Жизнь после смерти (1/1)

Теперь все воспринималось иначе. Катория никак не могла отделаться от ощущения, словно видит мир через призму, искажающую некогда привычные вещи. То, что было важным для нее раньше, отныне казалось незначительным, лишенным всякого смысла.Она никогда не придавала особой значимости покоям, в которых жила и отдыхала, но прежде темные цвета и узкие окна внушали ей чувство безопасности, а то и вовсе дарили ощущение дома — в конце концов, она выросла в некрополисе и провела здесь вполне счастливые годы детства и юности в окружении знакомых, друзей и наставников. Теперь же внутренние комнаты замка не вызывали даже малейшего отклика, и лишь блики от бирюзового сияния ее нового тела казались чем-то непривычным.Когда она остановилась на пороге покоев, что были ей предоставлены, то совершенно ничего не ощутила. Аккуратно разложенные вещи, опрятная дорожная сумка, сложенные книги и свитки — все, что раньше казалось уютным, ныне выглядело пустой тратой времени. Войдя внутрь, Катория окинула безразличным взглядом голые стены и стопку чистой одежды, сложенной на единственном стуле.Что ж, по крайней мере, с этих пор беспокоиться об одеяниях не придется — одной заботой меньше. Облик баньши предполагал готовый наряд: длинное платье с рваными краями, немного более темное, чем кожа. Очень похоже на одежды призраков, но с парой различий, вроде высокого воротника и двойных заостренных наплечников, которые обыкновенно носили старшие колдуны.От этих мыслей взгляд ее неумышленно обратился к высокому зеркалу: в отличии от Урргоса, в некрополисе Мор-Анросс в покоях некромантов и адептов всегда находилось по зеркалу. Оно оказалось старым, затертым и рябым от многолетнего налета и пыли, но разглядеть в нем свой мерцающий силуэт было вполне возможно.Вероятно, останься с ней прежнее мироощущение, Катория долго бы не могла свыкнуться со своей новой внешностью, однако высшей нечисти не было никакого дела до того, как она выглядит — повелительница баньши не являлась исключением. Некогда длинные черные волосы приобрели белый цвет, на подобии старческой седины. Вместо того, чтобы спокойно лежать на плечах, они то и дело развевались, словно Катория находилась под водой: новый облик придал ей невесомость, что была присуща всем призракам. Кожа побледнела, а глаза горели бирюзовым — цветом ее магии, что проявился еще с раннего ученичества.Еще одним отличием от остальных баньши послужило небольшое пятно на груди, что светилось несколько ярче, чем остальное тело и одежда — тот самый след от осколка, забравшего ее жизнь. Раньше Катория и не подозревала, что такие отметины могут остаться на новой оболочке высшей нежити, служа напоминанием о том, как именно она рассталась с жизнью.Новое тело также одарило ее вытянутыми руками с удлиненными пальцами — не настолько большими, чтоб она походила на нескладное чудовище, но достаточно длинными, чтобы различие было заметным. Ног видно не было — их укрывал неровный край платья. Катории вспомнилось, как однажды, будучи учениками, они частенько загадывали о том, что находится у призраков под их длинными балахонами — есть у них ноги или нет? Повинуясь странному порыву, объяснить который она была не в силах, Катория приподняла подол рваного платья, глядя вниз.?Так я и думала?.Оставив одежды в покое, она приблизилась к обширному ящику, который оставили здесь незадолго до ее прибытия. Открывая его, Катория знала, что обнаружит внутри: различные артефакты из пехита, званого в простонародье ?железом мертвецов?. То была черная руда, обладающая занятным свойством: будучи ядовитой и токсичной для жильцов, она успешно взаимодействовала с энергией смерти и нежитью. Очень часто старшие (и мертвые) некроманты, включая высшую нечисть, носили украшения из пехита, потому как он усиливал их колдовство и благоприятно влиял на общее состояние. Кроме того, пехит оставался единственным металлом, с которым могли взаимодействовать призраки, что отныне было немаловажным для Катории.