Часть 46 (1/1)

– Нэ-сюн! Теперь тебе точно придется спать задницей к стенке! А то кое-кому большое есть дело до твоего мягкого места!Хуайсан развернулся и пошел в другую сторону тем же темпом, словно ему и было надо обратно к мосту.Подумал: без меня. Без меня разберутся. Посмеются без меня и перебесятся. А я могу вообще никогда больше с ними не разговаривать. Ни с кем. Пойду домой и сяду там, будто ничего и не было.– Нэ-сюн! – гаркнул Цзян Ваньинь. – Стоять!Хуайсан прибавил шагу. Вэй Усянь заливисто хохотал за спиною. Потом вскрикнул. Лань Ванцзи сказал опасно: Вэй Ин!Хуайсан не оборачивался. Подумал: ну его.И еще подумал: как он мог?Просто мог. Я вчера ничего не сделал, чтобы разрешить нашу ситуацию. Думал, что сделал, успокоил, как уж умел, мне правда понравилось, я бы умер от смущения, если бы что-то такое произошло со мною, и юноша, который мне очень нравится, заметил, и я бы хотел, чтобы меня успокоили. Но, наверное, нужно было как-то по-другому, он усомнился в моем отношении, и теперь…Теперь – что? Рассказывает Цзянам про меня неприличные вещи? Это наши общие неприличные вещи, ему не жаль и себя?– Стой, тебе говорю! – по мосту сзади загрохотали шаги, Цзян Ваньинь схватил Хуайсана под локоть, дернул назад, развернул и поволок за собою назад, к месту сбора. – Резвый ты не по делу. Нашел, кого слушать!Хуайсан поднял глаза. Лань Ванцзи чуть не насаживал Вэй Усяня глазницей на обнаженный меч, Вэй Усянь держался за живот и безгласно смеялся, с сипением втягивая иногда воздух. Повалился на траву, будто Лань Ванцзи все-таки его убил, и задрыгал ногами.Цзян Ваньинь водворил Хуайсана на берег, отпустил локоть и ткнул пальцем в Вэй Усяня.– Ты! Дурак. Ты, – он указал на Лань Ванцзи, – что стоишь, как столб? Кто за тебя объяснять будет? И бегать за твоим любезным?Лань Ванцзи вложил Бичень в ножны и стал глядеть мимо. Уши у него были алые, и на скулах проступали, словно натертые розовой вощеной полоской, пятна. – Ни про какую задницу никто не говорил, – сказал Цзян Ваньинь. Выдохнул. Сложил руки на груди. – Дело было так. Ханьгуан-цзюнь без всяких скабрезностей спросил, что делать, если кто-то нравится. Этот, – он мотнул головой в сторону севшего на траве Вэй Усяня, – придумал уточнять, а что нравится, а весь ли нравится, и добрались они до задницы. – Хуайсан вскинул веер и закрылся ото всех, а Цзян Ваньинь продолжал: – Ханьгуан-цзюнь сразу: нет, мол, не задница, а этот на нем повис: а как так, а почему это задница лишняя, – Цзян Ваньинь талантливо передразнил Вэй Усяня, и даже голос стал похож: – а если нравится весь юноша и всего его считаешь красивым, то и задницу, а если ее не считаешь – то и не всего, значит, и не нравится, так, что ли, что за любовь, где выбираешь по частям… И в том же духе, – закончил он своей манерой. – А тут ты.– А что, не так?! – простонал Вэй Усянь, скатившись снова в хихиканье. Кое-как, опираясь на траву и на колени, поднялся. – Что, не так, я не прав? Цзи-сюн говорил про твою задницу, из песни слов не выкинешь, я это не придумываю, мы все свидетели… – Он обвел рукой собрание и похлопал себя по колену. Выпрямился совсем, прогнулся в пояснице. – А-а, вы меня убиваете.– И убьем, – сказал Цзян Ваньинь. – Когда-нибудь. И всем сразу станет легче жить.– А тебе вот больше всех дела до наших любовничков, сразу прыгнул их мирить! Какой ты неудачный, честное слово.– Это было… великодушно, – проговорил, наконец, Хуайсан из-за веера. – Я благодарю тебя, Цзян-сюн.Глянул на Лань Ванцзи. Лань Ванцзи тоже на него покосился, и они встретились глазами, и Хуайсан опустил веер еще больше и растянул губы в неловкой улыбке.– Потому что начнется, – сказал Цзян Ваньинь, – один поверил, другой испугался, никто друг друга не понял, что за убогая ссора. А нам потом всем – что? На цыпочках вокруг ходить? Выбирать стороны, утешать одного, но не другого, или всех, но втайне? А! Нет уж. Еще и из-за такой глупости.Кое-кто не терпит ссор, подумал Хуайсан, и хочет, чтобы все жили в мире. Но не как цзэу-цзюнь, который все совершит так, что ты и не поймешь, как настало благолепие, а с громами и молниями. Стремительно и дерзновенно. На ком научился? Успокаивал ссоры брата с сестрою? Сестра не похожа на тех, кто долго обижается… и обижается вообще. Родителей? Вот там, воистину, будешь ходить на цыпочках и выбирать слова, даже если ссорился не ты, а дагэ разругался с каким-нибудь своим помощником, и оба упрямцы, и дагэ, возможно, был неправ, неправее, поэтому помощник его не бросается в ноги немедленно, потому что будет еще хуже – дагэ не терпит лизоблюдства и попранной истины. Яо как-то избегает, хотя у них тоже выходят споры, и тоже дома тяжко дышать. Тяжко ли дышать самому Яо, когда мы с дагэ ругаемся? Выбирать стороны и утешать, но чтобы не узнал другой… Похоже, похоже на родителей. Но при родителях не покажешь себя таким смелым миротворцем, как тут. Кто ты при родителях такой. А на друзей можно прикрикнуть и все объяснить, и тебя выслушают. Приятно ли? Отыгрался ли на нас хоть мало за проглоченные при прошлых, не с нами, оказиях слова? Разрешить трудность, когда обычно разрешить не дают. Для чего и друзья, как не быть с ними таким, каким всегда мечтал быть.Я только что-то становлюсь с ними таким, какого себя никогда не знал. Требовательным.Хуайсан опустил веер совсем, сложил, похлопал себя по груди и сказал обессиленным голосом:– Вэй-сюн, ну и заставил ты меня поволноваться! Вы все меня напугали. Но особенно Вэй-сюн. Уверен, что ха…– Ванцзи, – сказал Лань Ванцзи без выражения, словно не думая.