал меня по плечу.—?Меня зовут Ли. Ступай прямо, тропинкой, а потом поверни направо?— там барак. Мы с парнями заняты до часу, тогда и воротимся.—?Спасибо.Разминулись. Испытав небывалое облегчение, я зашагал дальше. ?Может, обойдется?.Барак представлял собою крохотный бетонный сарай с низким потолком (мне всё казалось, что я вот-вот стукнусь о него головой). Стены были голые, выкрашенные в болотный цвет и во многих местах облупившиеся. Внутреннюю обстановку составляли сальные занавески на единственном окне, потрёпанная тахта, чугунный камин и шесть деревянных коек. Против тахты стоял небольшой столик, на котором валялись вперемешку газетные номера.?Откуда здесь газеты? —?удивился я. —?Не зря ведь существует эта раз установленная теория. Нам, нелюдям, не положено читать… Даже Библию не положено: накажут. А тут вон, газеты?.Помнится, однажды моего сокамерника поймали за чтением украденного псалтыря и больно наказали розгой. ?Ты разве человек?, обращался к нему надзиратель, — ?Ты не человек, ты из грязи меж ногтей завелся, вот ты кто! Руки на Священное Писание наложил, обезьяна…? Больше я своего сокарменика не видел.Номера были свежие: газета на верхушке кипы датировалась пятнадцатым числом.Несмотря на мгновенное желание, чрезвычайно рискованное и противозаконное, хоть какого-нибудь сообщения с внешним миром, я постарался не замечать газет вовсе.Здесь же, возле барака, была пристроена баня. Недолго думая я снял ненавистное платье и зашёл в душевую. Мне хотелось отмыться от этого позора, избавиться от нелепого рабского бремени. Впрочем, я сознавал, что смыть его можно не иначе как кровью. Но во всяком случае неряхой я не мог оставаться: вымыл волосы, шею и особенно лицо. Когда же дошло до вопроса, брить ли ноги, чтобы не смотрелись так нелепо в чулках, решил отрицательно: ?Пусть так и остается. Ну, как подумают, что я выбрился, чтобы походить на женщину…?К моменту моего возвращения остальные рабы успели прийти из огорода. На койках, друг против друга, сидели пятеро мужчин?— все люди молодые, худо одетые, все с довольно замечательным телосложением, и все, кроме одного, черномазые. Я хоть и не робкого был десятка, но с испугом встречал любопытные взгляды, и только хрупкая доверенность, внушенная беседой с одним из рабов, удержала меня от желания убежать. Я понимал также, что, пожалуй, и убежать-то теперь уж невозможно.Молчание длилось недолго: один из рабов так и покатился со смеху.—?Так это правда! —?выдавил он. —?Гамильтон не иначе как с ума сошёл!—?А я говорил,?— подхватил знакомый мне раб. —?Щеголяет в нарукавчиках и юбке, бедолага…От внезапного, припадочного взрыва смеха я застыдился окончательно. Должно быть, подробности нашей ссоры успели распространиться и возыметь впечатление нелепой шутки. Стоит признать, я даже обрадовался такому стечению обстоятельств: ?Бить, значит, не будут?.Я машинально оправил свою одежду и даже с беспокойством переменил место, подвигаясь к выходу из барака. Заметив, что я был уже едва живой от позора, один из рабов?— бородатый и жилистый, цыкнул на остальных.—?Перепугали парня,?— он взглянул на меня и кивнул в сторону свободной койки,?— Садись, садись.Я прошёл в угол помещения и сел. Рабы как-то разом перестали обращать на меня внимание. Завязался разговор.—?Знаете что? —?начал Ли. —?У его превосходительства сегодня гости.—?С чего ты так решил?Ли приложил палец ко лбу.—?С того,?— продолжал он. —?Видали, как нарядился? Иной день хорошо, если выглаженную рубашку наденет.—?И верно,?— подхватил самый младший раб. —?Он утром приходил распоряжаться, так я его едва узнал: пиджак накрахмаленный, волосы собраны, башмаки начищены, блестят! Дело ясное: хочет произвести впечатление.Между тем я принялся с особенным любопытством прислушиваться к разговору: даже приподнялся не нарочно со своего места. Действительно, в общем виде хозяина дома поражало как бы что-то особенное, а именно нечто как бы оправдывающее предположение о намерении ?произвести впечатление?. ?Значит, не показалось,?— подумал я,?— Он и впрямь оделся по-особому, нарядно, будто для выхода. Но зачем??—?Было б на кого,?— хохотнул бородатый. —?Сегодня никто не приезжал. Перед служанками рисуется, что ли?—?Стало быть, скоро приедут. Отродясь он таких костюмов не носил?— наверное, среди гостей будут дамы…Одна невероятная мысль начала было укрепляться в моем воображении, но я отогнал ее. Заговорили о погоде. Я был молчалив и несколько неловок: мне всё хотелось поддержать беседу, но я не знал, как.—?Кстати говоря,?— бородатый оборотился к Ли. —?