падший ангел (1/1)

Ноги вяло тащили на себе уставшее тело, но вскоре остановились, будто окаменели. Харуки сильно зажмурился, обречённо оборачиваясь и наблюдая приближающийся хаос. Город умирал. Сначала разрываясь на массивные куски литосферных плит, содержащих в себе целые кварталы, затем расщепляясь на мелкие части из небоскрёбов, автомобилей и проводов, а после растворяясь в пыль, устремляясь ввысь, к небесам. Асфальт беспощадно вибрировал и скрежетал, затрудняя нелёгкий путь. Сколько километров он уже прошёл? По ощущениям бесконечность. Харуки старался зацепиться взглядом за указатели, номера улиц, вывески заведений, но иероглифы разбегались, цифры расплывались, и ему хватало воли лишь следовать вперёд, медленно хороня надежду. Вокруг не души, никто не откликался на зов. Город умирал, а Харуки отчаянно молился о спасении.Измученный дорогой, он то и дело тёр глаза. Взор сильно затуманился: глазное яблоко покрыла мутная слизь, содержащая частицы бетонной пыли. Разум охватило жгучее, болезненное чувство, перерастающее в невыносимую мигрень. Вскоре он упал. Сначала на колени, упираясь ладонями в горячую землю. А после, окончательно рухнув, свернулся в позу эмбриона, съёживаясь от бесконтрольного ужаса, оглушённый собственным сердцебиением и гудящим треском крошащейся земли. Пульсация стремительно набирала силу, звук разрушений становился нестерпимо громким: из ушей, носа и глаз сочились струйки крови. Харуки был приговорён, но продолжал беззвучно шептать мантру – ?пожалуйста, спаси меня?.?В момент сильнейшей обречённости лишь моя жизнь явилась в виде смазанных образов, чтобы пронестись передо мной в последний раз.Сейчас мне почти шесть лет. Дедушка смотрит на меня с улыбкой, тыкает пальцем в щёку. Мы смеёмся, пока бабушка шутливо ругается, пряча свою ухмылку. Сестра быстро сметает с тарелки мою порцию дайфуку с бобовой пастой. Они смеются, пока я громко заливисто рыдаю. Сильнейшая обида за всю мою недолгую жизнь. Бабушка фыркает и грозит им пальцем, кладёт мне новый дайфуку и гладит по голове. Сестра прижимается ближе, неуклюже повторяя за бабушкой, проходится по волосам и вытирает мне слёзы. Я удовлетворённо затихаю от окатившей моё тело волны нежности и теплоты. Мне приятно и спокойно. Счастливый вечер, утонувший в глубинках моего подсознания. Мне исполнилось восемь. Мама говорит, что я тороплюсь жить и всё время куда-то бегу, сестра поддакивает, а я и не против. Они смотрят на меня с одобрением и поддержкой. И всё же ворчат, когда на ходу, толком не прожевав, я закидываю в рот рис и свинину. Оборачиваюсь, чтобы проститься с ними перед пробежкой в школу, и вижу отца. Он мрачен, как небо в штормовой день, отёкший, засаленный и грязный. От него пахнет потом и спиртным. Молчание. Все вокруг замирают. Он подходит ближе ко мне, тянет руки, отчего я непроизвольно содрогаюсь, делаю пару шагов назад. Отец улыбается и грубо сжимает мои волосы, взъерошивает и чуть толкает к выходу. ?Беги, не то опоздаешь, малыш?. Мама стоит к нам совсем близко, она напряжена, её взгляд резко меняется из испуганного на настороженный, а после на бледном лице возникает улыбка. Она желает нам с сестрой хорошей дороги. В тот день мы бежали очень быстро. И отчего-то всё равно опоздали. Рю исполняется одиннадцать. Он – мой лучший друг с первого класса, и я воодушевлённо выбираю для него подарок. Дарю книгу Нацумэ Сосэки ?Ваш покорный слуга кот?. Рю смотрит на меня испепеляющим взглядом, безмолвно крича ?