апрель в париже (1/1)

?Сейчас умру. Сейчас умру. Сейчас умру. Боже, почему? Почему он так близко? Что это за взгляд? Как ты прикажешь мне это понимать? Трогаешь мои волосы. Снова и снова. Это нормально по-твоему? Нормально?!?— Как страшно ты нахмурил лоб, — Акихико улыбнулся, наматывая золотистую прядь на палец, медленно спускаясь вниз и высвобождая измученный локон.Харуки застонал, нет, даже взвыл и как-то изящно и отчаянно выдал что-то на французском. — Что предлагаешь мне станцевать хулу? Или пойти нахер? — Акихико смеётся в голос. — Вот, Акихико, вот поешь говна! — огрызнулся Харуки, но слегка расслабился. Отчасти потому, что мог сказать, что угодно, чтобы облегчить свои страдания, и Акихико бы ни в жизнь не прознал, о чём шла речь. А речь, конечно же, шла о любви. И прежде чем осудить за банальность, обратимся к не столь давней истории маленького открытия. Поставленный по шекспировской небезызвестной трагедии французский мюзикл Харуки обнаружил уже после поступления в университет, а точнее, после того, как взял курс французского. Почему французского? Это уже совсем другая история. Важной частью ?тренировки? в постижении неизведанного было аудирование, подкреплённое, разумеется, мощной базой, которую Харуки усердно старался нарабатывать изо дня в день, умудряясь подрабатывать, играть в группе, снова подрабатывать, развлекаться и ещё спать! А ведь он даже не был Юлием Цезарем. Серьёзно настроенный Харуки делал успехи, потому что сталкивался с трудностями без страха, но с решимостью идти до конца. Так он думал, пока впервые не услышал ?La folie?*. Безумие, сумасшествие. А ещё точнее и по контексту словари предлагали перевести данное слово, как страсть или в меньшей степени мания. Вдумавшись, Харуки сначала испугался. Потом послушал песню ещё несколько раз, раскраснелся, засмущался, вышел перекурить и спустя три сигареты подряд завыл. Конечно, Меркуцио и славные парни пели про страсть к женщинам, а вовсе не про животрепещущее безответное чувство к одному до невозможности прекрасному Кадзи Акихико. И что тут поделать? Искать девушку? И что потом? Харуки частенько мог бросить в пустоту очередное ?мне нужна девушка?, но тут же хотел себя ущипнуть. Очевидно, женщина – не питомец и не твоя собственность, чтобы её заводить. Заведи себе трезвый взгляд на жизнь и перестань, наконец, надеяться, что тебе перепадёт, потому что у Акихико как раз-таки уже есть девушка. Или парень. Или всё сразу. Чёрт!..Что до вырвавшегося из прелестных уст выражения, которое Акихико принял за ругательство, было и не ругательство вовсе, а французская поговорка, отыскав которую на страницах учебника, Харуки уже не мог выкинуть из головы. И гласила она следующее: плечи страстно любят спину, а спина не знает**. Интерпретировать её на японский было легко, заменив части тела на сердце. И получалось так: одно сердце страдает, а другое не знает. Впрочем, на французском всё равно звучало гораздо милее. И не из-за того, что слова произносились на языке любви, а потому, что плечи и спина Акихико были уж очень красивые. — Старший братик сегодня не в духе, — усмехнулся бесстыжий вор покоя, на что Харуки страдальчески вздохнул. — Пошли в бар сегодня?— Тест по французскому. Никак, — Харуки молился о силе духа, чтобы не дать себя уговорить. — Всего пара часов! — Акихико улыбнулся особенно нежно, готовясь достать своё самое эффективное оружие. — Давай, Хару. Пожалуйста.И так всегда: нежная улыбка, умоляюще благодарный (словно согласие уже получено) взгляд исподлобья, прикосновение к плечу, Хару. И вот они уже в баре, брали вторую пинту пива, а Харуки задавался вопросом, как вообще можно было быть настолько безотказным, когда дело касалось этого парня. Это даже немного жутко. ***Он разумеется попросил остаться на ночь. Он часто так делал. Если подумать, то всегда. Точнее Харуки в последнее время всегда чувствовал, что сейчас его позвали в бар просто, чтобы потом по уважительной причине остаться ночевать. Это превратилось в такую негласную игру, против которой они оба совершенно не возражали. Но вопреки всем смущениям