studentska cast (2/2)

— Артем, — Костя приходит поздно, но его сосед все еще сидит под ночной лампой. Листает свои чешские учебники и даже ухом не ведет. У них завтра с Костей смена одна, в час начинается. К этому времени можно столько всего интересного успеть! Например, поспать, а после поныть, что времени слишком мало. — А ты кто?— В смысле? — ответ прилетает почти сразу же.

— Ну, по масти… — смотрит в окно. — Омега там, бета…— А, — Артем закатывает глаза. — Омега я. А ты не знал разве?

— А должен был?

— Не знаю, — тот пожимает плечами. — Мне казалось, по мне видно.

— А почему запаха нет? — Костя за нескромные вопросы не извинялся, просто задавал. Некоторые его друзья переставали быть друзьями из-за таких удивительных нюансов его характера. Простота, граничащая с полным провалом.

— Ты читал договор? — омега, как оказалось, снова откладывает книгу, чтобы поговорить с соседом. — На работу принимаются только те омеги, у которых нет сильно выраженного запаха или те…— Которые принимают препараты соответствующего назначения по консультации врача, — заканчивает за него Костя. — Знаешь, мне просто… не знаю, было бы любопытно.

— Я пью блокаторы, — парень выключает свой ночной светильник. С его стороны слышится шуршание – значит кутается в одеяло. Ему нравится кутаться в одеяло, мерзляк тот еще. — А вообще… как говорит моя мама, слащавый я. Даже неприятный.

— Как карамель?— Нет, — отзывается, даже зевает. — Скорее, как ягодная настойка. Знаешь, противная такая, на клюкве.

— И вовсе не противная, — уже сам себе бурчит под нос. — Как думаешь, Никита тоже глушит?

— Твой-то? — усмехается. — Не знаю, возможно. Ты у него сам спроси.

— Да ты попробуй у него спросить, — тоже прижимает подушку к себе. Глаза не закрывает, долго смотрит во тьму. Район у них не очень хороший, но живут высоко – аж на девятом этаже. Оттуда луну видно хорошо. — Он тебе за любой вопрос может нос откусить.

— Ну не знаю, он приятный вроде как, — слова уже становятся еле разборчивы. Парень засыпает. — Если бы я мог судить, я бы дал ему какой-нибудь еловый запах. Или кунжутный. Он диковатый немного, не совсем домосед.

— Я тоже так думаю.

И тишина.

В чем-то Артем был прав – Никита диковат. Диковат, конечно, не в том смысле, в котором хотелось бы – ждешь от него дикого секса, а он просто по характеру дикий. Такими темпами я даже к нему домой до конца своей визы не попаду, а ведь так хочется… сам он упоминал, что живет со старшим братом, а тот почти постоянно учится или на тусовках зависает. Ну и пусть зависает! Мы тоже будем зависать, только на своей особой тусовке.

На следующий день я пришел в столовую и снова почувствовал этот, сука, отвратительный запах доширака – как же я тогда был счастлив! Клянусь, я за последние несколько дней так счастлив не был, как от запаха этого осточертелого, несъедобного и абсолютно гадкого доширака. Никита сидел на своем месте, в своей оранжевой каске. С ним вроде как куратор беседовал, а я только-только с курилки пришел, даже еще перчатки снять не сумел.

Присоединился к ним. И ведь, падла, беседа пошла! Когда в нашей компании было больше двух, Никита прямо раскрывался. Болтал что-то, шутил много. Прямо расцветал, я бы сказал. Звездный час, вот он. Я аж тогда гордость почувствовал за своего мальчика, что он так может. Приревновал, конечно, мол, какого черта с остальными он так любезничает, а со мной наедине слюни в пузыри пускает. Ничего, еще исправится. Я надеюсь.

Сегодня на складе жарко. Заказов мало, всех агентурных гонят домой. А вот Никита остался. Домой ему идти не хотелось от слова совсем: там Арсений готовился к летней сессии, скорее всего, готовился не один, а со своим омегой, да и в целом… понятно, что из этого всего получается. Илью Никита не признавал от слова совсем. Мелкий, нескладный, зато волосы отрастил аж до плеч – жесткие такие, как у евреев. Не то чтобы Никита не любил евреев, ведь сам на какую-то долю им являлся по отцу. Как говорил сам Арсений, Никита просто ревновал. Братская ревность – самая странная ревность, ведь на этого альфу ты претендовать даже не имеешь генетического права, а все равно ревнуешь, ведь тебе он теперь станет уделять меньше времени.

