Часть 19 (1/1)

Днем он еле таскал ноги и зевал в веер и рукав. Дважды ткнулся лицом в веер на уроке, дважды подпрыгивал на скамеечке и садился прямо. Глядел виновато в спину Лань Ванцзи впереди и слева, готовился прошептать одними губами: извини. Ладно Лань Цижень, ему дарят дорогие подарки специально, чтобы он это терпел. Да он не мог не привыкнуть к тому, что от его голоса в молодых господах и госпожах просыпаются младенцы и не умеют держать голову. Вэй Усянь даже уже не спорит ни на какие темы, все, видимо, сказал в первые дни, опирается локтем на неприлично поднятое колено, а щекой – на ладонь, и иногда покачивается в такт речам учителя. От общей сонной тишины еще хуже. Я умру, подумал Хуайсан, и никто и не заметит до самого конца занятия, когда все побегут, а я останусь. А ночью казалось, что никогда больше в жизни не буду спать. Хотелось сидеть у окна, и выходить на улицу постоять под звездами, и поглядеть на огонь в фонарике, и рассмотреть веер, хотя знаешь его до последнего штриха, приподнять платок и поглядеть на спящую канарейку, решить, что делиться со спящей – глупо, она не услышит, а потом пойти полежать, и вскочить опять, и зарыться в сумки, не найти, не удивиться, потому что и не клал, но расстроиться, и еле-еле дождаться утра, чтобы послать слугу в Гусу. Переживать, что купит не то, переживать, что не научил его определять, что – то, и не наказал говорить, что если мастер или кто там продает его работу, какой-нибудь больше ни на что не способный родственник, продаст не самое лучшее, придет разбирающийся в этом господин, и тогда всем не поздоровится. А может, и хорошо, что не наказал, как-то это грубо и не про меня, хотя я могу поскандалить, когда мне пытаются всучить крашеное дерево под видом черного.Но Лань Ванцзи наверняка не нравятся скандалисты. Хуайсан, когда, наконец, лег, ворочался до самого утра и прихода слуги с умыванием, и тогда-то и закрылись глаза, но уже поздно. Хуайсан зевнул в веер, с силой зажмурился, выдавил слезы из-под век, утерся. Шепнули:– Эй.Хуайсан повернул тяжелую голову. Зал был как нарисованный, и все происходящее – нарисованное, и можно было встать и сказать неприличное слово, и не страшно, ничего бы не было. Лань Цижень тоже нарисованный. Могу встать и сказать, думал Хуайсан, глядя на Вэй Усяня, а Вэй Усянь пучил на него глаза и шептал:– Эй. Гулял всю ночь? Почему не позвал?Хуайсан прикрылся веером и покачал головой. – Что ты мне заливаешь, – шепнул Вэй Усянь и продолжил было, но Лань Цижень на него прикрикнул.Поглядел на Хуайсана. Хуайсан шатнулся на место, поджал ягодицы и живот, и принялся пялиться на заколку Цзян Яньли. Подумал: вот бы быть прелестным, как Цзян Яньли, ей наверняка говорят о манерах и красоте, о прекрасном обхождении и великолепных еще достоинствах, и, хотя она носит меч и наверняка умеет обращаться с ним, при такой-то знаменитой матери, никто не смотрит на нее, как на дурочку, потому что она не бежит первой на все ночные охоты. Хотя она далеко не дурочка, учится хорошо… это важно – хорошо учиться… Лань Ванцзи это отмечает… Хуайсан зевнул, напрягшись всем телом, сморгнул, заколка перестала расплываться. Подумал: вопросов бы тогда не было. Почему он так сказал? Ведь ему не нравятся такие люди, как я. А нравятся совсем другие. Может, вежливость, может, цзэу-цзюнь его натаскал так отвечать, чтобы не обижать людей. Да. Скорее всего, так. А я, как дурачок как раз, ха-ха, правы люди и даже не подозревают, что правы… я взял и выдал… ответным жестом… а, какая разница, все равно все не настоящее, а нарисованное…Хуайсан посмотрел в спину Лань Ванцзи. Вздохнул. Подумал: что мне теперь, прилагать усилия в учебе? Или, еще хуже, в упражнениях с оружием? Я меч-то взял? Яо должен был об этом позаботиться… Он сказал просто так, потому что я добыл ему еды, а теперь размышляет, как разъяснить, что он на самом деле так не думает. Изящный и благовоспитанный господин не лжет. Недоволен ли собою теперь Лань Ванцзи за сказанное, не подумав? Хотел бы сказать это искренне – сказал бы как-то по-другому, а не ?вообще-то мне нравятся только такие, но ты мне нравишься, хотя ты не такой?. Так не бывает.Хуайсан вздохнул. По столу заскакал бумажный комок, ткнулся в локоть и остановился. Хуайсан развернул. Поглядел на Вэй Усяня. Покачал головой. Сказал же: не гулял. Вэй Усянь показал ртом: заливаешь.Хуайсан цокнул языком на него и отвернулся. Принялся обмахиваться. Поглядел в спину Лань Ванцзи. Подумал: он-то, наверное, и думать забыл о том разговоре. Убежал и убежал, благовоспитанный господин не рассиживается над пустой миской, потому что после еды надо приниматься за дела, и он оттягивает этот момент. Встал и пошел. Ничего такого. А вдруг – чего такого? Вдруг он тоже… Хуайсан замахал веером сильнее, лицу стало прохладнее. Бросало то в жар, то в холод до самого конца занятия. Хуайсан, закрывая тетрадку и промакивая кисть, задумался было, о чем говорил Лань Цижень, в памяти замелькали обрывки, что-то про духовную энергию в металле или в дереве, чем-то они там отличаются, что надо непременно запомнить…Лань Ванцзи собрался неторопливо и теперь стоял и ждал, пока двери проглотят толпу. Хуайсан тоже стоял и ждал. Лань Ванцзи взглянул на него. Хуайсан вздрогнул, прижал тетрадку локтем, пробежал между столов и ввинтился в толчею. На другой стороне его выловил Вэй Усянь, взял за плечи, поставил перед собою и велел:– Рассказывай. – Ч-что рассказывать? Я ничего не знаю. Я совсем ничего…Вэй Усянь сунулся лицом к его лицу, у Хуайсана подкосились ноги, и он подумал быстро, как сердце билось быстро: если это увидит Лань Ванцзи, что все завертится. Хотя какое дело Лань Ванцзи до того, что они целуются с Вэй Усянем, Лань Ванцзи все равно это не по-настоящему… а если да, то тогда будет ужасно неловко… но сладко отчего-то. Хуайсан выпятил губы.