и волнениям, которые испытывало уже не юное, но ещё молодое сердце, Харуки старался держать лицо и порой даже сердился, искренне не понимая, какого чёрта происходит. Акихико вытворял разные вещи: пристально и неоднозначно пялился, прикасался, ложился рядом, ложился сверху, трогал волосы, но делал всё так ненавязчиво, почти случайно, балансируя на грани, что даже с поличным нельзя было поймать, а про предъявление обвинений и речи не шло. Всё то время, что они шли до скромного уютного жилища Харуки, Акихико смело его придерживал, лишь легонько пошатываясь, словно и не напился вовсе, а безупречно отыгрывал свою роль. В подобной ситуации прижиматься вполне естественно: тело к телу, тепло к теплу. Но Харуки был одурманен, словно неопытный подросток, на четверть из-за алкоголя, на три четверти из-за Акихико. От него пахло ароматным хмелем, карамельным солодом, табаком и мужским парфюмом. Харуки старался не палиться, но лёгкие сами жадно вбирали воздух, а нейроны обонятельных луковиц молниеносно скидывали в мозг нервные импульсы. Это и отрезвляло, и опьяняло. Тотальное обнуление. И в такой момент совершенно не банально позволить вскружить себе голову одним лишь запахом. Приятно, думалось Харуки, как же приятно. Ему даже стало безразлично на мгновение, что Акихико может всё заметить. И пусть. Назвали бы происходящее невинным маленьким единением. ?Ага, размечтался. Закатай губу, Харуки! Это поощрение. Подачка. Маленькое удовольствие для поддержания системы вознаграждения?. Добравшись до квартиры, Харуки вручил гостю подушку с одеялом, а сам уселся читать конспект, лелея надежду подготовиться к тесту. Но Акихико сегодня был абсолютным эгоистом. — Пойдём покурим? — снова непринуждённый бросок, как будто даже не засыпал. Харуки хотелось высказаться, но хотелось также постоять с ним на балконе, поговорить или помолчать, наслаждаться желанной близостью, разглядывать и сохранять в памяти мельчайшие детали, — выжать из этой ночи по максимуму, потому что шансов на взаимность было гораздо меньше, чем на успешную сдачу завтрашнего теста. — Прости, что докучаю. — Вовсе нет, всё норм.Догадывался ли Акихико, что Харуки не был идиотом? Однозначно да. Очевидно, что извинение было формальным, чтобы облегчить совесть. Но такова их трагикомедия. Харуки был безнадёжно, но разумно влюблён в Акихико. И всё же влюблён. Акихико саморазрушался, страдал и не мог определиться, играя на два фронта. Или на четыре. Или…— Докурим и поеду, чесслово. — Можешь остаться до утра.?И снизить риски разбиться насмерть, потому что я чертовски переживаю, когда ты уезжаешь ночью едва протрезвевшим. Неважно, к кому ты едешь. Это правда неважно. Я всего лишь бесконечно волнуюсь за тебя?. Харуки снова повёлся на манипуляцию. И это даже забавно. А вот получать отказ – нет. Акихико снисходительно улыбнулся, бросил дежурную отговорку с присыпкой из очень хреновой заботы, как всегда подошёл слишком близко, погладил по волосам, взъерошивая укладку, засмеялся звонко и сердечно поблагодарил. — Только лети аккуратно. ?Лети, а я продолжу ползать здесь?. После его ухода стало тихо. И совсем чуточку невыносимо. ?Нет, ну, как со зверьком, ей-богу! Верный Хару-пёс всегда с нетерпением ждёт, чтобы облизать ваши руки, великий хозяин. Ты такой жестокий!?Это было бы смешно, если бы не было правдой. Только Харуки не знал, а лишь предполагал, догадывался, выдумывал чисто интуитивно. Кто бы мог подумать, что у него настолько прокачана интуиция? Акихико бы не признался в таком даже самому себе. На вопрос ?Что ты творишь?? он предпочитал не отвечать. Гнал на мотоцикле и думал совсем о другом. О человеке. О парне. О Мурате Угэцу.*партия Меркуцио, Бенволио и Ромео из французского мюзикла Жерара Пресгюрвика**Les épaules aiment le dos à la folie, le dos ne le sait pas [Lez epol em? l? do a la f?li, le do n? l? s?s pɑ] - дословно плечи любят спину до безумия (страстно), а спина не знает; французская поговорка (если это прочтут знатоки французского, не бейте, язык не знаю, транскрипцию писала на слух и с помощью переводчика, с радостью исправлю ошибку!)