– Ванцзи. Уверен, что не было сказано ничего дурного.– А в заднице ничего дурного и нет! – сказал Вэй Усянь. Поднял палец. – Умеете засматриваться друг другу на сиденье – умейте и не стесняться. Цзян Ваньинь фыркнул. Сказал: пойдем уже. Лань Ванцзи, словно этого предложения только и было надо, тронулся прочь от берега, по тропинке вверх по горе. Обычно ученики сюда не заходят, ничего тут нет, и даже скала для любования луною и полуночной музыки немного в другой стороне. Лань Ванцзи вел, Хуайсан шел следом и вовсе не смотрел туда, куда по обвинениям Вэй Усяня должен бы. А смотрел на шелк волос и шелк ленты, которая расчертила их, словно сияющая молния расколола черный ствол.– Ты такой сме-елый, Цзян Чен, – пропищал Вэй Усянь. Хуайсан оглянулся. Вэй Усянь вис на брате и будущем повелителе и пытался говорить в самое ухо, но Цзян Ваньинь отпихивал его лицо. – Такой отважный, друг своих друзей, защитник любви. С чужой у тебя очень ловко выходит! Легче – с чужой, а? Легче быть таким серьезным и решительным? За других все делать, а не за себя.Цзян Ваньинь тщетно загораживался от него плечом, Хуайсан, наблюдая, дважды сошел с тропинки на обочину и зацепился ханьфу за кусты. Вэй Усянь причмокивал губами. Цзян Ваньинь выставлял плечо и локоть, и рявкнул в конце концов:– Да, легче! Чужое всегда легче! Что ты пристал!– В-вот, – сказал Вэй Усянь и пошел прямо. – Что я и хотел знать. Никто не говорит то, что на самом деле! Цзи-сюн скрывает, что у него аппетит на кое-чьи шаобины, хотя ничего в этом такого, я б и сам, такого-то удавшегося господина, как Нэ-сюн… – Хуайсан ускорил шаг, подпер Лань Ванцзи со спины, и Вэй Усянь засмеялся. – Да ладно, я не пробую же на ощупь, мне умозрительно нравится. Такие скромники. А Цзян Чен у нас бросается в гущу событий, только не тех событий, каких бы надо. А? Как насчет налаживать свое? Что я скажу семье, когда вернемся? Что не смог устроить тебе любовного приключения за всю учебу?– Отстань, – сказал Цзян Ваньинь сквозь зубы.– Всего лишь пытаюсь помочь. Будешь прилагать силы к чужой любви и мимо своей – так все и останется, как было, самым плачевным образом.Цзян Ваньинь с шумом выдохнул. Не отвечал.Хуайсан покачал головой. Запомнил дорогу на несколько шагов вперед, чтобы не оступиться, и обернулся. Сказал, покачав веером:– А ведь в самом деле, чужие дела легче своих, и ничего в этом странного, смешного или стыдного нет. Как и в задницах. Для того и заводят наперсников, чтобы помогали. Ты нам очень помог, Цзян-сюн, за что благодарю. Я бы послужил в ответ, но не знаю, в какую… м… сторону.– В сторону девицы Вэнь, вот в какую! – сказал Вэй Усянь с уверенностью. – Давно известно.Цзян Ваньинь на него внимательно поглядел. Качнул головой.Хуайсан отвернулся и подпер веером губу. Подумал: то ли кажется, то ли нет. И если я займусь, и выяснится, что казалось – получится конфуз.Поэтому лучше не заниматься ничем и никуда не лезть. Цзян Ваньинь влез, и вышло хорошо, и благодарю его сердечно, но я-то не Цзян Ваньинь, и так вчера ввинтился, куда, может быть, не совсем следовало, к молодой госпоже Цзян и ее жениху, и братьям. Будто они не знают друг друга лучше меня, и что друг другу обидно слышать. Будто мне вообще до этого есть какое-то дело. Другие ругаются – я наблюдаю. Ругаются не со мною. Другие обижают и расстраивают друг друга – я запоминаю, потому что лучше переживать то, что тебя не касается, чем находиться в гуще событий.Но почему-то мне есть дело и до того, как они обращаются со мною, и как ведут себя друг с другом. Раньше не было. Глотал то, что не нравилось – кто я такой, чтобы восставать. Начнешь требовать – тебя и спросят, кто ты такой, и не возьмут в компанию больше, и я останусь на обучении один. Как обращаются – так и славно, какая разница, с этими людьми мне по пути только до выхода из ворот Юньшеня. На что я был удобнее, когда не относился к дружбе серьезно. Должно быть, когда связь крепнет, и связь эта тебе зачем-то нужна и нравится, начинаешь устраиваться в ней, словно гнездоваться, делать себе удобнее. Говорить честно, что на уме. Советы вон давать непрошенные, как я вчера. Хотеть одного отношения, а не другого. Насколько больше работы и беспокойств!Зато есть надежда, что тебе будет искренне хорошо. Не на чужой взгляд хорошо, когда я изображаю, проглатываю и молчу об истинно своем, потому что никому это не интересно, а до самой середины. И начинаешь чего-то хотеть. И иметь мнение, а не только заглядывать в рот, и это создает трения. Хотя разве создало мое вчерашнее утреннее замечание? Вэй Усянь явно его не услышал, никакой не образовалось деликатности. Хуайсан подобрал губы, глядя на сжатый у поясницы кулак Лань Ванцзи.Что за утомительное предприятие – дружба!Любовь – тоже. Хотя и приятное во всех отношениях. Поэтому не жалко.Едва знакомая с тех пор, как ловил здесь птиц, зелень тянулась и тянулась, расступалась, открывая камни, и сходилась занавесью обратно, на поворотах будто поглощая и тропинку, но в конце концов поредела, и с одной стороны вздыбился склон, и Лань Ванцзи сошел с тропинки и взошел на него, и продолжал путь вверх. Хуайсан полез за ним, кряхтя и отмахивая веером. Лань Ванцзи остановился и взял его под локоть.– Далеко еще, ханьгуан-цзюнь? В этом, что ли, и суть – согреться подъемом, и ничего другого чудесного тут и нет?– Цель – это путь, – сказал Вэй Усянь. – Но если так, то мы тебя, Цзи-сюн, поколотим.