2. жизель (1/1)

Они распихали свои афиши по всему Лондону. Глянцевые черно-белые снимки с информацией о гала-концерте этой весной. Тем фотографиям было бы место в какой-нибудь галерее, а не на улицах города: артисты балета, запечатленные в прыжке, были похожи на фрески эпохи Ренессанса, в них идеально было всё до последней черты, до кончиков пальцев и взметнувшихся прядей волос. Они были апогеем прекрасного, пока замерли на этих фотографиях или кружили на сцене, а потом священное сияние вокруг них гасло, испорченное их вполне человеческими грязными душами.Мальчика-принца пригласили танцевать – Алма увидела афишу с его фотографией на одной из станций метро: сильное и гибкое тело застыло в воздухе, на нем только взлетевшая ворохом складок длинная черная юбка-солнце – блажь современного искусства, спина выгнута, словно в ней нет позвоночника, ноги спрятаны в пуанты, увиты атласными лентами по щиколоткам. Весь он - достигнутое человеком совершенство. И в этом извечная цель балета.Пред этим мальчиком-принцем могли бы в почтении и трепете склониться все олимпийские боги, а он захотел чужого мужа. Ангельский каприз и только. Неужели ему мало того, что он имеет в свои юные годы?Носы пуантов разбивают молотком, прежде чем надеть, ломают стельку и вспарывают нежный атлас. Алма бы хотела лупить молотком эти невероятные стройные ноги, пока кости не превратятся в крошку – не соберешь заново. Хотела бы каблуком топтать тонкие фаланги, чтобы согнать с лица принца всю его королевскую спесь, чтобы он кричал и кричал. Чтобы больно ему было так же, как Алме. Он виноват, он перед ней непростительно виноват. Какая же отвратительная ревность, какая страшная любовь.***С Кандой не нужно было созваниваться заранее, чтобы потрахаться на досуге, с ним, если честно, вообще можно было не разговаривать: достаточно было запереть танцевальный класс и в прямом смысле схватить Юу за яйца через ткань штанов и белья. А дальше Аллен прекрасно справлялся без слов, доводя доктора до состояния, когда мир сужается до одного только желания - ебстись, пока не отнимутся ноги. Все заботы Уолкер всегда брал на себя, поэтому в нужный день и час был тщательно вымыт, растянут и даже смазан, если их встреча была сильно ограничена учебным расписанием. Но в последнее время все старания под теплым душем себя не окупали – секса не случалось.Недели полторы точно Уолкер пытался поймать Канду хоть как-то, но доктор виртуозно ускользал или холодно отправлял надоедливого студента обратно к коллекции резиновых членов. Это злило, заставляло излишне волноваться и паниковать, потому что так не должно было случиться.Сначала Аллен решил, что его бросили. Пришлось проглотить вставший в горле ком и честно признаться себе самому, что его и не брали вовсе.Суть была в том, что здесь – в холодных студиях, спортивных залах и танцевальных классах – всем было насрано, почему ты не можешь сделать что-то, почему бьёшь об пол пуанту и никак не можешь её надеть. Ноги в крупной вязке шерстяных гетр снова придётся разогревать: на замерзших пальцах не заклеенные мозоли, вены темнеют под бледной кожей, стопы не держат здоровый подъем, выворачиваются. Костная минеральная недостаточность, легкая и незначительная – только начало. Здесь такое у всех. Это не здоровые ноги, это не должно возводиться в идеал - это цена совершенства.- Австрийцы хотят тебя на пуантах, французы захотели, - Мариан пялился в телефон, следя за галдежом в общем чате, и был даже доволен, если так можно было назвать этот оттенок его ворчания. – Сегодня садишься на диету: томатный сок и гречка. Иначе просрешь свои кривые культяпки ещё до концерта.- Вчера я был 123 фунта, - буркнул Аллен и решил всё же, что нос пуанты достаточно разбит.- А должен быть на десятку меньше! – Кросс рявкнул и, если на чистоту, он был прав. – Что ты опять сопли развел?