Она понимала, что располагая оболочкой высшего призрака, может по желанию принимать бестелесную форму, а также то, что все артефакты из пехита легко последуют за ней. Перебирая позвякивающие цепи и украшения, некромант изредка поглядывала на кровать, недовольно подметив, что хоть ящик с пехитом послушники успели принести, убрать кровать они не удосужились. По какой-то причине это вызвало у нее раздражение: нежить не нуждается во сне, а потому кровать была ей без надобности.Закончив осматривать содержимое ящика, Катория остановила выбор на толстом пехитовом поясе, у которого вместо пряжки красовалась тяжелая угловатая подвеска с ромбовидным изумрудом по центру, а сбоку крепилось несколько цепочек, в том числе и для книг. Пока что у нее не было на примете фолианта, который хотелось бы прицепить сбоку, но в этой детали она узнавала отголоски своей прошлой жизни: когда Катория вместе с другими учениками и адептами носила у пояса парочку книг по некромантии, желая подражать старшим.Хоть в большем количестве украшений она не нуждалась, некромант решила взять еще несколько артефактов, понимая, что теперь это единственное, с помощью чего она может хоть как-то преобразить внешний вид. Вокруг лба Катория закрепила небольшую диадему с парой остроконечных зубьев, а вокруг шеи застегнула высокий воротник.Закончив, она в последний раз заглянула в тусклое зеркало. Легкие перемены в облике не принесли утешения. Белоснежные волосы за диадемой продолжали вздрагивать подобно клубку растревоженных змей, а бледное лицо с тоской глядело на нее из отражения. На краткий миг оно исказилось, и в зеркале отразился совсем другой человек — молодые женские черты скрылись за сморщенным лицом старухи, но стоило отвести взгляд, как иллюзия исчезла: еще один подарок от ее младших сестер-баньши. Внешность, объединяющая в себе лик молодости и старости — дочери, любовницы и матери, оплакивающих павших в бою близких.Однако даже не внешние перемены дались ей труднее всего. Наиболее отягощающим оказался несмолкаемый гнев — он, на подобии досаждающего голода, медленно снедал изнутри, и не было от него никакого спасения. При жизни Катория легко отмахивалась от лишних, ненужных эмоций, представляя, как кладет их в сундук, хороня на задворках души. Теперь же казалось, словно все прошлые обиды вылезают наружу, побуждая мстить, рвать и уничтожать — лишь бы избавиться от гложущей, нестерпимой ярости. Как ни старалась, она не могла избавиться от этого чувства, будто напрочь позабыла, как делала это раньше. Это не давало ей покоя.Сердито отвернувшись от зеркала, Катория окинула мертвым взглядом оставшиеся вещи. Единственным, что действительно принадлежало ей, оставалась походная сумка, уместившая в себе всю ее жизнь до того, как она покинула Урргос. Легко подняв некогда увесистый мешок (сила высшей нечисти во многом превосходила способности обычных смертных), некромант небрежно швырнула его на кровать и, не особо заботясь о сохранности вещей, разорвала ткань острыми пальцами. Содержимое высыпалось наружу, и пока Катория излишне резкими движениями перебирала его, на пороге появился Рафир. На его плече гордо восседал костяной ворон с синей дымкой меж тонких костей.Скорее ощутив их присутствие, нежели услышав, она обернулась. Если раньше вид друга и вызывал в ее душе радость, сейчас Катория ощутила только гнетущее чувство одиночества. Воспоминания девушки все еще узнавали в этом бледном юноше с изумрудными глазами своего лучшего друга, но глаза призрака видели перед собой лишь трепещущий всполох души и бледный синий огонек жизни, что поддерживался благодаря неосязаемой нити, которая связывала его с миром, где Госпожа хранила души умерших.