Часть 6 (1/1)

К воротам вышло целое шествие. Хуайсан поклонился сначала Жадеитам Гусу Лань, потом, не так низко, братьям Цзян, потом молодой госпоже Вэнь Цинь и ее брату Вэнь Нину. Подумал: ну дела. Подбросил на плече сумку и пристроился сбоку колонны.Спросил у Вэй Усяня потихоньку:– А ты тут какими судьбами? И, – оглянулся, – все остальные?– Лично я тут потому, что мы идем разбираться с ужасным чудовищем из озерных глубин, а никто лучше не держится на воде, чем этот, – он ткнул себе в грудь, – господин! Цзян Ваньинь пихнул Вэй Усяня плечом, тот чуть не налетел на Лань Ванцзи, стал шумно извиняться. Цзэу-цзюнь не поворачивал пока головы, шел себе и шел. Хуайсан вцепился в ремень и пошел тоже рядом с Цзянами.Спросил так же шепотом:– А они? – Показал веером за спину, на Вэнь Цинь с братом.– А они – искусная целительница, – сказал Вэй Усянь снова громко, – и меткий стрелок! Кто и пригодится в опасной битве не на жизнь, а на смерть, если не они? Меня вот больше интересует, что ты-то здесь забыл, Нэ-сюн? – А мне надо в Гусу, – старательно шепотом проговорил Хуайсан, – и потом в Цайи. А вы, оказывается, тоже куда-то туда, так что я с вами, в дороге мало ли что может приключиться.– А зачем тебе в Гусу и в Цайи?Хуайсан прикрылся веером и сказал, отгородившись от Лань:– А зачем мне сидеть здесь, если нет занятий?Вэй Усянь сделал согласный рот и кивнул. Потом поднял тяжелый рукав, развел ткань и показал Хуайсану кувшинчик. Наклонился, сказал, наконец, тихо: в дорогу. А там докупим. Есть закусить?Хуайсан кивнул: есть. Показал глазами вперед, на братьев Лань. Цзян Ваньинь с другой стороны прошипел: да мы еще даже за ворота как следует не вышли, хочешь, чтоб тебя развернули назад? А то и – того (он шаркнул ногтями себе по шее и кивнул в спину Лань Ванцзи). Вэй Усянь буркнул: что ты понимаешь, мы с ним теперь хорошие приятели.Вот она – истинная жизнь без страха, подумал Хуайсан. Без тревог, а что будет, если я сделаю то и это. Привольно так жить. Только неудивительно, что сестра его часто болеет. Должно быть, от переживаний, потому что истинно бесстрашный господин, не глядя под ноги, в конце концов упадет, и схватится за то, что под рукой: за родню и за клановое имя. Я бы опасался брата, если бы мой брат был таков.Хуайсан поглядел в спину братьям Лань. Оба прямые, оба в летящем голубом и белом, и ленты качаются, как лунные дорожки на черной реке. Хуайсан вздохнул и покачал головой, возражая сам себе: один голос несправедливо настаивал, что всякие есть господа на свете, и получше Драгоценных жадеитов Гусу Лань, а второй, глас разума, в этом сомневался.У самых ворот их ждали еще восьмеро учеников Гусу Лань. Колонна перестроилась: Лань Сичень и Лань Ванцзи стали во главе своих, а Цзяни и Вэнь Цинь с братом убежали вперед, и убежал с ними Хуайсан. Вэй Усянь тут же начал болтать про то, и про это, Хуайсан восхищенно – с этим чувством на лице никогда не ошибешься – кивал и охал, и слушал, о чем разговаривают братья Лань. Но было не слышно, в отличие от Вэй Усяня и Цзян Ваньиня, который с остервенением и окриками отбивался от шутливых тычков. Вэнь Нин оборачивался на них и шел чуть ли уже не спиной вперед. Глаза были большие и прозрачные, как две драгоценности. Говорят, он чем-то болеет. Яо наверняка знал бы, чем. Как хорошо, что случилась эта передышка, надеюсь, уважаемый Лань Цижень застрянет в Цинхэ, чего бы там не застрять, а потом не растянет срок обучения на длину пропущенного. Потому что конец – это конец, церемония и все прочее, связанное, как и все в жизни, с фазами луны.