– Нет, – сказал Лань Ванцзи, не поворачиваясь.– Еще как! Ты, конечно, хорош, но нас больше.– Цель – не путь. Цель – цель. Где-то здесь.Хуайсан огляделся по сторонам. Вокруг стояла прозрачная бамбуковая роща, ровный рисунок стволов по вертикали оттенял бугры, рытвины и то зелень, то проплешины с буро-серым палым листом по горизонтали. Красота приглушенных цветов, сказал себе Хуайсан. Между стволов у корней мелькнуло белое. Ученическое ханьфу? Кто-то разлегся подремать, а мы сейчас спугнем?Лань Ванцзи направился к проблеску, и Хуайсан, обошедши вздыбленную землю, за ним. Лань Ванцзи махнул рукавом, и воздух задрожал.– Барьер! – ахнул Вэй Усянь. – Цзи-сюн, да ты нас и в самом деле привел к какому-то сокровищу!– Чтобы не разбежались.– Кто? Мы? – Нам конец, – проговорил Вэй Усянь, моментально сменивши голос на громкий испуганный шепот.Цзян Ваньинь закатил глаза, шагнул, и ему под ноги, мимо Лань Ванцзи, бросился белый кролик. Цзян Ваньинь подхватил его за шкирку поднял к лицу. – Эти разбегаются?Лань Ванцзи кивнул и прошел вперед, выше, Хуайсан последовал за ним к поляне. На поляне копошились белые кролики. Лань Ванцзи махнул рукавом снова, барьер стал на место.Вэй Усянь тут же упал на траву, сгреб к себе ближайших животных, затащил на колени и принялся по очереди трясти у лица, выпятив губы. – Это что тут такое, это кто тут такой нарушает правила про домашних животных? Кто? Кто? Блестящий ханьгуан-цзюнь!– Не домашние животные. Просто водятся. – А загон – чтобы не расползлись везде? – спросил Цзян Ваньинь, взял-таки своего кролика под передние лапы, заглянул в морду тоже. – Девчонки бы растащили по домам. Шицзе нравятся кролики и прочая мелочь. – Он наклонился и отпустил неудачливого беглеца на бамбуковый лист. – А достойному господину невместно.– Живое тепло, – сказал Лань Ванцзи. – От животных можно. От пушистых – разумно. Теплые.И сам, перехватив меч, изловил кролика и прибрал к груди.Хуайсан сунул веер за пояс и пошел ловить своего. Кролики были ленивые и не избегали его рук. Хуайсан взял самого пушистого, какого нашел. Присел, устроил его на коленях у живота, соорудил из рук подобие норы.Лань Ванцзи опять махнул рукавом, и из него выплыло, словно флаг сдернуло ветром со флагштока, полотно, легло на траву, и Лань Ванцзи с кроликом расположились. Лань Ванцзи сказал:– Хуайсан.Хуайсан с оханьем сел рядом, кролик чуть не скатился с его колен, но усидел. Хуайсан пригладил ему уши, сказал:– Какие они здесь смирные.– Двигайтесь! – сказал Вэй Усянь и втиснулся к Хуайсану боком в бок. Цзян Ваньинь же долго примеривался, и все-таки нашел место, к Вэй Усяню спиною. Они сцепились лопатками и легли друг на друга, как сам Хуайсан с Лань Ванцзи в памятный вечер.Хуайсан поглядел на Лань Ванцзи. Тот покачивал кролика на локте и смотрел только на него. Пошел ведь за советом. Я оставил его в неуверенности, подумал Хуайсан и невзначай коснулся рукавом рукава. Лань Ванцзи поднял голову. Хуайсан улыбнулся со всею возможною лаской. Я тут, не надо спрашивать посторонних, спроси меня.Невозможно спросить юношу, который очень нравится, о том, что будет дальше. После того, как юноша ясно показал свою страстность на твой счет. Как начать? Стоит ли начинать? Я и сам хотел обсудить этот трепетный вопрос с друзьями, так что мне ли говорить, думал Хуайсан, наглаживая кролика. Шкурка его мягко подавалась и ложилась под руку гладко. Да, из тебя, пожалуй, оторочку зимним одеждам самому изящному господину на свете. Белый плащ и белый мех. Или слегка голубой плащ, и тогда мех – как иней на нем. Мне понравилось, подумал Хуайсан и поерзал на полотне. Мне было лестно. Ничего ведь дурного не произошло. И Лань Ванцзи… эх, спросить бы, какими именно словами он выразился, но это нужно наедине, а мы пока все вместе.– Нэ-сюн, сколько кистей получается из одного кролика? – спросил Цзян Ваньинь.– Совершенно не знаю, – сказал Хуайсан и поднял своего компаньона. Компаньон растянулся, а потом подобрался. Хуайсан усадил его обратно. В руках завелось уютное тепло. – Никакое животное не идет на кисть полностью, где-то мех подходит, где-то нет… Не наблюдал, если честно, за тем, как разделывают. Как делают кисти из снятых уже шкур – да… У меня есть кисти из сяньли!– Живодер, – сказал Вэй Усянь.– Почему? Это вы ведь их убивали, я просто принял от х… Ванцзи в подарок их шкурки. Было очень мило. Вэй Усянь издал неприятный звук.Как не надоело, подумал Хуайсан.И еще подумал, поглядев на сосредоточенного на кролике Лань Ванцзи: я тебя не обидел? Как мне это понять? Когда выдастся спросить? В библиотеке тоже были все вместе, потом разошлись приготовиться, а когда собрались в поход за живым теплом, Вэй Усянь сразу же предъявил шутку. А самым ранним утром, когда Лань Ванцзи поднялся сам и поднял меня, я не мог раскрыть и глаз, не то, что говорить. И он сам молчал.Нужно было сразу обсудить, теперь непонятно, как и подступиться. Но откуда же я знал, что будет повод, я не приготовился. Я и то постарался!Неважно, как старался, это можно предъявить учителю и дагэ: стараюсь, просто не получается. В любви, пожалуй, важнее, чтобы получалось, а старания тебе не зачтутся. Разве что для собственного успокоения. Только что-то от них не спокойно.Но ведь он говорил, если верить Цзян Ваньиню, хорошие слова, подумал Хуайсан старательно. Не злые. Спрашивал про юношу, который нравится.– И что? – спросил Цзян Ваньинь. – Зачарованные картины?