My way home is through you (1/1)

Жизнь Фрэнка была ужасной.Жизнь Фрэнка была прекрасной.Ужасной её можно было назвать по разным причинам. Взять хоть сегодняшний день, который не задался с раннего утра. Фрэнк спустился завтракать, ожидая обнаружить пустую кухню и, в лучшем случае, записку на холодильнике, - как и во все предыдущие дни, - но внезапно столкнулся с мамой. Он радовался примерно пару секунд, пока не понял, почему она вообще здесь, а не на работе.— Взяла выходной, — пояснила Линда Айеро, щедро доливая бурбон в свой бокал. — Ты заболела? — уточнил Фрэнк, честно говоря, надеясь услышать "да". Болезнь означала бы, что мама не решила задвинуть работу просто ради утреннего опохмела. Конечно, она ответила "нет" и продолжила пить. Фрэнк собирался пошутить: ?Могу ли я, в таком случае, тоже взять выходной от школы??, но передумал. Ему было как-то не смешно. Он полез за хлопьями, но вдруг вспомнил, что доел их вчера, а новые не купил. Он не привык покупать продукты сам. Напоследок мама сказала ему:— Я вижу, когда жидкости в бутылке становится меньше, ладно? Прекращай пить.К горлу подступил ком.— А ты прекратишь?— Я взрослая женщина, сама разберусь. Хорошего дня в школе, Фрэнк.Вот так. ?Фрэнк?. Не ?малыш Фрэнки?, не ?милый?, и даже не ?печенька?, потому что в пьяном состоянии мама, в отличие от многих, становилась не щедра на нежности, а наоборот. Зачем пила только, неясно.То есть, ясно, но легче от этого ни капли не становилось. Папа ушел. Она и Фрэнк остались. И сколько бы Джерард ни пытался его разубедить, в глубине души Фрэнк по-прежнему винил себя. Будь он другим сыном… более успешным, более послушным, менее проблемным, может, тогда бы ничего не сломалось. Не испортилось. Порой Фрэнку казалось, что всё, чего бы он ни коснулся, ломается и портится. Наверное, из-за того, что он сам был испорченным и сломанным.Папа предлагал ему уехать вместе с ним на Лонг-Айленд, говорил: ?Малыш, ну тебе ведь тут все равно не нравилось?, — а Фрэнк не смог толково ему объяснить, почему теперь нравится, не смог рассказать про друзей и Джерарда, - потому что в тот момент давился соплями и ничего в мире не хотел так сильно, как не выбирать между своими родителями. Папа уехал, ничего не узнав. Он несколько раз звонил Фрэнку после, Фрэнк отвечал, разговоры получались пустыми и неловкими. Фрэнк скучал по отцу, но их общению мешали дурные мысли в его голове: что папа обиделся, ведь, Фрэнк двух слов не связал во время прощания, что папа стал меньше его любить за все его проколы, и снова, и снова, и снова, что он мог бы быть сыном получше, и вообще, ему стоило родиться милой, покладистой лапочкой-дочкой, а не вот этим вот.В школе ему тоже приходилось тяжело. Фрэнк был бы рад сказать, мол, по крайней мере, не настолько тяжело, как дома, но, увы. После развода он контролировал себя хуже обычного - ещё хуже - и чаще нарывался то на гнев учителей, то на побои от одноклассников, а на издевательства и нарываться не имело смысла, издевательства никогда особо и не заканчивались. Фрэнк понимал, до чего лёгкой мишенью стал. Случалось, он заявлялся в школу пьяным, или не спавшим всю ночь, и шатался по коридорам, докапываясь до одноклассников, пока кто-то из них не выходил из себя настолько, чтобы запереть его в шкафчике. Его состояния продолжали меняться: то мир заполняли силуэты и цвета, и одинокие фигуры, вроде той, что стояла в углу в спортзале (?