Иногда этот грубый и принципиальный мужик мог быть очень проницательным, пусть и не всегда горел желанием интересоваться у своих учеников об их проблемах. Но Уолкера заметили теперь и за пределами Лондона, за пределами страны – весенний гала-концерт будет для него решительным рывком к славе, если этот сопляк сейчас сможет взять себя в руки.- Я сделал что-то очень плохое, - пробормотал Аллен и поднял на руководителя жалобный взгляд, словно ему снова было шестнадцать.Кросс жестом попросил заткнуться, пока он не закурит – страшные секреты лучше слушать с никотиновым спокойствием.- Я переспал с женатым мужчиной, - он поджал губы и явно ждал от Мариана хоть каких-то слов.- И что? – Кросс взмахнул рукой с сигаретой и вопросительно выгнул бровь. – Он же не залетел? Вот и всё. Никто не залетел, все счастливы.Для Мариана нет ничего страшнее чужого залёта – от этого были все беды в его жизни. Помнится, кто-то говорил, что карьера Кросса - сильного балетмейстера - в Канаде закончилась именно потому, что кто-то всё же залетел. Аллен бы не удивился, если бы залетел весь кордебалет: порой желание стать примой перевешивало гордость и вело в чужую постель. - Тебе хоть понравилось? – Кросс вдруг нахмурился и стряхнул пепел прямо на пол, когда Аллен кивнул в ответ. – И ты втюрился, да?Снова согласный кивок. Кросс потёр переносицу пальцами и медленно выдохнул, Уолкер привычно напрягся, потому что подобная поза мыслителя – он знал на своем опыте - не приводила ни к чему хорошему. Аллен снова уставился на пуанты: мужчины не танцуют в них, на то есть ряд причин, традиций и правил, на которые Кроссу, как новатору, было плевать. В этом что-то было, своеобразный вызов, и нужно было взять себя в руки: танцевать, чтобы вытравить из головы это плаксивое состояние, ведь слёзы никогда и никому еще не помогали - в балете никому не интересны твои переживания. В балете всем интересно, как ты, молодой мужчина, прыгнешь в пуантах grand pas jete developpe с выходом в шпагат. Кошечки-блять-рыбки-ножницы.Он снова хватается за резинку, вытягивает ногу и разминает пальцы – этот короткий разговор на самом деле помог Аллену, он выдал свою тяжелую тайну, сбросил с себя этот груз. Теперь он сможет прыгнуть еще выше, станет легче, сильнее. Он станцует этой весной такую классику, что все смельчаки из Американского Театра Балета захлопнут рты, а Мариинский театр полным составом упадет в обморок.***К концу февраля напольные весы в студии ?А? показали рекордные для Уолкера цифры – 101 фунт. Кросс в который раз оказался прав: ноги стали легче переносить нагрузки, колени перестали ныть, а дополнительные упражнения в тренажерном зале дали наконец свой результат – осевая нога перестала слишком явно дрожать под тяжестью тела.Рыжий Лави, прибывший из Вены неделю назад, мог почти играючи подвести Аллена к такому прыжку, что оборачивался весь разминающийся кордебалет – милые француженки с мурчащим голосом и глубоким заклоном спины, который так любят в театре Цюриха. - Спасибо, что прыгаешь сам, - смеется Лави, идеально подпрыгивает в итальянском кошачьем па, разогреваясь. – Многие британские балерины вместо прыжка кладутся мне в руки! Чтобы я их поднимал сам!- Им стоило бы поучиться в России! – Аллен, стоя у перекладины, поднимает ногу во вторую позицию, с отмечая, что впервые за долгое время общается с кем-то с таким удовольствием.- А ты учился? – Лави хитро щурится и любезно помогает потянуть ногу.- Нет, но в моей школе были русские педагоги, - говорить с этим человеком так легко, словно они знакомы всю жизнь, а не четыре репетиции. – Русскую школу балета я бы не вывез.В этом они снова солидарны: суровое обучение, красота и техника русской школы раздавили бы невысокого Уолкера и слишком резкого Лави.В русских была слишком явная и порой агрессивная демонстрация силы, даже у женщин, их движения многими принимались за эталон, но соответствовать целиком системе Вагановой могли очень немногие.