Кошмары во сне и наяву (1/2)
Это повторялось снова.Девушка выбегает из горящей избы в одной только рубашке, спотыкаясь и оскальзываясь, припадая на четвереньки и подскребывая руками. Расплетающиеся косы мечутся вслед за ней, как два толстых светлых хлыста, мелкие волосинки прилипают к губам, занавешивают лицо, но взгляд горит и цепляется за Федькино лицо.Федька был пьян, он не мог свести глаза. Наверное, только чудом стоял, не шатаясь.Вокруг кружились искры вперемешку с летящими куриными перьями, а под громкое улюлюканье чей-то голый зад мерно двигался в прогалине между горящей избой и сараем, и вздрагивали голые тонкие ноги по бокам, все в синяках и ссадинах.
На миг девушка остановилась, будто натолкнулась на невидимую стену, но тут же побежала дальше.Почему она бросилась именно к нему? Из-за проклятой белой однорядки, которая словно была создана для того, чтобы делать святого даже из грешника, тем более в пылающем и дрожащем ночном мраке? Или из-за юного безбородого лица? А может из-за того, что он стоял столбом посреди двора и мотал головой туда-сюда, словно потерялся и никак не мог понять, где находится?— Помоги!
Широко распахнутые голубые глаза.Она смотрит на него снизу и ждет, вот-вот готова сорваться с места и сбежать.
Хотя… куда бежать?
Федька кивнул, схватил ее за трясущуюся руку и уверенно повел прочь с поляны с мечущимися черными тенями, как будто был совершенно трезв. Девчонка то и дело наступала на подол, ноги подгибались, но она послушно шла за ним, оборачиваясь на каждом шаге и всхлипывая. Не говоря ни слова, Федька завел ее за телегу с сеном, там было намного темнее, чем в любой другой части двора – свет пожара почти не доходил, крики и те звучали тише, как из-под воды. И остановился. Повернулся к ней и пристально посмотрел.
Она стояла, обнимая себя за дрожащие плечи, и тоже смотрела на него. Почему не бежала, ведь он больше ее не держал?
— Сп-пасибо…
И стоит. Поразительно, какая доверчивая.
Федьке удалось задержать хмельной бегающий взгляд на исступленно бьющейся жилке на ее голой шее, а потом вдруг шея оказалась слишком близко. Порывисто, будто собравшись с духом, она шагнула прямо к нему, и ее лицо тронула безумная улыбка. Девушка хлюпнула носом, забросив косы за спину, и положила руки на его плечи, потом все ниже и ниже, зачем-то заглянула в глаза, словно немой вопрос задавала. А Федька молчал. Он не мог разобрать черт ее лица… поэтому в кошмарах его преследовал призрак cпустым овалом вместо головы и огромными, как пуговицы, ярко-голубыми глазами.Упираясь ладонями в Федькины колени и крепко держась за его взгляд, девушка медленно опустилась на траву между его ног.Он не двигался, но его взгляд теперь с удвоенным вниманием скользил по ее лицу, как будто она была забавной, но не вполне понятной безделушкой из какой-нибудь лавки в Китай-городе. Федор машинально расставил ноги еще шире, она запустила юркую холодную, как рыбка, ручку под плащ, под опашень…Он поднял ее с земли и с силой ударил по лицу. Она упала на траву и прикрылась руками. Федька пинал ее, пока не запыхался, она уже не шевелилась и не пыталась увернуться, а он все продолжал бить ее ногами.
Он так и не понял, в какой момент она умерла.
Отец разбудил его, спустив с кровати.Барахтаясь на полу в одеяле, Федька воспылал едва ли не сердечной благодарностью к родителю. Страшное воспоминание отпустило его, как только он вынырнул из-под темноты покрывала на свет и, хлопая глазами, как сова, уставился на перекошенную недовольством бородатую физиономию.— До полудня спать изволишь, аки красавица в тереме? Почему не в слободе с Петькой? Дворовые говорят, осчастливил с рассветом. Где шлялся всю ночь, сукин сын, и почему сюда поехал?При упоминании старшего брата Федор неосознанно скривился: Петька относился к нему как к недоразвитому мальчику, хотя сам – тут Федька был уверен – блажной, не иначе. От такого родства он с радостью бы отказался, но ничего не попишешь. И все же противно было. Петька снова лучше. Положение отягощалось тем, что отца в Москве не должно было быть: постоянно они жили в слободе и только изредка появлялись в здешней усадьбе.Свезло Федьке, ей-богу, свезло!
