3. красота (1/1)

– Там у мальчика ногу сильно свело, – девушка в танцевальном боди и гетрах до бедра мнется в дверях.– А я просил стучать, – ровным тоном отвечает Канда, не отрываясь от записей.– Извините.Приходится вставать, собирать сумку и следовать за взволнованной Шарлоттой к танцевальному классу, из которого доносятся страшные надрывные вопли. И это заставляет шагать быстрее, потому что здесь никто не кричит, как бы не было больно, тут так не принято.В светлом классе были настежь распахнуты окна, сквозняк пробирал до костей; на стуле у фортепьяно смолил явно не первую сигарету Кросс, а ровненько по середине головой на бедре бледного рыжего парня из числа приглашенных на гала-концерт артистов лежал и захлебывался криком Уолкер, над которым нависала мадам Найн, пытаясь насильно выпрямить его согнутую ногу под аккомпанемент срывающегося вопля ?не надо?.Кричал Аллен страшно, и рыжий – кажется, Лави – гладил его по взмокшим белым волосам, нашептывая что-то на ухо в тщетных попытках успокоить.Канда, видавший в этих стенах многое, не растерялся и тут же подскочил к ним, жестом попросив мадам Найн отцепиться наконец от чужой конечности и отойти в сторону, после чего Уолкер наконец перешел на всхлипы и шипение – попытки выпрямить ногу насильно причиняли еще больше боли, ведь мышца находилась в тонусе.– Ты, – Юу обратился к рыжему, – закрой чертовы окна.Тот нехотя поднялся, и Канда бережно опустил голову Аллена на пол, придерживая за шею: мелкий крепко жмурился и часто дышал носом, вцепившись одной рукой в свое бедро. Нога сильно напряжена, её невозможно расслабить усилием воли – конечность просто не отзывается на приказы мозга.– Сейчас покажи мне, откуда начинает болеть, – доктор аккуратно убрал волосы с чужого лица и проследил за бледным пальцем, указавшим под колено. – Спокойно, я не трогаю.Канда залез в сумку за химическими грелками и, надломив несколько, подложил одну под колено, другую – на бедро, а последнюю прижал на всякий случай к пальцам ног. Рядом валялась наспех стащенная пуанта с вырванными лентами и выпавшей силиконовой подкладкой. Кросс, кажется, сошел с ума, решил добить ученика окончательно. Мужчины не просто так не танцуют на пуантах, это вовсе не гендерные, блять, предрассудки, которые модно стало разрушать, это вопрос и без того сомнительного здоровья костей.– Если не поможет, я вколю релаксант, – Канда дождался слабого кивка и начал очень медленно и осторожно разгибать ногу. – Сколько воды ты пьешь?– Столько, чтобы морда не опухала, – вдруг рявкнул со своего места Кросс, заметно нервничая. – Я даю ему ?Фуросемид?.– А с какого хрена?! – Юу резко вскинул голову, в груди клокотала бесполезная ярость, потому что с мнением врачей тут считались далеко не всегда и не по всем вопросам.– С такого! – Мариан подорвался с места и широким шагом подошел к лежащему на полу ученику. – Моя работа – сделать из этого задохлика лучшего из лучших. А твоя, – он указал на доктора зажатой между пальцами сигаретой, – выпрямить его чертову ногу и молча свалить отсюда.И Кросс был прав: таблетки, диеты, издевательства над собой и многое другое – полностью на совести танцора и его руководителя. И отчасти на совести родителей этих взрослых детей с дурной мечтой танцевать подобно богам без жалости к себе, наплевав на слишком высокую цену. Их жизнь – танец, мечта – быть лучше всех, быть идеальнее в глазах обывателей. Аллен не выбирал балет, это был выбор его матери, но в какой-то момент, когда судьба предоставила решать самому, он снова выбрал балет, он хотел этого сам. Канда может запретить что угодно, напугать, пригрозить и прочитать целую лекцию о спортивном здоровье, но заставить этих сумасшедших заботиться о себе не в его силах.***– Если когда-нибудь у нас родится дочь, я отдам ее в балет, – внезапно сказала за завтраком Алма и отпила из кружки свой чай.– Ты беременна? – ровно спросил Юу, поднимая взгляд на жену, но внутри всё у него холодело и сжималось в ожидании ответа.– Нет, – женщина рассмеялась, наслаждаясь тем, что заставила своего супруга поволноваться, но ей совсем не смешно. – Но я хотела бы ребенка.