у меня заболело в груди, но тренер кричал, чтобы я не останавливалась?. — жаловалась она). Фрэнку нравилось видеть мир таким - всегда можно было узнать, где сейчас Джерард, Рэй и Майки, это наполняло надеждой и теплом самые одинокие мгновения. Недавно, правда, мир вновь опустел, но при этом кое-что изменилось. Раньше всё просто становилось нормальным: так же, как и Рэй, Фрэнк перестал видеть откровения после церкви, а без них особой разницы не было. Теперь, однако, разница возникла, и её пропитывали страхи - чужие страхи, как будто Фрэнку не хватало его собственных. Сначала он надеялся, что ему кажется, и во всём виноваты алкоголь и стресс, но он и будучи трезвым порой ловил это, яркое, острое, не своё. Фрэнк мечтал о том, чтобы оно поскорее прошло, словно мигрень или насморк. Его жизнь ведь и так была ужасной, не чересчур ли для одного во всех смыслах маленького человечка? Фрэнка то и дело вызывали на ковёр то учителя, то психолог, то директор. Даже когда он не был пьяным, его, бывало, рвало, - от нервов, а с подобной проблемой трудно завоевать расположение окружающих. Фрэнк через ночь засыпал изрезанным и в слезах, и следующий день либо так и проводил в истерике, к радости скучающих школьных хулиганов, либо наоборот отключался, и на кулак, летящий в лицо, смотрел с равнодушием тряпичной куклы. Дома и в школе волны редко выбрасывали его туда, где он мог видеть солнце, - солнца в любом случае не было рядом, оно жило лишь в сообщениях, греющих незащищённые перчатками подушечки пальцев. Свои перчатки-скелетики Фрэнк снимал только в душе. Они были его оберегом.Каждый раз, когда ему начинало казаться, что он больше не может, совсем-совсем не может, он прижимал ладони к сердцу, закрывал глаза и думал про лавочку в парке, ясное рождественское утро, хрустящий снег под ногами, и многое, многое из того, что было после, а также о том, что будет потом.Сегодня он тоже старался сосредоточиться на "потом", когда Джонсон вдавил его в стену между шкафчиками, и выкрикивал угрозы и оскорбления ему прямо в лицо, а Фрэнк, тем временем, тонул явно не в своем страхе "показаться педиком". В меру возможностей, он отбрыкивался ногами и поливал обидчика матом, - это был максимум самообороны при его росте и комплекции. Мелькнула мысль: ?Могло быть и хуже? —, и зря мелькнула, Фрэнку стоило бы уяснить уже, что "хуже" лишний раз звать не надо, оно с удовольствием заявится в любой подходящий момент, типа этого. Вот и заявилось: Джонсон, осенённый неожиданной идеей, с криком: ?И этими губами ты целуешь свою мамочку, Аиро?? — потянул Фрэнка за пирсинг в нижней губе.Было больно. Больно и унизительно: Фрэнк заорал, кровь полилась ему в рот, а затем зазвенел спасительный звонок, и Джонсон, на прощание пнув Фрэнка в живот, удалился.Фрэнк сидел, прислонившись к стене, тяжело дыша и громко всхлипывая, и пытался вспомнить, зачем вообще продолжает сюда приходить. Ах, да. Чтобы не расстраивать маму. Ещё он подумал, что, благодаря тупому уёбку Джонсону, этот день можно смело вычеркивать из списка "тех самых дней", а именно, дней, подходящих для первого поцелуя. Ему нравилось фантазировать на эту тему, как если бы это в принципе было возможно, а если всё-таки представить, что это возможно, то кровь, которая может случайно попасть Джерарду в рот - не самое желанное обстоятельство, отнюдь.Потому что на самом деле жизнь Фрэнка была прекрасна. Потому что после уроков он утирал нос и глаза, набрасывал на шею, пахнущий мятой, шарф, а на лицо - улыбку, и бежал туда, куда сегодня звал Джерард. Чем бы они ни занимались вместе, всё имело какой-то высший, невыразимый смысл. Фрэнк жил и дышал этим смыслом, этими прогулками в парке, этим кофе с тайно добавленными в чашки капельками виски, смехом и сигаретами на двоих, прикосновениями, случайными и намеренными, этими глазами, улыбкой, и саркастичным тоном, и песнями, и, попросту, Джерардом, и хотя всего было слишком - слишком много, слишком ярко, слишком сильно, так сильно, что порой сделать следующий вдох можно было, лишь выпустив кровь, Фрэнку всё равно никогда не бывало достаточно. Он был готов вечно смотреть на солнце и больше никогда не возвращаться на тёмное океанское дно, пусть бы это и стоило ему выжженных глаз.