Ты серьёзно?? Я фыркаю и недовольно вручаю ему набор с сёгами. Он удивляется, краснеет и обнимает меня так крепко, что лёгкие сводит. Я громко кашляю и запоздало улыбаюсь. Рю что-то щебечет про завтрашнюю репетицию группы для предстоящего фестиваля, но вскоре забывается и рассматривает новенькие фигуры, грезя об игре в сёги. На праздновании несколько наших одноклассников и знакомых Рю. Пока родителей нет, все решают посмотреть эротический фильм, собираются возбуждённой красноухой кучкой перед экраном, толпятся, галдят в нетерпении, ёжатся, но затихают, когда Рю настраивает видеомагнитофон. Комната наполняется разнообразными звуками: громкими вздохами, мужскими и женскими, глухим мычанием, шлепаньем, кряхтеньем. Периодически возникают мальчишеские возгласы и смешки, которые почему-то жутко меня забавляют. Я по большей части погружён в чтение книги, что пару часов назад подарил Рю. Я плыву по течению средней школы, преодолевая путь от тринадцатилетнего мальчишки до четырнадцатилетнего парня. Мама говорит, что я стал слишком тихим и совсем ушёл в дедовы книги, просит возвращаться хоть иногда в страну грёз и говорить с живыми людьми. Сестра смеётся. Она уже закончила школу и воодушевлённо хлопотала на кухне, готовя бэнто для их с друзьями пикника на набережной, где они хотели встретить рассвет и проводить свои школьные годы в прошлое. Сестра обняла меня в тот день крепче обычного и попросила присоединиться. Не просто так, а в качестве фотографа. Моё нелепое хобби она находила невыразимо привлекательным, а меня считала до безобразия талантливым. Когда я согласился, она поцеловала меня в щёку и обняла ещё крепче. Тогда я даже не догадывался, что вместе с рассветом встречу человека, который и по сей день запечатлён рубцом в моём сердце. Новая жизнь в Токио ошарашивала своим бешеным ритмом, выжимая из меня все соки до последней капли. С накопленными усталостью, бессонницей и общепринятой печалью я медленно ползу к двадцатилетию, активно практикуясь в игре на басу, трепетно стараясь для новой группы, мечась между подработками и поражаясь собственной удачливости. Часто после самостоятельной подготовки в библиотеке, мы с Таке-саном, моим одногруппником и другом, идём в комбини, покупаем дешёвое пиво и позволяем себе беззаботно шататься по улицам, он рассказывает, что хочет снимать клипы и стать самым популярным в Японии, и первый начинает смеяться своей наивности. Я не уступаю и признаюсь, что мечтаю стать режиссёром и снимать авторское кино. И первое непременно хочу создать во Франции. Таке-сан больше не смеётся, кладёт руку мне на плечо и кивает. А после мы страдальчески смотрим на часы и торопимся в общежитие под звуки собственного хохота.Шестое воспоминание, явившееся из недр подсознания, было о нём. Я всегда верил в то, что могу быть частью мира, стремился к людям, как если бы каждый из них был огоньком, согревающим меня в снежную зиму. Но слишком рано мне открылась страшная тайна: каждый из нас в судьбоносный момент непременно будет одинок. Дед говорил мне это за чашкой вечернего чая будничным спокойным тоном, словно речь шла о погоде или барахлящем радиоприёмнике. Я молча внимал, хмыкал, спрашивал, что это значит, и слушал долгий ответ, сотканный из недоступных мне слов. Я рано узнал о существовании одиночества. Но понял, что это было неизбежной правдой для всех, в том числе и для меня самого, увы, слишком поздно. И уж тем более никто не упоминал о том, как больно быть одиноким.Неосознанно я всегда тянулся, тянусь и буду продолжать тянуться к людям, из-за их тепла, как мне кажется, или попросту гонимый страхом остаться во тьме.Я боюсь.Каждый миг я пытаюсь не допустить прихода одиночества и наступления сокрушительного отчаяния. Но всякий раз оно настигает меня, поражает и опустошает.Я был так счастлив, повстречав его. Даже в моменты ревности, жажды его внимания, неловкости и скребущего по сердцу знания, что моей любви никогда не стать взаимной, я всё же был не одинок. Смотреть на него, храня внутри эти чувства, означало для меня не испытывать отчаяния. Только любовь могла меня защитить. Только ей я доверял. Только её признавал самой главной силой.Я боюсь. Теперь, когда всё рухнуло, я снова… снова неизбежно погружаюсь в липкую пучину одиночества…?