Вэй Усянь глубоко вдохнул, пробормотал:– Да вроде нет… А если ты не пил, Нэ-сюн, то чем же ты тогда занимался всю ночь? Я тоже хочу!Хуайсан нашел под собою землю, прикрылся веером. Губы подергивало, словно он их искусал.Подумал: да, так лучше. А то еще бы пришел Цзян Ваньинь, а он господин хоть и повоспитаннее некоторых, но все-таки порывистый, а влезать между братьями… Вот Вэй Усянь не стал бы ревновать, если бы вдруг поймал Цзян Ваньиня со мною. Почему-то так кажется. А может, и стал бы, но так, как я себе не представляю.Вэй Усянь стиснул его плечи и встряхнул. Хуайсан мотнулся, как ханьфу на распялке. Сказал:– Я ничем не занимался, Вэй-сюн, я просто не мог заснуть, а теперь еще и урок, – он оглянулся на двери учебного дома, зашептал, плаксиво растягивая слова: – Я чуть не умер, не знаю, как это пережил, просто ужасно. Это все так сложно, я ничего и так-то не понимаю, а тут еще… знаешь, я виню погоду, смотри, как она повернулась к солнцу в последние дни, разве можно в такие дни заставлять живого человека сидеть смирно и что-то слушать? Вэй-сюн, спаси меня!.. – Хуайсан подался вперед, а все державший его за плечи Вэй Усянь качнулся назад. Хуайсан простер руки: одну с веером, другую с тетрадкой и книжкой. – Вэй-сюн, давай что-нибудь сделаем, чтобы не ходить хотя бы пару дней. Ты такой умный и изобретательный, придумай что-нибудь!Вэй Усянь его отпустил и шагнул в сторону, так что потерявший опору Хуайсан чуть не пролетел мимо него. Засеменил и устоял. Подумал: и шлепок по заду. Так делал дагэ, когда я на него нападал, а он удерживал меня вытянутыми руками, а потом отпускал и отступал, пропускал мимо себя и шлепал ладонью или, совсем легко, Басей. Я все равно начинал кричать и плакать, чтобы он не думал, что можно трогать меня дао.Хуайсан одернул ханьфу, выпрямил спину и повернулся. Вэй Усянь трогал крыло носа и глядел куда-то вверх, словно увидел птицу на крыше. Хуайсан поглядел тоже. Крыша была, птицы не было.– Нужно напроситься на ночную охоту, вот что, – сказал Вэй Усянь. Поднял палец. – Во-первых, это весело. Во-вторых, увидеть новые места, побывать в каком-нибудь городе. Даже в этом Цайи было неплохо, я не говорю уж о Гусу. В-третьих, это не считается бездельем! Нас даже за это похвалят. А? Что там с цзэу-цзюнем, ты узнал, попросил?И не собирался, подумал Хуайсан. Еще чего. Никогда не показывать энтузиазма в том, чем не хочешь заниматься, потому что взрослые обрадуются и заставят, даже если тебе просто было интересно одну минуту от нечего делать. А на ночной охоте меня убьют или расчленят, а если нет, то точно придется быстро убегать. Хуайсан подышал, словно уже запыхался. Ну уж нет. Еще чего. Лань Ванцзи бы понравилось, если бы я вернулся победителем с ночной охоты. Я, может быть, не прилагаю усилий на занятиях, но зато у меня природный талант, как у Вэй Усяня, я все умею и так, без книжек. Защищаю слабых, и противостою злу, и усмиряю гнев, и все такое прочее. Все как надо по правилам Гусу Лань. Нет, подумал Хуайсан. Даже ради того, чтобы Лань Ванцзи сказал ?ты мне нравишься? и не убежал, испугавшись собственной вежливой неправды. Потому что прекрасно воспитанных господ с такой осанкой, конечно, мало, но случаются. А жизнь у меня одна. Я не хочу потратить ее на обмораживание носа и ушей по ночным лесам в поисках погибели. Я не для того пережил, что не нравлюсь брату и никому вообще, не для того я охранял и охраняю свое от чужого. Хуайсан поднял голову. Вэй Усянь глядел на него, притопывая, и Хуайсан опустил голову и простонал:– Почему я, при чем тут я, я ничего не знаю о ночных охотах, и, к тому же, цзэу-цзюнь занятой человек, у него много других забот, кроме как отвлекаться на меня, как же я к нему возьму и подойду?– Известно как, – сказал Вэй Усянь и показал ножнами Хуайсану за спину. Хуайсан обернулся. Лань Сичень с Лань Ванцзи стояли, как два припорошенных снегом бамбуковых побега. Беседовали. Вэй Усянь сказал: – Он вечно ходит по Юньшеню, чтоб мы, значит, любовались такой красотой. Я не против, я любуюсь, а ты возьми и подойди и спроси.– Но почему я? Вэй-сюн, я ничего не понимаю в духах и заклинательстве и во всем вообще…– Потому что тебе он не откажет! – Тебе тоже не отказал, когда ты присоседился идти на озеро Билин!Вэй Усянь помолчал. Сказал под нос: и то правда. И крикнул вдруг: Цзи-сюн! Эй! Привет! Чего не смотрел на меня совсем на уроке, я ведь тебе махал! Эй, ты куда?.. Лань Ванцзи застучал сапогами по настилу и быстро скрылся. Вэй Усянь помахал ему вслед и подошел к обернувшемуся Лань Сиченю. Поклонился. Лань Сичень глянул на Хуайсана. Тот вздохнул и подошел тоже, и тоже поклонился.– Цзэу-цзюнь! У нас с Нэ-сюном к вам разговор, – заявил Вэй Усянь. Сцапал Хуайсана за рукав и притянул к себе. – Я внимательно вас слушаю, молодой господин Вэй, Хуайсан.