Солнце забиралось по небу все выше, Хуайсан раскрыл веер и принялся обмахиваться. Блестели ножны, заколки и глаза Вэнь Нина, когда он – позже всех и поглядывая на сестру – смеялся над шутками Вэй Усяня. Шутки были крайне плоские, но в дороге, да после тайного глотка, когда они сблизились плечами, отгородившись от Лань, и хлебнули, опуская головы, и тут же брызгая изо рта от разобравшего смеха… Цзяни разобрали орешки у Хуайсана с ладони. Вэнь Цинь отказалась и шлепнула Вэнь Нина по руке, когда тот потянулся. Он надул губы. Хуайсан ему улыбнулся, когда он в очередной раз глянул через плечо. Вэнь Нин неуверенно улыбнулся в ответ. Хуайсан сказал: смотри, и показал веером на ветку вверх. На ветке сидела белка. Хуайсан кинул орешек к корням, дал один Вэнь Нину – это сестра почему-то позволила – и он тоже кинул. Белка тут же сбежала по стволу и сцапала угощение. – Звери и птицы у дороги смелые, – сказал Хуайсан, – подбирают крошки за путниками на привале. Да путники их и сами подкармливают. В Юньшене и около вообще не пугливые звери, здесь нет охоты.– Только рыбалка, – сказал Вэй Усянь и прыснул, и Хуайсан за ним. Прижал веер к губам.Вино грело изнутри, а солнце снаружи, и было хорошо. Затылок горел особенно. Хуайсан глянул назад. Лань Ванцзи смотрел на них внимательно и хмуро. Видел бутылку, подумал Хуайсан и быстро отвернулся. Ничего не сказал. Ждет, пока скажет брат, потому что в присутствии старшего порядок наводит – старший. Лань Сичень, однако, пока позволяет. Ожидает, что мы сами станем вести себя прилично. Хуайсан отказался от очередного глотка. Сказал: потянет на приключения. Вэй Усянь громко возразил: они как раз идут навстречу приключениям! Значит, потянет в верном направлении. Да ты просто набираешься быстрее, а? А я вот нет, у меня быстрая кровь и я отлично сложен именно для пития. – Больше ты ни для чего не сложен, – сказал Цзян Ваньинь.– Слова зависти того, кто тут же пьянеет и начинает развязно себя вести!– Ты!.. – Цзян Ваньинь зачем-то долго глядел в спину Вэнь Цинь и на ее просвечивающие уши. Спохватился и использовал вскинутый кулак по прямому назначению – пихнуть Вэй Усяня в лопатку. – Неправда!– Да, да, рассказывай!И Вэй Усянь принялся перечислять пьяные подвиги Цзян Ваньиня, а тот еще громче обещал его заткнуть навсегда, если он не замолкнет сам. Вэнь Цинь обернулась, и Цзян Ваньинь оборвал себя на полуслове. Хуайсан прикрылся веером до глаз. Что-то происходит. По взглядам все яснее, чем по словам. На то, что тебе безразлично, не станешь и глядеть. Тем более, так.Еще интереснее, что Вэй Усянь спрашивал про нее, и что его ?так, просто? – это, возможно, она и есть. Либо ее брат, но тогда бы он спрашивал именно про брата?.. И что же, теперь Цзяни станут соревноваться за ее внимание? Распускание хвостов и языков, о да, вот это вкус юности, вот это поход, спасибо, цзэу-цзюнь, это намного лучше, чем сидеть в Юньшене одному! Ах, братское соперничество. Как бы они не утопили друг друга в озере Билин.Что бы было, если бы мы с дагэ полюбили одну женщину или одного мужчину? Это уже произошло, конечно. Хуайсан сделал вид, что провожает взглядом дерево на обочине, а сам оглянулся на братьев Лань. Подумал: я не вступаю в борьбу, я проиграю, это, во-первых, во-вторых, дагэ все-таки успел первым. Да и пока заставишь цзэу-цзюня воспринять себя серьезно – это сколько усилий. А толкаться с дагэ – еще больше, если бы я, допустим, этого хотел. Влюбиться следует в того, кто сам полюбит тебя первым, и тебе не нужно будет его завоевывать. И тем более, обходить в этом других. Любовь – что любовь? Если она то, что о ней говорят и пишут, то она не вечна, и она тривиальна, из книжки в книжку одна и та же, и оканчивается одним и тем же, так что же? Она не стоит затруднений.А на чужую любовь, влюбленность, даже, какая там пока любовь – это всегда забавно посмотреть, главное, чтобы не затянуло в интриги.