Находясь одной ногой в кромешной тьме, Харуки почувствовал тяжесть на плече и приглушённый зов. Пробуждение не заставило себя долго ждать: он вскрикнул и содрогнулся, подорвавшись с места. Глаза опухшие, замыленные, лицо стянуто солью выплаканных слёз. Он обессилен и раздавлен, безутешен и опустошён. Ледяные ноги пульсировали болью от лопнувших мозолей.— Что ж ты делаешь, мальчонка? Простудишься, если будешь так спать. Заблудился, штоль?Едва опомнившись, Харуки поднял голову и заметил склонившегося над собой старика, затем огляделся и осознал, что сидит на скамье, кругом зелёные деревья и густые кустарники. Последовавший за этим испуг быстро сменился головной болью. Он с трудом вспомнил, как добрался до маленького парка. — Простите, я не… я просто очень устал, — Харуки попытался рывком встать, чтобы поклониться, но затёкшие конечности позволили лишь на миг оторваться от скамьи. Дедушка понимающе кивнул и легонько хлопнул его по спине пару раз.— Понимаю, дело молодое. Не пей так больше, мальчик! — старик захихикал и махнул ему рукой на прощание, а Харуки в ответ продолжительно кивнул, провожая взглядом доброго дедушку, затем всмотрелся в часы.Почти пять утра. Харуки боязливо сморщился: ему впервые довелось провести ночь на улице. Как безответственно, возмутился он сам себе, затем стал осматривать шоппер на наличие пропавших вещей, но всё осталось на месте. Взяв в руки телефон, он изумлённо замер. Множество смс и пропущенных звонков от Кадзи Акихико пестрили на экране, освежая ранее произошедшее в памяти, отчего Харуки тут же поморщился и поспешил отключить смартфон, чтобы не вчитываться в полученные тексты. Посидев какое-то время и придя в себя, Накаяма поднялся и медленно пошагал в сторону станции. Адреналин, окативший его во время пробуждения, поутих, и Харуки вдруг ощутил сильнейшую безысходность, стоя на пустой платформе. Первым порывом было вновь схватиться за телефон и позвонить кому-то. Острая потребность услышать хоть на секунду родной голос именно сейчас охватила всю его суть. Но Харуки опомнился почти мгновенно. Бред, сказал он себе. Таке-сан ещё спал, а впереди у него был полноценный рабочий день. Семью беспокоить тем более не стоило. Ведь Харуки точно знал, что не смог бы сдержаться, не смог бы сохранить хладнокровие и с улыбкой сказать: ?Я просто хочу узнать, как твои дела?. Нет, только не сейчас. Он словно оголённый раздражённый нерв. Лучше переждать, перетерпеть, подавить и не доставлять неудобств окружающим. С верой в правильность принятого решения, Харуки зашёл в вагон, остановился около бортика и молча уставился в одну точку, вновь погрузившись в себя, но на этот раз внутри поджидал не рой тревожных мыслей, а кое-что пострашнее: пустота. Дорога проходила в апатичной фрагментации. Харуки то и дело отключался от реальности, из метро вышел чисто механически, с трудом осознавая происходящее. По улице шёл неспешно, еле перебирая ногами. И ещё полчаса просто стоял на месте напротив ворот медицинского центра, нервно расковыривая ранку на пальце. В здание зашёл с сильнейшим желанием развернуться и сбежать. Бумаги заполнял очень долго, испортил два бланка, извинялся несколько раз по инерции и после направился на третий этаж. Едва оторвавшись от перила Харуки вдруг ощутил сильное головокружение. Сердце забарабанило так, что дышать стало почти невыносимо. Внезапная судорога сковала горло, сигнализируя о последующей тошноте. Он прикрыл рот ладонью, приглушённо мыча, второй рукой опирался о стену, судорожно втягивая воздух через нос. Когда приступ прекратился, Харуки смог дойти до кабинета, рухнул на стул и принялся выжидать, продолжая царапать кожу большого пальца ногтем указательного. Войдя в кабинет, он предпочёл просто выключиться, забыться и не чувствовать своего тела. Закусил щеку, сморщился, выдохнул, вдохнул, проронил единственный стон отвращения и зажмурил покрасневшие глаза. Очнулся от звонкого шлепка резиновых перчаток, которые доктор спешно стягивал с рук. — Собираешься обратиться в полицию?