возвращайся домой, агнец (часть первая) (1/1)

Отдать бы что угодно, хоть душу, лишь бы не видеть его во сне. Бандитская физиономия сначала приобретает фантастически мягкое выражение, постепенно на лице расцветает необычная, тёплая и радушная доброта. Он нежен и обходителен. Его руки честные, проникают сквозь пряди волос, доводя до мурашек, до покалываний, до замирания сердца. Улыбка совсем ребяческая, совсем наивная и любвеобильная. Голос махровый, ласкает уши, приговаривая что-то совершенно желанное, зовёт по имени, смеётся звонко, кажется, ничего прекраснее услышать больше не доведётся. Харуки влюблён, тянется вперёд, пытается ухватиться за краешек серой кофты, задержать его рядом на мгновение, насладиться близостью и отпустить, потому что всё ещё слишком страшно раскрываться. Может, он посмотрел бы с пониманием, проигнорировал бы и пошёл дальше, а может, взял бы за руку, прижался вплотную, обдал бы своим шепотом кожу и одобрительно улыбнулся. Но всё это коварные иллюзии подсознания. Харуки страшно, глаза раздирает мерзкое зрелище, как одно обнажённое тело безнаказанно терзает другое, его собственное. Акихико хватает его за волосы, тянет, нюхает, ублажая себя и довольно скалится. Так больно. Хочется исчезнуть. Он, словно читая сокровенные мысли, хватает Харуки, тащит в ванную и, приставив к зеркалу, сначала целует, втягивая кожу, кусает, сминает золотистые локоны, затем поднимает взгляд. Харуки содрогается, растерянно смотрит то на отражение Акихико, то на своё собственное. Видит, как в мускулистой руке блестит металлический острый предмет, а на губах растягивается услужливая улыбка. ?Волосы, что я отращивал с тех пор, как влюбился в Акихико, были молитвой?. Локоны падали кусками, затем рассыпались по раковине и полу. От хрустящего резкого скрежетания ножниц, ходящих по волосам, Харуки жмурился, дрожал, извивался, закрывался, но Акихико вынудил его вновь взглянуть в зеркало. Пробуждение оказалось тревожным: Харуки распахнул глаза, подскочил весь мокрый и лохматый, с тяжёлым сбитым дыханием, осмотрелся. Коджи крепко спал на другой половине кровати и, к счастью, не был потревожен. Харуки попытался успокоиться, отдышался, смахнул с лица пот и, придя в себя, поднялся с постели, пошёл в ванную, избегая своего отражения, умылся, отправился на кухню, поставил разогревать чайник с водой и, наконец, вышел на перекур. Сигарета, как брошенный спасательный круг, позволила выдохнуть и расслабить напряжённые мышцы. Свободная рука скользнула к шее в привычном жесте, однако ощутив под пальцами торчащие кончики волос, Харуки подавленно хмыкнул. Значит, не приснилось. Таке кряхтел, тёр глаза и устало перебирал ногами, слыша негромкие звоны, доносящиеся с кухни, шёл на них, досыпая на ходу. Поприветствовал друга неприлично громким зевком. В ответ услышал тихое отстранённое ?доброе утро?. Повисла неловкая пауза, знаменующая острую необходимость поговорить о произошедшем. — Хару- — Я тут похозяйничал немного, уж прости. Надеюсь, ты не против омлета с кофе. Я добавил молока и ложку сахара, — проговорил Харуки, робко улыбаясь и подавая на стол тарелки, покрытые струящимся ароматным паром. Таке поблагодарил за заботу, намереваясь уже совершить попытку в важный разговор, но едва произнеся ?итадакимас?, его друг сразу же погрузился с головой в завтрак. Таке сжал палочки, натянулся стрункой, вздохнул, опуская плечи и всё-таки отложил трапезу. — Ты… плакал во сне, — нельзя было рубить с плеча, он понимал это, но гнул линию с тяжестью на душе. Если эта строгость заставит Харуки признаться в чём-то ужасном, или попросить помощи, или закричать, что угодно, то и пусть. — Я не хочу давить, но ты же понимаешь, как это всё выглядит? С тобой ведь… случилось что-то плохое… Сказал и сразу же пожалел. Таке стукнул себя по лбу, принялся извиняться, заверил, что понимает. Понимает, да, но снова бездействовать – выше его