Фрэнку нравилось быть частью этого нового мира: мира Джерарда, с музыкой, с друзьями, с какой-то осмысленностью во всём. И Фрэнку безумно нравилось чувство принятия. Он до смерти боялся всё это потерять,(сломать, испортить)поэтому, задумываясь о большем, щипал себя за плечи и запястья и безмолвно, а иногда и вслух напоминал себе: ?Остановись, остановись, остановись, болван?. Зато если останавливаться не получалось, или просто не хотелось, то Фрэнк, не без удовольствия, отпускал себя, и в малейших подробностях представлял возможный "тот самый день". И ощущал, как кто-то незримый булавками прикалывает бабочек к его животу. Однако, спеша на репетицию и по дороге зализывая ранку во рту, Фрэнк думал не об этом, а о том, что сегодня Джерард обещал спеть новую песню, и что, может быть, удастся заставить Рэя рассмотреть парочку его, фрэнковских, для этой песни идей. Он не терял надежды. Тот же Рэй, кажется, практически готов был сдаться. Возможно, группа была больше нужна Фрэнку, а не наоборот. Возможно, но он, во-первых, слишком сильно хотел стать частью этого круга не только в качестве одного из спасителей Джерарда(он тот, из-за кого Джерарду грозит смерть, испорченный и сломанный),во-вторых, он умел играть на гитаре, а в-третьих, обожал My chemical romance. Всего одно выступление в клубе и два месяца присутствия на репетициях, а он уже не только любил их музыку и стиль, он знал, чувствовал, и понимал. И мечтал привнести во всё это частичку себя.Репетировали в гараже дома Уэев. Фрэнку с некоторых пор разрешали запускать перкуссию на ноутбуке: за "привнесение частички себя" это, конечно, не считалось, но ему всё равно было приятно, хотя несколько раз он, заслушавшись, чуть не ронял ноутбук на пол. Рэй возмущённо охал - ноутбук принадлежал ему, и Фрэнк уже начинал дёргаться и нервничать, но встречался взглядом с Джерардом, слышал его беззаботное: ?Ну, не уронил же!?, и успокаивался.Сегодня он пришел в гараж, на удивление, собранным и счастливым - как можно не быть счастливым, когда Рэй приветственно машет тебе с порога и спрашивает: ?Чёкак? — а Джерард коротко обнимает тебя, сначала объявляя, громко и радостно: ?Фрэнки!!? — а после добавляя тише, едва не задевая губами твое ухо: ?Я успел соскучиться?.Ох. Сам-то Фрэнк как соскучился. Майки на него даже не посмотрел. С Майки было тяжело наладить контакт, Фрэнк не очень въезжал, почему, но попыток не оставлял.Сперва разогрелись, сыграв "Skylines". Фрэнку от этой песни делалось так хорошо на душе, что он даже не обиделся на замечание Рэя, не одобрявшего фальшивых подпеваний во время репетиций: ?Так, Фрэнк, бэк-вокал - мой, потише там, окей??Потом играли новую. Названия Джерард пока не придумал, а Рэй - не доработал к ней гитарные партии, но, несмотря на сырость материала, Фрэнк влюбился с первых строчек. Делали прогоны, поправляли тут и там, Фрэнк таки влез со своими предложениями, и Рэй, удивительное дело, выслушал, Джерард кивал сосредоточенно, каждая чёрточка лица напряжена, - Фрэнк обожал его таким, погруженным в себя, в музыку, в любое захватывающее дело… В написании песен было что-то магическое, что-то сродни пророчествам и клятвам, только лучше. Но магия разрушилась, когда Майки сказал:— Мне не нравится. Не хочу её играть.И все замолчали.