Никита не ревновал, Илья ему действительно не нравился. Глаза у него склизкие такие, как будто сейчас подлянку какую сделает. Как заговорить с ним захочешь, сразу отнекивается и опускает нос. Смотрит так долго и невинно, по-омежьи, а как парень отвернется, так включает свою фирменную пробивную суку. В целом омеге было все равно, причем с высокой колокольни. Ему не нравился только сам факт того, что многоуважаемый Илюша трогает те же вещи, что трогает он сам.

— Не помешаю? — знакомый голос над самым ухом. Обеденный перерыв длился ровно полчаса, не больше и не меньше. Если ты не успел выйти на него в срок, считай сегодня у тебя обеденного перерыва нет.

— Нет, присоединяйся. — с правую руку от Никиты садится Костя. Открытые грузовые двери – любимое место курильщиков. Правда, Лекс, который и показал омеге это место, оказался немного хитрее. Он уходил ближе к аварийному выходу, за угол, там тоже был открытый грузовой отсек, только вот совершенно нерабочий. В летнее время его использовали ночные сторожи, как еще одну сторожку, только с другой стороны склада. В разваленной тумбочке даже можно было найти забытую пачку сигарет!Так и сегодня – Никита последовал за Алешей. Сидели, покуривали, никому не мешали. Только вот Лекс сегодня был особенно тихий. Шрам свой на руке замотал бинтом, волосы забрал в хвостик. Никите не очень хотелось выяснять, что произошло – Лекс был таким человеком, который и без вопросов все сам расскажет, но сегодня он не рассказывал. Сидел в своем комбинезоне, рассматривал одуванчик, сорванный по пути сюда, и курил. Пепел стряхивал на железные трапы – говорил, что делает так в надежде случайно сжечь этот склад.

— Далеко вы забрели, мальчики, — теплая рука обхватывает талию Никиты. Тот даже виду не подает. От Кости, как всегда, пахнет замороженными ягодами и ацетоном. Вот что бывает, когда долго работаешь в одном отделе – теряется твой собственный запах, ты меняешь его на производственный. ?Индустриальный парфюм?, как однажды выразился Арсений, когда впервые встретил младшего брата с работы. — Я стрельну у кого-нибудь?— Конечно, брат. — Лекс протягивает альфе пачку Камела.

— Ну и гадость вы курите, ребята, — но он берет. Поджигает. Выдыхает дым в самое ухо Никиты. — Давно сидите?

— Минуты три, — за Ники отвечает все тот же Лекс. — Скоро уже пойдем обратно, я свой бутерброд еще не навернул.

Никита кидает короткий смешок.

— А ты, сладкий? Тоже пойдешь есть бутерброд? — шепотом, на самое ухо. Так, чтобы Алеша не услышал. На что Ники просто качает головой. Нет, не пойдет. Еда в горло не лезет.

— Ко мне сегодня куратор подошел, — вздыхает. Юноша настолько выдохся на работе, что постоянное желание сопротивляться ушло. Он кладет голову на плечо альфы. И улыбается. По-детски так, но отчего-то вымученно. — Говорит, мол иди домой. А я не пошел. А склад я этот не люблю. И вот сижу думаю, а почему не пошел-то?

Когда работы нет, кураторы постоянно так делают. Ходят важные, в своих оранжевых жилетах, кладут руку на плечо – так, будто ты батончик какой украл – и говорят: ?Иди домой, сегодня конвейер пустой?. Нормальные люди уходят, а Никита не ушел. А ведь мог бы. Работники стоят у полок, смеются, обсуждают что-то. У них работы, может, и нет – но им нет и резона возвращаться. У них даже нет такой функции, как домой идти. Платят копейки за каждый час, а если домой уйдешь, то не заплатят. Вот они и выкручиваются, как могут! Кто намеренно засиживается в уборной, выпивая свою дозу энергетика, кто ловит друзей у грузовых отсеков, чтобы пошушукаться на пару минут.

