На синем взморье, на чужом просторье… (2/2)
И Федька правда начал послушно собираться.Он хмыкнул, сунул кинжал за голенище сапога, поставив ногу на лавку, поправил однорядку, набросил черную опричниевую накидку. Зорчиха косилась на него с сомнением, но тут же отвернулась, чтобы не выдать своего интереса, только столкнувшись с насмешливым взглядом. Кот у печки пронзительно и недовольно мявкнул, она него замахнулась.
— Ночь на дворе, — неспешно сообщил Федька и подошел к двери, сверкая в темноте синими глазами, — темно уже до слободы ехать, в деревне переночую. Везде есть добрые люди, приютят, — он недобро улыбнулся, проведя ногтем по деревянной ручке, — а я им в награду поведаю, какая это сила темная поля суховеем сушит, да скот косой косит, — при этих словах спина Зорчихи выпрямилась еще сильнее, и он не смог сдержать победного взгляда, — да государя-батюшку мороком водит, да гневит на народ ни за что, ни про что…
— Тут-то ты меня перещеголяешь, — ощерилась ведьма, но Федька не дал ей возможности насладиться своей колкостью – рывком дернул дверь, и Зорчиха не выдержала:— Морена с тобой! На, на, на! Только я не хочу иметь с этим дурным делом ничего общего, понял?!Остаток вечера он простоял, прислонившись спиной к двери и сложив руки на груди, и довольно следил за тем, как ведьма носится по хате туда-сюда, перебирает сундуки с тряпьем, вываливая все свои колдовские вещички прямо на земляной пол, да разлепляет склеившиеся листы старого жухлого пергамента. Одна только пестрая юбка всеми цветами степными переливалась, да страшные проклятья и чертыханья бились обо все стекла в избушке. Ни одно баба на его веку так грязно не ругалась. Бормоча себе под нос тонкости ворожбы, Зорчиха сунула Федьке в руки две восковые, будто косами сплетенные, свечи, а потом занырнула в сундук обратно – продолжать поиски.— Ты гляди там, старая, — рассмеялся Федор, наблюдая, как трясутся ведьмины ноги в лаптях, выглядывающие из гигантского сундука, — а то я отвернусь, а ты уже в окошко – тю-тю! Улетела. Знай, всех собак за тобой спущу, до Новгорода гнать будут!— Завистлив ты, Федька, алчен и меры ни в чем не знаешь, — сообщила ему напоследок Зорчиха.Федор Басманов сунул за пазуху заговор и обежал ведьму таким взглядом, от которого краской заливалась любая дворовая девка, а потом прыгнул с порога прямо в ночь, стройный, опасный и ехидный, как пляшущий радостный демон.— И тебе не хворать, старая! — хохотнуло из темноты.
Над головой всадника сомкнулся звездный шатер, конь взбрыкнул передними копытами и бросился прямо в еловые лапы, которые скрывали петляющую тропинку. Никто не видел, может быть, только один леший в лесу да месяц на небе, как стояла Зорчиха у распахнутой настежь двери и совсем по-православному крестила темноту.— Пролить воду между двух огней, в месте, где сходятся три водяных источника, — тихо повторял Федька, увернувшись от колючей ветки. Поводья Дыма он отпустил, и конь неспешно стучал копытами по сухой, твердой, как камень земле. — Сама чего не сделала, дура старая, — проворчал он. — Это же так просто, что, знай об этом бабы деревенские, каждая б уже царицей заделалась!
?А не обманула ли?? — маленьким червячком закралась мысль.Нет, Федька решительно покачал головой, не могла, испугалась, знает, что вернутся может. И не один вернуться…Размышляя таким образом, он выехал к полуразвалившейся мельнице, построенной как раз там, где соединялись меж собою две реки. Выбрав узкое местечко на берегу, Федька соскочил с коня и посмотрел по сторонам. Ветки вокруг одни, ничего более, но почему-то казалось ему, что за каждой таится хитрое лицо шпиона, в ожидании, когда же он сделает чего-нибудь такое, за что его можно будет повязать по рукам и ногам да отдать Малюте на растерзание. О настоящих лесных обитателях Федор не думал. Ни в черта, ни в беса, ни в какую чащобную гадость он не верил – одни люди ему и мерещились, всякие Вяземские-Оболенские-Голицыны, которые в злобной радости потирают руки за толстыми стволами лип и дубов. И в колдовство Федька, если по-хорошему, тоже не верил.