Хуайсан моргнул. Продолжил гладить кролика. Сказал:– Одной кисти мало, конечно. Нужно умение и духовные силы, которые специально вложишь. А хотя я слыхал истории про то, как нечаянно не заклинателем, а поэтом начертанные в зачарованной книге стихи воплощались в жизнь! Про кисть же не слыхал. Может, если ее тоже специально зачаровать…– Какой был бы розыгрыш! – протянул Вэй Усянь. Задрал голову, уперся затылком в затылок Цзян Ваньиню. – Наложить заклятье, чтоб кисть выводила не то, что пишут, что-то неприличное! И подсунуть учителю. Вот бы он побесился!– Ерунда, – сказал Лань Ванцзи.– Ну предложи идею получше!– Не буду.– Скоро расстанемся, должны же у старика остаться воспоминания о нас.– Останутся, – сказал Хуайсан, – что-то мне подсказывает.– Да ну! Что такого мы совершили? Он нас даже похвалил за охоту, вот это номер, вот я этого не ждал. Да охота была не тут. А что мы сотворили, чтоб Юньшень содрогнулся?– Начать с того, что затащил его племянника на пирушку? – хмыкнул Цзян Ваньинь. – Наверняка никто так раньше не делал. Потому что людям обычно дорога голова на плечах.– О, и точно! Точно. Это хорошо. – Вэй Усянь поднял одного из кроликов на вытянутых руках. Потряс. Просюсюкал: – Хорошо-хорошо. Уже что-то. Но недостаточно. У меня великое наследие, я должен постараться, чтоб дотянуться. Чтоб моих детей учитель, который будет, конечно, в то время еще жив, здоров и занудлив, как и сейчас, не обижайся, Цзи-сюн, на правду не надо обижаться… чтоб он их колотил почем зря, больше, чем заслужили, обо мне в память! А они бы, конечно, давали ему повод, у меня ни за что не было бы скучных детей.– Кому они нужны на обучении у Гусу Лань? – спросил Цзян Ваньинь.– Твои зато! Будут такие же хмурые. Моим придется их развлекать, чтобы они не профукали молодость. И детей Цзи-сюна и Нэ-сюна тоже. Вот задачка! Всем они нужны.Мы живем через потомков, подумал Хуайсан, мои предки живут через меня… живут, конечно, не слишком роскошно, но все же. Потомкам вручаем свои битвы. И свои чаяния.Кому же не хочется быть всем нужным, подумал Хуайсан. Я тоже знал, что я не очень к месту, когда братья Цзян говорили о своем. Они – и я, даже если мы все вместе на рыбалке. А теперь Лань Ванцзи и я – и Вэй Усянь. Хотя братья Цзян на этом не распались, и Вэй Усянь продолжает быть их частью. Вон как сидят, как статуя, выточенная из одного валуна. Может, недостаточно быть кусками одного целого с самого создания. С самого рождения. Или когда они познакомились, вроде бы, очень рано, и с тех пор неразлучны. Может быть, недостаточно невысказанного сродства, нужно еще что-то к нему добавить. Либо найти кого-то на стороне. Как я. Но и нам с Лань Ванцзи оказалось недостаточно невысказанного.Хуайсан почесал кролику бок, прижал к животу плотнее. Тепло понемногу развязывало внутренние узлы.– Если бы мои потомки удались такими, какими обычно удаются Нэ, то я не знаю, как бы я с ними дружил, – сказал Хуайсан. – Но они бы, определенно, делали успехи в учении! В боевой его части.– А мои были бы грозой учителей! – сказал Вэй Усянь.– Мы и так это уже поняли, – буркнул Цзян Ваньинь.– А твои, Цзян Че-ен? Ну-ка, расскажи нам? Наверняка же напридумывал целый список, какими они должны быть? Как с женой. О! Цзи-сюн, а ты и не слыхал. – Вэй Усянь оторвался спиною от Цзян Ваньиня и, потрясая кроликом, заговорил мимо Хуайсана к Лань Ванцзи, перечисляя все, что Цзян Ваньинь хотел бы видеть в своей будущей супруге, а сам Цзян Ваньинь в это время колотил его локтями по почкам, и Вэй Усянь высоко вскрикивал, но не замолкал.– Разумные желания, – сказал Лань Ванцзи. – Будет достойная супруга. Здравые мысли.– А! Дело не в том, какие, а в том, что не странно ли это – составлять целые тома? Такая, растакая… почти как правила Гусу Лань, три тысячи пунктов. И детей так же. А, Цзян Чен? – Он извернулся, и Цзян Ваньинь, развернувшись тоже, взял его за щеку и с силой пихнул от себя, Вэй Усянь насилу усидел. Потряс головой, устроился снова. Повозил кроликом по щеке. – Между прочим, было бы хорошо. Чтобы они все встретились. Все наши дети. Хуайсан улыбнулся. Раскрыл веер и загородил себя и кролика от солнечных капель. Прикрыл глаза. Подумал: да. Это было бы славно. Продолжиться в потомстве, и наше знакомство продолжится.– Да. Это было бы славно.– Мгм.– Ну пусть, – сказал Цзян Ваньинь. – Твои научат всех плохому.– Нужному! Необходимому!– Сватовство, – сказал вдруг Лань Ванцзи.Помолчали, по очереди повернув к нему головы. Потом Вэй Усянь хлопнул себя по колену. – Точно! Надо их всех переженить, и нам породниться! Так, кто будет самая лучшая партия для моих…Принялись делить детей на парочки. Хуайсан поджал ноги и подобрался к Лань Ванцзи ближе. Коснулся плечом плеча. И Лань Ванцзи подался навстречу, и они прижались через одежду и сидели теперь так, тоже свитые, как две яблони, выросшие близко, и прихотью садовника переплетенные. Все хорошо, подумал Хуайсан, нужно просто объясниться. У нас будет еще время. Я могу подождать.Он ждал, пока наговорились. Пока натискались с кроликами, и Вэй Усянь сказал, что из всех животных Лань Ванцзи похож именно на это, одно лицо, точнее, морда. Такой же белый. А сам назвался черным журавлем. Цзян Ваньинь на это ответил, что он ворона лохматая, и ничего больше.Отпустили кроликов и принялись собираться. Хуайсан сказал, пока Лань Ванцзи сворачивал полотно: – Это место и чем мы занимались – секрет. Только для нас. Я на вас рассчитываю!– Молчок! Никто не достоин знать! Только мы.