Часть 18 (1/1)

– Ты чего тут делаешь, Нэ-сюн?Хуайсан вскрикнул, ринулся с колен вперед, запутался в ханьфу ногами и повалился на живот. Перевернулся. Вэй Усянь стоял над ним, сложив руки на груди. Из локтя торчал пруток. Хорошо, что ему в голову не пришло меня им ткнуть, подумал Хуайсан, держась за грудь, чтобы сердце не улетело, как птица, в вышину. Я бы решил, что меня пронзает мечом коварный враг. Хуайсан подобрал ноги, встал и принялся отряхивать с ханьфу палый бамбуковый лист. Сказал капризно:– Нехорошо подкрадываться, Вэй-сюн, люди этого пугаются.– Я не скрывался, когда подходил, ты должен был меня слышать. Чем это ты тут занимался, что не слышал?Хуайсан дрожащими руками достал веер из-за пояса и показал на силок. Вэй Усянь посмотрел. Перевел взгляд обратно на Хуайсана. Сказал:– Смысл в том, что ты расставляешь ловушки – и уходишь заниматься своими делами, а птицы попадаются сами. Что, поймал уже что-нибудь интересное?Хуайсан покачал головой. Вэй Усянь сказал: понятно, и походил между стволами, покачивая прутом, словно уважаемый Цижень – палкой против отвлекающихся. Проговорил:– А вот что еще интересно, Нэ-сюн, почему это тебе обязательно было ловить птиц именно тут? Именно там, где я хожу… мы с Цзян Ченом ходим?Не только вы, подумал Хуайсан, но и Вэнь Цинь. Я спрятался за кустом. Она шла по тропе одна, без брата. Ничего такого, нашла любимое место для прогулок, может, ее натура просто требует уединения. Регулярно же ходит – и без ничего, без запрещенных книжек, как мы, без рыбачьей снасти, как Вэй Усянь, без силков, как я… госпожа просто гуляет. Цзэу-цзюнь знает, интересно, что она гуляет? Наверняка знает. И если ничего не делает, значит, нет тут ничего особенного, и я надумал. В конце концов, что меня мурашками пробирает на этом краю Юньшеня – так меня пробирает в большинстве мест. Если бы тут было что-то опасное – полная школа заклинателей, давно бы уже разобрались. Значит, не стоит оно внимания. Внимания цзэу-цзюня – нет, а внимания Вэнь Цинь – да?..Госпожа просто гуляет, а если я буду много совать нос не в свое дело, то это станет моим делом, а кому это надо, подумал Хуайсан.А еще она меня когда-нибудь поймает, подумает, что я за нею слежу, и поднимет шум. А брат у нее крепкий, натравит на меня, и попробуй объясни, что я тут по своему делу, а не подглядываю в надежде, что она решит искупаться и разденется. И на озеро напросилась. Зачем? Цзэу-цзюнь тоже убедил ее, что без ночной охоты она не окончит обучения? Не похожа она на неуспевающую…Хуайсан передернул плечами и сказал:– Я не берусь судить, Вэй-сюн, зачем вы с Цзян-сюном тут ходите, а у меня тут самые не пуганые птицы. Здесь тихий уголок, они тут и вьют гнезда – те, кто не очень любит людей и шум. Здесь редко кто-то бывает, ну только мы на рыбалке… А ты рыбачить? А возьми меня? Я стал намного ловчее! – Хуайсан сцапал невидимую рыбу в кулак. – Ты будешь кидать мне, а я буду относить на берег! Мы будем отличной армией покорителей стихии.Вэй Усянь сделал кислое лицо. Сказал, покачивая прутом:– Мы еще не рыбачим, неизвестно еще, будем или нет, Цзян Чен вообще завалился спать, и за рыбой надо приходить с утра… Ты, Нэ-сюн, возвращайся-ка пока к своим птицам, а потом как-нибудь решим.Вот именно, подумал Хуайсан. Вот и нечего было тогда подкрадываться и пугать.И чего я не видел на этой рыбалке. Пинок в воду я видел и твой смех.Но все равно, мог бы и позвать. Приятно, когда зовут. Неприятно, когда раз и навсегда решают, что ты не подходишь для каких-то занятий, и ты навсегда из них исключен.Как мы исключаем Лань Ванцзи. Но он нам и не то чтобы друг.Но мы пили вместе. Прошли все вместе испытание дисциплинарной линейкой. Мы его вовлекли в это против воли, но все-таки. Вэй Усянь позвал его выпить. Чтобы отвлечь и чтобы он на нас не донес, но… Он бы сам отказался. Еще и запретил бы, рыбалка наверняка против правил Гусу Лань.Чем же он тут занимался в свободное время? Ладно сейчас, взрослый всегда найдет себе дело, сиди выписывай ханьцзы часами, достигай каллиграфического совершенства, будешь счастлив, а ребенку это – слишком много усидчивости. Впрочем, как я видел несколько лет назад, Лань Ванцзи ни в каком возрасте не стремился что-то натворить. Может, блюл себя при мне, конечно, мы сами с собою и мы при ком-то – это два разных человека…Почему я снова о нем думаю? Потому что вряд ли его куда-то зовут. А это приятно – чтобы тебя звали. Даже если не мечтаешь пойти. Кто-то тебя где-то ждет.Я жду его в библиотеке. Как-то так сложилось, что если его стол долго пустует, я поглядываю на дверь.– А чего это ты улыбаешься, Нэ-сюн? – Вэй Усянь все-таки ткнул его прутом в локоть. Хуайсан отпрянул, загородился веером. – Ты что-то задумал?– Н-нет, Вэй-сюн, совсем нет! – Точно? – Вэй Усянь прищурился. – А то возьми меня в свой план! Я отлично храню тайны, я разве рассказал кому-нибудь про твои книжки? Вот именно! Я прекрасный подельник. А? Или вот ты же что-то там шу-шу-шу с цзэу-цзюнем, может, он говорил, что какая-нибудь новая ночная охота? А? Разве плохо мы разобрались на озере? Ну, ты не знаешь, ты сидел на берегу, но вообще-то очень даже неплохо!– Я ничего не знаю про ночные охоты, – сказал Хуайсан, – совсем ничего не знаю! И не стремлюсь.Вэй Усянь с досадливым вздохом махнул рукой.Это я бы понаблюдал за твоими авантюрами, подумал Хуайсан. Но со стороны, конечно, быть участником чего бы то ни было – слишком много беготни.