сил. — Извини! Обещал не лезть, а на деле… В общем, дай мне только повод, я приду и разберусь с ним… — произнёс Коджи, сжимаясь, втягивая шею и щетинясь, как морской ёж. — Что?! — от внезапно брошенных, но точно выстреливших слов Харуки чуть не подавился. — Да, шучу я, расслабься! Просто что мне остаётся думать? Сначала он пишет мне. Мне! Ищет тебя, а потом ты приходишь, весь расстроенный и отверженный! Если это из-за предложения сыграть в поддержке, то… — Таке-сан, ты ни в чём не виноват! — перебил Харуки твёрдо и уверенно. — Поверь, тебе не нужно волноваться, всё будет в порядке. Я справлюсь, как и всегда. Харуки отвёл взгляд, сминая пальцы под столом, царапая кутикулу ногтями. Таке всё ещё недоверчиво смотрел, хмыкая, морща лоб и, в конечном итоге, сдался. — Понял, понял. Только не говори снова, что я слишком строг к Кадзи, ладно? Этого, пожалуй, я уже не вынесу. Харуки печально усмехнулся. — Нет. Нет, в этот раз не буду. Они завтракали в спокойствии, даже успели поговорить про работу, грядущие съёмки клипа для друзей Коджи, парочку киноновинок, которые они планировали посмотреть. Создалась относительно благоприятная атмосфера: беседа выдалась убедительной, но всё же безнадёжно грустной. После трапезы Харуки начал торопливо собираться, а на предложение остаться дал категорически отрицательный ответ. — Прости! От меня одни хлопоты, — Таке выглядел возмущённым (и, надо признать, совсем капельку великолепным) с этим своим выразительным взглядом ?какого чёрта ты снова извиняешься??. — Но спасибо за это! Теперь мне гораздо лучше. Харуки врал, точнее говорил так, как ему казалось правильным. Возможно, звучало неправдоподобно, но Таке его понимал. Всегда. Поймёт и сейчас. Рой безумных мыслей, зудящих в голове, не позволял больше оставаться у дорогого друга и вешать на него личные переживания. Странные ощущения, с которыми ещё предстояло разбираться, изрядно сбивали с толку. Харуки не знал, как быть и что делать, но думая о Таке, хотел лишь сбросить с его плеч лишний груз. — Харуки. Позвони сегодня. И завтра. И помни, если я могу что-то сделать, то сделаю. — Я знаю. Спасибо! — Накаяма почти физически ощутил теплоту внутри. — Обещай мне, что позвонишь! — что за детский лепет? — Обещаю, — не успев даже поразмышлять, ответил Харуки. Так они и простились. На улице было людно, солнечно и жарко. Находясь в эпицентре чужих спешек, Харуки без угрызения совести погрузился в себя. Плёлся без спешки по аккуратным улочкам, старался сосредоточиться на мыслях о предстоящей смене в кофейне и университетских заданиях, но неминуемо столкнулся с необходимостью идти на завтрашнюю репетицию. Харуки резко притормозил, застыл, как вкопанный, плечи его легонько дрогнули в волнительном предчувствии дурных событий. Непозволительно смешивать личную жизнь и дела группы. Просто на словах и едва ли осуществимо на практике. Сейчас он даже не был уверен, что сможет выдержать взгляд Акихико. О том, как изображать будничное спокойствие перед младшими, Рицкой и Мафую, Харуки даже не представлял. Еле сдвинулся с места, по пути зашёл в аптеку рядом со станцией, всячески оттягивая неизбежное, взял необходимые лекарства и медленно направился к финальной точке своего маршрута. Остановившись напротив своего дома, Харуки не решался ступить ни шагу. Взгляд наполнился тревогой. Во рту – сухое пекло. На коже – тысячи дрожащих игл. Порабощающий страх и паническое отторжение действительности. С нарастающей громкостью зазвенел исступлённый крик внутреннего голоса: ?Не хочу! Не хочу! Не хочу!? Крики слились в оглушающий шум, а лёгкие, словно перетянутые канатами, сжались, вызывая в груди удушающую тяжесть. Харуки прикрыл рот ладонью, опёрся рукой о дерево, присел на корточки, обхватив себя руками и делая глубокие вдохи и выдохи. И уже спустя несколько минут поднялся, как ни в чём не бывало. ?