– Говоришь так, будто хочешь завести собаку, – Канда покачал головой, ему не нравился этот разговор, совсем не нравился. – Если ты собираешься отдать ребенка в балет, то ты садист, а не родитель.– Почему это? – на её лице искреннее удивление, она не заметила даже, что муж начинает раздражаться. – Столько родителей в мире отдают детей в балет или спорт. Все они для тебя садисты?– Спроси об этом детей, – и Канда серьезен, – многие из них даже не знают, что детство может проходить как-то иначе. – Да брось, это же красиво, – Алма сейчас совершенно ничего не понимала: разве Канда не любил балет? Не любил того танцора? Что ещё можно было любить в этом мальчишке, если не тело? – Я вижу их ноги каждый чёртов день, – Юу что-то сосредоточенно искал в своем рабочем планшете, – они не могут носить открытую обувь, не могут ходить без стельки или специальных вкладышей, ногти врастают в пальцы, кости деформируются, ломаются, вырастают добавочные. И это только стопы, и только кости. Это только малая часть, – он внимательно посмотрел на супругу, повернул к ней планшет и начал листать, – красиво?Алма бледная, пристыженно молчала и прикрывала ладошкой рот. Канда, конечно, немного кривил душой: за кожей ног и ногтями все танцоры тщательно ухаживали, чтобы не завести себе, в лучшем случае, грибок, но случалось всякое, особенно в середине театрального сезона или перед премьерами постановок. Всегда находился кто-то, кто запустил свои конечности, решил перетерпеть, не захотел упускать свой шанс, не заметил или ?выпил таблетку, болеть перестало?. За здоровьем старались следить – от него напрямую зависела карьера, которая это же здоровье и точила.Канда не любил балет, не понимал его и не стремился понять. Аллен Уолкер мог танцевать балет или играть на скрипке, мог подписывать стаканчики с кофе в Старбакс; он мог быть кем угодно, но – Канда уверен – полюбить его было бы так же просто. Полюбить за нахальный взгляд и острый язык, за ласку в улыбке и голосе, за смелость и упрямство.Нет, пока что Юу вовсе не собирался променять спокойствие и уверенность рядом с Алмой на чарующее неизведанное рядом с Уолкером, с которым не было ни одной общей темы для разговора, общих воспоминаний, радостей или горечи. Но, видит Бог, как же к нему тянуло, манило обещанием жизни куда более яркой и полной.Канда балет не любил. Но если он был жизнью Аллена, то…– Нет, – тихо ответила Алма и отвела взгляд, – не красиво.***Алма не могла найти этот чёртов кабинет. Приготовленный для супруга ланч уже остыл, а кабинет на втором этаже всё ещё был где-то ?в конце крыла?.Здесь были танцевальные классы – из приоткрытых дверей слышалась музыка и французская речь вперемешку с английской. Можно было тайком заглянуть: девушки у перекладин синхронно повторяли движения в одной комнате, в другой – крутила фуэте тоненькая женщина, которую голос с другого конца класса назвал Мирандой. В третьей – высоко прыгали юноши под бойкий голос хореографа. В четвертой – у стенки сидел Аллен Уолкер, потроша спортивную сумку: эластичные бинты, спреи, мази, ножницы-нитки-иголки-зажигалки-ленты. Он, весь уставший и взмокший, даже приблизительно не был тем красивым принцем, которого Алма увидела впервые, но это точно был он – нет же здесь других мальчиков без единой капли цвета во всем теле. Уолкер спрыскивал пальцы на ногах, шипел, жмурился и хлюпал носом, как маленький насупленный ребенок, рассадивший коленку.Но в душе ничего не затрепетало, не откликнулось – для этого человека в мягком женском сердце не нашлось ни сострадания, ни жалости.Он заслужил. Это его расплата.Почему ей одной должно быть больно? ***Аллен её увидел, узнал, лишь мельком заметив в дверном проеме; стук её каблуков ещё доносился из пустого коридора. Не было злости, ведь мисс Канда – она и только она – в праве заботиться о своём муже, и от того была крепкая, неприятная зависть. Чего стоили все его прыжки, повороты, позиции рук, осанка, улыбки, если он не может банально быть счастлив не за счёт чужой боли? Аллену с лихвой хватало и собственной.