Вэй Усянь поджал губы и проговорил наставительным тоном, и качая прутом, и стал совершенно похож на Лань Циженя:– Ты, Нэ-сюн, стал какой-то скучный. Это не дело. Учеба тебя взяла? Я смотрю, ты за нее взялся, пропадаешь в библиотеке целый день.– А ты откуда это знаешь, Вэй-сюн?– А я тебя вижу каждый день, как ты прешь этот свой сундук, – он показал руками как минимум в два раза больше правдивых размеров, – вот же тебе не лень. Что ты там таскаешь, Нэ-сюн, подушку и одеяло вздремнуть? Я так жалел, что их при мне не было, когда переписывал эти правила! – Он потянулся со старанием, встал даже на носки. Уронил руки. Подергал прутом у груди Хуайсана. – А еще я заметил, что туда же в то же время ходит Цзи-сюн. Что, ему назначили за тобою надзирать, не выпускать, пока ты хоть что-то не выучишь?– Мы с ним занимаемся каждый своим делом, и прекрасно сосуществуем, – сказал Хуайсан. Резко закрыл веер. Вэй Усянь не обратил на это внимания и продолжал:– Судя по тому, что вас там не видно и не слышно, ты все еще его боишься. Зря! Цзи-сюн такой душка, он отходчивый.– Н-не боюсь. А что должно быть видно и слышно?– Громы! Молнии! ?Убирайся?! – Вэй Усянь засмеялся. Голос Лань Ванцзи получился у него похожий. – Если адресат шутки орет, значит, шутка удалась! Ты вот торчишь там без толку, а мог бы воспользоваться такой возможностью.Мог бы, но не хотел бы, подумал Хуайсан. Одно неосторожное движения – и с одуванчика полетят семена на белых зонтиках, и уже никогда не вернутся назад, на головку. – Н-нет, Вэй-сюн, я не стану…, и ты лучше ничего больше такого не придумывай, – Хуайсан потер поясницу и сказал со страданием, – иначе нам попадет больше прежнего. Вэй Усянь снова махнул на него рукой. Но не уходил. Они постояли еще. Цзян Ваньинь спит, подумал Хуайсан, Вэнь Цинь, я видел, прошла назад к домам. А самому с собою Вэй Усяню, видно, оставаться скучно. А тут я.– Хочешь покараулить со мною птиц? – спросил Хуайсан. – Тут столько всего водится. Одних вьюрков, самых разных, я видел…– Нет, нет, я пас, это ты у нас птицелов. Но если в твой силок вдруг попадется сова Вэнь!.. – Вэй Усянь сделал бровями, словно с совой Вэнь должно было произойти что-то неприличное. Хуайсан загородился веером, сказал:– Они ведут себя не как обычные птицы, и не попадаются в ловушки, и даже если попадаются – они легко их разрушат и вырвутся на свободу. Их нужно как-то обездвижить духовной энергией…– Ладно, ладно, не надо подробностей, я просто так. – А зачем тебе сова Вэнь, Вэй-сюн?– А чего она летает? – резонно заметил Вэй Усянь.Хуайсан подобрал рот в согласии. Указал веером.– Верное замечание, Вэй-сюн.Вэй Усянь ухмыльнулся. Покачал прутом. Шагнул вдруг к Хуайсану, приобнял его за плечи и протянул:– Слу-ушай, Нэ-сюн, а раз вы с цзэу-цзюнем шу-шу-шу…– Ничего подобного! А что ты подразумеваешь?– Что ты у него явный любимчик, – сказал Вэй Усянь, – не вижу других причин, почему тебя еще не отправили домой за неспособность ни к какому учению. Так вот! – Вэй Усянь потискал его и проговорил, понизив голос: – Ты еще и с Цзи-сюном сиживаешь в библиотеке, так что, может, ты слыхал – что, есть у Цзи-сюна невеста?– Ч-что… почему… откуда мне это знать?– Может, он ей пишет письма, пока вы там сидите!Сейчас он читает книги по живописи и делает заметки, подумал Хуайсан. Но Вэй Усяню необязательно этого знать. Не то чтобы это что-то совсем секретное, это видят ученики Гусу Лань, когда ходят мимо наших столов… но все равно – не надо. Это знаю я, а пока пусть больше никто. – Я не подглядываю, – сказал Хуайсан испуганным голосом.– Да ну? Много упускаешь! А вообще, ты не замечал, не таскается он за кем-нибудь?– Н-нет, я не замечал, не знаю, совсем не знаю… а тебе зачем это, Вэй-сюн?– А я бы его зазнобе наподдал, чтоб не думал там себе ничего! – Вэй Усянь поднял кулак. Хуайсан сглотнул. Вэй Усянь засмеялся и потряс Хуайсана обнимающей рукой. – Да шучу, шучу, просто его собственный портрет я ему уже подбрасывал, настало время портрета его ненаглядной. Или ненаглядного, еще лучше. Вот Цзи-сюн удивится! Взбесится, конечно. – Вэй Усянь загыкал. Похлопал пальцем по носу сбоку. – Да-а… хорошая получилась бы шутка. Ну ладно, ясно, что ты ничего не знаешь, опять все придется самому. Да и вообще, это ж было бы смешно! Посмотреть бы просто на того, кто его выдержит. – Ханьгуан-цзюнь полон достоинств, – сказал Хуайсан. – Достоинство молчаливости, например.– Это не достоинство! Это ужасный недостаток! – Если его не раздражать, он не лезет и дает спокойно заниматься своими делами. Это как раз достоинство.– Умереть со скуки – это тогда добродетель, по-твоему, Нэ-сюн? Ужасно, Гусу Лань проник тебе внутрь и пустил корни! – Вэй Усянь затряс Хуайсана. Хуайсан вывернулся.Спросил:– А правда, какое тебе дело, Вэй-сюн?– Ну мне надо знать, если мой близкий друг в кого-то втрескался! Или дружит с кем-то еще. Знать, из-за кого Цзи-сюн не хочет гулять с нами.– Мы его не приглашаем.– Приглашаем! Но он делает вид, что глухой, каждый раз, когда я его зову.Тогда, может, не надо окликать его самым неприличным образом при всех, и подбрасывать записки на занятиях, подумал Хуайсан. Не надо подходить к нему по дорожке раздражения. Мне он отвечает. Иногда. Хуайсан вздохнул. – А тебе что, было бы не интересно, Нэ-сюн, по кому вздыхает твой друг?