Солнце припекало, дороги вливались друг в друга, как реки, и навстречу стал попадаться разномастный народ: кто понаряднее, вооруженный и с веерами, кто попроще, с корзинами и узлами на плечах. Ордену Гусу Лань, конечно, уступали дорогу. Лань Ванцзи помалкивал. Лань Сичень тоже. Это разное молчание, подумал Хуайсан. От молчания Лань Сиченя не подбирается кожа на спине: ты знаешь, что он умеет говорить, и еще как, и ты тогда купаешься в тепле его речей, как в летней реке ночью, когда вода отдает тепло. Про Лань Ванцзи этого не известно – умеет ли он разговаривать. Велеть убираться, очевидно, умеет.Нехорошо, подумал Хуайсан и пошлепал себя веером по губам. Нехорошо так думать. Бывают же просто неразговорчивые люди. Я, если начать со мною о каких-нибудь скучных делах – неразговорчивый. Что же теперь. Цзэу-цзюнь так огорчился вчера. Хуайсан поотстал от Цзяней и пристроился к Ланям. Сказал: – Какой, однако, прекрасный день для путешествия! Лань Ванцзи промолчал, а Лань Сичень, подождав, ответил:– Это правда, Хуайсан. – Природа, знаете ли, поет.– Кстати, что это за ужасные звуки? Ты ведь разбираешься в птицах?Хуайсан прислушался. Хохотнул. Указал веером на Лань Сиченя:– Да у вас слух лучше, чем у меня! Вам самим надо быть птицеловом. – Хуайсан весьма ловко ловит птиц, – сказал Лань Сичень брату. Тот ни кивнул и ничего, глянул только на Хуайсана быстро. Не то, подумал Хуайсан, не это ему интересно. А что? Наказывать? Может, цзэу-цзюню застит глаза братская любовь, и Лань Ванцзи – это не намного больше, чем исполнитель наказаний. Тоже путь и тоже призвание. Тоже какая-то внутренняя, наверное, жизнь.Он коротко вздохнул и стал рассказывать Лань Сиченю: это кричат горные гуси. Кроме Билин, тут же еще озера, вон там, кажется, с деревенькой, откуда возят рыбу в Гусу. Так вот, эти ужасные звуки – это гуси дерутся. Если точно, то крик самца, который ищет подраться. Что-то ему не понравилось. Похоже на домашних, правда? Что-то есть. Но горные гуси меньше и как-то поинтереснее, у них, знаете, такая полосатая окраска местами. Белая головка и две черных на ней полосы, а сами они серые. И на морду поприятнее, чем домашние, такие более мягкие черты, если так можно сказать про гусей, ха-ха.Цзэу-цзюнь улыбнулся. Лань Ванцзи – нет.Что было бы, если бы мы были с ним наедине, подумал Хуайсан. Ни старшего брата, ни компании. Ему бы пришлось отвечать, или хотя бы показывать, что слышит. Или нет? Когда мы оставались с ним, пока старшие шептались и занимались еще всяким, для чего, как они думали, я слишком мал, а я был как раз, Лань Ванцзи не отвечал и не смотрел. Поднимался и уходил. А тут не особенно уйдешь, тут – дорога до места назначения.Хуайсан посмотрел на Лань Сиченя и растянул губы. Пожал плечами. Лань Сичень тихонько кивнул. Сказал: это было очень интересно, Хуайсан. Ну что я могу сделать, подумал Хуайсан. Видите, я пытаюсь. Я пытаюсь, у меня не получается – да это же лучший исход: проситель видит мои старания, и что ничего не выходит, и больше не станет просить.Он снова вышел вперед, нагнал Цзяней. С Цзянами легко заговорить хоть ни о чем, хоть о чем-то, они реагируют.– Что, подлизываешься, Нэ-сюн? – спросил Вэй Усянь. Мотнул головой назад.– Как можно! – сказал Хуайсан оскорбленным голосом. – С цзэу-цзюнем мы давно знакомы, он близко дружит с братом.– Так ты что, получается, друг семьи? А с Цзи-сюном? Что ж ты мне тогда голову морочишь! Мог бы уговорить его не наседать на меня так! Мы же с тобой просто-таки родные души, Нэ-сюн, а ты даже не попытался!– Это все не так, – пробормотал Хуайсан, а Вэй Усянь не останавливался:– Только что-то я не видел, чтобы вы сильно общались? Что, сами сидите, того-этого, – Вэй Усянь опрокинул в рот воображаемую рюмку, – а меня… нас с Цзян Ченом, – он обнял брата за плечо, притянул к себе, чуть не уронил на дорогу, получил локтем под ребра и просипел: – не зовете. – Все не так, – повторил Хуайсан.