Вэй Усянь глянул на Хуайсана. Хуайсан раскрыл веер и принялся обмахиваться, и глядеть по сторонам, словно наслаждаясь видами. Видов среди домов особенных не было, но любой воспитанный человек понял бы намек, что не нужно с ним разговаривать. – Цзэу-цзюнь, мы тут с Нэ-сюном поговорили и решили, что знания в тетрадке, – он потряс своей разлохмаченной, – это хорошо, но гораздо лучше уметь с ними обращаться, и поэтому не намечается ли какой-нибудь совсем маленькой, но лучше всего долгой ночной охоты, где мы могли бы размяться… я хотел сказать, применить все, чему научились? Распространить славу учителя на соседние города и деревни, ведь это он вложил в нас… Да. – Вэй Усянь выдохнул. Притянул Хуайсана еще ближе к себе. – Особенно Нэ-сюн интересовался.Лань Сичень улыбался. Спросил:– В самом деле?– А как же! Ему не дает покою слава чифэн-цзюня, он хочет соответствовать, но просто стесняется попросить. В нашем возрасте уже пора зарабатывать собственную славу!– Заклинателю лучше заботиться о том, чтобы делать доброе, чем о славе, – сказал Лань Сичень.– Слава вершителя добрых дел! – воскликнул Вэй Усянь.Лань Сичень прищурился, взял Лебин к груди. Поглядел на Хуайсана. Хуайсан спрятал лицо за веером. Вэй Усянь пихнул его в бок.Потекли молчаливые секунды. Голоса учеников все удалялись, стали такие тихие, что Хуайсан, скорее всего, их выдумывал, а не слышал.– Радостно видеть такое рвение, – сказал, наконец, Лань Сичень. – Но всему свое время, вы не находите? Учитель решит, когда вы будете готовы. Я понимаю, молодой господин Вэй, – Лань Сичень поднял ладонь, потому что Вэй Усянь набрал воздуха в грудь и открыл уже рот, – что вы уже знаете, как обращаться с горными духами и демонами, я видел вас в деле, тем более, но… – Он посмотрел почему-то на Хуайсана и сказал: – Сейчас другой случай. – Но почему?! Разве было плохо на озере? Мы справились, и вы меня даже похвалили.Лань Сичень прошелся туда и сюда, и напомнил на секунду гуляющего перед столом Лань Циженя, и даже Лебин на секунду стала тяжелой палкой.Но бить он нас уже не будет, и отвязываться грубо – тоже, он никогда так не делает, хотя многие собеседники заслуживают, подумал Хуайсан.– Я поощряю вас думать об этом как о возможности отлично освоить, что хочет в вас вложить учитель, и попытаться в следующий раз сделать все по правилам, – сказал Лань Сичень. – Вдруг вам понравится и покажется, что так удобнее и правильнее.– Сделать все по правилам Гусу Лань, – пробормотал Вэй Усянь. – Ну и задачка.– Правилам совершенствующихся, скорее, – улыбнулся Лань Сичень, – ведь никому бы не было нужно, чтобы наследники школ перенимали чуждые знания. То, что рассказывает учитель – общая мудрость предыдущих поколений, шедших путем, которым теперь идем мы. – Он слепил и разлепил губы. Сказал: – Послушайте, молодой господин Вэй. Я отлично понимаю, что юности тяжко усидеть на месте и хочется проявить себя. Однако я – не ваш учитель, и не могу разрешить вам не явиться на занятия, чтобы заняться чем-то другим. На озеро Билин мы отправились, пока учителя не было в Юньшене. Когда в следующий раз такое произойдет…– Да! Вспомните обо мне! Я хотел сказать – о нас с Нэ-сюном, – Вэй Усянь больно похлопал Хуайсана по спине. – Он тоже рвется, это вообще была его идея, больно охоч до битвы, и загадок, и сражений, и борьбы воль, ты или злодей, кто кого!.. И Цзян Чен, он где-то тут тоже.Лань Сичень опять посмотрел на Хуайсана. Тот сделал несчастные брови.– Д-да, я обязательно буду иметь вас в виду. Хуайсан поклонился и стоял так, считая удаляющиеся шаги Лань Сиченя. Распрямился.Вэй Усянь цокнул. – Ай, Нэ-сюн, пользы от тебя! Ты не помог, и вообще сделал только хуже. Мог бы вставить хоть пару слов про то, как будет весело и замечательно, как мы все пойдем и поборем какую-нибудь нечисть, и как ты только об этом и мечтаешь, вон ночью не можешь уснуть.– Но это же вранье, Вэй-сюн, – заныл Хуайсан, – и цзэу-цзюнь об этом знает. – Ты просто не умеешь пользоваться знакомствами. Ай! – Он опять цокнул и покачал головой. – Что ты за человек, Нэ-сюн. Охота тебе сидеть на занятиях?– Лучше я получу горячку от скуки, чем меня утопит в каком-нибудь озере какая-нибудь Бездна!– Пучина. Водяная пучина. – Вэй Усянь почесал рядом с заколкой, огляделся, словно искал, к кому бы пристать теперь. Буркнул: – Твоя взяла, мы все получим горячку.– Я этого не хочу, но это лучше, чем если меня сжует озеро, и я уйду на дно по кускам.– Водяная пучина не жует… а, что я тебе объясняю! Ладно, этот план провалился. Будем, значит, терпеть и выживать. Приноси-ка еще своих книжек на наше место. А я приведу Цзян Чена. Где он, ты не видел? – Вэй Усянь опять замотал головой. – Куда-то сбежал, вот паршивец. – Мне показалось, они пошли с молодой госпожой Цзян вместе.Вэй Усянь выпятил губы, собрал их в одну сторону, в другую, развернулся, не прощаясь, и пошел в сторону ученических домов.