Но ежели сработает?..— Да ну тебя! — крикнул он в темноту и, выхватив саблю, беспощадно срубил несколько веток, откуда только что, ему казалось, на него смотрели внимательные недобрые глаза. Со слабым шелестом ветки прикатились к носкам его сапог, а на стволе дерева замотала головкой маленькая белка. Махнула облезлым хвостом, которые во мраке ночи казался бурым, и тут же исчезла из виду.
— Ах ты, дьяволово отродье…
И Федька засмеялся, почесав рукой шею. Звук собственного голоса придал ему сил и решимости – что он девка малая, что ли.Пора было приступать к делу. Не без сожаления Федька вылил все вино в траву и промыл флягу в реке. Потом взял ведро, которое дала ему с собой Зорчиха, и зачерпнул воды – будет третий источник. Поджег две свечи (?громовицы?, как называла их ведьма) и склонился над куском пергамента, щурясь в темноту. Дрожащие тени мешали буквам складываться в слова, но уже через мгновение ему удалось разобрать первую строчку:— На синем взморье, на чужом просторье… — хриплым голосом проговорил он, недоуменно приподнимая брови. В ушах вдруг взревело. Или ему это только показалось? Федька с сомнением снова посмотрел в глубину леса, чувствуя, как толи внутри его головы, толи со стороны мельницы начинает что-то биться, вода о скалы, не иначе… Подул ветер, и огонек свечки дернулся, облизывая край листка. Тот затлел, загибаясь черно-коричневой горелой каемкой.
— Вот же черт! — смачно выплюнул Федька и, дуя на лист, торопливо толкнул ногой полное ведро. Вода полилась, так же быстро, как и его страстная, сбивчивая речь. Федька принялся читать наперегонки с пламенем, совсем не задумываясь о смысле слов:На синем взморье, на чужом просторьеЗмей-Девица живет, воду хвостом бьет,Змия-змия, тебя кличу, воду зычу,Вода-вода, не тяни на дно силою,А будь моею милую…Пергамент у него в руках вспыхнул весело и яростно, расцветая по краям жаркими оранжево-желтыми лепестками, и огонь все норовил подобраться к дрожащим пальцам.Чтоб быть мне среди всех удальцов первейшим,Молодцем удалейшим!— проорал Федька последнюю строчку и отшвырнул листок. Оставляя за собой желто-черный шлейф пламени и дыма, тот легко спланировал в реку и зашипел, погаснув.Ночь вокруг словно сгустилась, стала темнее и холоднее. Ветер, поджегший листок с заговором, куда-то пропал, а свет звезд приглушился. Медленно Федька опустился на колени и флягой зачерпнул из реки воду с пеплом. Пылающие щеки обдало сырой прохладой. Последняя капля вылилась из ведра… и совсем ничего не произошло.С сомнением посмотрев по сторонам, он вылил себе на ладонь заговоренной воды и протер лицо, точно мочалкой царапал.Видел бы сейчас государь Иван Васильевич, как он на бережку-то выплясывал, век бы оставил в рындах куковать. Если бы головы с плеч вон не потребовал.Колесо мельницы вдруг вздрогнуло и пошло быстрее, взбивая лопастями водную гладь, как ложка взбивает тесто для пирога.
Федька вскочил на ноги, чуть шатаясь, будто потревоженный в берлоге медвежонок.— Ну же, ну давай! — он внезапно заорал так, что перепугал всех дремлющих на деревьях птиц. Колесо неспешно, крутилось набирая ход, а Федор все орал и смеялся, перекрикивая странный рев в своих ушах, как будто это могло заставить колесо пойти еще быстрее.И в эти самые минуты, когда он стоял на берегу и кричал на воду, как безумный, в нескольких верстах от него к северу, в прогалину глубокой пещеры под одним из островов на Москве-реке падал болезненный лунный свет.
Лучик прокладывал себе путь среди камней, падал на тяжелый амбарный замок, лежавший на ржавой двери прямо в глинистом дне, падал в реку и касался отвратительной белой кожи черноглазых обитательниц – русалок, навок и утопленниц.В тот момент, когда Федор Басманов тряхнул своей гордой черноволосой головой и вскочил в седло, лучик переломился рукой проплывшей русалки. А затем раздался едва слышный щелчок, и дверь в дне рывком распахнулась, впуская в реку откуда-то с другого конца земли изогнутый вертящийся смерч, который столпом света рванул на воздух.Река забурлила. Над Москвой бабхнул гром. ?