Вэй Усянь крикнул: – Эй, Цзи-сюн! А правда, что… – Хуайсан повис на нем и замолотил веером куда придется, Вэй Усянь смешно вскрикнул, соступил с дороги, и они вдвоем чуть не покатились в траву. Хуайсан зашипел и прижал палец к губам. Вэй Усянь стряхнул его, поправил ханьфу и сказал: – Да ладно, ладно, Нэ-сюн, это я забавляюсь. Какое мне дело, какие у вас там отношения. А какие у вас там отношения?– Никаких, – сказал Хуайсан. Повел плечами, потому что одежда стала вдруг неудобной. Подумал: а разве я что-то обещал уже? А то словно навязался сам и бросил. А Лань Ванцзи страдает. Конечно, он не страдает.Про гусей ему не интересно. Но кому про них, вообще, обычно интересно?..– То-то и видно, что никаких, – сказал Вэй Усянь. – А жаль! Я б посмотрел, как ты сохнешь по нему, а еще лучше – он по тебе или хоть уже по кому. Это же столько шуток можно провернуть с влюбленным!С тобою бы никаких шуток не провернули, подумал Хуайсан, хотя Вэй Усянь, чем больше хлебал из кувшинчика, тем меньше глядел на ажурные уши Вэнь Цинь. Зато Вэнь Нина то и дело звал, шикал, пока Вэнь Нин не оборачивался, и трогал за плечо, и пинал по дороге камешек Вэнь Нину между ног, чтобы тот пнул его дальше. Даже с дурачком, или что там с ним такое, проще, чем с блистательным господином Лань Ванцзи. Улыбчивый такой паренек. И хорошо сложен, и, если Вэй Усянь говорит правду, и он искусный стрелок, то у него такие руки… Лук – не то оружие, которое дагэ любит, но определенно то, которым он умеет, и когда он встает, расставив ноги, и натягивает тетиву, и весь торс словно становится каменный, а волосы так и остаются – мягкими, и ветер играет с ними… Хуайсан стал наблюдать за Вэнь Нином. Интересно, одна ли у них с Вэнь Цинь мать, госпожа такая маленькая, а господин такой большой. А у Драгоценных жадеитов одна, я знаю эту историю. По ней тоже есть серия иллюстраций, довольно грязных и не лестных для цинхэн-цзюня. Про госпожу Лань говорили, что ее мучает ужасная болезнь, и на картинках она явно мучилась – в язвах и бинтах. А цинхэн-цзюня – на картинках – это не останавливало. Даже заводило, судя по тому, как он ее хватал. Страдающая плоть – и желающая плоть. Одна побеждает другую, потому что тюремщик всегда победит заключенную. Были, конечно, картинки, где госпоже Лань все нравилось, она сама распахивала врата наслаждения. Но это не интересно. Это просто супружеское соитие, стоит ли ради него переводить бумагу. Другое дело – изъеденная язвами плоть, ноги и между ними, где все от болезни безволосо. А цинхэн-цзюнь погружает туда лицо. Вот это неплохо, вот такова и должна быть любовь – испить даже из отравленной чаши, если тебе поднесла ее любимая. Сам я так, конечно, не стану, подумал Хуайсан, обмахиваясь веером, но со стороны буду наблюдать и славить.Про них говорили, что там большая любовь. С первого взгляда. Кажется, все так и устроено в мире: кто кому понравился с первого взгляда, тот и сойдется. Долго ли Вэй Усянь и Цзян Ваньинь знают Вэнь Цинь? А один уже глядит на нее так, что еле-еле остается на дороге, не свернув в поле, а второй везде ищет ее общества и расспрашивает. Или вот Вэнь Нин. Вэй Усянь с ним отлично сошелся, а сколько, опять же, прошло дней? И со мною, я и не заметил, как без Цзяней стало скучно и весь день не тот. Если не быстро – значит, не настоящие чувства, даже если они когда-то появятся? Если не сразу, а с течением времени – значит, просто притерпелся. Хуайсан задумчиво поджал губы. Вэй Усянь спросил, чего это он так важно надулся. Хуайсан ответил ему с достоинством, что воспитанный господин в дороге размышляет о высоких предметах. Вэй Усянь сказал: ага, и спросил, осталась ли у него еще закуска.Мы просто не сошлись, думал Хуайсан, когда ветер бросал поперек его пейзажа край белого ханьфу сзади. И это должно что-то значить, и я в этом точно не виноват.