Встретившись с ней взглядом, Рафир вздрогнул, но не стал отводить глаз. С момента ее воскрешения они так и не обмолвились ни единым словом. Катории показалось, что лицо юноши стало несколько более ?живым? и не таким отстраненным, как раньше. Впрочем, баньши до этого не было никакого дела, поэтому она хранила молчание, выжидающе глядя на непрошенного гостя. Первым не вытерпел Рафир, негромко сказав: — Ты изменилась.Будь она жива, то, вероятно, позволила бы себе язвительный ответ, но поскольку нежити столь незначимые мелочи были безразличны, Катория молча отвернулась, продолжая потрошить несчастную сумку. За спиной раздались неуверенные шаги: Рафир подошел ближе, наблюдая за ее действиями. Она как раз отбрасывала прочь теперь уже ненужную одежду, как вдруг почувствовала что-то твердое, припрятанное в куче тряпья. Вещица оказалась замотана в темный клочок ткани, в нескольких местах затвердевшей от крови. Когда Катория развернула его, ее поприветствовал приглушенным блеском знакомый кинжал с зеленым камнем у рукояти. Некоторое время она разглядывала его с непониманием. — Пока послушники готовили твое тело к ритуалу, я забрал его и спрятал здесь. Он многое для тебя значил, и я посчитал, что ты обрадуешься, заполучив кинжал обратно, — подал голос Рафир.Катория вновь ему не ответила, но от оружия отказываться не стала, прицепив ножны к одной из тонких цепочек на новом поясе. К этому моменту сумка почти опустела, и когда некромант вытрясла из нее последнее содержимое, на жесткий соломенный матрас приземлился потрепанный дневник, найденный в подземельях Ностэрии, и небольшая деревянная игрушка в виде собаки, которую она забрала еще с Урргоса. Последний предмет взволновал Рафира. — Ты все это время носила ее с собой?.. — удивленно отозвался он, неспешно поднимая деревянную собаку.Катория подняла на него вопросительный взгляд. — Я и не думал, что ты хранила ее все это время, — продолжил он, внимательно изучая игрушку. — Подумать только: как много лет прошло с момента, как Кезар подарил мне ее! — Кезар подарил? — переспросила Катория, выпрямившись в полный рост. Ее новый голос неприятно отражался от стен, а вторящее ему эхо вызывало дрожь у всех живых существ поблизости. — Это был подарок в честь моего первого воскрешенного мертвеца. Кажется, тебе он подарил кинжал, а мне вот этого деревянного пса. Помню, что был в восторге от игрушки: тогда я почти каждый день надоедал тем, что хочу себе питомца — живого или мертвого. Кезар подарил эту игрушку со словами: ?Пока не подрастешь, это будет твой питомец. А когда повзрослеешь и сможешь нести ответственность не только за свою жизнь, но и другого существа, нуждающегося в твоей опеке и защите, заведешь настоящего компаньона?. — Я не понимаю, — отозвалась Катория, пытаясь вспомнить все то, о чем рассказывал Рафир. — Если это подарок Кезара, зачем ты отдал его мне? — Отдал не сразу, — повел плечами тот, протягивая деревянную собаку обратно. — Не помню, было то спустя год или меньше, но в какой-то миг мы с тобой сильно поссорились. Кажется, я слишком много дразнил тебя из-за того, что лучше мог управляться с боевыми заклинаниями, а ты на это очень обиделась. Мы тогда часто ругались, пока в один день я не довел тебя до слез. Жутко вспоминать, как гадко я себя почувствовал, увидев, что по моей вине ты плачешь.У меня почти половина дня ушла на то, чтоб отыскать тебя, прячущуюся у самой верхушки зиккурата — ты часто любила прятаться на верхних этажах. Тогда я очень долго, но искренне извинялся, и не уходил до тех пор, пока ты меня не простила, заставив произнести раз десять, что я ?