— Можешь не отвечать, — смилостивился Алексей Басманов с грубоватым снисхождением. Он сидел, подперев щеку широким мощным кулаком, и смотрел на сидящего на полу, без попыток встать, сына. Парчовый кафтан отца был расстегнут, торчала наружу застиранная рубаха, и весь он был такой домашний, как медведь в родной берлоге. — Знаю я.
У Федьки внутри все сжалось.
— Знаю, что пирушку вчера устраивал Оболенский, Михал Михалыча спущенного с утра по всей Москве искали, — продолжил Алексей, остановив череду мелькающих вариантов тысячи и одного вида казни, на которые так щедр был государь, в его голове. — Не спорю, дело молодое… Федька открыл рот.— Дело молодое, сам был молодым, — останавливая его рукой, гнул свое Алексей, да еще так уверенно, что у Федьки на мгновение правда закралась мысль, будто бы он пил бодягу в компании князя Оболенского до самых первых петухов и водил по стольному граду медведя на поводке, то-то в голове еще так звенит… и Федька закрыл рот. — Но ты розум и меру имей.
Отец внезапно наклонился к нему и крепко цапнул за кудри тяжелой ладонью. Федька сложился пополам, испугался, что Алексей его сейчас за волосы по всему дому оттягает, как малую девчонку, но потом тот вдруг уселся обратно и показал сыну репьи.
— За девками в бане подглядывали? — хищно прищурился отец. — Из кустов-то?— Подглядывали, — невозмутимо повел плечом Федька и стянул с головы еще один репей, нагло улыбаясь: — Дело молодое.
Алексей раскатисто расхохотался, хлопнул дверью из его комнаты, и в московской усадьбе Басмановых начался дурдом.
Бабы на кухне кудахтали как куры, во дворе лаяли собаки, посреди горницы пронзительно и пискляво передразнивало Петьку главное сокровище дома, заморское диво-диво, чудо-чудное, а если по-русски – попагал. ?Федька, не трожь! Не трожь-не трожь-не тро-о-ожь!? — верещала птица, пока задирали все занавески на окнах, впуская в дом теплый солнечный свет, проветривали, намывали, толпились, таскали вещи да продукты. Стоял пробуждающий гвалт. Дворовые обхаживали Алексея Басманова, как будто случилась какая-то ошибка и он стал царем. По крайней мере, он точно был царем этого небольшого, сколоченного из ладных бревен и полного тасканных у изменников вещей мирка.— Служить не на побегушках, какая у тебя нынче участь, а стать, по меньшей мере, окольничим, не так-то просто, — говорил Алексей, пока Федька подпоясывался. — Головой думать нужно, а не тем местом, которым на полавочнике сидишь. Я не устраивался этим самым местом на две лавки. Иль тебе Адашева не в пример? Он и царя подлизывал, и к боярам-князьям тянулся. Я тебе говорил об этом, да ты вряд ли запамятовал, как свозили в Слободу остатки гнезда Адашевского на допросы. А самого-то удар хватил!
Это было самое обычное Федькино утро под самую обычную отцовскую проповедь. О ночном приключении напоминала только фляга, оттягивающая внутренний карман да репьи в волосах. Не смутило Федьку и то, как молоденькая кухарка, кутаясь в поневу, проскочила мимо него на кухню, глаза руками закрывая и хныча. Тогда же остатки покоя с кухни смыло и раздался за дверью дружный девичий вздох. Федька не обратил на него никого внимания.Первые подозрения закрались на базаре.
По дороге на службу младший Басманов остановился поглазеть на дамасские кинжалы и богатую сбрую. Подобной не было даже у известного на всю слободу кошелька Висковатого, главы посольского дела. Федька дал себе молчаливый зарок: у него будет.
— Какой… хорошенький, — проворковал чей-то голос.
Федька обернулся: невдалеке от него остановилась немалых размеров румяная бабища с корзиной овощей. И говорила она это явно не про кабачок, гордо выглядывающий из ее корзины наружу. Непонятно, что за бесы совокуплялись в теткиной голове, но она стреляла в Федьку глазками, да так, что ему захотелось залечь от ее взгляда в глубокой канаве и еще накрыться сверху тремя щитами. Не сказав и слова, Федька предпочел улизнуть в соседний ряд.Там его ждала новая напасть.
Напасть звали Настасья, и она продавала шитье.