Почему я вообще этим утруждаюсь до сих пор, подумал Хуайсан. Ох, цзэу-цзюнь, как попросит, так его желание остается потом внутри на правах собственной сердечной надобности. Но я не виноват и ничего не могу, так что же теперь. Я не Вэй Усянь, который не понимает обстановки и лезет раз за разом, раз за разом получая мечом и ?убирайся?, и называется уже добрыми приятелями. Вот это натура. Плыть против течения. Слава ему, конечно, и почет, но я так не хочу и не стану, это идет вразрез со всем, что я ценю в жизни.Столько мыслей, подумал Хуайсан, когда на них надвинулись стены Гусу, и все о том, о ком бы я не думал бы вовсе, если бы не попросил цзэу-цзюнь. Хуайсан покачал головой. Я делаю лишнюю работу. Ладно бы еще просто размышлял о красоте и прелести ханьгуан-цзюня, это никогда не зря и никогда не лишнее, и не работа, а удовольствие, жемчужина жизни. А меня все куда-то не туда тянет. Ну не интересно ему про уток, дагэ тоже про них не интересно, если только они не зажарены, политые собственным соком.Хуайсан снова покачал головой, потом встряхнулся. Юность, путешествие и относительная свобода! Остальные, включая Лань Ванцзи с его характером и Лань Сиченя с его просьбами, отдельно, ну а он отдельно.В Цайи, в отличие от обычного оживления Гусу, стояла тишина. Хуайсан прошелся по набережным, посидел в молчаливой чайной, ничего не выбрал на еле дышащем рынке. Спросил в бумажной лавке (ничего интересного не привозили, и Хуайсан без надежды смотрел старые запасы), что здесь такое произошло. – Билин обозлилось и ест людей, – ответил ему лавочник.Хуайсан потрогал очередной лист, спросил: из какой провинции? Лавочник ответил. Хуайсан сказал:– Что вы мне голову морочите, она разве блестит? – Хуайсан свернул край листа в трубочку, повернул так и эдак. – Блестит, по-вашему? В день, когда в Аньхой разучатся делать ?Крылья цикады?, мир повернется к своей погибели. – У господина острый глаз, – сказал лавочник без особенного восторга. – Не знаю, как она сюда затесалась, торговец, прохвост, всучил мне подделку. Я же не могу посмотреть все внимательно. Да, да, подумал Хуайсан, а как брать с покупателей полную цену, так ты, конечно, можешь. Хуайсан продолжал листать, а лавочник как бы невзначай встал так, чтобы загораживать Хуайсану оконце. Не беспокойся, подумал Хуайсан, я знаю свою бумагу на ощупь. А вот это, кстати, уже ничего, чайные листья. Я не пишу на чайных листьях, но каждый раз думаю, что буду. Хуайсан пощупал, отогнал лавочника и посмотрел на просвет. Спросил:– А с красным шафраном?– Откуда ж у меня с шафраном, – сказал лавочник. – У господина такие изысканные нужды, в нашем маленьком Цайи нет таких ценителей. Сейчас тем более.– А что сейчас?– Раньше проезжие, кому нужно было отправить письмо, писатели с путевыми заметками, поэты, которым не спится от красоты Билин, купцы – все ко мне. А сейчас? Все обходят Билин и Цайи стороной. Такие ужасные случаи… но я не буду пугать господина.– Я хочу послушать. Сколько за лист? Лавочник сказал. Хуайсан со щелчком раскрыл веер и направился к выходу. Лавочник прыгнул ему поперек пути. Был он на голову выше Хуайсана и с длинным, как корабль, лицом. – В Гусу за баньшен-баньшу просят на четверть меньше!– Она особо чистая! Почти без соломы!– В Гусу тоже, и между прочим, а какая она еще должна быть? Я подозреваю, что вам ее один торговец возит и туда, и сюда, только вы почему-то берете за нее дороже!– Войдите в наше бедственное положение, – сказал лавочник с угрозой и поправил на себе мятую шапочку. – Цайи опустел, одна надежда на вас, господин.– На меня?! – Хуайсан замахал веером и рукой. – Я не знаю, о чем вы говорите, я не разбираюсь в водяных духах, я совсем не знаю, что происходит!– А вы разве пришли не с Гусу Лань?Хуайсан оглядел свои белые ученические одежды, цокнул языком и повернулся к лавочнику плечом. Лавочник уставился на герб Цинхэ. Хуайсан побил по нему веером и сказал: это похоже на облака Гусу Лань? Да вы просто смеетесь надо мною. Я (он на всякий случай проглотил слово ?