– После источника бы, – сказал Цзян Ваньинь, потянувшись, – хорошо греют, и в самом деле. Только ночью на земле сидеть…– В источник раньше, – сказал Лань Ванцзи. – После занятий.– Ты хотел сказать – вместо?– После. Учитель сказал возвращаться. Учиться с остальными.Вэй Усянь взвыл, схватился за голову и с неподдельной печалью причитал до самого моста, что это нечестно, они еще совсем больны, только все начало налаживаться, а как же правила, Цзи-сюн нашел, когда говорить, испортил весь момент, что за жестокая судьба, а не намечается ли еще какой-нибудь охоты, что там говорит цзэу-цзюнь?..На мосту Хуайсан замедлил шаг и сказал:– Мне нужно задержаться. Нам. С ха… Ванцзи.– Ну ясно все, – сказал Вэй Усянь, махнул на них рукой и поплелся прочь. Цзян Ваньинь, буркнув: мы никому, за ним. Вэй Усянь не успел отойти далеко, и походка его приободрилась, и он принялся что-то говорить Цзян Ваньиню, похлопывая того по лопаткам.Хуайсан стал у перил. Лань Ванцзи напротив. Хуайсан сложил веер и потискал обеими руками.Сказал:– По поводу вчерашнего…Лань Ванцзи шагнул уйти. Хуайсан подумал: стоять. Стой, тебе говорю. Резвый не по делу. Так? Но я не Цзян Ваньинь. Поэтому Хуайсан сказал:– Мне было бы приятно, если бы мы могли без стыда поговорить о чем угодно, тем более, о деликатных предметах. Зачем мы разглядывали книжки и обсуждали их, если про себя не можем? Живая, плотская реальность – это то, где искусство становится развратом, конечно, но… При любви, может быть, и не разврат?Лань Ванцзи остановился на краю моста. Слыхал ли, подумал Хуайсан. Я не кричал.А Лань Ванцзи вернулся. Стал поодаль. Сказал, глядя под ноги:– Оскорбительно. Ванцзи не желал.– Я знаю! – воскликнул Хуайсан. – И я не оскорбился, я просто от неожиданности, Вэй-сюн все-таки такой громкий! И я охотно верю, что он все сделал, чтобы вложить тебе в уста того, чего ты не говорил…– Думал.Хуайсан раскрыл веер, а за ним погладил себя по груди, устраивая прыгнувшее сердце на место. Как кролик-беглец. Но и его поймали.Думал. Обо мне. Почему это удивительно, его тело ведь это показало вчера. А я думал ли о нем?Мне хорошо, когда мы целуемся. И мне приятно, что я ему нравлюсь. На одной постели и в обнимку. Я ведь знал, что это произойдет когда-нибудь и с кем-нибудь, и представлял – кого-то. Цзян Ваньиня, который бы на меня набросился. Вэй Усяня. Что бы я делал тогда. Если бы они полезли ко мне, потребовали. С пьяных глаз тело восхитилось. Хуайсан опустил веер к животу, взял боком. Сложил. Подумал, разглядывая Лань Ванцзи, его прекрасное лицо, его руки, руку, потому что одна за спиною. Его кожу и его сливающееся с кожей белоснежное ханьфу. Щеки. Розовые мягкие губы. Приоткрыл рот. Прерывисто вздохнул. Прошептал:– Господин непревзойденной прелести и изящества. Лань Ванцзи поднял глаза. Словно бамбуковые листочки. Обмакнули в тушь и оставили отпечаток. Словно кто-то решил украсить белую чашку темными росчерками.– Возможно ли, – сказал Хуайсан, – что то, что в весенних книжках, совершится у меня с господином такой стати, которой я всегда любовался лишь издалека? Я не ответил тебе вчера в том духе, в каком, наверное, ситуация требовала продолжиться, но… Мне было очень приятно. И если ты думаешь такие мысли, то… – Хуайсан распахнул веер и закрыл щеки, в которые разом бросилось все накопленное от кроликов тепло, – то хорошо. Приятно. Я тоже стану думать тогда. Да?Лань Ванцзи помедлил и кивнул. Хуайсан повернулся к воде, оперся на перила. Покосился. Поправил прядку у щеки. Облизнул губы. Подумал: Лань Ванцзи всегда держался с непогрешимым благонравием. Вот я и не задумывался. А братья Цзян, напившись, да когда никто не видит, могли бы, если б хотели, меня хватать. Так и не принялись, не до меня им всегда было – до момента, пока у меня не завелся собственный друг и нежный интерес. Даже шуточек не помню, если и были, самое большое: ты тоже, мол, ничего, Нэ-сюн, если молчишь и сидишь тихо. Или что-то вроде. Но все равно, от них я ожидал больше. Про Лань Ванцзи знаю, что никогда не позволит себе такого.И не позволял, а вчера тело заговорило само, и он немедленно отвернулся. Но все равно, теперь можно думать эту мысль, и были бы братья Цзян хоть немного опытны, во что я уже не верю, я б спросил у них, как от поцелуев с изящным господином, который ничего себе подобного не разрешит, и ты в его отношении, чтобы не оскорблять культурность общения, тоже, переходить к… чему-то. Что советует кондиция под одеялом в одной постели.Член, подумал Хуайсан. Член и задница. О которой Лань Ванцзи не спрашивал, но думал, если я понял его верно.По телу пробежала мелкая дрожь, Хуайсан взялся за перила плотнее и сказал:– Я напрошусь к тебе в гости, если пустишь меня погреться в очередной раз. Но теперь я принесу с собою кое-что. Искусство. Которое различается с развратом. Разврат – не стану, потому что мы станем любоваться. Станем?Лань Ванцзи кивнул опять. Бичень держал при себе, близко, словно Хуайсан готовился напасть.Хуайсан продолжал, глядя на всякий случай в мелкую воду:– Я хочу ответить гармонично на твой жест… – он сглотнул и прошептал: – желания, и стану, и более для меня не будет неожиданностью. Я сожалею, что не предложил вчера… м… помощи.Уши Лань Ванцзи воспылали еще крепче, и налилось со скул на щеки. Хуайсан со щелчком раскрыл веер, прикрылся до глаз и улыбнулся. Проговорил томным голосом: теперь бы предложил. Мне просто нужно было душевно приготовиться.