Успокойся. Соберись. Просто иди. Иди же. Не смей убегать?. Сначала один шаг, затем второй, третий. Этажи стремительно сменяли друг друга, но оказавшись перед своей дверью, Харуки от удивления даже вздрогнул. Место будто одичало, стало совсем чужим и отталкивающим. Рука неуверенно потянулась в карман, достала ключи, словно в первый раз, несмело выдвинулась вперёд. Ключ задребезжал металлическим звоном, но не провернулся. Дверь не заперта, с ужасом осознал Харуки. Означало ли это… Он бы многое отдал, чтобы не видеть Кадзи Акихико прямо сейчас, но у судьбы было весьма специфическое чувство юмора. — Хару… — начал громогласно Акихико, но тут же сорвался на шепот, — ки. — А. Ты всё ещё здесь? — апатично бросил Накаяма, искренне удивляясь собственному хладнокровию. Бегло рассмотрел непрошенного гостя: не выспался, взъерошен, а его ошарашенное выражение лица практически бесценно. Только Харуки уже расплатился сполна. — Харуки… т-твои… в-во… — такой растерянный, такой неравнодушный. Акихико будто подменили. Весь трясся, смотрел на Харуки, словно заворожённый, сначала даже попятился назад от испуга. — Я же говорил, тебе лучше уйти. Я… очень устал, понимаешь? — Харуки старался говорить спокойно, почти не смотря на Акихико, надеясь, искренне рассчитывая на то, что тот незамедлительно соберётся и покинет квартиру. — Н-но… Погоди сек- Его рука тянется за прикосновением. Акихико всегда так поступал: вторгался, хватал Харуки и затягивал в пучину тщетных надежд. Но в этот раз всё сложилось иначе. Раздался громкий хлопок: Харуки отбил руку Акихико легко, но достаточно яростно. Кадзи замер, точно истукан со своим красноречивым взглядом, полным ужаса, непонимания и отчаяния, в точности провинившееся дитя. — Послушай! — Харуки не намеревался с ним ничего обсуждать, хотел лишь спровадить его, выпить снотворного и выспаться. — Я очень зол. Акихико растерянно попятился назад. — Прос- — Замолчи! От твоих извинений меня тошнит! — Кадзи сжал зубы и отвёл взгляд, рассерженный на свою неспособность подобрать подходящих слов. — Пожалуйста, просто возвращайся к себе домой. Сейчас так будет лучше для нас обоих. Харуки отвернул голову и сильно зажмурился. — Мне некуда возвращаться, — пробормотал Акихико. — Что?! — Харуки повернулся и изумлённо уставился на собеседника. Ведь у него есть дом. Есть… кто-то, к кому он всегда так торопился. Часть души Харуки на мгновение испытала сильнейшую тревогу за судьбу Акихико, которая тут же угасла из-за колоссальной злости и сильнейшей потребности быть подальше отсюда. — Честно говоря, мне вообще некуда идти. Несколько дней я перебивался, где мог, но сейчас это стало весьма… проблематичным, так что… Если… Если можно, позволь остаться у тебя на какое-то вре- — Ни за что! — Харуки был искренне возмущён такой вопиющей наглостью и тем фактом, что Кадзи Акихико – напрочь отбитый человек, лишённый и капли совести. — Я… возьму на себя домашние дела и спать могу, где угодно, хоть на полу. Он всерьёз торговался, пытался предложить достойную плату за свою невыполнимую просьбу. Шок Харуки нарастал с каждой секундой. — Обещаю, больше я не причиню тебе вреда. То, что я сделал с тобой… Это… Я… Я перешёл черту и применил силу... Мне очень жаль, — тараторил Кадзи, виновато опустив глаза. Выглядел, как брошенный всем миром ребёнок, каждым словом добавляя жалости собственному виду. — Пожалуйста, помоги мне. Харуки оцепенел. Повисла гробовая тишина, разбавленная тиканьем часовой стрелки. ?