ученик?) гость Юньшеня, я ничего не знаю про монстров, ужасные происшествия и все такое прочее, и лучше пусть этим занимаются цзэу-цзюнь и ханьгуан-цзюнь, кстати, они уже прибыли в Цайи. Кстати, а что за происшествия? Разбираться – не разберусь, но с удовольствием послушаю, пока вы мне заворачиваете три листа по три чи вот этой, с чаем. Для начала. Хуайсан вернулся к столу с бумагой, а лавочник зарылся в ящик за занавеской, и начал оттуда:– Все началось с этих купцов, и скажу я вам, это они, наверняка, виноваты! – Почему же виноваты? – Не знаю уж, почему, но с тех пор, как их корабль затонул, а это уже два месяца как… – Лавочник выпрямился, занавеска налипла на его спину. Он посчитал на пальцах. Сказал: – Да, два. С тех пор озеро озверело и ест людей. И чужих, и местных, всех.– Как озеро может есть людей?– Известно как – там кто-то завелся, вот и ест. И не простые духи, с духами можно договориться, да и не было так, чтобы тела исчезали. Убьют – и выбросят на берег, а теперь… – Он зашуршал бумагой. Хуайсан понаблюдал за ним, сказал:– Три листа, уважаемый, я сказал – три. – Войдите в бедственное положение, никакой торговли не стало, люди голодают!Вы-то особенно голодаете, подумал Хуайсан. Пощупал плотную бумагу с конопляными волокнами. Подумал: веер из нее не сделаешь, она не податливая, но вот каллиграфический свиток… Озеро у них пожирает людей, а тел не находят. И такая везде стоит паника. Что-то это мне напоминает.– А нет ли на дне озера какого-нибудь сокровища? – спросил Хуайсан. – Или старой могилы, или затонувшего храма?– Если господин станет искать приключений, то пусть меня потом не виноватят, что это я его направил!– А есть, куда направить?Лавочник пожал плечами. Если бы мне было надо, чтобы никто не совался, допустим, в озеро, я бы первый бегал и наводил страх. Не беспочвенный, беспочвенный страх долго не продержится. Это озеро, в нем живут духи и иногда едят людей. Нужно просто раздуть из этого большое дело.– А до того? Неужели не тонули люди?– Тонули, но не наши, наши-то знают, как обращаться с водой Билин. И тела потом находили. А сейчас – пожирает! Говорите, Гусу Лань уже в городе?– Да, остановились в гостинице… и я с ними, и, кстати, бумагу тоже покупаю для них, так что могли бы и дать честную цену будущим спасителям!– Войдите в наше бедственное положение!Хуайсан сказал: тогда еще вот этой, тоже по три чи три листа. Это я благодетельствую. Лавочник принялся отмерять и резать. Хуайсан перебрал листы заново, не нашел ничего вразумительного. Спросил: а шелк? Лавочник ответил: только проклеивать.Да, тут вам не Гусу, и тем более не Ланьлин, где и бронзовый шелк для росписи, редко он еще где есть, и ?Алое золото?, и тончайшая особо чистая с готовым золотым контуром веера, и шенсюань с серебристыми чешуйками для каллиграфии. Хуайсан раскрыл веер и отошел от стола. Встал в дверях. По улице шла, не торопясь, старуха с корзинкой. Хуайсан принялся обмахиваться. Небо над Цайи висело низко. Хуайсан поежился.Лавочник подал ему обернутый и обвязанный лиловым шнурком рулон. Сказал:– Передавайте низкие поклоны заклинателям Гусу Лань. Жизни никакой не стало, везде страх.– Да вот, какая-то есть жизнь, – Хуайсан показал веером на старуху.– Да это свои. Куда нам деваться? – Куда-нибудь. Хотя бы не выходить на воду, раз это плохо оканчивается. За цзэу-цзюнем ведь послали, когда тут опять утонул кто-то, совсем недавно.– А что же, на берегу сидеть? Кто-то потонет – кто-то вернется с уловом, – сказал лавочник. – Это самые смелые. Или в самой нужде, которым совсем никак нельзя сейчас сидеть с сухими сетями. Нельзя же совсем не ходить.Можно, подумал Хуайсан. Можно совсем не ходить, и остаться живым. Что, совсем нечего есть, кроме рыбы? Вон я видел редьку. – Вся надежда на вас, – говорил лавочник, – другие не справились, а про Гусу Лань говорят, что они всегда побеждают и никогда не бегут.