Лань Ванцзи все-таки развернулся и все-таки пошел торопливым шагом с моста на землю, по земле, по дорожке – к домам. Хуайсан – за ним, и лицо горело тоже, и внутри взлетало и опадало что-то, утихая в раненой руке и боку быстрее, чем везде, и невозможно было опустить веер.Лань Ванцзи стал вдруг, как вкопанный, Хуайсан задержался тоже, чтобы на него не налететь. Лань Ванцзи надвинулся, взял его привычным жестом за пояс, а второй рукой – под лопатки, рукоять Биченя уперлась Хуайсану в затылок. Хуайсан сложил веер и устроил его у Лань Ванцзи на груди. Распахнул губы. Лань Ванцзи наклонился, и они соединились, и снова, как и всегда, раздалось тихое влажное чмоканье, и Хуайсан прижался к Лань Ванцзи животом, а Лань Ванцзи одну руку оставил у него на спине, а вторую спустил с пояса ниже и, прижав ханьфу, огладил широко, будто расправлял лист для каллиграфической работы.Хуайсан охнул ему в рот и улыбнулся. Шепнул, отстранившись едва-едва:– Да, каким-нибудь вот таким образом.А когда Лань Ванцзи подался назад, добавил, не думая: еще.Начали воспитанно с чая, но скоро составили блюда на пол, как и в прошлые разы, когда книги сменяли еду, а чашки оставили с краю стола. Хуайсан водрузил стопку, оставив в том порядке, в каком сложил ее дома и без приключений донес в гости. Жаровня краснела, скрипели угольки. Хуайсан то и дело собирался в плотный ком, но на плечах лежало зимнее ханьфу, подарок цзэу-цзюня, а внутри обитал горячий чай и два куска горохового пирога, и руки все еще помнили кроличью шкурку, и царапины покрылись корочками и не пачкали больше одежд даже без бинтов, хотя Лань Ванцзи и говорил, что прогуливать лечение пока рано. Пальцы на страницах вздрагивали редко, и иногда – не от холодной волны, а оттого, что Лань Ванцзи вздохнул над ухом, пошевелив волосы.Хуайсан отвел ханьфу от шеи. Жаровня старалась. Из ворота Лань Ванцзи тоже тек легкий аромат. Знакомый. Как от шеи, когда он доверил Хуайсану поднять волосы и осмотреть кожу, разыскивая смертельную печать. Только тогда было не до того. А сейчас очень даже, думал Хуайсан, разглаживая страницы рядом с бедрами полуобнаженной красавицы. Проговорил:– Мы все это уже с тобою видали, но на хорошие картины можно смотреть бесконечно, каждый раз обращая внимание на различное. Раньше я, помню, восхитился при тебе мастерски написанными прозрачными одеждами, но не пришло ли время восхититься тем, как темна купальня, и как не слишком бела при этом кожа? Всего один небольшой светильник, это не то же самое, что любовники в саду на ярком солнце, здесь нагота не будет такой белой, но все равно, она бела достаточно, чтобы мы знали чистоту кожи, а мягкость знали по форме. – Хуайсан повел пальцем вдоль бедра купальщицы. Поднял на Лань Ванцзи глаза. – Тебе нравятся обнаженные красавицы?Лань Ванцзи глядел в книжку. Медленно кивнул. Сказал:– Тщательно исполненная работа.Хуайсан тихо засмеялся и перелистнул дальше, туда, где двое юношей валялись около узорной ограды, рядом с разбросанными книгами, а композицию обрамляли цветущие яблоньки. Один юноша был босиком, а другой – обут, но зато без штанов и с задранным ханьфу, и показывался из него округлый зад, а босой его товарищ, одновременно и без штанов тоже, пристраивал к заду пропорциональный член с головкой несколько темнее остальной кожи. Обутый юноша не ронял при этом кисти из растопыренных в предвкушении пальцев.– Тебе нравятся обнаженные красавцы? – спросил Хуайсан.– Не задумывался.– Прекрасный ответ! Показывает нечаянную неискушенность, а не упорное неведение, как строгое ?не знаю?. – В Гусу Лань запрещено развратничать.– Истинно так! И сложно поэтому составить суждения о предметах, которые тебя не окружают, и которые надо искать, и найдешь, только если знать, что спрашивать у лоточника и к какому лотку вообще подходить. – Хуайсан подвинул книжку ближе к Лань Ванцзи. И сам подвинулся на скамеечке ближе, прижался к плечу плечом, а бедром слегка задел пышное ханьфу на бедре. Сказал с придыханием: – Но теперь я могу тебе помочь, если ты мне позволишь давать пищу твоему будущему вкусу. В том направлении, какое ты укажешь сам.– Мой вкус – это ты.Хуайсан хихикнул, сгреб со стола веер и прикрылся. Лань Ванцзи наклонился к нему и поцеловал висок около прядки. Хуайсан хихикнул еще, развернулся, опустив веер, взял не успевшего отстраниться Лань Ванцзи губами за верхнюю губу. Целовались, пока у Хуайсана не заныла шея, и немного еще после этого. Хуайсан, наконец, погладил Лань Ванцзи по ханьфу на груди, и тот подался назад. Едва заметно покрутил головой туда и сюда, и назад. Целоваться – это столько работы, и даже для него, подумал Хуайсан. Не слишком удобное занятие, нужно держать голову определенным образом… должно быть, так устроено Небом для того, чтобы мы не проводили всю жизнь в поцелуях, а делали еще что-то помимо этого.Хуайсан поделился мыслью с Лань Ванцзи. Тот кивнул. Он снова разглядывал юношей. У обоих кудрявились вокруг мошонок мягкие на вид волосы. Каковы они у Лань Ванцзи, подумал Хуайсан, и от жаровни пахнуло особенно плотно, и Хуайсан обмахнулся веером. Подумал: насколько легче было думать такие мысли про братьев Цзян. И насколько же я был тогда уверен, что ничего у нас не произойдет. Или произойдет один раз – не от большой любви, а оттого, что с обучения надо отбывать, запасши приключений. А значит, не нужно и серьезно задумываться. Почесать то, что чешется. А тут, с особенным другом, это все что-то означает, и все-таки важно все сделать так, чтобы понравилось ему, потому что я хочу, чтобы он и дальше со мною был, подумал Хуайсан, и был ко мне благосклонен, но с другой стороны, пусть понравится и мне, потому что я не хочу хуже к нему относиться после. Он вдохнул и выдохнул, лишнее тепло схлынуло. Распахнул наброшенное ханьфу. Перевернул страницу.