— Возьмешь рубашечку, милый витязь? Смотри какая, сама вот этими руками вышивала! — и она сложили руки замочком аккурат между спелых грудей. Невольно Федькин взгляд проследил за ее движением и нырнул в уютную ложбинку – Настасья (имя было первым, что она сказала нормальным голосом, прекратив охать да ахать) расцвела, нарочито стыдливо опустила глаза, а потом томно взмахнула длинными выцветшими от долгой торговли на солнце ресницами, будто опахалами. — А как подойдет к твоим синим-пресиним глазам, а к этим сильным плечам…— А к этим сильным плечам лучше будет вот эта, — Настасьина соседка, видимо, решила сразу брать быка за рога: выскочила из-за своего прилавка со скоростью татарина и, преодолев слабое Федькино сопротивление, сама накинула ему на грудь рубашку с воротником-стойкой, а потом настолько сильно взялась разглаживать на нем ткань, так что Федька невольно ухнул. — Как влитая будет, соколик ясный, — умилилась предприимчивая бабенка, глядя на него, как ребенок на леденец.
Пока подружка жадно жамкала ошалелого Федьку под подмышками, Настасья не могла не почувствовать, что дело табак, однако сдаваться так просто она не планировала:— А зипун хочешь? — выложила козырь она. — Второго такого не то что на Москве, в царских палатах не сыщешь! — загадочным громким шепотом оповестила Настасья. — Белый атлас! А рукава из серебряной объяри!
Федька так и ждал, что она сейчас торжественно объявит: ?сама пришивала?. Женское внимание было ему привычно, правда, обычно это были девицы на десяток лет помладше и ограничивались они томными взглядами и свекольным румянцем на щеках. С такой неприкрытой и хамской атакой (другого слова на ум не приходило) он никогда не сталкивалась и вообще не представлял, как себя вести.
— Любезные, не надобно мне…
Вторая торговка с жаром поддержала его, вот только не так, как требовалось:
— Правильно! Не надобны ему твои зипуны, ишь чего придумала! Давай рубашку, а? — и тут она улыбнулась так, что Федька показалось, будто она хочет его съесть.
— А твои помидоры, Марыська, больно нужны! — огрызнулась Настасья. — Убирай-ка свои загребущие грабли с моего прилавка! Это мой товар!Марыська громко фыркнула, занырнула в глубь Настасьиной лавочки, вертя малиново-красной юбкой с заплатками, и вынырнула меньше чем через мгновение с новой шитой-перешитой вещицей.— Меряй, — в мечтательный унисон выдохнули женщины.Торговки суетились вокруг, подсовывая рубашки с разнообразным шитьем и узорами ему под нос, норовя то заглянуть в лицо, то прикоснуться к рукаву однорядки. Друг на друга они отвлекались только бросить недобрый взгляд и неодобрительно поджать губы. Но в какой-то момент дела пошли уже не так мирно.— Ты что задумала? — подозрительно пискнула Марыся, увидев, что Настасья вдруг бросила борьбу за Федькино внимание и гордо прошествовала к прилавку с овощами.— Что положено, — невозмутимо ответила Настасья. И коротко, но сильно пнула Марысин стол ногой. Звонко, будто мячи для лапты, кабачки и баклажаны, сложенные заботливой горкой, посыпались вниз. Хлоп-хлоп! – переспелые помидоры расшлепались в красные лепехи. Молнией Марыся кинулась спасать яйца, попыталась удержать ведра, но соперница ловко перехватило ее запястье. Ведра перевалились через край прилавка… раздалось дружное ?хруп!?. На вытоптанную покупателями землю потекло желто-белое месиво, среди которого гордо возлежало единственное, чудом уцелевшее яйцо.
— Получила? — Настасья уперла руки в боки, разглядывая плоды своих трудов. Легкое сожаление в голосе (сколько хороших продуктов перепорчено) смешалось с удовлетворением от хорошо проделанной работы. Она отряхнула брызги яичного белка со своего сарафана и скомандовала: — А теперь ноги в руки и мотай отсюда, пока цела! — Широким шагом Настасья двинулась обратно к себе, ее грозное лицо переменилось в тот же миг, как только она снова увидела ничего не понимающего Федьку в окружении разложенного десятка рубашек. Заулыбалась, засмущалась, ножкой в длинном лапте перед собой линию провела, да так глубоко зарделась, что его затошнило.— Что ж вы все с ума посходили-то! — не то изумленно, не то с укоризной выдохнул он. Только сейчас понял, что все женщины в ряду, от мала до велика, сбились в пеструю стайку и увлеченно рассматривали происходящее. На него косились, как влюбленные коровы с бараньими глазищами, если такие чудеса вообще существуют в природе и, да, хихикали, правда, хихикали и глупо смеялись!— Так ведь, — неловко крикнула одна, задержавшись взглядом на его фигуре дольше других, — ты такой, такой… как царевич чужеземный, краса-а-авец! — призналась она, выставляя напоказ тяжелые русые косы.