Выражение на лице Джерарда из сосредоточенного сделалось болезненно-напряженным. Заметив это, Фрэнк поспешил высказать свою точку зрения:— А по-моему, охерительно.— А по-моему, тебя не спрашивали, — парировал Майки. — Майки, — предупредительно начал Джерард. — Давай конструктивнее. Что тебе не нравится?— Текст, — выпалил Майки.Джерард устало возвел глаза к потолку.— Это просто слова, Майки. Хватит уже.Но Фрэнк понимал, что это не просто слова, и оттого любил их еще больше. ?Иногда мне кажется, что я умру в одиночестве, иногда мне кажется, что я умру в одиночестве, боже, вот бы не умереть в одиночестве…?. Нет, он ни за что не позволит Джерарду умереть в одиночестве, ровно как в целом - умереть, но это было и так близко, и так знакомо, и так… искренне. Фрэнк ценил каждое мгновение подобной искренности, каким бы оно ни было, и даже если эта искренность причиняла боль - почему бы, блин, просто не прислушаться и не услышать?Как часто слушал его сам Джерард… Фрэнк миллионы миллионов лет никому не открывался так, как ему.Тему с текстом они быстро замяли. Рэй хлопнул Майки по плечу и позвал отрабатывать басовую партию, Фрэнк подошел к Джерарду и шепнул заговорщически: ?Не слушай никого, песня крутяцкая?. Джерард весь засветился в ответ: ?Хоть кто-то в состоянии оценить настоящее искусство. Не хочешь помочь с барабанами для неё, кстати??Первые минут пятнадцать они честно смотрели в программу и занимались барабанами, но как-то незаметно переключились на ?зацени вот это видео!? и ?посмотри на эту фотку!?. Фрэнк был не против, не против абсолютно всего: и того, как близко друг к другу они сидели, и смеха, вызываемого самыми тупыми видеороликами, и случайных прикосновений - две пары рук в одинаковых перчатках то и дело стремились вырвать друг у друга ноутбук, одновременно залезали на тачпад и клавиатуру и вообще, вели себя крайне ребячески и бесцеремонно. Но время от времени Фрэнк всё же поглядывал на Рэя и Майки, проверяя, как у них дела: Рэй всё пытался поставить Майки руки, а Майки расстроенно чертыхался - не получалось.В конце концов, Фрэнк не выдержал: видеть это, понимая, что можешь помочь, с какого-то момента стало невыносимо. Рэй исповедовал к игре на гитаре чересчур профессиональный подход, и требовал от Майки того же, а Фрэнк, сам любитель до мозга костей, отлично осознавал, что надо по-другому. Поэтому, быстро бросив Джерарду: ?Сек!?, он вприпрыжку подбежал к Рэю и Майки, встал подле и потянулся к грифу гитары, походя нечаянно задевая запястье Майки:— Не, смотри, лучше вот та…— ОТОЙДИ! — не своим голосом заорал Майки, и Фрэнк так охренел, что напротив, не смог с места сдвинуться. — Отойди, тебя сюда никто не звал, слышишь?!— МАЙКИ! — это уже Джерард, подлетел к ним, возмущенный и полный недоумения.— Я не просил его мне помогать! — не унимался Майки. — Я ни о чем его вообще не просил! Он все ИСПОРТИЛ, он вечно все ПОРТИТ!...Солнце померкло в небесах, закрытое тёмной волной, - океан вновь растревожен бурей, цунами сталкивают друг с другом айсберги, и всё, живое и мертвое, стремится ко дну, через тяжелые, холодные толщи воды, потому что Фрэнк ломает и портит, опять, и видит это - в пьяных глазах матери, слышит - в паузах телефонного звонка с Лонг-Айленда, чувствует - здесь и сейчас, ведь им было легче без него, естественно, им было легче без него, и они жили бы без него дальше, зачем он пришел, зачем остался, почему решил, будто бы ему можно, какое право…...И вдруг, его собственные страхи брызгами разбились о берег, встречная волна, не принадлежащая ему, сбила их с ног: ?...