Да, подумал Хуайсан, мне было бы интересно. Он на кого-то, наверное, смотрит особенным образом. Но как сдержанный и хорошо воспитанный господин не пялится, и потому этого не заметно. Хуайсан снова вздохнул. Сказал:– Да. Я бы хотел это знать. – Ну вот! Я же знаю, знаю, что есть в нем что-то человеческое. Дружбы, ну, кроме меня, любови там… может, даже неразделенная влюбленность! Ха! Потому что девица и не поняла, что он за ней таскается с ухаживаниями, решила, что он хочет всыпать ей десяток ударов за опрокинутую какую-нибудь чашку… А я б тогда Цзи-сюну помог, – Вэй Усянь взялся за подбородок и принялся наглаживать несуществующую бородку, – а он был бы мне благодарен. И позвал бы на следующую ночную охоту. Где Цзи-сюн, там происходит что-то интересное, убитые монахи…Как у нас, подумал Хуайсан. Пропавшие монахи из Цинхэ. Некоторые окончательно, некоторые найдены были на полпути к Цишаню, да еще и с любопытными отметинами. Дагэ пытался добиться правды, но от Вэнь разве дождешься честности. – Какие такие монахи? – спросил Хуайсан.Вэй Усянь секунду глядел сквозь него, потом встрепенулся и сказал:– Не забивай себе голову, Нэ-сюн! Так, просто. Мало ли. В мире полно трагедий. Да, подумал Хуайсан. И как далеко они распространились от Цишаня. Может быть, тогда это и не Вэнь виноваты? Мало ли. В мире полно трагедий.С другой стороны – совы, Вэнь Чао, которому необязательно было прибывать в Юньшень, но он прибыл и тут же отбыл, и любительница прогулок в одиночестве Вэнь Цинь… и брат ее со странной болезнью. Хотя на нем нет никаких особенных отметин, по крайней мере, на лице.А Вэй Усянь говорил: вот я его поймаю за эту любовь или что у него там происходит, и вытащу из него живую серединку! Будет нормальный человек, я уверен, что он нормальный, я это чую. У меня чутье. Я взял себе миссию расшевелить его, и я ее не оставлю!Да, подумал Хуайсан, возможно, Лань Ванцзи полезнее будет встряска, чем менять одно учение на другое, одни книги на другие. Вэй Усянь это понимает, и понимает, возможно, возлюбленная. Тайная. Да даже явная, необязательно скрываться специально, воспитанный господин просто не стал бы проявлять пылких чувств при всех.Ты чего это скис, Нэ-сюн, спросил Вэй Усянь.Ничего, ответил Хуайсан.Ничего, сказал он себе.Лань Ванцзи пропустил Хуайсана в двери и сказал в спину:– Можно оставлять здесь.– У нас уже был этот разговор, ханьгуан-цзюнь, – проговорил Хуайсан, отдуваясь. Доволок ящик до стола напротив зеленого пейзажа. Поставил, оперся на крышку, постоял согнутый, оттолкнул себя и выпрямился. Вытянул прядки, сказал стоявшему рядом и совсем не запыхавшемуся от подъема по лестнице Лань Ванцзи: – Я не люблю, когда кто-то трогает мои вещи. И вообще оставлять без присмотра. Мало ли, знаешь… я не говорю, что что-то может произойти в библиотеке, нет-нет, – Хуайсан выдернул из-за пояса веер и покачал им, – но ты понимаешь. За дорогое сердцу переживаешь больше, чем за обычные вещи. Понимаешь?– Поставить, где не будут трогать. Я буду присматривать.– Вот тебе нужны такие заботы, – хмыкнул Хуайсан.Но Лань Ванцзи не сказал: и действительно, разбирайся со своими красками сам, раз завел себе такое не воинское занятие. Так все говорили. Мои краски – моя забота, никто не возьмет себе труда разобраться, почему мне нужно оставлять кости из супа на желатин, почему у меня чадит жаровенка, и будет чадить, да, в окружении бумаги и тканей, да, даже каменная Нечистая юдоль горит и еще как, но мне нужен огонь, и нужна азуритовая пудра по – да! – именно таким ценам. И если надо, я попру ящик на себе. И не все кисти одного размера – одинаковые.Лань Ванцзи хотя бы читает. Взялся бодро, книги – проглатывал. Хуайсан спрашивал, что ему было самое интересное в прочитанном вчера. Лань Ванцзи говорил: все интересно. Но потом, когда они посидят в молчании, занятый каждый своим, может и разродиться: золотая бумага отталкивает воду, ее нужно сначала обработать. А Хуайсан тогда кивнет с улыбкой и ничего не ответит, чтобы не спугнуть. Чтобы Лань Ванцзи не подумал, что все, кроме него, это давно уже знают. Чтобы научиться новому, нужно сначала принять свою неумелость, и отринуть стыд. Потому начинать лучше детьми, конечно, у детей стыда за неумелость нет, дети возят кистью, стащенной у брата, по бумаге, стащенной у его советника, и не спрашивают никого, хорошо ли получилось. Мудрые родственники говорят: просто отлично. Ребенок пребывает в неведении об изъянах своих работ. Наверное. Я тоже начинал не совсем малышом, думал Хуайсан, и много уже про себя понимал. Сравнивал с книгами и каллиграфическими свитками, которые привозил цзэу-цзюнь. Весь мир уже все знал, один я ничего не знал. Бросал даже из-за этого, порою на целую неделю. Потом брался, конечно, опять. Потом научился быть бесстыдным в своем неведении, и дело пошло.Но ханьгуан-цзюню это, должно быть, тяжелее. Он и старше, чем я был. Он уже, наверное, думал, что к своему возрасту знает все на свете. В библиотеке Юньшеня ведь содержатся книги про все на свете, и все он их читал. Кроме самых нужных, про живопись. Интересно, проходя мимо тех полок наверху, он размышлял, что эти книги тут вообще делают? Прихватил кто-то, просто чтобы были. Для полноты собрания.Да не станет он этим заниматься, говорил себе Хуайсан одними ночами, ворочаясь. Просто очарован свежестью знания. А как начнет – так и бросят, этому надо посвятить жизнь, чтобы было хорошо. А другими ночами говорил: он каллиграф, он уже знает много, и если ему нравится писать ханьцзы, то может понравиться писать и Четыре благородных. Или вывести контур. Там ничего и не нужно знать, кроме каллиграфии, чтобы были красивые черты. И еще шептал себе: неужели ему правда интересно? То, что интересно мне? Не так, чтобы он тоже бросил заклинательскую стезю и встал на художественную, но просто хотя бы немного, хотя бы он посмотрел бы на мой любимый веер и со знанием дела сказал: это хорошо. И чтобы не считал, что это легко и просто развлечение. Пусть у него даже не будет склонности и пусть он взялся за это случайно, потому что я подсунул, и это не его судьба. Пусть это просто первое, за что он схватился в жажде свежего воздуха для ума. Пусть. Все равно.