Любовники сидели за чаем в комнате, любовно написанный чайный прибор освещен светильником на том же столе, и павлиньи перья в вазе темной глины словно колышутся от его тепла. Любовники сидели на одной длинной скамеечке, рядом, ноги одного едва разведены, а ханьфу топорщится там, где и положено. А второй касается его щеки и глядит долгим взглядом. Любовник с разведенными ногами смущенно опускает взгляд, и его рук не видно в длинных рукавах.Хуайсан подумал: все нравится. Все хорошо. Когда начинаешь думать такие мысли, все кажется прелестным. Только если всем удобно, и тебе было бы удобно, если бы ты принял такую позу. Ноги над головою, как в одном из следующих сборников, это немного слишком. Пока. Потом, может быть, когда желание станет сильнее стремления тела сохранить себя в целости…Хуайсан повернулся и медленно, чтобы Лань Ванцзи полностью понял движение, поднял руку. Отвел веером рукав, чтобы не мести им как попало, и коснулся щеки Лань Ванцзи самыми кончиками пальцев. Медленно провел от носа к уху и обратно. И вверх и вниз, до угла челюсти. И по ней до подбородка.Лань Ванцзи приоткрыл губы, и от него пахнуло чаем. Что за кожа, подумал Хуайсан, Жадеитов Гусу Лань славят за дела, но похоже, что нечаянно вышло прозвание – и за кожу, и тот, кто видал их вблизи. Хуайсан провел Лань Ванцзи по щеке тыльной стороной пальцев, задел прядь, смахнул ее с руки, тронул ухо. Лань Ванцзи прикрыл глаза. Хуайсан сменил руки, и другая щека оказалась ровно такой же гладкой, как бочок чайника старательного мастера. А нос, и вокруг глаз, и губы, там, где самая нежная кожа – ласково розовые. Каков, интересно, член, подумал Хуайсан, того же изысканного ли цвета, с розовой головкой, еще белее от темных волосков вокруг?Он убрал руку и подумал: считается ли ласка невинной и потому позволительной, если в это время думаешь о другом? Даже если мимолетно.Лань Ванцзи поддернул рукав и взял щеку Хуайсана в ладонь. Хуайсан выдохнул, распахнув губы. Прижался. Подумал: так ново, мы ведь никогда так не делали, но будто делали всегда.Быстро повернул голову и прихватил губами палец. Лань Ванцзи распахнул глаза.Хуайсан положил веер на колени, а руку его отвел от щеки и взял в ладони. Принялся разглядывать. Сказал:– К ласкам, возможно, тоже есть требовательность. Ласкать то, что мило, чтобы поблагодарить его за то, что оно тебя нашло. Ласкать то, что достойно, чтобы возвеличить. – Хуайсан расправил Лань Ванцзи ладонь, наклонился и поцеловал в самую середину, носом упершись в запястье. – Вот так, рука заклинателя, защитника обиженных, и каллиграфа, чьим упорством, аккуратностью и тщательностью я восхищен.Поцеловал еще раз, и пальцы, и, перевернув ладонь, выдающуюся костяшку.Устроил у себя на колене и отпустил. Лань Ванцзи тут же завладел рукою Хуайсана и принялся разглядывать.– Н-необязательно, – прошептал Хуайсан. – Повторять. Делать то же самое…– Хочу, – сказал Лань Ванцзи, поднял руку Хуайсана к лицу и поцеловал у большого пальца. Стало удобно ухватить его за нос, Хуайсан так не сделал и не двигался вообще, едва дышал, а Лань Ванцзи принялся разглядывать его руку, а Хуайсан только и видел, что не сошедшее пятно от туши, уже серое, и серое у ногтей, откуда так неловко вымывать. Лань Ванцзи взял Хуайсана за кончики пальцев и принялся целовать каждую фалангу по очереди. Горячо выдыхал носом на кожу. Хуайсан переглотнул, потом еще раз.В животе стало тревожно и приятно, а под ханьфу зародилось неприличное. Он подвигал бедрами и тихо, чтобы не отвлечь Лань Ванцзи, натянул на колени полу верхнего ханьфу.– Руки художника, – сказал Лань Ванцзи.– Тебе н-необязательно…– Хочу. Ты много мне показал. Рассказал. Интересного. Не говорил о живописи много до этого.И даже с цзэу-цзюнем, подумал Хуайсан. Но цзэу-цзюнь и не славен своими живописными работами, я даже не знаю, есть ли они у него, пробовал ли он когда-нибудь. У него бы вышло, как выходит, за что бы он ни брался.– У тебя талант, – сказал Хуайсан. – Ум, который легко постигает важные в рисовании вещи. Ах, если бы ты когда-нибудь занялся!.. Не то, что каллиграфии недостаточно, совсем наоборот, от твоего мастерства в ней и распространился талант на живопись, если мне дозволено будет предположить. А славную мы придумали с тобою небылицу для жителей Фэньхэ, будто мы пошли насладиться озером, чтобы потом его написать… а я так и не написал. И что ты – сын великого мастера... Я бы путешествовал так. Мы много бы повидали красивого.– Ночные охоты заводят в далекие места, – сказал Лань Ванцзи. – Я стану охотиться. Хуайсан сопровождать. Станем гулять. – Это все, чего желает мое сердце, – шепнул Хуайсан.Подумал: и что бы в той же гостинице, охотясь на то же чудище, оказались братья Цзян. И чтобы чудища водились только в прекрасных местах. И чтобы местные пейзажи мне давались, а то есть упрямые, на которые истратишь ворох черновиков, и все равно выйдет неточно, будто место не раскрыло тебе своего характера.И чтобы больше я ни во что не лез. Буду ждать в гостинице, я умею ждать лучше всех, дагэ не ценит этого, а это тоже умение. Никаких больше сражений и опасностей. Хуайсан поерзал на скамеечке. Лань Ванцзи целовал его запястье, подвинув рукав к локтю. В животе становилось туго, напряжение копилось и уходило помалу еще ниже, словно мед из расколотого горшка. Хуайсан вдохнул ртом, и получилось тихое: ах.