глупый тухлый зомби?. Когда же мы помирились, я подарил тебе свою самую ценную вещь — этого деревянного пса. — Понятно. Что ж, значит самое время забрать его обратно — мне больше такие вещи ни к чему.Рафир тихо вздохнул, опустив взгляд. Деревянная игрушка была упрятана в глубокие карманы его одежд, а ворон на плече укоризненно скрипнул костями. Расправившись с остатками вещей, Катория выжидательно замерла перед ним, в человеческом жесте скрестив тонкие длинные руки перед собой. С недовольством отметив, что юноша не собирается уходить, она вопросила: — Зачем ты пришел сюда?Некоторое время Рафир молчал, пытаясь подобрать слова. Следом вздохнул, негромко сказав: — Когда мы с Мавией выбрались из той башни, снаружи творился хаос. Маги разрушили стену, и некромантам пришлось отступать к замку. Едва мне сказали, что ты мертва, я… не знаю, как это объяснить. Во мне что-то надломилось. Знаешь, как вскрытая старая рана? Мне стало больно и страшно за тебя, я будто вспомнил, каково это — быть небезразличным к кому-либо. — Приятно знать, что моя смерть оказалась для тебя столь… назидательной, — холодно произнесла Катория. — Дай договорить! — сердито оборвал он ее. — Я пришел, чтобы сказать, как сильно рад тому, что ты в порядке… И что тебя удалось вернуть! Если бы не… — Вернуть?!Ее голос заставил небольшие предметы дрожать. Юноша неуверенно нахмурился, но не посмел отступить, оставшись на месте. Старательно игнорируя то, что сейчас Катория больше походила на разъяренного призрака, чем на его давнюю подругу, Рафир настойчиво продолжил: — Ну да, вернуть. Когда стало известно, что солнечные осколки так и не настигли тебя, позволив нам исполнить ритуал воскрешения, у меня будто гору с плеч сняли! Все те взмахи, которые я провел с осознанием, что ты могла исчезнуть навеки, показались мне страшнейшей из пыток. Я не понимаю, отчего ты так злишься на нас за то, что мы вытащили тебя из Хранилища… Неужели и вправду предпочла бы Вечность провести там вместо того, чтобы находиться здесь, со всеми нами… и со мной? — Ты был там и не можешь не знать, чего меня лишили! Я больше не хочу участвовать в этой войне, во внутренних интригах Культа Смерти и влачить это жалкое, навеки мертвое существование в мире, принадлежащем живым! — с каждым мгновением она распалялась все больше. Казалось, слова Рафира сумели вскрыть какой-то внутренний нарыв, и теперь весь гнев и боль, что Катория пыталась удерживать ранее, прорвались наружу. — У меня не осталось ни цели, ни тех, ради кого стоит продолжать бороться — так скажи мне, Рафир, почему ты не остановил их? Почему позволил Эреб вернуть меня к жизни, да еще и в этой… отвратительной оболочке?! — Моего мнения никто не спрашивал, — неуклюже попытался оправдаться он. — Откуда мне было знать, что ты будешь противиться? Эреб стоило неимоверных усилий вернуть тебя — так крепко ты держалась за Хранилище. — Жаль, что не удалось оставить ее там вместе с собой, — жестоко отрезала Катория. — Ты несправедлива, — покачал головой юноша — и когда только к нему успели вернуться настолько выразительные повадки живых? — Она беспокоилась о тебе — все мы беспокоились. И пытались сделать как лучше. — Что ж, вам не удалось! Вместо могущественного некроманта получили стенающего призрака — ну что за насмешка Судьбы? — Тебе следует взять себя в руки, — строго произнес Рафир, за что тут же поймал на себе очень недобрый взгляд, от которого костяной ворон, ранее восседавший на плече, взмыл в воздух и спрятался у самой верхушки высокого полотняного шкафа.