От таких мыслей сердце у Хуайсана билось быстрее и становилось жарко, он сбрасывал одеяло и ждал, пока сквозняк доберется и можно будет укрыться, скомкать одеяло и притиснуть к груди.Даже просто ради отвлечения, думал Хуайсан, когда они сидели друг напротив друга, и Лань Ванцзи читал и выписывал. Я кого-то заинтересовал. Самого ханьгуан-цзюня! Так и знал, что у него склонная к изящным предметам душа.Лань Ванцзи ожидал. Да, подумал Хуайсан, зря я. Возможно, он уже близок к тому, чтобы самому завести первую шкатулку с красками. – Я был бы страшно благодарен, если бы ты куда-нибудь его спрятал, как мы закончим! – сказал Хуайсан и сделал несчастное лицо. – Я совсем уморился. Лань Ванцзи кивнул. Пошел к себе раскладываться. А Хуайсан еще постоял, обмахиваясь.На сей раз Хуайсан притиснул горы друг к другу, удержал, чтобы они не расползлись, как на прошлой срисовке. Лист, конечно, намного более широкий, чем высокий, но это не повод растягивать горы туда, где их быть не должно. У мастера они плотно сбитые, и от этого твердые, как зеленые камешки. А у Хуайсана в предыдущий раз получились мягкие, как подкрашенное рисовое тесто, облепленное мелко нарубленной травой. – Все-таки о свойствах предмета форма говорит даже больше, чем покраска, – пробормотал Хуайсан, покачивая головой.– Мгм, – сказал Лань Ванцзи.Хуайсан поднял голову. Лань Ванцзи смотрел. Хуайсан сказал: извини, я не буду отвлекать. Потрогал себя кистью по губам.– Почему? – спросил Лань Ванцзи. – Почему – форма?Ханьгуан-цзюнь производит впечатление человека, который выучил что-то однажды, и не желает знать ничего больше, подумал Хуайсан. С этими их правилами. Да и что нужно знать второму молодому господину, кроме хорошего воспитания?.. А он, оказывается, совсем не застрял. Просто не давали ему ничего иного, иной пищи. А он и не брал сам, есть люди, которые не берут сами, но если им подсунуть – накинутся с радостью…– Потому что, например, что-то гибкое, лист дикой орхидеи, – Хуайсан провел кистью в воздухе, – во-от такой, мы понимаем его мягкость по тому, как он не торчит прямо, а изгибается к земле или на ветру. А ветка – наоборот, торчит. Сухая ветка застыла в резких изгибах, молодая – более плавных форм. Если отщипнуть от теста, – Хуайсан облизнул уголок губ и сглотнул, – то там все равно останется мягкий бочок с плавными линиями. Мягкое, женское, водное по природе – круглое, овальное и в виде дуги. Если отколется камень, то скол останется торчать острыми углами. Так мы и видим, что край – тверд. По внешней его форме, – Хуайсан обвел в воздухе угловатую фигуру. – По тому, как другой план встречается с краем этой формы, по какой линии. И она еще должна быть хорошо видна. А мягкий край может немножко раствориться, как перья петуха, если начертать его ?свободной кистью? по влажной бумаге. Да ты прочтешь гораздо лучше, чем я говорю! – Хуайсан замахал кистью, капнул на стол, быстро стер промокательной тряпицей.– Галька, – сказал Лань Ванцзи. – Края – округлые, сама – твердая.Хуайсан выпятил губы. Сказал, покачивая кистью.– Отличное замечание. Отличное замечание! Здесь висит какая-нибудь картина с галькой? Мы бы посмотрели… Или ты видел это в книге?Лань Ванцзи сказал: – Нет. Но галька – камень. Твердая. А контур округлый.– Я думаю, от, допустим, пельменя той же формы, – Хуайсан облизнулся. Коротко завыл живот, Хуайсан прижал руку над поясом и продолжал: – галька отличается более толстым и темным контуром. Пельмень, – Хуайсан сглотнул, – или баоцзы немного сливаются с фоном, потому что их обволакивает пар, и тесто практически пушистое, – он сглотнул снова, – поэтому контур не четкий, а почти как у какой-нибудь части какого-нибудь животного, где короткий пух. Нет, зря я про пельмень, пельмень снаружи гладкий, – Хуайсан прижал руку к животу сильнее, – тесто напиталось и стало блестящим, я не говорю уж о жареном пельмене! А вот баоцзы – да. Вот как я думаю. Галька от баоцзы той же формы и, может, даже того же цвета, бывают же, знаешь, раскрашенные пирожные, – Хуайсан сгреб ханьфу над поясом, напрягся и закончил: – отличается тем, какой уверенный внешний контур, и тем, как выделяется на фоне другой гальки. Галька не слипается, и, о! Кстати! Галька не вторгается в форму соседней гальки, а баоцзы, если их сдвинуть бочками, примнут друг друга. – Хуайсан поднял голову, чтобы слюна текла не к зубам, а сразу в горло. Отдышался. Добавил: – Ну еще и контекст. Но даже если вокруг явный ручей, а галька получилась какая-то мятая и вялая – это не будет хорошо и узнаваемо.Лань Ванцзи кивнул. Что-то себе записал. Ну меня-то не надо цитировать, подумал Хуайсан, наминая ханьфу у живота, надо какого-нибудь мастера, но я, как назло, не помню сейчас ни одного имени. Лань Ванцзи тоже сглотнул. Потом еще раз. – Отличный вопрос, – сказал Хуайсан, – ханьгуан-цзюнь сразу добирается до сути. Пока я это понял в свое время, много у меня было мягких камней и твердых птичьих перьев. Да и сейчас, – он приподнял лист, – сделал ошибку. Но сегодня постараюсь исправить.– Много тонкостей, – сказал Лань Ванцзи.