Не сегодня ли новая газета?—?Сегодня,?— Ли кивнул. —?Вот только чёрт знает, когда она попадет к нам в руки.—?Жаль, жаль. Хочу поскорее узнать, чем кончилась история того…Тут я не сдержался:—?Позвольте, откуда у вас газеты?Все как один обратили на меня взгляды. Мне очень неприятно стало от этого рассматривания, даже как-то страшно.—?Гамильтон не держит у себя старых газет,?— ответил один из рабов,?— Выбрасывает. Мы их находим и забираем себе.—?Рабам разрешено читать? —?удивился я.—?Не разрешено. Но разве возможно жить, не зная, что творится в мире? —?отозвался Ли.—?А если он увидит?—?Кто? Гамильтон-то? Ну и пусть: он за такое не наказывает. Да и вообще… никогда никого не наказывает. Говорю же, чуден человек. Ты, дружище, видать сильно его разозлил…—?Не нравится мне этот ваш Гамильтон,?— пробормотал я.—?Да чего ты так… Что разгорячился? Он, может, познакомиться с тобой пожелал, а ты ему в лицо плюнул. Славный, дружище, он человек, благодетель… в своем роде, разумеется. —?сказал Ли.—?Ещё бы! —?подхватил бородатый. —?Ругаться не любит, а если и ругается, то не иначе как от жалости сердца. И, Боже, если б он хотя бы раз кого-нибудь бил…—?Уж лучше б он меня побил,?— перебил я. —?Это правда, что человека надо разузнать сначала поближе; но Гамильтон мне совершенно ясен. ?Благодетель?, ну как же! Только изверг и подлец, если не сумасшедший, приобретает живые души в качестве прислуги.—?Ты выступаешь против теории?Я кивнул. Ли обмерил меня долгим, пристальным взглядом.—?Понимаешь, дружище,?— он не сводил с меня сверкающих глаз. —?Мистер Гамильтон спас наши жизни. Все благодаря теории. Всякий человек скорее рабство предпочтет, чем свидание с виселицей.—?Это вы потому говорите, что не хотите умирать… —?с жаром возразил я. —?Уж лучше удавиться, чем участвовать в гнусном предрассудке теории.Я обвел глазами присутствующих.—?Как можем мы, примеряясь с утверждениями о правах человека, вместе с тем уживаться и с отвратительным рабством? Услужение никого не исправляет, никакого преступника не устрашает, и число преступлений не только не уменьшается, а чем далее, тем больше растёт. Почувствовав безнаказанность, на место ?спасенного? тотчас приходит другой преступник. Может кто-то и притворяется, что доволен системой, но я убеждён в её бессмысленности. Я уж не говорю о нарушении прав…Одно мгновение все смотрели на меня в упор и молчали.—?Ты освободитель рабов, не так ли? —?спросил вдруг Ли.Я похолодел.—?Нет. Но рабской теории терпеть не могу.На мгновение лицо Ли приняло задумчивое выражение.—?Странно,?— протянул он. —?Кого-то ты мне напоминаешь. Да и лицо знакомое… Как твоё имя??Знают… Наверняка ведь знают!?Я сглотнул комок в горле и ясно ощутил, всею силою ощущения, угрозу.Решение было принято моментальное:—?Генри. Меня зовут Генри.***На женщин мой наряд произвел неизгладимое впечатление. Когда я прошёл в кухню, секунд десять полных они смотрели на меня молча. Затем Феодосия не выдержала и рассмеялась своим длинным, нервным и беззвучным смехом. Салли прикрыла рот рукой и захихикала. Я страшно сконфузился и на все последующие вопросы отвечал уклончиво, краснея от неудобства.Выслушав объяснения, Салли принялась разъяснять мне тонкости работы горничной: что мыть, куда не ходить, во сколько просыпаться… Мне было приятно слушать, ведь разве только жалость, но отнюдь не отвращение, слышалась в тоне её голоса.—?Это, конечно, скверно,?— сказала она. —?Мистер Гамильтон пускай и преисполнен великодушных чувств, джентльмен горячий и раздраженный. Все они, богатые рабовладельцы, таковы. Уважайте гостей и не расспрашивайте его очень о чем-нибудь, если увидите, что он морщится; и особенно не огрызайтесь: не любит.—?Я и сам понял.Мы прошли в кладовую.—?Щетки, швабры, тряпки, мыло, порошок… Полагаю, вы в ответе за уборку на втором этаже: на первом я и сама неплохо управляюсь… Умеете мыть полы?—?Ну конечно,?— я усмехнулся. —?Разве можно не уметь?—?Всякое бывает.Помолчали. Тут она повернулась и поглядела на меня снизу вверх, своими большими чёрными глазами.—?Вы на него не сердитесь только,?— прошептала вдруг она. —?Его превосходительство не слишком дружелюбен, но добр. Господь ниспослал нам великодушного хозяина… Все будет хорошо.—?Отчего вы так уверены, мисс? —?отозвался я тоже шёпотом.Салли покачала головой.—?Я просто знаю.Немного помолчав, она добавила:—?В конце концов, платье не делает вас женщиной.Я горько усмехнулся и кивнул. Сердце мое задрожало, затем больно сжалось и вдруг успокоилось. Тогда я впервые познал доброту этой тихой, обманутой души.