Худшее. Худшее, что ты мог сделать или сказать мне сейчас. Ты в безвыходной ситуации. Звучишь так беспомощно. Боже, ты просто не оставил мне выбора?. Слишком сильное чувство вины. Харуки почти лишился самообладания, одолеваемый стольким количеством переживаний. Чувство вины за то, что полюбил не взаимно. Чувство вины за то, что продолжал молча быть рядом, молился о несбыточном и довольствовался иллюзиями. Чувство вины за то, не оттолкнул. Чувство вины за то, что позволил сделать это с собой. Чувство вины за то, что до сих пор любил. Он был очень зол на Акихико и хотел бы, искренне хотел бы ненавидеть этого человека. Но правда в том, что сейчас больше всего на свете Харуки ненавидел только себя. Кадзи всё ещё не поднимал головы, томительно выжидая вердикта. — Если бы ты не был членом группы, я бы вышвырнул тебя вон. Толку от жестоких слов, от холодного тона, если в сухом остатке Харуки отныне по своей воле будет видеть Кадзи Акихико каждый день? Это пытка. Наказание, которое он сам себе прописал. Акихико оживился: ответу отчасти был удивлён, но в больше степени скорее рад. Поблагодарил дважды или трижды, пытался неуклюже продолжить разговор, но Харуки свёл на нет дальнейшее общение, сухо объявил первичные указания по совместному проживанию новоявленному жильцу, выдал постельное, затем ушёл к себе в комнату, закрыл дверь и рухнул на родную постель. Заснуть самостоятельно так и не смог, принял снотворное, и, прежде чем эффект настиг его, Харуки какое-то время мучился от сильной тошноты и головной боли. Хуже мигрени могла быть только испорченная репетиция. Уэ начал её с вопросов, выговоров, суровых переглядок, ворчаний, отсутствие слаженного симбиоза барабанов и бас-гитары стали последней каплей его скоротечного терпения. Уэ переживал со всей строгостью и серьёзностью: критиковал старших товарищей без малейшего стеснения. Харуки лишь прятался за поддельными улыбками и, разумеется, не собирался винить парня: похоже, сейчас он – единственный, кто из их ?сезонной? троицы мог с прежней страстью позаботиться о группе. А всё, что оставалось самому Харуки – взять временную паузу и обдумать происходящее. Он извинился перед друзьями, поблагодарил за труд, оповестил о том, что берёт перерыв и торопливо сбежал. Но в побег некстати вмешался Акихико. — Харуки! Эй, Харуки! Подожди! Мчался следом, никак не отставал. Харуки разгневанно ускорил шаг. — Не ходи за мной! — грозный приказ, который Акихико даже не собирался воспринимать, старался нагнать. Его шаги так громко шоркали по асфальту, что Харуки ощутил, как боль охватывает весь его мозг. — Постой! Погоди же! К чему этот бессмысленный акт жалости? ?Я всегда думал о музыке, как о прекрасной вселенной, где исполняются заветные желания, где твои робкие попытки неловких касаний струн оборачиваются чудом, охватывают тебя, поглощают и зажигают в сердце вечное пламя. Но музыка – это магия для слушателя, для исполнителя – это также и тяжкий труд. Познав такую незамысловатую истину, каждый день, каждую свободную минуту я потом и кровью достигал желаемого результата. Музыка никогда не давалась мне с лёгкостью, но упорство, старания и многочисленные провалы всегда приводили меня к цели. Я знал, что мои усилия непременно окупятся, и, не грезя о совершенстве, превозносил на пьедестал важности душу. Любовь к музыке сделала реальной мечту о собственной группе. Маленькой семье, которую я собрал, но которую подвёл. Они безупречны. Идеальны. Гении во плоти, коснувшиеся моей жизни по воле судьбы. Наблюдать за ними каждый день, видеть, как они становится ещё лучше – награда. И тяжкое бремя. Мне стыдно за себя, за свои слабые навыки, за несоответствие ожиданиям, за ядовитую зависть, за собственную ничтожность. Ведь сколько бы сил не было мною приложено, я всегда остаюсь позади. Сегодня, окружённый музыкой, я, не переставая, восхищался ими. Стиль игры Уэноямы – по-настоящему крутой. Уэ – такой эмоциональный и искренний, обладает прекрасным чувством музыки. Голос Мафую – настоящий дар, который развивается с поразительной скоростью. И, конечно же, Акихико… Он способен буквально на всё, что угодно, без особых усилий. Так раздражает. Будь то музыка, или что-то ещё, я всегда чувствую отчаяние. Я, правда, ненавижу себя за то, что не родился гением. Но ещё больше я ненавижу себя за то, что ничего не смогу изменить. Никогда. Тяну их на дно. Не позволяю двигаться вперёд, в суть музыки, где их возможности абсолютно безграничны. Я не нужен им. Никогда не был нужен. И осознавать это – невыносимо больно. Если бы я мог исчезнуть прямо сейчас, то сделал бы это без раздумий. Моей уверенности, моей решимости и моей надежды больше нет?. — Харуки! ?