Лави поднял чужую ногу в шпагат, провел ладонью по напряженной икре, Уолкер поднялся на пальцы и вытянул вверх свободную руку, идеально сложив пальцы. В зеркале по левую руку отражалась совершенная красота. О, они могли бы станцевать Жизель, им не было бы равных в целой Вселенной: улыбчивый Лави был старше на три года, хорош собой и обаятелен, популярен в Европе, талантлив, и сильные руки его так надежно обхватывали бока Аллена, выводя из прыжка. С ним танец превращался в полёт, Уолкер не чувствовал земного притяжения или страха упасть. И к Лави он тоже ничего не чувствовал: сердце беспорядочно и сильно билось по Канде Юу – женатому доктору, обещанному женщине. Но ведь он хотел Аллена, хотел его всё это время; только слепой не заметил бы в Канде желание прикасаться, ласкать, целовать. Ещё у него была его Алма, восторженно смотревшая на волшебство чужих движений, восхищенная красотой балета, а Аллен, по глупости своей, готов был от горя извести себя танцем до смерти. И почему он всегда должен быть Жизелью? ***Чувство вины прибивает Канду к земле. Он виноват перед Алмой так сильно, он забрал годы её молодости, обманул доверие, но ведь он действительно её любил – она была средоточием его мыслей, жаром в груди и нежностью в сердце. Этой женщине принадлежали все его светлые чувства и эмоции, в её улыбке жило счастье Юу. И отголосок всего этого всё ещё теплился, поддерживаемый привязанностью и памятью. Алма столько для него сделала, столько ему отдала, пожертвовала. Только вот Канда этих жертв не просил: они обязывали его, связывали по рукам и ногам чувством неоплатного долга и грузом ответственности.Он был виноват перед Алленом, которого сам же в своих бедах и обвинял. Аллен ничем ради него не жертвовал, отказался отступить и молча лелеять свои больные чувства, чтобы объект любви был счастлив, избежал всех терзаний, а Юу решил, что им пользуются в угоду своему эгоизму. Канда гнал Уолкера прочь только теперь, когда стало уже слишком поздно; отворачивался и шел прочь, когда хотел его до помутнения рассудка, хотел и ненавидел себя за это.Вечно бегать, конечно же, не получилось: в последний день февраля Аллен случайно поймал его в туалете в разгар рабочего дня, задвинул щеколду на двери и решительно спустил чужие штаны. Опустившись на колени, Уолкер настойчиво наглаживал член Юу через ткань трусов, методично доводил до болезненного стояка, перекатывая в руке потяжелевшие яйца и облизывая торчащую из-под резинки трусов головку. Когда горько пахнувшая смазка оставила на ткани удовлетворившее Аллена пятно, он заколол удобнее челку и достал из спортивной сумки гель-антисептик для рук, которым щедро смазал свои ладони и подрагивающий член Канды. Гель оказался прохладным и быстро высох, Юу дернулся и шумно выдохнул, голова шла кругом, а Уолкер, облизнувшись, прижался губами к набухшей венке, приоткрыл рот и лизнул кожу теплым языком на пробу.- Горько, - пробормотал он, чуть поморщившись.Канда уже было подумал, что теперь придётся дрочить самому, потому что унять возбуждение не представлялось возможным, но Аллен, крепко обхватив член ладонью, накрыл ртом блестящую от смазки головку, прижал её к нёбу влажным языком, заставив Юу блаженно выстонать просьбу продолжить. И Аллен продолжил: отсасывал он с таким рвением, что перед глазами плясали цветные пятна, а колени позорно дрожали, когда Уолкер расслаблял постепенно горло и заглатывал член глубже, не переставая помогать себе рукой. - Что же ты творишь, - голос Юу срывается, ему так горячо, как не было уже целый месяц. Аллен замер и низко застонал, сомкнув губы почти у самого основания; одной рукой он торопливо спустил с себя спортивные штаны и зажал в кулаке собственный член, неосознанно вскидывая бедра и продолжая постанывать. Канда едва сдерживался, чтоб не толкнуться ещё глубже, он, не встретив