А такие, как Никита, шушукаться не могу. Любопытство не позволяет. Как учили еще на самом первом проводном уроке – ты пришел сюда работать, а не ловить карасей с дедом. Так работай! Никита и работал. И все его друзья-студенты тоже работали. Кто с тележкой трудился, кто в холодильнике пахал. Такие, как Костя, сюда по-рабски приехали. Никите их было действительно жаль. Вот он, допустим, лежит с утра на кровати и понимает, что не хочет идти никуда – взял, позвонил куратору, а тот смену твою отменил. С Костей все не так. Ему нельзя смены отменять.

Но он сидит рядом, даже вымученно шутит. Воли нет, свободы тоже, а если со склада уйдешь – вылетишь отсюда, как горелый воробей. И все же смеется, обнимает за талию, трется носом о щеку и что-то неразборчивое и дико пошлое бормочет на ухо. Никите его, этого бедного Костю, было откровенно жаль. У него ведь ни знакомых здесь, ни связей, ни мест, куда он может сходить на выходные. Только работа, работа, работа, какое-нибудь странное неудобное жилье, черт пойми где и все знакомства только внутри работы. Он совсем жизни не знает, вот и ищет упоения в отношениях.

Никите отношений не хотелось от слова совсем, но Костю ему было по-человечески жаль. Готов был подставить свое плечо для рыданий, даже от редких объятий и поцелуев не отказывался. Ему казалось, что для Кости он всего лишь объект слива эмоций. Прямо как плюшевые игрушки для маленьких детей. В той атмосфере, в которой они живут, нет других альтернатив. Либо ты пытаешься найти свой личный источник хороших эмоций, либо ты совсем каменеешь.

— Не хочешь вместе пойти с работы?

— Хочу. — Никита кивает, — Только я на метро поеду, наверное… Или вообще пешком.

— Откуда такой разброс?— К моему брату парень его пришел, а я этого парня терпеть не могу, — только и остается, что смеяться себе под нос. — Знаешь, тип такой неприятный. Я вообще омег не жалую, тупые они все какие-то, только любовь им подавай…

— Сексист ты, Никита.

— Да… самую малость.

— А я расист, — затягивается. — Негров не люблю, идиоты какие-то. Просишь их коробки друг на друга не ставить, а они тебе что-то на своем негритянском втирают и предлагают за углом разобраться.

— Ты уверен, что ты не спутал их с шахтерами?

— Что? Нет. — поправляет каску. — Я сам шахтером был некоторое время, с этими ребятами не спутаю. Никита, знаешь что?— У нас есть еще десять минут?

— Да, но я не об этом, — Костя немного мнется. — Понимаешь, ты мне очень нравишься, как омега.

А Никита это понимал. Понимал больше любого другого на этом складе. Скорее всего, нравился он альфе не потому что был ?одним таким на планете?, а потому что пригляделся по типажу. Один из многих, с кем бы мог быть, но никак не единственный. Один из немногих свободных и один из многих привлекательных. Раз стыковка, два стыковка. А искры нет. У Никиты, например, не было. Костя не был уродом. Нет, вовсе нет. Костя привлекателен, у Кости даже интересный тембр голоса, размышления его порой вводили в недолгий транс. Но не более.

В обычной обстановке, скажем, если бы Костя был сокурсником, Никита мог бы для себя определить, как сильно ему нравится Костя – но здесь не мог. Если бы у Базарова был выбор – выбирать между Кирсановым и его отцом, он бы выбрал револьвер. Так и Никита – зачем выбирать, если выбор таков?

— Поэтому… не знаю, — тот сильнее притягивает Никиту к себе. А тот даже не сопротивляется. — Не хотел бы ты… точнее, не был бы ты против создать пару?

В ответ молчание.

— Хотя бы просто для меня. Для склада и для меня.

Никита краснеет.

— Ладно.

Говорит неуверенно, тихо, совершенно не так, будто делает одолжение. Скорее, если бы его заперли в клетку и спросили вопрос, на который он не может ответить ?нет?. Так и здесь – он просто не может ответить ?нет?, хотя очень хочется.