Жалкий?. — Харуки! ?Обиженный?. — Харуки, постой же! ?Никчёмный?. — Посмотри на меня! — снова схватил, как свою вещь, снова управляет, как ему вздумается. Акихико потянул назад и одним рывком развернул Харуки к себе. Ни слёз, ни ругательств, только подавленность и невыносимая мрачность. — Прошу, не убегай. — Зачем? Зачем ты это делаешь? — Акихико даже испугался такой оживлённой реакции, замялся, но руку по-прежнему не отпускал. ?Зачем удерживаешь, если я не нужен? Из чувства вины? Отвратительно?. — Потому что тебе плохо. Потому что тебе плохо от музыки, а этого… я не хочу допустить. Это из-за меня сегодня так вышло. Прости. — Хватит, умоляю, Акихико, хватит! — Харуки не плакал, но страдал так сильно, что сердце сжималось. Кадзи спустился ниже рукой, чуть сжал пальцы Харуки, закусил губу и весь напрягся. — Отпусти. Акихико глухо рыкнул, понимал прекрасно, что больше не имеет права так касаться его, каким бы сильным ни было желание, и презирал себя за содеянное. Привык пользоваться чувствами Харуки, знал, что любая незначительная с виду близость для влюблённого сердца была целым откровением. Стоило взять его за руку, поймать взгляд, наклониться ближе, проговорить своим голосом что-то и улыбнуться, как бледные щёки наливались краской, глаза тревожно скакали по сторонам, а непринуждённая поза трансформировалась в нечто неестественно стеснённое, движения становились неловкими и зажатыми. Харуки смущался, по-настоящему смущался от таких пустяков, и Акихико нравилось быть причиной таких изменений. Чем была вызвана непередаваемо сладостная эйфория Кадзи? Жаждой контроля и обладания? Потребностью во всеобъемлющем внимании? Игра, чтобы потешить самолюбие? Он не хотел даже размышлять, сразу расчертил границы и ловко балансировал на самом краю, манил и отталкивал по собственной прихоти, наслаждался трепетом, который ни от кого никогда не получал, вознаграждал снисходительными прикосновениями и снова отступал. Акихико никогда не воспринимал происходящее всерьёз, развлекался, предпочитал верить, что их дружбе это не навредит, и этой верой обманывал не только Харуки, но и себя самого. Сначала ему удавалось держать дистанцию, но запрятанные глубоко внутри чувства копились, усиливались и неминуемо рвались наружу. Ведь правда в том, что с первой встречи Харуки стал для него особенным. Акихико не решался дать название этому чувству, юлил, обходил стороной, вёл беспощадную игру, но непреодолимо тянулся к свету, теряясь в жажде коснуться, вобрать в себя без остатка. Если бы он вовремя одумался, если бы остановился, если бы не углубился в свой трагический кризис, набитый сплошь болью, травмами и страхами… Ему следовало никогда не сближаться с Харуки. ?Мудак. Чёртов эгоист. Худший?. — Я облажался. Даже сыграть синхронно не смог, сорвал репетицию, — снова не щадил себя, снова судил по всей строгости. Акихико стиснул его руку ещё сильнее, мотая головой. — Без меня вам, в самом деле, было бы лучше. Он произнёс это шёпотом, но Кадзи всё прекрасно расслышал. ?Ты важен. Ты всегда знаешь, что делать и как помочь, в отличие от меня. Ты важен для группы. Ты важен для меня. Чёрт!? Акихико не может произнести. Если скажет вслух, разрушит то немногое, что осталось. Осталось ли? — Пожалуйста, Акихико. Отпусти. Слишком больно видеть его таким разрушенным, таким неприступным, таким скрытным и безнадёжно стремящимся к одиночеству. Пальцы мгновенно соскользнули. Харуки тихо вздохнул, почти с облегчением, развернулся и продолжил двигаться к платформе, не обернувшись ни разу. ?В тот момент я с ужасом осознал, что потерял его. Навсегда?.