сопротивления или недовольства, вцепился в светлые волосы Уолкера и запрокинул голову, ударившись затылком о кафельную стену. Аллен старался, уверенно двигал головой, задавая темп, и замирал, переводя дыхание, чтобы снова взять член в истекающий слюной рот. Он шибанул Юу по руке и не дал отстраниться, когда тот дернулся, а потом с протяжным стоном кончил, обессиленно опустив руки вдоль тела. Уолкер, не поперхнувшись, сглотнул, выпустил изо рта член и, привалившись головой к чужому бедру, начал быстро себе надрачивать, жмурясь и глухо поскуливая. Канда, позабыв про все их ранние договоренности, рывком поднял Аллена на ноги и, крепко прижав к стене, накрыл его член своей ладонью, сбавил темп до тягуче-медленного, от чего ноги Уолкера начали подгибаться. Он не сопротивлялся, наполненный до краев своим удовольствием, позволил Юу прижаться теснее и влажно поцеловать шею. Аллен вцепился Канде в плечи, смяв пальцами рукава медицинского халата, взгляд его сделался абсолютно безумным, ничего не осознающим, кроме движения слишком медленно ласкающей его руки.- Канда… - он захныкал, начав сползать вниз по стенке.Юу пришлось его ухватить за бедро и повернуть лицом к стене, чтобы в ту же секунду сорваться в быстрый и рваный темп, доводя дрожащего Аллена до разрядки.Какое-то время они просто стояли, тесно прижавшись друг к другу и переводя дыхание. Прикасаться к Уолкеру, чувствовать, как он дрожит в руках и тянется навстречу, было невероятно. Если всё это считалось изменой, то Канда был совершенно не против.***Любимый муж впервые за короткий февраль был расслаблен, спокоен. Алма видела в каждом его движении какое-то довольство и прекрасно понимала его источник. Понимала и ни слова сказать не могла, пусть и имела на это полное право. Что такого есть в этом Уолкере, его ?англо-саксонской морде?, чего нет в Алме? Что мог дать Канде этот танцующий принц?Как хотелось кричать от досады, ведь Алма ничем – совершенно ничем – не хуже этого негодяя. Она так старается, столько всего делает, себя не жалеет. Она - лучше, намного лучше всех мальчиков-принцев и девочек-принцесс.Сломать бы Уолкеру его танцующие ноги, спустить с небес на землю, научить жить среди простых смертных. Почему же всё так легко и просто достается какому-то мальчишке? Чем он заслужил свою раннюю славу и рукоплескания? Чем он заслужил чужую любовь?***Аллен встает в арабеск, вытягивает руку в allongee и тут же получает по ладони свернутой газетой, поджимает губы, стоит дольше, лучше, пока не задрожит осевая нога. Опускается на пятку, встряхивается, подпрыгивает и снова встает. Смотрит вниз на проклятую пуанту, боится увидеть нежный светлый атлас в красных пятнах, но их там нет - носы слишком плотные, чтобы кровь просочилась. Газетой прилетает по щеке, мадам Клауд не кричит - только коротко командует и не сильно бьёт. Но лучше бы кричала. Аллен. Встает. В арабеск. Ещё раз, снова, ещё и ещё, пока приглашенная для работы с ним хореограф не остается довольна. Нога вытянута, руки и пальцы идеальны, как и поворот головы, и взгляд, и улыбка. Он мог бы танцевать Жизель.Кровящие мозоли, боль, недовольство собой, постоянные тренировки, репетиции, диеты, витамины, прыжки, плие, кошки-рыбки-ножницы. И ещё раз, заново. И снова, на французском. Идеально – или никак. Хочешь свой выход на бис – делай для этого всё.У Аллена не было детства, у него в какой-то момент началась карьера, точнее – долгий путь к ней, который всё ещё продолжается. Аллен не успел научиться чему-то ещё, он умел только танцевать и терпеть – ждать какой-то своей награды. Его жизнь – стремление к совершенству, и у этого совершенства была цена.Он видел себя в зеркале: улыбка не дрожала, взгляд нежный, мечтательный, - хоть картины с него пиши. Ему так больно стоять, кто бы знал.Я ничем не хуже. Я заслужил. Докажите мне обратное. Я достаточно терпел, клянусь, я терпел так долго.