– Как и в любом ремесле! Если б я взялся сейчас за меч, не зная всех хитростей – ничего бы не вышло. – Хуайсан растер живот и вернул руку на стол и на лист. – В этом и мастерство, видимо – собрать все их в свою внутреннюю сокровищницу.Лань Ванцзи записал. Хуайсан сказал со смущением: если ты за мной, то не надо, тем более, я это откуда-то помню, а не придумал сам. Будешь потом мне пенять за все неточности.– Не буду, – сказал Лань Ванцзи.Хуайсан опустил глаза. Вытянул прядки, мазнул себе по руке кисточкой, принялся оттирать. Подумал: вот мы разговариваем, как добрые друзья, я ему реплику, он мне ответ, как бойкая компания, не хуже Цзяней. Нужно просто его не заставлять и не ждать немедленной болтовни. Вообще не ждать болтовни. Я не ждал – и вот он со мною почти как с близким другом. Намного лучше, чем тогда, в детстве. Но и сейчас я намного мудрее, подумал Хуайсан, и терпеливее. И Лань Ванцзи в ответ не такой уж и угрюмый.И Вэй Усянь вполне может оказаться прав: у него есть друзья и зазноба. Почему нет? Потому что цзэу-цзюнь тогда не обращался бы ко мне со своей крайне неловкой просьбой. Предложением, да, да, но на самом деле – просьбой взволнованного брата. Цзэу-цзюнь может ошибаться. Они с Лань Ванцзи разные. Может, он не распознал душевных движений Лань Ванцзи. Что может обо мне сказать дагэ точно? Вот то-то же. Хотя Лань Сичень намного внимательнее дагэ, и я видел, как он понимает Ванцзи по одному только выражению лица.Но он старший любящий брат, и беспокоится куда больше, чем следует. За него громко говорит его желание, чтобы у младшего все было как у всех. Тяжко, когда младший – не как все, а? Правда, дагэ? Тяжко потому, что ты не понимаешь его пути, и боишься, что он будет одинок… ну, сердечные братья – боятся. А ты? Или все ограничивается ?когда ты уже займешься делом??Хуайсан сжал зубы. Глянул на Лань Ванцзи. Подумал: проводить его, что ли, после наших посиделок, посмотреть, куда он идет? В животе что-то перевернулось, развалилось, как разбитый кувшин, а внутри – черная пустота. Хуайсан набрал воздуху в грудь, чтобы легкие придавили желудок. Подумал: тяжко тем, кто пишет бытовые сценки, там часто – еда, и какая красивая. Особенно пирожки, и жареные пельмени, и баоцзы, и пряники…Хуайсан согнулся, приподнял колени, так что они уперлись в стол. Посмотрел на Лань Ванцзи с несчастьем. Подумал: нет, пусть он идет куда угодно, хоть к невесте, обещанной с самого детства, а я пойду на кухню.И еще подумал: если бы мне было интересно, то как бы это спросить? ?Люди, даже твои близкие, говорят, у тебя нет друзей, потому что ты нелюдимый и пугаешь в первую встречу и все последующие. Ужели они не правы?? Хуайсан цокнул языком. Это была бы катастрофа. Взялся за кисть, стиснул ее изо всех сил. В животе тянуло. Хуайсан, громко дыша носом, принялся за картину.Отвлекся, но все равно, как стал заканчивать, внутренности всосались сами в себя еще пуще, и Хуайсан еле досидел, пока подсохнет работа, и заставил себя собраться с приличной размеренностью. Лань Ванцзи еще глотал довольно шумно, и это не помогало выдержке. Что это он… а ничего, сказал себе Хуайсан, это уши слышат, чем сейчас занято тело, а голова выдумывает сродство на ровном месте.Хуайсан решился, когда Лань Ванцзи подошел к нему и стал глядеть на ящик. Хуайсан поднял его и сказал:– Молодой господин Вэй тобой интересуется. Лань Ванцзи вскинул голову, глаза его расширились, и он схватился за меч. Хуайсан шатнулся назад, выставил ящик перед собою, выпалил: ничего неприличного, ничего такого, просто мы бы все хотели, может быть, с тобой когда-нибудь что-нибудь, если ты, конечно, не занят со своей компанией.– Не буду пить, – сказал Лань Ванцзи.– Нет, нет, не в этом смысле, просто… мало ли… вдруг бы ты к нам присоединился, если захочешь. Не пить! Мы больше не будем, это было нехорошо, еще и втягивать в это тебя. Нет, есть же другие развлечения. Или у тебя своя компания? Я тогда не буду навязываться.Лань Ванцзи отвел глаза. Хуайсан подумал: все-таки нет приятного способа это спросить. У кого компания – тот бы уже ею хвастал. Наверное. Откуда я знаю, как ведут себя люди с компанией, с сердечными друзьями… по дагэ знаю, впрочем. ?Сичень то, Сичень это?. ?Не забудь передать Сиченю письмо!?. ?Как там у Сиченя дела??. Да, что-то я ни разу не слышал от Лань Ванцзи ?а мой приятель такой-то считает, что изображение фигур должно считаться более благородным, чем изображение цветов?. Наверняка же поделился бы с приятелями новым своим чтением… Да я тоже так не говорю. Потому что моя компания – старые мастера со страниц и со свитков, а не живые люди. Цзяни, конечно, я не особенно пытался внести эти темы к нам, разбавить обсуждение красивых госпож и господ… Но как-то у нас с Вэй Усянем не пошло, он больше не интересуется моими работами и не предъявляет свои для критики, и я не вижу вообще, чтобы он писал в последнее время, а Цзян Ваньинь и вовсе не занимается.– Нет компании, – сказал Лань Ванцзи, наконец.– Да, – сказал Хуайсан и подопнул коленом ящик. – У меня тоже нет.– Вэй Ин и Цзян Ваньинь. Вижу вас вместе.А как нас не видеть, если Вэй Усянь начинает орать, когда Лань Ванцзи только показывается вдали. Не единожды за Лань Ванцзи были приняты другие ученики в белом. Хуайсан улыбнулся и сказал:– Да, это… да, пожалуй. Мы неплохо проводим время здесь, но они после обучения пойдут своей дорогой, я своей. А чтобы своя компания, понимаешь? Чтобы можно было назвать ее так. Не в обиду братьям Цзян, не подумай. У меня просто с самого начала не заводилось друзей.