ревнует и не пытается понять, но я не знаю, что делать, господи, я не могу разорваться, всё будет хорошо, всё будет хорошо с нами всеми, всё будет хорошо с тобой, ты только приди в себя, Фрэнки, ну же, пожалуйста, приди в себя, я здесь, я никуда не уйду?.Фрэнк смог вдохнуть.Снова - его руки в руках Джерарда. Лучшее ощущение на свете, стоит любых страданий. — Я здесь, — в тон пронесшемуся в голове потоку - не-своему, но и не чужому, язык не поворачивался назвать чужим, — сказал Фрэнк.Джерард с облегчением выдохнул:— Блин, Фрэнки, — его голос звучал непривычно слабо. — Ты так долго молчал, я испугался.?Я знаю?, — подумал Фрэнк. А вслух усмехнулся, чуть весело, чуть горько:— Ага, чувак, ступоры ебучие.Джерард ласково провел рукой по его волосам.— Ты весь дрожишь.Фрэнк в беспокойстве огляделся по сторонам.— А где… где…— Майки пошел к себе, остыть, — Джерард поморщился. — Рэй с ним. Они… будут в норме.— Если ты хочешь пойти к ним… — Фрэнк говорил с болью, но не желая задеть, поэтому удивился, поймав очередной поток:?...думает, я его хочу бросить?? почему он так думает обо мне, разве я давал повод…?Фрэнк невольно улыбнулся. И ухватился за плечо Джерарда, потому что земля опять уходила у него из-под ног. Джерард удержал. — Давай-ка сядем. Фрэнки, - они оба опустились на пол, Фрэнк положил голову Джерарду на плечо, — Если хочешь поговорить, ты знаешь. Со мной - можно. И Фрэнк в самом деле знал. Не так давно он бы не стал разговаривать - он мог разве что проговориться о чем-то, но рассказать столько всего намеренно - нет. Всё началось с обещания - ?никаких тайн?, и, наверное, в тот раз Джерард даже не просил всерьёз, но со временем оно обретало всё больше веса для них обоих. Фрэнку становилось всё менее стыдно, и сомнения отходили на второй план: на плече Джерарда и в его руках он сбивчиво говорил про маму и бурбон, про Джонсона, про чужие страхи, и с каждым словом ему становилось легче, немножечко, но легче. — Я убью твоих ублюдков-одноклассников, — Фрэнк и не подозревал, что такое можно обещать подобным тоном: мрачно и зло, но при этом чуть ли не мурча, слегка касаясь губами виска Фрэнка, заставляя невидимые булавки сладко впиваться ему в живот. — А не убью, так покалечу. Честное слово.— Давай, — как жаль, что во рту этот стальной привкус, что это не может быть тот самый день, сейчас всё кажется таким реальным, таким возможным, — давай, короче, покалечим их вместе, если что.— Ага. — серьезно согласился Джерард. Потом, немного помолчав, добавил. — Извини за Майки.Фрэнк покачал головой.— Не надо. Он… он просто боится, мне кажется. Я то ли почувствовал, то ли… Не знаю. Мы все боимся, понимаешь?Джерард понимал. Он молча кивнул. — Но ты боишься меньше всех, — продолжал Фрэнк. — Ну, того… того…Он не мог произнести вслух.— Того, чего мы, как бы, в основном, боимся.Во взгляде Джерарда мелькнула то ли грусть, то ли какое-то непонятное озорство:— И что же это, блин, значит?— Что ты либо тупой, — улыбнулся Фрэнк, — либо удивительный.Джерард не спросил, - да и не было нужды спрашивать, - каким именно его считает Фрэнк.Фрэнк не остался с ночёвкой, пошел домой - страшно было оставлять маму одну на ночь, а приводить с собой Джерарда - ещё страшнее. Фрэнк не хотел, чтобы он находился в тягостном, пропахшем бурбоном холоде этих стен, потому от просьб Джерарда помочь пока держал оборону. Однажды он сдастся, и Джерард увидит всю эту грязь, но однажды - не сегодня, по-прежнему не сегодня.Мама уснула за столом на кухне. Фрэнк вздрогнул, заметив у неё за спиной серый силуэт - он уже отвык от силуэтов, давно они не появлялись. Затем накрыл мать пледом, взял почти опустевшую бутылку со стола, - думал вылить её содержимое в раковину, но в итоге не удержался, и вылил в себя. Горький вкус тут же захотелось заесть чем-то сладким, но в холодильнике и в шкафах было шаром покати, даже хлопьев не осталось, Фрэнк снова забыл купить дурацкие хлопья, почему ему надо этим заниматься, почему он такой идиот…...