Хуайсан отер около уха, замахал веером на лицо. Поглядел вдоль настила, на галерею, где скрылся Лань Сичень. Подумал: он так не любит отказывать, а тут мы его, считай, приперли к стенке. Хорошо, что все разрешилось. Хотя Лань Ванцзи бы понравилось. И мне бы пришлось ходить на ночные охоты уже с ним, а он, судя по громкой славе, не стесняется браться за самые опасные дела. И это вся жизнь – в страхе. Что меня убьют самым болезненным способом. Или покалечат. Либо – что он меня раскроет, что я только притворяюсь. Есть люди, которые делают ненавистное, и ничего великого, что будут помнить поколения вперед, у них не выходит, но как-то же они живут. Не могут все наследники всех школ, все ученики, у кого родители были учениками, хотеть заниматься только этим: выходить на битву с врагами мирного человека. Или могут, и это как-то передается через рождение или по воде и воздуху, через пеленки и пеленающие руки, а я… А я вырос на коленях у дагэ, и что? У здоровых родителей, бывает, рождаются больные дети, подумал Хуайсан. Шагнул было вслед за Вэй Усянем, потом подумал: к чему? Ящик-то теперь в библиотеке. Если я приду раньше Лань Ванцзи, вытащу потихоньку сам, не при нем. Потащил тяжелые ноги к библиотечной лестнице. В желудке было пусто, но тошно, и есть не тянуло, плечи опускались сами собою, и хребет словно размяк и клонился теперь вперед под тяжестью головы. Это потому, что она полна наставлениями учителя, подумал Хуайсан. Усмехнулся, распрямился, покрутил плечами.Подумал: еще не вечер, а я уже избежал ночной охоты. Самое главное – это делать как можно меньше, даже вот не ступать на порог дела, не стучаться в его дверь, обходить его как можно осторожнее и дальше, как родственника, которому ты задолжал, и проиграл, хотя надеялся как раз отыграться на его деньги, и в карманах дыры. Это моя победа. Не сделанное, избегнутая – моя победа. Хуайсан расправил плечи так, что лопатки соединились. И еще подумал: это по понятиям Гусу Лань я болен. А по понятиям деревеньки птицеловов я еще как здоров.К подножию лестницы спина согнулась опять. Хуайсан втащил себя наверх, прокрался к их с Лань Ванцзи местам. Они пустовали, и Хуайсан выдохнул, сунул веер за пояс и забрался за ширму. Поднял, крякнув, особенно тяжелый сегодня ящик, понес к столу, грохнул громче обычного. Подумал: ну и что, никто не слышит. Лань Ванцзи не слышит. Он занят тем, что избегает меня, потому что сказал, чего не хотел говорить, просто вырвалось. Или вообще даже ничего и не сказал, это я додумал и ответил ему совсем не так, как он ждал, как ждал бы любой нормальный человек. Полез с непрошенными признаниями. Хуайсан поежился. Подумал: поймал его на сытом моменте после голода, конечно он размяк и был вежливее, чем обычно. А я себе надумал. Конечно, он убежал, не смог выносить моего позорного поведения. Это так позорно, когда вешаются, так стыдно на это смотреть даже со стороны…Хуайсан перестал выставлять чашки на стол, сел на скамеечку, вытянул ноги и уронил на них ладони. Подумал: ну и что. Все нарисованное. И Лань Ванцзи, и наши с ним разговоры, я закрою страницу, и они замолчат. Он затащил ноги под стол, отодвинул вешалку для кистей, широко устроил локти. Уткнулся лбом в предплечье, отполз на скамеечке дальше, чтобы край стола не врезался под грудь. Поерзал. Отер тут же побежавшую через уголок рта слюну. Закрыл глаза, вспомнил небо в окне за ширмой, и подумал: хорошо там сидеть. Потому в Юньшене не так много картин, как в иных богатых домах. Потому что окна – картины. Хорошо жить на горе… только высоко добираться…Что-то коснулось волос и щеки. Хуайсан пробормотал: м-м. Раздались шаги, и совсем близко. Сейчас по спине, подумал Хуайсан и резко выпрямился. Тут же охватило болью шею и плечи, Хуайсан подвигал головой, медленно покрутил плечами, дыша через раз.Лань Ванцзи стоял в проходе между их столами, одна рука на мече, другая за спиной. Смотрел на Хуайсана. Хуайсан, постукивая зубами оттого, что пот начал улетать с шеи, протащил к себе веер, прикрылся и принялся вынимать сонное из уголков глаз. Провел языком по зубам, поморщился от кислого. Выглянул, наконец, из-за веера.Лань Ванцзи все стоял.Ну поймал нарушителя, подумал Хуайсан, что теперь, я должен многажды извиниться?Хотя это правда нехорошо, и на уроке засыпал, и тут, как будто совсем не уважаю знания его клана. А я уважаю, особенно если удается держаться от них подальше. На уважительном расстоянии. Хуайсан хихикнул про себя и спросил:– Спать в библиотеке запрещено правилами Гусу Лань?– Да, – ответил Лань Ванцзи.– Мне очень стыдно перед ханьгуан-цзюнем.Лань Ванцзи помолчал. Выдумывает наказание, подумал Хуайсан. Если оно будет чересчур суровым, я пойму, что он меня презирает за вчерашнюю излишнюю откровенность. Если нет – то, значит, пронесло.Хотя уважаемый его дядюшка, только завидев сына бывшей своей соученицы, отсчитал ему триста ударов. В память о старых добрых временах, видно. И Лань Ванцзи заодно. В Гусу Лань получается как-то наоборот, чем ближе отношения, тем больше ударов линейкой.– Я не виноват, – проговорил Хуайсан грустным голосом. Тут же подумал: что за стыд. Что он обо мне подумает. То есть, уже все подумал, что не надо было, но все равно. Хуайсан поднялся, свел, скрипя зубами, руки, поклонился. Шея деревенела. – Я виноват и больше не буду спать в неположенных для этого местах. За неуважение к книгам я готов понести наказание… но не очень суровое, пожалуйста, я после прошлого только стал нормально ходить!Улыбнулся. Лань Ванцзи подошел на полшага. Заглянул в лицо. Хуайсан провел языком по зубам еще раз.