– Не может быть.Хуайсан прыснул, чуть не уронил ящик, сдул прядку подальше от носа. Сказал:– Ты такой тактичный! Приятно, приятно это слышать. Но так сложилось. Когда не любишь шумных игр с синяками, а все вокруг только их и знают, потому что это пристало будущим воинам… когда не хочешь быть воином вообще… сложно! Наверное, следовало ожидать такого последствия и не обижаться на собственное… – Хуайсан помолчал, потом все-таки сказал: – одиночество. Но! – Он подбросил ящик. Посмотрел Лань Ванцзи в лицо. Качнул головой. – Сейчас думаю, что хорошо, что не стал разменивать свои привычки на компанию. Что с того, что есть люди, которым нужна тишина и сосредоточение, и чтобы от них отстали? Они же есть, почему бы не дать им жить в покое.– Ты пил с Вэй Ином и Цзян Ваньинем. Нарушал правила. Рыбачил, я знаю.Следил, подумал Хуайсан, а спине стало прохладно. Или учуял запах рыбы, когда обходил вечером дома учеников. Или кто-то донес, какой-то умник из его отряда ловцов нарушителей.Хуайсан посмеялся напряженным смехом и сказал:– Да, было такое, и я снова прошу у ханьгуан-цзюня извинения, – Хуайсан склонился так, что уперся в ящик подбородком.– Нет. Ты уже получил наказание, на этом все. Но ты развлекаешься.– Д-да… Ах! Да. В самом деле. Не знаю, что ответить. Да, я люблю иногда погулять, посмотреть уличные представления, почитать веселые книжки, и разделить чарку с веселым человеком. Надеюсь, ханьгуан-цзюнь не будет думать обо мне хуже.А сам подумал: зачем я это сказал. Будет, конечно. Это низкие развлечения. Развлечения – это вообще для твердого характером и добродетелью господина – низко и не нужно, лучше провести время в медитации. Зачем я это сказал?.. Хуайсан забормотал: ты только не подумай ничего, это не все, что у меня на уме, совсем нет, может, мне нужно быть серьезнее, дагэ постоянно это говорит…Зачем я это сказал, ну зачем, нужно было показывать Лань Ванцзи только ту сторону, которая сочетается с нашим тут сидением… Хуайсан тяжко вздохнул. Под ключицами стало слабо, словно Лань Цижень оглядывал учеников в поисках самого неготового, чтобы спросить и опозорить.– Не может быть, чтобы у тебя не было друзей. Ты веселый. Хорошо говоришь. Много знаешь. Хуайсан заставил себя рассмеяться, подбросил ящик, сказал:– Комплимент за комплиментом, ты меня совсем разбалуешь! Это все прекрасно, но как-то так получается, что неуспевающих не очень любят и считают ниже себя. И глупыми. Например.– Ты можешь учиться лучше.– Да, – сказал Хуайсан и расставил ноги шире. – Но не стану.Лань Ванцзи глядел на него. Хуайсан тоже не отводил взгляда. Проговорил медленно: у всех на уме заклинательское будущее. Я родился в известном клане и сейчас учусь в другом. Здесь довольно однородный образ мысли. Я бы легко завел друзей в деревеньке птицеловов, но я родился не в такой деревеньке.Подумал: хватит меня допрашивать. А то сейчас я тоже спрошу: а почему такой блестящий господин, со всеми достоинствами, которые ценятся в этом мире, до сих пор не оброс десятком вернейших и восхищенных друзей? А ответ простой.А я наоборот, со мной ведь очень даже можно поговорить, я правда не скучный, в чем тогда дело… в том, что боюсь шею свернуть на крутой тропинке и задыхаюсь, взбираясь по ней на холм, чтобы пнуть там козу? В том, что обычно у меня есть дела поинтереснее и посложнее, чем пнуть козу?..– Это какой-то не очень приятный разговор, – сказал Хуайсан. Лань Ванцзи быстро кивнул и сказал:– Извинения.Без натуги подхватил ящик и куда-то понес. Хуайсан, мотая ослабшими руками, посеменил за ним.Лань Ванцзи зашел за ширму, где у окна, полного неба, расположились друг напротив друга два стола. В вазе на одном стояла сухая ветка с хлопковыми цветами. Хуайсан втянул носом воздух. Пахло приятно, и не только свежим ветром из окна. Лань Ванцзи поставил ящик поодаль, в угол этого изящного закутка, рядом с сундуком в темном лаке. Тоже письменные инструменты, подумал Хуайсан, или сборы для курильницы. – Здесь не возьмут, – сказал Лань Ванцзи. – Здесь место цзэу-цзюня, – сказал Хуайсан. Лань Ванцзи прищурился. Хуайсан сказал: – Я видел, как он сюда отходил, когда мы сталкивались в библиотеке. И… твое? – Мое. – Вижу по идеальному порядку! Как и положено относиться к месту и инструментам каллиграфа, с большим уважением. А почему ты сидишь тогда в зале?– Смотрю, чтобы не озорничали. Лучший обзор.– Да, в самом деле… А почему в последнее время сидишь напротив меня? Я-то понятно, я кочую за картинами, а ты?Лань Ванцзи развернулся, качнув волосами и лентой, и не торопясь, но из-за длины ног быстро ушагал прочь. Да, подумал Хуайсан, разговорчивость его имеет пока пределы.Зато моя не имеет. Что я начал про друзей, про его ведь друзей, а окончил душевным обнажением. Да еще и наверняка неправдивым. Просто я никому не нравлюсь, и редко кто нравится мне, и я боюсь, что я пропускаю сладкую пору юности, если не совершаю безумств в компании ровесников-смельчаков. Или, может, мне только это на самом деле и нужно? Если я грущу без этого. Или мне уже нужно хоть что, хоть какое-то соучастие хоть в чем-то, а не случайные собутыльники в случайных рюмочных и сотрапезники в пельменных, где их привлекает мое серебро. Бросаюсь, как оголодавшая собака, на любые кости. На Цзяней, хотя им и друг с другом хорошо и лучше всех, и на Лань Ванцзи, а ему еще и всучил задание интересоваться тем, что интересно мне.