Его хозяин же остался стоять на месте, настойчиво глядя на нависшую над ним баньши. На этот раз он действительно прогневал ее: молодые черты лица смешались со старческими, сотворив поистине ужасающую гримасу. Сияние тела усилилось, а все кругом стало вздрагивать от неимоверной силы, источаемой призраком. Когда она заговорила, вдоль зеркала расползлись трещины: — Уж кто бы говорил, Рафир… Я слишком хорошо помню тот день, когда воскресила тебя у ворот Мальтугар-Тез. То, чем ты стал после смерти… Сказать по правде, я искренне жалела, что вернула тебя из Хранилища. Ты стал покорной безликой тенью, лишь отдаленно напоминающей моего друга, — юноша вздрогнул от жестоких слов, но Катория предпочла не заметить, продолжив: — Так ответь мне, Рафир, зачем влачить существование, подобное твоему? Я не желаю превращаться в еще одного бесчувственного некроманта на подобии Эреб, что не способен проявить и малейших зачатков чувств перед своим младшим учеником, столь нуждающемся в простой человеческой близости! — Не все некроманты такие, — возразил Рафир, храбро глядя в искаженное гневом лицо призрака. — Кезар тоже был мертвецом — не посмеешь же ты заявить, что нам недоставало его любви? Что он не стал для нас кем-то большим, чем простым наставником? Он был нашим другом, нашим… — Его больше нет! — прервала Катория. — Он исчез вовек, и ты нигде не отыщешь Кезара — ни в Хранилище, ни в иных мирах. Его душа стерта солнечным янтарем, но какое нам теперь дело? — Как ты можешь такое говорить?.. — прошептал Рафир, впервые отступив на шаг. Видя это, парящий над ним призрак рассмеялся. — Как могу? О, друг мой, ты все слышал не хуже меня: Кезар обманул нас, отправив в Ностэрию за черепом мертвеца, которого там даже не оказалось! Ему не хватило смелости честно сказать, почему именно нас туда отправили. Неужели не понимаешь? По итогу мы оказались для него всего лишь расходными пешками — теми, кем было не жаль пожертвовать ради достижения высшей цели. — Ты заблуждаешься! За тебя говорит злость и обида, Катория, но я знаю, что сейчас ты скорбишь о нем ничуть не меньше, чем при жизни! — При жизни! — воскликнула она, опасно сверкнув глазами. — Что ж, даже если так, ты уже никогда не узнаешь наверняка, ведь в то время, пока я еще была жива, ты бездумно слонялся по некрополису, ни разу не заговорив со мной! Когда же я пыталась с тобой общаться, ты отвечал ничуть не лучше тугодумного зомби!Как ты тогда сказал мне? Что-то о том, как примирился со своей смертью и что мне тоже пора бы? Так вот, настало время применить этот совет на себе самом: смирись с тем, что твоя подруга мертва, Рафир, и не трать мое время на оскорбительные воспоминания о том, как все было однажды — до того, как каждый из нас встретил свою смерть. — Тебе прекрасно известно, что я не это хотел сказать! — выпалил он, но Катория его уже не слушала.Ее платье трепетало, а звенья пехита дребезжали в порывах неудержимой энергии, что она излучала. Длинные острые пальцы показались ему как никогда угрожающими. Ворон опасливо выглянул из своего укрытия, встревоженно щелкая клювом. Рафир упрямо сжал кулаки, не зная, чего ожидать.Кто знает, что могло произойти следом, если бы в этот миг на пороге темных покоев не появился силуэт Авикара. Голубые огни, служащие глазами, быстро оглядели комнату, остановившись на напряженном бледнокожем юноше, что изо всех сил старался не выказать страха перед разъяренным призраком. Катория глядела на него свысока, паря в воздухе, пользуясь преимуществом своей новой оболочки.Появление жнеца привело в чувство обоих: баньши опустилась наземь, бросая злобные взгляды на своего бывшего друга, а тот облегченно выдохнул, поняв, что опасность миновала. Неодобрительно вздохнув, Авикар прошел внутрь, походя на строгого наставника, которому довелось разнимать драчливых младших учеников. — Оставь нас, — пробасил он, бросив краткий взгляд на Рафира.Вначале юноша хотел возразить, но после, не в силах перечить приказу старшего некроманта, кратко кивнул и, бросив печальный взгляд на Каторию, вышел из комнаты. Его ворон, в последний раз цокнув костями, стремительно выпорхнул вслед за хозяином.