– Ты не ел, – сказал Лань Ванцзи. – Тебя не было на обеде со всеми. Теперь спишь. Ты болеешь?Хуайсан потрогал себе лоб и щеки. Одна из них, належанная, горела. Хорошо же я выгляжу, подумал он, растер ее. Еще и след от складки наверняка. – Ханьгуан-цзюнь предупредителен, но я здоров. Я благодарю за беспокойство.Лань Ванцзи отвел взгляд. Надо было сказать, что да, поражен ужасной болезнью, подумал Хуайсан, не могу заниматься, не могу сидеть, могу только лежать в одиночестве, и всякая учеба мне, конечно, противопоказана. Здесь нет Яо, который быстро бы поймал меня на том, что я распариваю лицо над котелком, а потом бегу к дагэ падать на пол при всем его совете. Как же я не провернул этого раньше. А теперь зачем-то сболтнул, что все в порядке.Лань Ванцзи все стоял. Я не сказал чего-то, что должен был, подумал Хуайсан.– Я благодарю за беспокойство, – повторил Хуайсан. – Просто бессонная ночь. Нахоженный пол поблескивал, натереть его с немного большим стараниям – он бы отразил Хуайсана, как в луже. Все вокруг живое, и Лань Ванцзи настоящий. Хуайсан потер щеку. Опустил веер, поднял голову и сказал:– Вчера я, наверное, сказал лишнего. Это было неприлично. Про усидчивого господина. – Лань Ванцзи подобрался еще больше, и чуть ли не подрагивал теперь от напряженности. Как струна. Я уже думал о нем как о струне, подумал Хуайсан. Дрогнули ноздри, а красивые глаза смотрели со вниманием. Хуайсан выдохнул, расправил плечи и сказал: – Правда это была или нет, в любом случае, получилось непристойно. И на ханьгуан-цзюня это не накладывает никаких обязательств.– Правда или нет? – спросил Лань Ванцзи. Ступил одной ногой вперед, словно готовился напасть или отразить удар. От него пахнуло. Как за ширмой. Хуайсан вдохнул полной грудью. Подумал: честность иногда лучше всего, честность обезоруживает. Тайну смогут использовать против тебя, а честность – нет, ведь ты не стыдишься, на что тебя и поймать, как не на стыд? Когда друзья да приятели шепчутся про тебя: да он неумеха, а ты злишься, встреваешь, оправдывая себя, они не прекратят. А когда ты сам про себя заявляешь это, они только плечами пожмут, как Вэй Усянь: ну да. Будут относиться соответствующе, но уколоть уже не выйдет, и заставить что-то делать из боязни прослыть бесполезным – не выйдет. Столько сил уходит на поддержание образа. Лучше уж создать себе такой, который без всякой работы к тебе липнет.Ну и что, что мне нравятся изысканные господа, как будто этого не было понятно раньше.Хуайсан на всякий случай подышал и сказал:– Правда. Ханьгуан-цзюнь многим нравится, что же я буду стесняться, что мне – тоже?– Нет, – сказал Лань Ванцзи. – Неправда.Опять я, подумал Хуайсан. Цзэу-цзюнь не стал бы просто так. А я опять пытаюсь рассказать одинокому юноше о том, как его, на самом деле, любят.– Как тот, кто делал ровно так же, могу сказать, что ханьгуан-цзюнем издали весьма восхищаются за выдержку, воспитание и прекрасные успехи в освоении заклинательской науки. Самому ханьгуан-цзюню нечасто это говорят потому, что немного страшно подступиться. Но вот я уже некоторое время соседствую с тобою тут, – Хуайсан показал веером на столик, – и я уже это преодолел.– Страшно? – спросил Лань Ванцзи. Говорил ли ему цзэу-цзюнь правду, подумал Хуайсан. Или как любящий брат умолчал.– У ханьгуан-цзюня сложилась репутация человека, к которому просто так не подойдешь с повседневным разговором, – сказал Хуайсан.– Я никого не обижаю зря.– Верно! Верно! Совсем нет. Никто так не думает про тебя. Просто ты… не разговариваешь не по делу, как правило.Лань Ванцзи подумал. Сказал:– Незачем разговаривать не по делу.– Верно, верно, но просто о чем другом, кроме жизненных банальностей, можно поговорить с незнакомцем? Не станешь же открывать ему секреты сердца. Иногда приходится просто болтать, чтобы привыкнуть, и незнакомцы понемногу стали приятелями.– Пустая болтовня запрещена в Гусу Лань.Хуайсан тихонько вздохнул. Подумал: я пытаюсь сделать из него компанейского парня, или что? Зачем? Только портить.– Это правда, – сказал Хуайсан, – и это правильно. Знаешь, это еще одна ?истина?, – он передразнил одного из помощников дагэ, еще до Яо, которому все казалось, что все дни над каллиграфией сидят только затворники не в себе, – которая не дает жизни. Вроде как молчаливым нечего сказать, из них надо вытягивать, и это работа, а в дружбе не должно быть работы… Я вот, наоборот, думаю, что как раз молчаливым есть чем поделиться, и гораздо больше, чем тем, кто постоянно щебечет. Молчаливые, собранные и усидчивые чем-то, значит, заняты, о чем-то думают не мимолетные, а длинные и сложные мысли. Я хотел быть таким, – Хуайсан причмокнул, принялся легко обмахиваться, – как мастера, которые ничего вокруг не видят и никто им не нужен, когда они за работой. Но я постоянно отвлекался на птиц. – Он улыбнулся, чуть развел руками. – Так что… Знаешь, я скажу тебе правду. Ты не выглядишь дружелюбным. Еще и то, что ты ловишь нарушителей… Ну и что? Это тоже ?истина?, которая пытается всех привести к одному канону. Что для дружбы обязательно дружелюбие. И что вообще надо любить людей и любить с ними быть. Уверен, что самые лучшие картины и каллиграфические свитки созданы теми, кто не бегал каждый день на пирушки.