– Какие это – другие? Кто не справился?– Кто пробовал до того. Ужели думаете, никто не пробовал все два месяца? Нет, разные пытались, кто проходил мимо, все хотели попробовать, и неизвестные кто-то, не знаю их, проездом, что я, должен всех знать? И Вэнь, купили у меня слюдяной пять листов, взяли последние, но хоть не торговались, вошли в бедственное положение… – А что озеро, озеро-то что?– Да ничего. Что-то делали, да толку. Там притихало на время – и опять. Вы уж изведите эту заразу раз и навсегда, очень вас прошу! – Я буду всячески этому содействовать, – сказал Хуайсан, взял сверток под мышку, ощупью отсчитал из кошелька самородки. Лавочник поклонился. Хуайсан подумал и достал еще один самородок, уронил в его ладонь.– За занимательный разговор.Лавочник поклонился еще ниже.Хуайсан вышел на улицу, сощурился на белое сквозь облака солнце. Прикрылся веером. Сунулся обратно в лавку, спросил: как лучше пройти к озеру?Озеро Билин расстилалось среди лесов, как тренировочная площадка среди стен. Хуайсан остановился у самого начала пристани, которая вонзалась в озеро, как дао, и вокруг нее покачивались лодки разных мастей. На воде не было никого. Цзэу-цзюнь и все остальные отправятся завтра на рассвете. Говорят, распогодится, или они сами устроят, чтобы распогодилось. Хуайсан перехватил сверток, потом закинул на плечо, как Нэ Минцзюэ закидывает неподъемный обычным людям дао. Был бы я дагэ, подумал Хуайсан, я бы прыгнул вон в ту лодку и помчался на самую глубину, и, что бы ко мне ни вылезло, изрубил бы на мелкие куски. Любое страшное и огромное. Меня бы потом чествовали и наливали в рюмочной за счет благодарного населения.Нет, подумал Хуайсан, не так. Дагэ – это дагэ, а вот, например, Вэй Усянь или, еще лучше, Цзян Ваньинь, потому что у него, в отличие от брата, что-то есть, кажется, в голове. Вот они, такие же, как я, столько же им лет, как мне, и все мы одинаково выслушали уроков старика Циженя. Вот они завтра ступят на лодки и поплывут на самую глубину. Где к ним что-то вылезет. Что-то очень страшное, что глотает людей без остатка, так что даже не всплывает никаких частей. Всплывали бы – были бы птицы, а птиц что-то нет. Над водой стояла тишина, только в лесах по берегам кто-то перекрикивался. Птицы чувствуют, подумал Хуайсан и поежился от влажного ветра. Прикрылся рукавом. Город за спиной будто вымер, и озеро впереди лежало мертвое. Так бы и выглядел мир, если бы не заклинатели. Чудища пожрали бы людей, и остались бы от нас только города и пустые звонкие лодки, которые бьются о пристань, как лопнувшие барабаны.Хуайсан шагнул по доскам пристани. Под ногами кончился берег и началась вода. Плеснуло, и Хуайсан отступил обратно. Подумал: хорошо, что есть заклинатели. Хорошо, что это не я. Как можно ступить на лодку и отправиться на самую глубину, когда знаешь, что можешь там и остаться, на дне, среди неудачливых рыбаков? Да, у тебя есть меч и сила Золотого ядра, и талисманы, и заклинания – но любая ошибка твоя будет стоить потерянных рук и ног, кровавых ран, сквозь которые видны кости, а не нового листа, нескольких капель туши и некоторого времени, не всего даже дня. Хуайсан снял сверток с плеча, сунул под мышку и прижал сверток локтем. Подумал: а если правая рука? Как тогда?.. Окровавленные Нэ возвращались с ночных охот, и матери в Цинхэ звали детей домой, чтобы они не смотрели, а дагэ меня не заслонял и не говорил отвернуться, потому что я должен смотреть и запоминать. Я запомнил, подумал Хуайсан. Как жить, если остался без правой руки? Или слепым, как один, которому злобный дух выжег глаза и поджарил и выел половину спины, пока товарищи не нашли и не отбили. Такие картинки тоже есть. Хуайсан закрыл глаза. Обезумевшие люди поедают друг друга и распинают друг друга на мечах и