Что же до Катории, то она осталась на месте, угрюмо глядя на Авикара. Уставившись на нее голубыми глазами, сияющими в недрах глубокого капюшона, жнец проронил: — Тот юнец сказал правду: ты должна научиться держать себя в руках.Будь у Катории потребность в воздухе, от слов Авикара у нее тотчас бы перехватило дыхание. Но поскольку высшая нежить не нуждалась ни в солнце, ни в пище, ни в воздухе, свое возмущение приходилось демонстрировать иными способами. Например, заставив стекло звенеть от своего нового голоса: — Не смей говорить о самообладании, жнец! Я не просила воскрешать меня, и вправе ненавидеть вас за это!Ей показалось, или из-под темного капюшона раздался едва слышный вздох? Это не совсем сочеталось с тем, каким она знала Авикара из своих воспоминаний. Баньши ощутила краткое замешательство, и когда жнец вновь заговорил, в его словах угадывалась жалость: — Я был против того, чтобы тебя воскресили таким образом. Возвращать слишком молодых и ненасытных в облике высшей нечисти всегда чревато последствиями. Вы недостаточно прожили и слишком мало вкусили жизни, чтобы легко приспособиться к подобному существованию. Все ваши сокрытые тайны, упрятанные чувства и невысказанные мысли остаются излишне яркими, и это подолгу не будет давать вам покоя. Однако Эреб стояла на своем, и я понимаю ход ее мыслей: нам нужны сильные колдуны, а потому юная Катория Кастенн, образцовая ученица и без двух шагов полноценный некромант, должна была выдержать испытание. Как видишь, мы ошиблись, позабыв, что внешность бывает обманчива, а в самом тихом пруду кипят наиболее ожесточенные страсти.Хочешь ты того или нет, но отныне придется нести это бремя. Наш просчет дорого тебе обойдется, однако иного пути нет — остается смириться и принять Судьбу такой, какова она есть. Тебе придется многому научиться. Ты стала Владычицей Баньши — вероятно, душа была преисполнена скорби за наставником и другом, и потому не смогла найти облика лучше, чем той, что предвещает смерть и оплакивает погибших.Сейчас твою душу разъедает гнев, и тебе предстоит вновь обучиться его контролировать. Даже если ты не крушишь все подряд, твоя сила способна отравлять мир живых — все знают, что нет нежити более коварной и непредсказуемой, чем прогневанный призрак, коим ты стала. Быть может на тех, кто силен духом, твое влияние не распространится, однако существ более слабых и беззащитных ты способна терзать одним лишь присутствием — до тех пор, пока не обретешь спокойствие и не сумеешь держать силу под контролем.Я знаю, что ты хочешь сказать: какое тебе дело до живых? Если мы пожелали воскресить тебя, то поделом, что отныне нам придется существовать рядом с кем-то настолько неуправляемым, а оттого опасным. Спешу развеять твои сомнения: вероятно, на старших некромантов ты не сумеешь никак повлиять, однако вспомни, что с нами также есть те, кто все еще юн и держится за жизнь — вроде младших учеников. В самом безобидном случае, присутствуя рядом с ними, одолеваемая злобой и жаждой мести, ты их испугаешь или будешь влиять на настроение. В худшем лишишь воли к жизни, внушишь разрушительные мысли и ослабишь, позволяя болезням проникнуть в их неокрепшие тела. Теперь понимаешь, о чем я?