Лань Ванцзи глядел на него, редко моргая. Как будто ему нужны пирушки, подумал Хуайсан, зачем я напомнил ему об этом, о его позоре и нашем над ним насилии. И вообще, что я опять делаю из него одинокого несчастливца, которому нужно мое успокоение и мое же разрешение быть таким угрюмым, как нравится.Хуайсан сложил веер, коснулся губ и сказал:– Я разболтался. Это запрещено правилами.Лань Ванцзи помолчал. Сказал:– Это не пустое.Хуайсан улыбнулся. Лань Ванцзи, конечно, не ответил тем же, но что-то в его лице как будто помягчело, перестали быть такими серьезными красивые глаза.Хуайсан раскрыл веер и принялся обмахиваться. Сказал самым беззаботным своим тоном:– Так или иначе, вчера я сказал, что ханьгуан-цзюнь мне нравится, чем опозорил себя во веки веков, ха-ха, но меня утешает, что я не один, и кто этого не говорит – тот это думает. На этом мы с моим потерянным лицом умолкаем и спрячемся за живописью. – Это позор? Когда кто-то нравится?К належанной щеке прилило, Хуайсан прикрыл ее ладонью и подумал: не такой ты страшный, ханьгуан-цзюнь, просто не нужно нарушать при тебе правила, и тогда тебе не придется сердиться. А нужно… нужно показать себя дураком последним. Кажется, у меня это получается.Но отступать уже поздно.Библиотека стала такая яркая, хоть и не нарисованная.Хуайсан выговорил, подбирая слова:– Нет. Пожалуй, нет. Само по себе – нет, это естественное состояние любого – когда кто-то нравится, а кто-то нет. Но просто… понимаешь? – Лань Ванцзи качнул головой. Ах, что за господин, подумал Хуайсан, он превзошел людские треволнения, и мелкие тревоги ему больше недоступны. – Почему-то над этим начинают потешаться, если узнают. Наверное, потому, что это чувствительный предмет. Но ты прав! – Хуайсан покачал веером. – Ты совершенно прав, не стоит стесняться!Лань Ванцзи медленно кивнул, развернулся и обошел свой стол. Сел. Расправил ханьфу. Стал перекладывать тетради, чашки и тушечницу, на Хуайсана больше не смотрел. А Хуайсан остался стоять. Подумал: потому это позор, что тебе-то может нравиться человек, а ты ему – нет, и это не самое желанное взаиморасположение. Над отвергнутыми любовниками смеются, про них пишут смешные картины. Вот, кстати, юмор… не пейзажный, правда, юмор в рисовании фигур даже можно не упоминать, конечно, он там есть и процветает. Отвергнутый любовник, обманутый муж. Хуайсан сел на свою скамеечку и тоже принялся раскладываться. Провел языком по зубам. Сходил за водой, прополоскал рот над бочкой для грязной.Прокрался обратно. Лань Ванцзи не поднимал глаз. Хуайсан старался держать голову ниже, пока натирал тушь, и думал: я такой смельчак, вывалил про себя все, а вдруг теперь, после такого отважного признания, я теперь что-то должен делать? Вдруг Лань Ванцзи теперь будет от меня чего-то ждать?Вдруг я должен теперь разделять его любимые занятия, как он бросился разделять мои? Ходить на ночную охоту?! Не спать всю ночь, надзирая за порядком? По темноте и холоду ходить и заглядывать на любой шум в окна ученических домов? Хуайсан передернул плечами. Подумал старательно: ничего такого я и не сказал. Не предложил вечной дружбы. Даже подарка еще не подарил. Еще можно шагнуть назад, и я, наверное, так и поступлю, нехорошо наседать, и остается какое-то кислое чувство, будто выдал это все тому, кому это не нужно. Хотя откуда я знаю. Может, нужно. Он не прыгает от радости – просто потому, что он не такой человек. Я тоже ?не такой? во многих смыслах и для многих людей, которые от меня чего-то ждут. А когда тебя вдруг принимают в твоей ?нетаковости? и не делают из нее большой трагедии, и говорят, что ты им нравишься, несмотря на нее… Вот я и растаял, подумал Хуайсан. Он намекнул мне, что необязательно хорошо учиться, чтобы нравиться ему – и все. Это, в сущности, все, чего я хочу от друга, подумал Хуайсан. От дагэ. Чтобы он сказал однажды: ты мне нравишься. За то-то и се-то. За то, что я сам в себе люблю, ради чего я старался. Или даже просто ни за что, просто нравиться. Не оправдав никаких его ожиданий. Это значило бы, что любовь сильнее рождения, которое диктует, какими нам следует быть. Хуайсан тихонько вздохнул. Подумал: вот оно. Как меня легко на это поймать. Лань Ванцзи только поманил этим – а я распустил хвост, тут же в ответ признался разве что не в вечной любви.Эх.Хуайсан поглядел на Лань Ванцзи и нашел, что тот глядит на него. Хуайсан отвел взгляд, но заставил себя вернуть. Подумал раздельно: а вот и не в ответ. Мне всегда нравились изящные господа, которые знают ценность идеального ?мышиного хвоста? и которые знают и соблюдают все восемь правил написания ханьцзы ?вечный?. Мне всегда нравились господа с осанкой, манерами и выдержкой. Которым легко дается то, что не дается мне. И вежливые господа, которые не вторгаются в мое сосредоточение.Живот заурчал. Проснулся, подумал Хуайсан, поджимая колени, как обычно – не сразу со мной, а подождал. Нет уж, теперь терпи. А я в свою очередь не стану думать про баоцзы и пельмени. Живот заурчал громче. Хуайсан подергал ногами, стал дышать медленнее и глубже, чтобы распирало грудь и придавливало желудок. Приложил ладонь. Подумал: зря это я. Но спать хотелось больше, чем есть.Лань Ванцзи встал. Хуайсан не успел поднять голову, как он оказался уже напротив, загородив пейзаж и вообще все остальное во вселенной белой занавесью одежд.– Пойдем.