членах. Но все книжки в Юньшене… да и не взял я таких в Юньшень, дома, дома, а дом далеко… Хуайсан повернулся к озеру Билин боком. Подумал: нет, я туда ни ногой. Как вообще люди решаются бросить свое единственное тело туда, где его могут искалечить? Война – ладно, это ясно, на войне – нажива, на войне надеются заработать богатство, славу, землю для наследников, надеются всласть поубивать и понасиловать. Но ведь не только ты будешь убивать, но и тебя. Никакое богатство не стоит того, как по мне, подумал Хуайсан. Никакая слава не стоит надрывающейся боли, от которой не убежишь, потому что она происходит в обиталище, которое ты не можешь покинуть, не умерев. А заклинатели? Ради денег? Откуда у этих рыбаков такие деньги? Знатные господа, богачи, которые боятся за свои жизни и готовы отвалить сколько угодно, да золотом, только бы их избавили от проклятья или что-нибудь там такое – да, это еще можно понять. А тут? Ради каких-то рыбаков? То есть, конечно, всякий, обладающий силой, богатством или властью, обязан защищать тех, кто этого лишен. Но. Этого достаточно, чтобы преодолеть себя, разумный вопль своего тела, которое хочет остаться целым? Ради славы, подумал Хуайсан. Гусу Лань славят, цзэу-цзюня и ханьгуан-цзюня знают и почитают, и любят, и были так рады видеть в гостинице, хотя и сказали самому ханьгуан-цзюню прибраться самому: пыльно, давно никто не останавливался, у нас тут такое ужасное положение. Вэй Усянь, когда все собрание спустилось пообедать, громко этому возмущался. Он каким-то образом поселился в одной комнате с Лань Ванцзи. Тот этому, судя по лицу, был не особенно рад.Хотя что там можно рассудить по его лицу.Вот у них есть это – общее, подумал Хуайсан. У Лань Ванцзи и у Вэй Усяня с Цзян Ваньинем – способность ступить на лодку и отправиться на самую глубину. Неужели они думают, что мечи их, что умение их достаточно надежно их защитит? И более искусных и более опытных заклинателей Нэ, у которых на счету уж побольше побежденных чудовищ, приносили в Нечистую юдоль по частям. Хуайсан закусил губу. Озеро Билин лежало перед ним, как площадь. На площади казнят самыми разнообразными казнями. Если отрубить руки и ноги, то ничего не изменится, ведь останется еще рот, и зад, и глазницы, из которых можно вырвать глаза, а у женщин – груди, которые можно сжать вместе и сунуть член между ними. Хуайсан прерывисто вздохнул. Обмахнулся веером. Озеро Билин лежало перед ним, как чаша застывшей лавы.Снова подули ветер, надул и стащил к локтю рукав. Открыл рябь шрамов, на которых не росли волосы. Хуайсан опустил руку, и рукав сполз вниз.Ради чего-то дорогого. Ради того, чтобы весь мир не превратился в бездыханный Цайи.Но вряд ли они думают об этом так, подумал Хуайсан. Развернулся и пошел обратно в город. Слишком много веселья, слишком Вэй Усянь гордится успешными охотами. Заклинатели соревнуются, заклинатели хвастаются мечами и дао, заклинатели устраивают сборища и праздники, где чествуют себя и друг друга. Может, это и правда весело, а я чего-то не понимаю. Может, это только мне дорого собственное тело. Лань Ванцзи – вряд ли ради почета и славы. И даже вряд ли ради развлечения. Вэй Усянь – да, но он и под меч того же самого Лань Ванцзи кидался без колебаний, потому что надо было спасать кувшинчик ?Улыбки императора?. Когда нет страха – конечно, весело поглядеть, что там за монстр, и весело показать ему, на что способен, и самому этим насладиться.Ради наслаждения своим умением тогда? Как бы там ни было, пока есть люди, которые делают это вместо меня, я буду им благодарен. Хуайсан, покачивая свертком в одной руке и веером в другой, кивал уступающим дорогу местным. Хорошо одетых и в самом деле что-то было не видно, все разбежались. Да, печален был бы мир без заклинателей. Поэтому я искренне желаю цзэу-цзюню, ханьгуан-цзюню и всей компании удачи завтра.