Нет, Лань Ванцзи – это не кости. И я все-таки надеюсь, что ему самому занимательно. Хуайсан постоял еще напротив окна, пока пол не ушел из-под ног, и он не стал падать вниз, потому что люди – не птицы, и им не место в вышине без опоры. Живот завыл, Хуайсан прижал руку с веером и поспешил из библиотеки. Столы у кухни стояли пустые и без посуды: слугам было еще рано ужинать, да и всем остальным, но я не доживу, подумал Хуайсан. Ужели не найдется здесь хоть зернышка для страдающего молодого господина? Можно было бы идти домой и послать за едой, но это – ждать, да я все равно хотел выйти, проверить силки, да мне теперь не тащить ящик – чего бы не прогуляться? Хуайсан подвигал плечами. Что-то хрустнуло, он замер и подождал. Потянул носом. Подумал: и чаю бы потом со сладким. Живот тут же сложился, как пустой бурдюк, и Хуайсан вторгся в кухню. Открыл рот поздороваться с кухарями, в их власти навалить добрым знакомым лишнюю ложку. Закрыл рот, потому что перед ним среди столов с башнями бамбуковых пароварок, в масляном пару сковород стояла Цзян Яньли с миской нарезанных овощей. А сбоку от нее вытянулся Лань Ванцзи, одна рука за спиной, вторая прижата к боку, и смотрел на ее заколку и будто не дышал.Хуайсан пришлепнул веер к груди и поклонился. Сказал: – Самое приятное место, чтобы встретиться – это место с едой.Цзян Яньли улыбнулась и ответила:– Да, в самом деле. Сделала шажок в сторону, к котлам. Хуайсан покосился на неподвижного Лань Ванцзи. Что-то он без еды, а явно ведь пришел раньше, я его не встретил по дороге. Так и стоит? Цзян Яньли отвлекла его разговором? А она что тут… а, суп. Братья Цзян так ноют про ее суп каждый раз, когда речь заходит о еде. – Мы с набегом, – сказал Хуайсан, – и вам не помешаем.Цзян Яньли отошла к котлу, всыпала овощи, помешала и сказала: – Я готовлю суп с лилией и грибами, и если вы немного подождете…Посмотрела на Хуайсана и на Лань Ванцзи. Лань Ванцзи вытянулся еще больше, хотя казалось, что уже некуда. – Нет, нет, – сказал Хуайсан, – ваши труды для семьи, мы не будем напрашиваться. – Он покосился на Лань Ванцзи, тот молчал. Не возражает – значит, согласен. Хуайсан продолжал, покачивая веером: – Хотя слава о вашем мастерстве еще как дошла до нас с ханьгуан-цзюнем, ха-ха! Когда-нибудь мы непременно напросимся, а сейчас не будем-ка вас разорять, а будем разорять дядю. – Хуайсан мимо утанцовывающих с дороги поварят добрался до главного стола и сказал кухарю: – Здравствуй, дядя, прекрасный сегодня денек, а не будет ли у тебя чего лишнего для молодого господина… – Хуайсан оглянулся на Лань Ванцзи, который все стоял ближе ко входу и до сих пор без всякой посуды. – Двух молодых господ.Кухарь стал предлагать, и все было в духе Гусу Лань – довольно пустое. Неудивительно, что мы с Лань Ванцзи не дожили до ужина, подумал Хуайсан. И никаких баоцзы с мясом, конечно… ладно, конги с барбарисом – так конги, и чайник чаю бы еще нам, вот спасибо, добрый дядя на кухне – благословение поместья. Хуайсан принял первую миску из рук кухаря и передал Лань Ванцзи через стол, на котором чистили грибы. Лань Ванцзи взял. И вторую, а чайник с чашками Хуайсан прихватил сам. Подумал, выходя первым: нужно не забыть сунуть ему серебра перед отъездом. А ну как придется вернутся сюда? Не буду зато голодный.Лань Ванцзи шел за ним неслышно, Хуайсан даже оглянулся, не остался ли он внутри. Они придержали шаг у столов, Хуайсан подумал: есть там же, где слуги… Поставил чайник. Ладно, не домой же тащиться, далеко, все остынет. Гораздо лучше, когда Яо приносит мне спрятанную в рукаве булочку прямо в комнату, а потом достает еще из другого персик.Лань Ванцзи же миски не ставил и на скамейку садиться не спешил. – Я нарушил твои планы? – спросил Хуайсан. –Ты хотел подождать супу молодой госпожи Цзян? Я слышал о ее мастерстве много, и только хорошее.– Нет. Я просто бы подождал.– Чего?Лань Ванцзи помолчал. Потом сказал:– Пока она уйдет.Хуайсан хмыкнул. Подумал: не захотел просить еды при ком-то. Кухонный народ не в счет, а вот молодая госпожа, соученица – другое дело. – Не хочешь казаться обжорой при молодой и симпатичной девушке? – Хуайсан подмигнул. Каменное лицо Лань Ванцзи не изменилось. Он буркнул обычным тоном:– Просто. Не хочу.– Да я понимаю, – помахал ладонью Хуайсан, – у каждого есть что-то такое, чего он не хочет делать при людях. Я вот не люблю… м… наклеивать экран на станок. – Лань Ванцзи слегка подался вперед, словно принюхивался, и Хуайсан объяснил: – Веер. Вообще что-то делать руками из ремесла. Просто из себя выхожу, все сразу перестает получаться. И мыться тоже в компании, хотя, кажется, что такого. Так что… – Хуайсан разлил чай по чашкам, взял одну и протянул руку: – Так что я пойду, спасибо, что подержал для меня.Лань Ванцзи миску ему не отдал, а совсем наоборот, похитил ее, направившись по тропинке, откуда они пришли, а потом вдруг и вовсе с нее свернув. Хуайсан подхватил чашки и чайник, грохнул чайник назад, затряс рукой, обернул ее в рукав и побежал за ним. Живот, почуяв потерю, взвыл диким зверем, и перед глазами замельтешили мушки. Лань Ванцзи плыл белым бумажным корабликом впереди, они продрались сквозь кусты и вошли в рощу. Хуайсан хрустел ветками, палым листом и оступался на камешках, расплескивал из чашки и скоро запыхался. Лань Ванцзи плыл, и прошла вечность, пока его не прибило к холмику с отцветшей сливою на вершине. Лань Ванцзи взошел, Хуайсан за ним, и ему открылось, что под сливой – три камня, один большой и плоский сверху в виде стола, и два низких по бокам, укрытые рогозовыми плетенками. Хуайсан поставил чайник и многострадальные чашки, огляделся. Сказал:– Что за прекрасное место. – Хуайсан глубоко вдохнул. – А-ах… и слива. Как тут чудесно, когда она цветет.