Вопреки заблуждениям, мы с тобой не просто чудовища, созданные некромантами из отголосков душ тех, кто раньше был с ними заодно. Мы находимся ближе остальных к Госпоже, балансируя между ее миром и этими землями. Мы ее проводники и орудия, Катория, но при этом не лишены воли и рассудка. Ты должна принять свою новую сущность и сделать выбор: кем ты хочешь стать? Одержимым духом, помешанным на мести и скорби, или же сильным некромантом, способным понимать как живых, так и мертвых… — Какой в этом смысл?! — перебила его Катория впервые за долгую речь. — Все, что я чувствую, это скорбь — безмерная скорбь! Я не ощущаю себя ни могущественной нечистью, ни хладнокровным некромантом. Почему из всех черт, что у меня были, со мной остались именно эти? Я ничем не отличаюсь от неупокоенного призрака, Авикар, и таковым себя ощущаю! Где мое самообладание? Где прежнее спокойствие и расчетливый ум? Почему после смерти у меня осталось лишь… это?.. — Возможно, смерть обнажила все то, что ты скрывала при жизни, — мы никогда не узнаем наверняка. Так или иначе, тебе придется научиться существовать со всем этим. Возможно, если сумеешь покорить свою боль, к тебе вернется то самое спокойствие, за которым ты так тоскуешь, ну а если нет… что ж, тогда оберни ее против врагов, Катория Кастенн — заставь их скорбеть вместе с тобой. — Я не понимаю… — прошептал призрак. Не способная чувствовать усталости, она ощутила себя опустошенной, словно весь день шагала под палящим солнцем. — Все то, о чем ты говоришь, не имеет смысла, Авикар. Я не хочу существовать в этом теле, не хочу превращаться в бездушного призрака. Сильный некромант, одержимый местью мертвец — какая разница, если я никогда не смогу стать тем же, кем была однажды?Все то, чем была я — ученица Кезара и адептка Культа Смерти — отдано взамен облику высшей нежити. Такое ощущение, словно я всего лишь призрак, которому отдали воспоминания и ту часть души, что скорбела за умершими. Большего я вспомнить не могу — так как же мне, жнец Авикар, стать тем, о ком ты говоришь, если моей человечностью пожертвовали в угоду более сильной оболочки? — Правда в том, что ты сама решаешь, чем жертвовать, а чем нет. Ты можешь выбрать путь: во всех смыслах превратиться в баньши, помнящую лишь боль утраты и ведомую жаждой мести, или же перенять у своих призрачных сестер только то, что посчитаешь нужным. Никто не расплачивался твоей душой за силу высшей нечисти — лишь ты одна можешь решить, что оставить от своей прошлой жизни. — Но как?! Я хочу стать тем, кем была прежде — вернуть все то, что сейчас кажется забытым. Моя память безупречно сохранилась, но вот чувства и переживания, что сопутствовали всем воспоминаниям — от них осталось только бледное эхо. Я хватаюсь за него, но никак не могу настичь и понять, каково это — снова стать собой.Жнец ответил не сразу, обдумывая ее слова. Следом неспешно обошел покои, на мгновение остановив взгляд на ящике с пехитовыми артефактами. После посмотрел на кровать, на которой все еще валялись обрывки сумки, отброшенная одежда и тонкий дневник. Не поворачиваясь к ней, сказал: — Подсказка таится в тебе самой: что делало тебя человеком при жизни, Катория Кастенн? Вспомни это, и быть может, найдешь ответы на все свои вопросы.На это ей было нечего ответить. Под внимательным взглядом баньши, Авикар подошел к двери и обернулся. Она продолжала молчать, обдумывая значение его слов, но прежде, чем Катория успела что-либо спросить, жнец произнес: — Надеюсь, со временем ты найдешь в своей душе для нас прощение, Вестница Смерти, но до тех пор тебе придется перенаправить всю энергию туда, где она сейчас наиболее востребована — в сторону магов. Стены замка сокрушаются от их магии: ты сможешь услышать, если понизишь свой голос и прислушаешься к тому, что происходит вокруг.У тебя сотня взмахов на то, чтобы обдумать все это, после чего ты должна присоединиться к старейшинам в зале совещаний — мы решим, как дать последний бой магам… Возможно, ты зря тревожилась, и очень скоро они отправят всех нас в Хранилище, по которому ты так тоскуешь. Хочется верить, что прежде, чем туда вернуться, ты заберешь с собой как можно больше жизней магов, отомстив не только за себя, но и за всех нас. Это было бы достойным поступком как для некроманта Культа Смерти, так и для духа, одержимого местью.