Допрыгался, подумал Хуайсан, он меня выгоняет. Выпроводит за порог и ящик с красками выкинет следом. И это если еще повезет. Если не повезет – придется клянчить или выкрадывать, как я у дагэ, когда ему взбредает опять, и он конфискует, что под руку попадется. Вручает дао взамен. Вот большое спасибо.– Куда? – спросил Хуайсан грустным голосом. Медленно поднялся.– Обедать.– Для обеда уже поздно, все давно убрали. Да и ханьгуан-цзюнь уже…Лань Ванцзи развернулся и пошел. Оглянулся на Хуайсана от полок. Хуайсан подхватил веер и ханьфу, перелез через скамеечку. Подумал: хорошо, что я не успел запалить жаровенку. Оглянулся, пробормотал:– Прибраться? Решат, что никого нет, кто-то просто оставил после себя беспорядок…Лань Ванцзи совершил сложный жест, на пальцах зажглось голубое сияние. Лань Ванцзи выбросил руку, сияние сорвалось, окутало куполом сначала один стол, потом другой.– Никто не тронет.Хуайсан улыбнулся, покачал веером, без малого тронув им белые одежды.– Отличное заклинание! Вэй-сюн мне вот пенял, что у нас в Цинхэ принято помогать себе заклинаниями на рыбалке. А я считаю, что зачем тогда что-то уметь, если не облегчать себе жизнь?Лань Ванцзи уже спускался по лестнице. Хуайсан – за ним. Перед кухней прибавил шагу и вышел вперед. Сказал, качнув ладонью: я сам. Ханьгуан-цзюнь голоден? Что-то попросить? Лань Ванцзи мотнул головой. Хуайсан сунулся в кухню, нашел куда меньше слуг и ни одной Цзян Яньли, и спящего в углу на мешке кухаря. Хуайсан подобрался к нему и потряс за плечо. Зашептал:– Дядя, а что тут можно по-тихому взять, чтобы не тревожить тебя сильно? Я сам, только скажи, где обеденные остатки.Кухарь проморгался, пробормотал: опоздают и клянчат потом. Вон под крышкой. Сложил руки на груди и устроил толстую щеку на плече.Хуайсан поискал чистую миску, щедро нагрузил себе обжаренной лапши, с краю устроил нарезанную уже лепешку, вытянул из горки свежей травы для протирания сковород лист побольше, завернул яичную корзиночку. Сходил наружу, поставил все это на стол, вернулся за чаем.Лань Ванцзи подхватил миску, и они пошли, как шли вчера: в самые заросли. Хуайсан прикрывался рукавом. Попросил один раз отдать лапшу ему, все-таки это он взял себе, а кто он такой, чтобы ханьгуан-цзюнь носил ему еду.– Хозяин, – сказал ханьгуан-цзюнь. – Ты гость.Да, подумал Хуайсан, это правда. Все равно. Главное, чтобы никто не видел. – Гостеприимство ханьгуан-цзюня спорит только с его предупредительностью, – сказал Хуайсан, когда они дошли до камня. Лань Ванцзи с обеденным стуком поставил миску. Хуайсан расставил чашки. У Лань Ванцзи раскраснелся нос и уши. Хуайсан потрогал свои: вроде бы, не холодно.Сел, взял палочки, пожелал самому себе приятного аппетита, а ханьгуан-цзюню приятного чаепития. Подвинул к нему сверток из листа. Распихал лапшу по щекам и еле выговорил: это тебе.Лань Ванцзи взял и развернул. Сказал: – Я не люблю.Хуайсан тут же отобрал у него корзиночку и сказал:– Я зато люблю. Это хорошо, что ты честно, это ты правильно, незачем давиться, лучше ты мне скажи, что тебе нравится, чтобы я больше не делал таких ошибок.– Не надо говорить с набитым ртом.Хуайсан закивал, проглотил и запихнул в рот новую порцию лапши. Хмурое небо подобрало тучи, как красавица легкое платье, и поднялось вверх, прекратило нависать бедняцкой крышей. – Шаобин, – сказал Лань Ванцзи. Он-то говорил не с набитым ртом, пустым чаем рот не набьешь. Хуайсан снова закивал, пробормотал, роняя – но вовремя подхватывая на ладонь – овощи:– Да, да, я тоже. Чтобы побольше свинины! А, в Гусу Лань ведь запрещено охотиться, редко когда бывает мясо! Пирожки тем более. Да, да, шаобин…– Не говори с набитым ртом. Можно подавиться.Хуайсан закивал. Предплечьем убрал прядки, норовящие влезть в лапшу.Лань Ванцзи пил и прикрывался рукавом. Тут полно лепестков весной, подумал Хуайсан, они ложатся на камень и падают в чай. Изящный господин не полезет, конечно, пальцами в чашку, а… выпьет так? А лепесток сжует? Хуайсан хрюкнул, зажал рот ладонью. Лань Ванцзи на него уставился. Хуайсан покачал головой. Потом подумал: решит, что я над ним смеюсь. Рассказал про лепестки. Лань Ванцзи подумал и сказал:– Такого не бывало.– И очень странно! Зависит от везения. Есть люди, которые собирают прямо все неприятности, каждую, какую встретят. Есть на дороге камень – он именно об него споткнется, а градиной ему достанется прямо по темечку, а яблоко из всего мешка попадется обязательно червивое. Наверное, такие люди в прошлой жизни совершили что-то нехорошее, и их до сих пор поминают недобрым словом. А ты – везучий? Как бы ты сам сказал?