– Да, – сказал Лань Ванцзи, расставил тарелки, сел на один из камней, склонился куда-то вбок, почти исчез за каменным столом, добыл откуда-то палочки. Посмотрел на Хуайсана. Мне убираться или что, подумал Хуайсан. Или оставаться. Привел же он меня, мог бы отдать миску и распрощаться, я бы не полез за ним в заросли. Хуайсан помедлил еще и все-таки сел. Лань Ванцзи тут же расставил чашки. Хуайсан выдохнул и принялся за дело. Каша подостыла, но это ее нисколько не портило. Хотя можно было бы больше имбирной пасты, на мой вкус. Хуайсан поделился этой мыслью с Лань Ванцзи.– Есть стоит молча, – ответил тот. – Не говорить с набитым ртом. – В Цинхэ не порицаются застольные беседы, – пробормотал Хуайсан, но постарался впредь прожевывать. Поглядывал, как Лань Ванцзи старательно прикрывается рукавом, когда нужно слизнуть рисовое зернышко из уголка рта. Как будто не слышно, думал Хуайсан. По-моему, это мило. Представляю, как умиляется цзэу-цзюнь этому тихому чмоканью. Принялись за чай. Лань Ванцзи разливал. Хуайсан держал чашку обеими ладонями и глядел на сливу за его спиною. Вздохнул. Что за вид здесь весной. – Просто прекрасно, – сказал Хуайсан. – И еда, и место, конечно же. Я никому о нем не расскажу, – Хуайсан склонился с чашкой. В глаза бросилась трещина в камне, Хуайсан провел по ней пальцами. Сказал: – Какой старый камень, смотри, ветер его немного изгладил… а сюда нанес песку. – Хуайсан выщипнул из трещины сухой лист, принялся чистить пальцем. – Я бы не удивился, если бы в конце концов тут что-то проросло. Вот что я еще подумал, – он поднял глаза на Лань Ванцзи. – Камни, вообще твердые вещи – не растягиваются, и поэтому сохраняют все эти острые углы в контуре. – Он провел по камню кончиками пальцев. – Если бы это был огромный пирожок, то тесто бы растянулось, заполнило бы щербины и сгладило бы выступы. – Живот в сытой дреме не отозвался даже на такую аппетитную картинку. Хуайсан убрал руку, взялся за чашку и добавил: – Если бы это был огромный пирожок, то мы бы его съели и остались вовсе без стола! Не очень практично делать мебель съедобной, не удержишься ведь отщипнуть, и в конце концов сидеть тебе на полу. Знаешь эту историю про путника, который остановился в гостинице, а в час ранней крысы там все превратилось в мясо, и он не успел обрадоваться, как хозяин ему пообещал, что он сейчас сам станет набивкой для тюфяка, а кости его – ножками стола, и достал тесак… – Хуайсан передернул плечами. Отпил чаю. Лань Ванцзи тоже, прикрывшись рукавом. Столько приличия, подумал Хуайсан, что, все-таки, за идеальные манеры. А я тут о мясной мебели. Он кашлянул и сказал: – Я благодарю ханьгуан-цзюня за то, что проводил нас сюда. Здесь гораздо уютнее, чем рядом с кухней! Даже не касаемо молодой госпожи Цзян. – Хуайсан сглотнул и выпалил: – Как ханьгуан-цзюнь ее находит?Лань Ванцзи уставился на него. Что, подумал Хуайсан, ведь мы уже доели, а за чаем не только можно, но и нужно беседовать.– Цзян Яньли соблюдает себя в учебе, – сказал Лань Ванцзи, наконец. Нос его покраснел, но еще до того, пока он ел. Лань Ванцзи подумал еще и добавил: – Старается.Хуайсан вздохнул. Подумал: насколько было бы проще, если бы он стоял на кухне розовый, как шиповник, и глядел на нее заволоченными глазами, и не осмеливался подойти и заговорить, это понятно, это общее человеческое, что первый воин делит с последним крестьянином, и сердился бы на меня, что я влез и нарушил их молчаливое свидание… или сам бы оттуда вылетел, забыв и кашу. Тогда все было бы немедленно ясно. Нужно спросить у Цзяней, куда и на кого посматривает сама Цзян Яньли. Жених у нее, конечно, Цзинь Цзысюань, но когда и кому жених мешал вздыхать по другому? Сколько таких книжек. Там жених еще и смотрит и получает удовольствие, вывалив его из штанов.– А обязательно, чтобы человек старался в учебе, чтобы он тебе понравился? – Да, – сказал Лань Ванцзи. Хуайсан растянул губы. Подумал: понятно. В груди стало так же тяжко, как в желудке. Понятно. А чего я ждал? Главное – не вскочить и не убежать сейчас, это будет совсем неприлично и, что еще хуже, унизительно. Глупо. Что за обиды. Как будто я этого не знал. Как будто не очевидно. Как будто что-то новое. А ничего нового нет под небом. И мудрый человек не забывает понятого однажды только потому, что ему захотелось так.– Раньше – обязательно, – сказал Лань Ванцзи. – Теперь – не очень обязательно. Хуайсан поднял глаза. Лань Ванцзи закрылся рукавом и долго, дольше, чем нужно, чтобы выпить чашку, даже не торопясь, не опускал руки. Хуайсан кашлянул и снова принялся вычищать грязь из трещины камня. Попались кунжутные семена. Настоящий обеденный стол посреди рощи… Хуайсан повел плечами. Сладостей не ел, но было почему-то сладко. Он сказал, глядя на трещину, голосом ?между прочим?:– А я всегда знал, что, чтобы понравиться мне, господин должен быть изысканным и усидчивыми, потому что только у усидчивых в конце концов выходит из-под кисти что-то дельное. И чтобы думал о чем-то, кроме самого ловкого способа разрубить врага на части. – Быстро глянул на Лань Ванцзи. Подхватил веер, прикрылся до глаз. Сказал: – И так и выходит.Лань Ванцзи поднялся, словно лопнула удерживающая его веревка, подхватил миски, чайник и чашки, как только удержал, и вот уже его спина мелькает среди веток. Хуайсан положил веер, прижал теплые от чашки пальцы к теплым щекам и подумал: ой-ой.