На синем взморье, на чужом просторье… (1/2)
?А девкой был бы краше?.Эти слова, брошенные с легкой насмешкой, въелись в голову, каленым железом отпечатались – все, до единой буквы, до шеи проросли. Государь проговорил, почти не глядя, только уголком губ дернул, а вся вереница родовитых псов защелкала зубами у стены, как будто свора была готова сорваться прямо сейчас и прикончить его своим глумливым смехом. Вот они, слева-направо – князья на третьем десятке лет, Вяземский, Оболенский, Голицын, Шуйский. На деле – просто мелкие снобы, сосущие эту замечательную княжескую кровь вначале из своих родителей, потом из многочисленной земской родни, которой они легко рубили головы. Старшие опричники… старшие только тем, что родились с серебряной ложкой во рту. Паразиты без капли сердечности или таланта, прислуживающие старику Малюте лишь из страха когда-то попасть в его кровожадные лапы – и как Государь не видит! Они вызывали у Федора тупую и безотчетную ненависть. И желание толкнуть их, проходя мимо, в лошадиное дерьмо.
Если отца, недавно выслужившего себе титул, не было рядом, старшие опричники смотрели на Федора как на грязь под ногтями. Отец был – приглядывались, не уважали, но приглядывались, ожидая, чего еще эта семейка Басмановых выкинет.— Ты не ведаешь, чего хочешь, — строго заявила Зорчиха и одернула керсетку из плотной темной ткани, присев на краешек лавки. Федор царапал ножом закопченный стол, набросив на себя скучающий вид, чтобы казаться старше и солиднее, а она таращилась на него темными, будто звериными, глазками на сухоньком морщинистом лице. Впервые видит, ей-богу!
— Ведаю, старуха, еще как ведаю, — кинул себе за плечо он, оглядывая захламленную избу. Красного угла там не было. — Чтоб ни есть, ни пить, ни спать, ни дышать без меня, поняла? — и он обернулся на Зорчиху.— Нет, не ведаешь, — скривила губы она, словно бы даже получала удовлетворение. Да еще так безоговорочно изрекла, мол, не знаешь и точка.
А Федька знал. Он знал, чего хотел. Он во всем хотел походить на них – Вяземского-Оболенского-Голицына-Шуйского, с той же лютой силой, с какой их ненавидел. Он хотел разговаривать, как они, одеваться в шелка и драгоценности, как они, нести себя с той же легкостью, что свойственна тем немногим, кто может достать из-за богатой шубы свиток с родословной от самого Рюрика и пройти по двору без страха, что его же пьяные товарищи его поколотят, он хотел их будущего, но не когда-то в немощной старости, а здесь и прямо сейчас.
Федька гляделся в зеркало, которое висело неприкрытым на стене в доме Зорчихи, и видел свое бледное, совсем девичье лицо, оно не казалось загорелым даже на фоне белого воротника, выглядывающего из-за чернильно-черной накидки. С радостью бы он превратился в одного из них – хоть на одну ночь, чтобы понять, каково оно, их, казалось бы, прочно установившееся счастье.
— Черту душу продать и свою, и мою вынуждаешь, — припечатала Зорчиха, приняв его молчание за колебание. — Поди до дому, юноша, да ума наберись.Она встала с лавки, но тут же испуганно упала обратно, потому что Федька оказался прямо перед ней меньше чем за мгновение. А его оголенная сабля зависла четко на уровне ведьминых глаз. Медленно, не торопясь, острый серебристый кончик потянулся к горлу, и заставил Зорчиху зашипеть и поднять подбородок.
— Не дури, — выдержав его недобрый взгляд, сказала ведьма.— А то что? Проклянешь? — Федька хитро прищурился и склонил голову набок, глядя на нее с растущим удовольствием.
— Прокляну.
В ответ он засмеялся.— Ты ничего не сможешь мне сделать, — почти с сожалением проговорил Федька. — Единственное, что нас с вами, ведьмами, примиряет, так это то, что вы гадить только на расстоянии способны. А как в руки попалась – хана птичке, да? Ты ведь уже это проходила, Зорчиха, — он смахнул свободной рукой мешающуюся кудрявую прядь с лица и глубоко заглянул в зеленющие, как травы, которые она собирала в лесной чаще, глаза напротив. — Папанька мой спас тебя от расправы деревенских, сюда переселил, хибару, смотри, какую выделил. Не хочешь сыну службу сослужить, а, старая?Зорчиха сморщилась, как будто ей было противно.На самом деле она была еще не стара, ее лицо хранило следы былой красоты, а осанка как хороша, словно у боярыни. Когда глаза начинали сверкать болотной зеленью в них появлялось что-то совсем юное, свежее, девичье. Вот только седые волосы, подвязанные на затылке, паутиной торчащие из-под расшитого платка, и высохшие губы портили всю картину. Еще не старая, но уже и не молодая, живущая на отшибе и совсем никому не нужная, манившая к себе одним лишь тайным знанием и древней дикой верой.
— Я не смогу, черт потом сделает. Государя не боишься, черта-то ты боишься, Басманов сын? — она гордо отстранилась, и Федька убрал оружие в ножны с ласковой улыбкой:— Да хоть самой чертовой матери. А ты меня бойся, Зоренька, я много чего могу про тебя нашептать.Зорчиха одним махом, так что чуть не оторвала листья, выдернула с потолка несколько веточек зверобоя, принялась их рубить ножом, плечом независимо повела, так, что шаль всколыхнулась и заехала Федьке по лицу. В высохших зарослях, то тут то там свисающих с потолка, среди сажи, копоти, каких-то бесконечных черпаков, кубышек и тряпок, она взаправду выглядела, как злая лесная ведьма, и Федор почувствовал, как что-то похожее на страх начинает царапать у него под ребрами. Запахи дурманили. Сухой женский локоть точно ходил туда-сюда, даже ее тень в свете свечей была какая-то слишком четкая, неправильно четкая и точная, как нарисованная, словно ночь из-за окна пробралась в избу и по-сестрински обняла вредную старуху жадными лапами.— Чего тебе стоит, Зоренька? — переборов холодок льдинки, проскользнувшей в сердце, Федька деловито уселся прямо на стол, подле ведьмы. Ее нож ходил прямо у его ноги, но он сделал вид, что его это ни капельки не беспокоит: — Как богатым стану, домик прикажу тебе новый справить, у речки, ладный свежий домик. Папашка явно поскупился на такую умелицу, в какой халупе ты живешь, — Федька нарочито внимательно оглядел каждый угол ведьминого жилища, от захламленной грязной печки до горы сора у противоположной стены. — Избушка к лесу задом будет получше. Так ты скоро обзаведешься бородавками, начнешь курить коноплю и таскать на плече черного кота.
Из глубины избы послышалось гневное мурчанье-рычанье. Мягкое ступая, Зорчихин кот выбрался из-за печки и пристально уставился на Федьку – трехцветный полосатый хвост злобно хлестал туда-сюда.— Прошу меня извинить, кот у тебя уже есть, — ничуть не смутился Федька. — Хоть и не черный.
— Человек не любит тех, кто от него отличается, — каркнула Зорчиха, сорвав новый пучок. — Не нужно мне твоего дома. Оставь меня в покое, Федька, не бери греха на молодую душу, счастливого пути и проваливай.