Погладил Лань Ванцзи по колену. По плечу и по руке, которая держала его руку. Наклонился тоже, медленно, чтобы не боднуть, и поцеловал пальцы в свой черед. Лица оказались рядом, и они принялись целоваться, влажные звуки ложились на поздний вечер, словно шевеление зимней воды за окном натопленной комнаты.Хуайсан подвинулся боком ближе к Лань Ванцзи, целоваться стало не так ловко, зато бедро к бедру, и причина вчерашнего ночного приятного беспокойства удобно близко. Хуайсан подумал: как люди вообще занимаются чем-то таким, ведь так неловко задирать одежды, если только они не сделаны с разрезом специально для этого, но это только у обитателей специального квартала. Задрать? Там штаны… каждый сам себе… или друг другу… как сунуть руку так, чтобы не выглядело, будто я хочу что-то стащить из-за пояса, как воришка? Лань Ванцзи обвил его одной рукой за пояс, подержал и спустил ладонь на бедро. Хуайсан прогнулся, Лань Ванцзи устроил ладонь на его ягодице, где она возвышалась над скамьей. Хуайсан потерся коленом о колено и подумал: чай не допили и не досмотрели книги. Откуда я знаю, нравится ли ему так, если он не высказал мнения о картинках?А Лань Ванцзи тем временем начал гладить его по поясу другой рукой. Уложил голову на плечо, повозил, устраивая, край заколки коротко цапнул Хуайсана за шею.Хуайсан развел ноги, взял руку Лань Ванцзи и решительно спустил ее по ханьфу ниже, и закусил губу, и стал глядеть вперед себя.Не глядя нашел бедро Лань Ванцзи и то, что между ними. На ощупь совсем не похоже на то, что уперлось в него перед вчерашним сном, то ли больше, то ли меньше, то ли просто другое, ощупанное рукою. Хуайсан широко огладил, прошуршав ханьфу. Лань Ванцзи вдохнул у него под подбородком, по коже прошелся ветерок. Хуайсан подрожал, и тело само собою дернулось по скамеечке вперед, к ладони Лань Ванцзи, которая плотно легла на причину удовольствия и прижала к ней штаны и слои ханьфу.Хуайсан подсунул руку ему под локоть, огладил тоже, плотнее, и глядел слепо вперед, на стену без украшений, и пытался представить, как ткань мягким контуром обрисовывает творящееся под нею. Снова дернулся, подумал: жадно. Неприлично жадничать. Сказал вслух.Лань Ванцзи ответил:– Трогательно. Приятно думать, что я тебе нравлюсь.– Очень, – сказал Хуайсан и, решительно смяв ханьфу, охватил через него член. Пальцы сомкнуть не получилось, но лег он в руку плотно. Хуайсан покосился. Ткань обтянула головку. Если бы накрыть перевернутую чашку платком, и натянуть его по краям и плотно завязать… Хуайсан сжал крепче и расслабил руку. Лань Ванцзи задышал с сопением.Огладил Хуайсана, и взял через ткань тоже, и получилось чувствительно и остро, будто сразу после чая – рыбы в перечном соусе, и Хуайсан дернул ногой, закачал коленом, привыкая. Лань Ванцзи было отпустил, но Хуайсан шепнул: нет, не останавливайся. Хорошо. Так хорошо.Лань Ванцзи отпустил, принялся тереть ладонью вокруг, а потом поверх. Хуайсан, пыхтя, сделал с ним так же, и член восстал еще тверже. Хуайсан долго приминал ханьфу, подбирал снизу, чтобы был запас, и член оказался будто в сумке, чтобы взять ловчее. Подвигал рукою вверх и вниз, насколько позволяла ткань.Лань Ванцзи задышал ртом и сделал так же, и Хуайсан тихо всхлипнул, и подался вперед, потому что стало вдруг невозможно сидеть и терпеть. Лань Ванцзи же сидел смирно, и Хуайсан двигал кистью, стараясь не натирать тканью нежную в этом месте кожу. Отпустил, огладил, снова взял. Лань Ванцзи – тоже, и вдруг подхватил и задергал рукою мелкими движениями, словно играл на гуцине торопливый перелив. Хуайсан задергал обоими коленями, и повторил, как мог. Заскулил, зажал рот ладонью, устроил локоть удобнее, расслабил на секунду руку и задвигал сильнее, и Лань Ванцзи будто тоже, и Хуайсан вскрикнул в руку, и мед растекся из горшка, развалившегося на две половины. И растеклось под штанами тоже, Хуайсан тут же поглядел, но ничего не было видно, потому что Лань Ванцзи руки не убирал.Сгреб ткань уже без члена, а над ним, стиснул дрожащий кулак, и под рукою Хуайсана понемногу обмякло. Хуайсан тут же отпустил и разгладил ханьфу.Лань Ванцзи поднял голову с его плеча, стало легко и холодно, будто после купальни, как следует не остыв, вышел на улицу. Из ворота чуть не поднимался пар. Хуайсан осторожно прибрал руку к себе, свел ноги и одернул ханьфу. Лань Ванцзи поступил так же, и ягодице без его ладони стало прохладно тоже, и она вдруг заныла, и Хуайсан обратил внимание, что Лань Ванцзи ее намял. Повозился на скамеечке.Лань Ванцзи сказал:– Беспорядок.Хуайсан перегнулся через него, потянул за рукав, добыл из него натруженную руку и поцеловал большой палец. Лань Ванцзи издал короткий звук и попытался забрать руку, но Хуайсан поцеловал ладонь, и отдал только после этого. Сказал:– Благодарить ласками за любовные движения.Лань Ванцзи помолчал, возясь и поправляя то одно, то другое. Хуайсан поглядел на него. Нос и губы раскраснелись, и щека, которой он лежал на Хуайсане. Вот тоже знак состоявшейся нежности, подумал Хуайсан, вот чем можно передать прошлую позу, если пишешь момент после… всего.Сладкий момент. Хуайсан выдохнул и привалился к Лань Ванцзи.– Беспорядок.– Еще секунду, и будем его устранять.Лань Ванцзи засопел, но остался на месте. Взял руку Хуайсана, переложил себе на колено и переплел пальцы.