Харуки дёрнулся, сжался, стыдливо поджимая губы. Дважды отрицательно махнул головой. —Ну, как знаешь, пацан. Дело твоё. Здесь рецепт и схема применения. Приняв от него лист с назначениями, Харуки, как подобает зомби, медленно направился прочь, но почти у самой двери был остановлен грубым низким голосом. — Погоди. Больно уж видок у тебя паршивый,— доктор не стеснялся в выражениях, говорил чересчур прямо и жёстко, напрочь лишённый малейшего сочувствия к своему пациенту. —Что ты задумал? Вешаться? Топится? Прыгать? Делай, что хочешь. Но лучше возьми себя в руки, чёрт побери, и разберись с этим. Я повидал достаточно, не ты первый, не ты последний. Жалость к себе – худший спутник. Харуки молча ловил череду ударов в своё безжизненное тело. — О результатах можешь узнать завтра, учти,— напоследок грубо выпалил мужчина и забубнил себе что-то под нос. Харуки обернулся, прищурился, но разглядеть его лица так и не смог, как и отрицать тот факт, что его прочли, словно открытую книгу. ?Я настолько очевиден??Размышляя над произошедшим, парень успел до красноты расчесать шею, захватывая пальцами волосы, сминая и сжимая их с неконтролируемой неосознанной ненавистью. Ноги сами принесли его сюда, хотя изо всех сил Харуки пытался сопротивляться. Знакомая входная. Надпись ?Ятаке? на табличке. Дыхание наконец-то выровнялось, а напряжение и озноб покинули тело, оставляя место долгожданному расслаблению. Харуки вздохнул, уткнулся лбом в дверь и, постояв так немного, сполз вниз, усаживаясь поудобнее, ожидая возвращения друга с работы. ?Разберись с этим, но как?? – думал он, вспоминая слова злобного доктора.Хотелось уехать ненадолго. Оставить всё: университет, работу, группу и… Харуки действительно не знал, как быть дальше. Он боялся. Боялся настолько, что уже устал бояться. Ответственность давила на него. Уйти из группы, подвести группу, будучи её основателем и лидером? Столько стараний, и все напрасно? Но малейшая мысль о грядущей репетиции внушала непередаваемый ужас, с которым у Харуки никак не получалось совладать.***Ятаке Коджи рассматривал неожиданного гостя с предельной внимательностью и неприкрытым беспокойством, пока тот успешно уходил от разговора с каждым новым глотком ячменного чая. Стакан покрылся каплями, охлаждая и смачивая ладони. Льдинки успокаивающе потрескивали о стекло, разряжая напряжённую атмосферу, уводя Таке в череду умозрительных рассуждений:?Что произошло? Харуки… плакал… Они с Кадзи поругались? Подрались? Это из-за предложения сыграть в поддержке? Из-за моего предложения сыграть в поддержке… Он будет в порядке? Что мне делать? Я не должен на него давить… Но что же между ними приключилось??Харуки, наконец, нашёл в себе силы взглянуть на друга, но сразу же отвернулся, спрятавшись за растрёпанной чёлкой, не выдержав зрительного контакта, и, словно наказывая себя, придался самобичеванию. ?Я отвратителен. Втянул его в это, хотя обещал, что не стану. Мне не следовало… Никто не должен знать… Почему я не сдержался? Почему? Ненавижу. Презренный неудачник. Как жалко и глупо. Просто держи лицо. Не смей… не смей перед ним…?Крик внутреннего голоса захлестнул его, казалось, на целую вечность. Харуки затонул, ударившись о дно, оттолкнулся и всплыл, хватаясь за крупицы самообладания, как за единственную возможную альтернативу кислорода. —Таке-чан, у меня к тебе просьба… — Ятаке заинтересованно хмыкнул. — Ты же сам постригаешь себе волосы… Не мог бы ты… з-знаешь, так жарко, я подумал, ч-что без них мне станет легче. Коджи завис. Хладнокровная потребность Харуки его по меньшей мере серьёзно поразила, но виду парень старался не подавать, предложил другу присесть, а сам отправился за ножницами и