Купить новую упаковку пластырей тоже бы не помешало. Пожалуй, утром Фрэнку стоило составить первый в своей жизни список покупок.А среди ночи он проснулся, услышав голос. Голос сперва показался незнакомым - во сне Фрэнку чаще всего и снился, и слышался Джерард, а такого… такого он точно не ожидал.— ..Уйди из моей головы.— Майки, блин, — мысленно ответил Фрэнк, спросонья не особо разбираясь, что вообще происходит и как это работает, — А разве это не ты в моей голове?— Я не знаю. — Майки звучал растерянно и раздраженно. — Не знаю, что это, но мне не нравится.— Да мне тоже не особо. — честно признался Фрэнк. ?На самом деле крутяк, конечно,? - при этом подумал он. — ?Но лучше бы это был Джерард, а не тот, кто меня ненавидит?.— Ну извини, что я не мой брат! — возмутился Майки, и сразу спохватился. — Ой, не хотел, чтобы он это услышал…?Нифига себе, не было печали, мы читаем мысли друг друга? — успел отстраненно подумать Фрэнк, а потом провалился. Провалился в яму, наполненную тревогой, тревогой из-за всего на свете, но в основном из-за Джерарда и бабули Уэй, от тревоги разрастались страх, и отчаянье, и ревность, и ?мы ничем не можем помочь?, и ?мы обязаны найти способ?, и ?брат меня больше не любит?, а где-то на перефирии всё время маячила мрачная тень - не из тех, что стоят за спинами людей, тень жуткого, пугающего человека, тень школьного учителя…На другом конце связи Майки задыхался. Пока Фрэнк падал в яму, он тонул в океане. Они оба одновременно вылезли, вынырнули из потоков, и мысленно отпрянули друг от друга, переводя дух.— Чел, — первым сказал Фрэнк. На щеках у него остались дорожки от слез.Майки молчал.— Чел, что это за…Он собирался спросить про учителя, но Майки остановил.— Не надо. Давай не будем. Не про… не про него.Фрэнк закрыл глаза, устало откинулся на подушку.— Джерард тебя любит, — как мог четко, передал он мысль.— Я знаю, — спустя пару мгновений откликнулся Майки. — Тебя он тоже любит. И ты… ты любишь его. Да.— Очень, — с екнувшим сердцем, подтвердил Фрэнк. И не удержался от мысли, потому что до сих пор ощущал черную бездну тревожности, смыкающуюся вокруг: ?Мне жаль, Майки?.— И мне. — ответил Майки почти беззвучно. — Фрэнк…— Всё ок, — Фрэнк и так понимал, что он хочет ему сказать. Понимания было достаточно. — Всё в порядке.— Никто из нас не в порядке, — не согласился Майки.Наступила тишина, и они оба слушали её, несколько смущенно, нарушая лишь нервными мыслями о том, что не знают, о чем бы ещё сказать, и о том, как бы разорвать эту нить.Наконец, Майки спросил:— Ты… когда всё закончится, ты поможешь мне поставить руки? Для игры на басу? Мне… мне показалось, ты знаешь, как, вот я и…Фрэнк сначала обрадовался:— Покажу, не вопрос!А после засомневался:— То есть, ?когда все закончится??И Майки не смог сказать, скорее передал ему мысль, чувство, образ, как ни назови, но суть заключалась в том, что Фрэнку по-прежнему нельзя было к нему приближаться. Фрэнк проглотил эту горькую пилюлю с трудом:— Почему?Майки замешкался. Связь ослабевала, и разбираться в чужих эмоциях стало заметно труднее:— Мне… мне не нравится запах сигарет, — пояснил он, прежде чем его голос в голове Фрэнка затих. — Но летом, я думаю, я к нему привыкну.Засыпал Фрэнк со смешанными чувствами на душе. И одно из них не имело отношения к той приятной, пусть и странной, откровенности, случившейся между ним и Майки.Чувство, будто бы всё это время их подслушивал кто-то третий.