Лань Ванцзи помолчал. Хуайсан отставил миску, похлопал себя по животу и принялся за корзиночку. Сказал, то и дело слизывая крошки с губ:– Часто говорят, что кому-то везет, а на самом деле это только со стороны. Плоды трудов принимают за везение. Например, если бы говорили, что ханьгуан-цзюню повезло с умом, что он так хорошо усваивает учение, что знает его лучше всех, разве это было бы правдой? То есть, ум ханьгуан-цзюня светлее многих, – Хуайсан вежливо кивнул и подумал: да я нацепил праздничную личину, когда все пьют, веселятся и льстят друг другу, ну и я тоже, потому что на дагэ и его сияющее дружелюбие надежды нет. Сказал серьезнее: – Но это не главное, а главное – усидчивость и старание. Без них ничего не бывает. Никакие способности, с которыми, может быть, и повезло… – Вэй Усянь, подумал Хуайсан и замолчал. Проглотил корзиночку, облизнулся. Цзэу-цзюнь его хвалил, и ему часто бывает, что ответить учителю на каверзный вопрос, и ответить верно, если ему не взбредет рисоваться. Хуайсан вздохнул и сказал: – Ладно. Это тоже пустой какой-то разговор. Я просто удивился – почему тебе не падало в чай лепестка? Мне бы непременно упал. И залетела бы пчела. Весь Юньшень бы об этом узнал, так бы я кричал! Боюсь пчел, – Хуайсан потер затылок, сказал капризно: – Больно. Однажды запуталась в волосах и ужалила, так было ужасно страшно, и долго болело! Лань Ванцзи кивнул.Человек вежливый и чуткий вставил бы тут, что и его кусала, вот сюда – и показал бы руки или шею, и тоже пожаловался бы, как было больно. Почему нет? Простейшие вещи. Через простейшие вещи мы находим, что оба слеплены из одной глины и обожжены в похожих печах. А до такого проникновения в мысли, и маленькую жизнь, и случайности другого собеседник остается нарисованным. Подвиги не очеловечивают. Очеловечивает – что пчела цапнула. Возможно, Лань Ванцзи этого не нужно. Не нужно знать это обо мне, и о себе он такого не рассказывает. Потому что изысканный господин презирает мелочи. Хуайсан вздохнул, ребра легли на распертый живот. Хуайсан выпрямился, взял чашку. Подумал: кто слушал его не по делу? Цзэу-цзюнь, конечно же. Тогда в чем дело? Мы замолкаем, когда нас не слушают.Или, может, ему это скучно. Пчела… и что, что пчела?..– Я утомил ханьгуан-цзюня, – сказал Хуайсан и отпил большим глотком.Лань Ванцзи качнул головой. Хуайсан сказал: я понимаю, что воспитание ханьгуан-цзюня не позволяет сказать прямо, но дружба предполагает откровенность, и я бы хотел, чтобы ханьгуан-цзюнь знал свободу намекнуть. Наверняка же ханьгуан-цзюнь много чего выслушивает, потому что так следует, а не от большого желания. В дружбе не должно быть подобного насилия.Лань Ванцзи качнул головой снова.Зачем я сказал про дружбу, подумал Хуайсан. Навязываюсь. Надеюсь, он пропустил мимо ушей. Я уже присоседился к Цзяням таким же недостойным образом, они не то чтобы меня очень звали. Хуайсан поджал губы. Взял чашку обеими руками. Чаю осталось на самом дне, как лужа. Навязываться – несладко. А не навязываться, не подстраиваться под забавы и не льстить и не восклицать восхищенно, чтобы рядом с тобою себя хорошо чувствовали – так и будешь сидеть один за картиной или каллиграфией. Или учебой. Хуайсан глянул на Лань Ванцзи. Лань Ванцзи обозревал рощу поверх его головы. Уединение – это хорошо, подумал Хуайсан, это сокровище, ради которого я сделаю что угодно. Но иногда тянет в компанию, даже не совсем твою. Приятно знать, что у тебя всегда есть компания, и ты можешь пойти и пристроиться к их рыбалке, или принести книжек, и они будут читать их при тебе и включать тебя в свои перепалки.– До чего уязвима человеческая натура, – сказал Хуайсан чашке. – До чего много ей надобно. Даже если кажется, что ты совсем не такой человек, все равно твоя человечность не освободит тебя от самых простых желаний. – Мгм.Хуайсан поднял голову. Лань Ванцзи смотрел на него. – Сколько бы я ни считал себя господином, которому достаточно одного только себя и моих птиц, чтобы срисовывать их, самая натура напоминает, что я еще не возвысился над всем мирским, и очень иногда хочется… компании. Дружбы, сродства. Такого чего-то, – он качнул чашкой. – Славно было бы ни в ком не нуждаться, наверное. Но не таков человек. Не обычный, по крайней мере, я не говорю про удалившихся от мира мудрецов…– Да, – сказал Лань Ванцзи.– Я тем более счастлив, что ханьгуан-цзюнь уделяет мне время! – Хуайсан склонился над столом. – Воистину, это такое наслаждение, наши беседы. Ты прекрасный собеседник. Я этого про тебя не знал, это про тебя умалчивают. – Хуайсан показал на него чашкой. Лань Ванцзи забрался за пазуху. Хуайсан подумал: спрятанный кинжал? К чему, если он может убить меня одним движением пальцев. Он подался назад, а Лань Ванцзи достал белоснежный платок и вытянул длинную руку через стол. Хуайсан со скрежетом прилипшей к заду циновки вернулся по камню назад. Принял платок, сказал:– Я… э… благодарю.Лань Ванцзи вскочил, похватал посуду и через мгновение исчез в деревьях. Хотя не бежал. Хуайсан остался с платком. Покрутил его в руках и спрятал его в ханьфу на груди. Прижал ладонью. Рот догадался вытереть только на полпути к библиотеке, когда на него стали поглядывать встречные ученики.Лань Ванцзи уже сидел. Хуайсан подобрался к своему столу, помахал веером перед собою. Никакое заклинание не отозвалось, и Хуайсан выдохнул и сел. Ни один предмет не покинул своего места. Хуайсан поглядел на Лань Ванцзи. Тот писал. – Я не сказал спасибо за обед. Я бы оголодал и умер, кровь моя стала бы прозрачной и водянистой, и сердце бы остановилось от слабости, потерпи я еще немного. Ханьгуан-цзюнь мой спаситель.Лань Ванцзи бросил на него быстрый взгляд и вернулся к письму. Хуайсан потянулся, почесал себе спину веером и разгладил перед собою лист.Подумал: вернуть платок. Он этого наверняка ждет.А я забыл. Позже вспомню. Нельзя казнить за невинную забывчивость.Под ханьфу на груди было необычно тепло и живо, словно спрятал туда птичку, а она возится.