простынёй. Вернувшись он нашёл Накаяму, сидящим на стуле с распущенными волосами. Поджав ноги и обхватив их руками, он доверчиво ожидал, когда мастер приступит к делу. Ощутив прикосновение к своим волосам, Харуки напрягся, втянул шею в плечи, но титаническим усилием заставил тело расслабиться. Всё хорошо. Это Таке. Его друг. Всё хорошо, повторял он мысленно, убеждаясь, что находится в безопасности. Молниеносная реакция не ускользнула от зорких глаз Коджи, но время для расспросов ещё не наступило. Сейчас лучше оставить друга в покое и дать ему пространство для отдыха. Просто… быть рядом и побыстрее исполнить его просьбу. Всего лишь волосы, да? Едва ли. Харуки попросил избавить его от двух лет упорного труда. Волосы, взращённые с бережным уходом и особой чуткостью. Волосы, хранившие память о сердечной преданности. Волосы, запечатлевшие молитвы о счастье. Добросердечным людям, коим являлся и Харуки, судьба часто посылала несправедливо суровые испытания. Так его и угораздило влюбиться в Кадзи Акихико, который умело манипулировал чувствами других. И Харуки уж точно никогда не был исключением из правил.Ятаке Коджи считал Акихико невыносимым мерзавцем, хотя и предпочитал скрытую пассивную агрессию в общении с подобными экземплярами, но сейчас почему-то злился, жалел, что не вмешивался в их отношения, затем тут же одёргивал себя и осуждал. Харуки знал, что делает, терпеливо страдал, питался верой, мимолётностями и туманными грёзами. Он выбрал такую любовь и при всём желании не мог отказаться от тягостных чувств, несмотря на изматывающую боль. Что же заставило его так бескомпромиссно отступиться??Мне не больно. Не страшно. Я не чувствую ничего из того, что надеялся почувствовать. Шуршащие звуки ножниц, гуляющих по волосам, заботливые руки близкого человека, прохлада ячменного чая в животе. И зияющая рана в груди. Я так устал?. — Ну, вот и всё, — слова Коджи вырывают Харуки из задумчивой дремоты. ?Всё?..?Дыхание учащается, а в руках возникает мелкая дрожь. Харуки не изменяет привычке: щупает пальцами шею, ощущая оголённую кожу. Он поворачивает голову, смотрит на друга, подрывается с места, пытается поблагодарить, но голос срывается. Он прочищает горло, дрожащим ртом разводит улыбку и пробует вновь:— Спасибо… Спасибо за всё. Я знаю, я не должен был… Прости. Ты работаешь, а я тут… совсем не к месту… — слова наперекор приложенным стараниям никак не собирались в подходящие предложения, а улыбка кривилась и срывалась. — Извини, что заставляю тебя волноваться. Мне очень жаль. Я…Коджи безмолвно прервал отчаянный лепет: обхватил руками, прижал к себе, замер и шумно вздохнул. — Ты всегда извиняешься, даже когда ни в чем не виноват. Не вини себя хотя бы сейчас, ладно? Всё нормально. Ты можешь быть здесь столько, сколько потребуется, знаешь?Харуки всхлипнул и зажмурился, рефлекторно сжимая чёрную майку Таке, стонал и сдавленно дышал в дружеское плечо. Коджи грустно поджал губы, приподнимая уголки чуть вверх, а на выдохе удовлетворённо хмыкнул. — Даже сейчас ты пытаешься улыбаться. Харуки вздрогнул, распахнул глаза, остановился на миг, а затем сильнее вжался в радушные объятия. — Тебе больно, и это не нужно скрывать, ладно? — Харуки затрясся и заплакал, чувствуя поглаживания по спине. — Спасибо тебе. Спасибо. Спасибо. Он сбивчиво тараторил сквозь слёзы, задыхаясь от нахлынувших чувств. После Таке предложил Харуки сходить в душ, а сам отправился искать футон. Спешно смыв с тела грязь и усталость, стараясь избегать своего отражения в зеркале, Харуки вернулся в комнату, где его уже ждала мягкая постель. — Может, послушаем музыку перед сном? Что-нибудь дурацкое в духе ?музыкальная подборка для сна?? — Харуки хихикнул и утвердительно кивнул. Они оба легли на кровать, надели наушники и вслушивались в ненавязчивую спокойную мелодию, ласкающую их утомлённые души. Вскоре Харуки уснул.