studentska cast (1/2)
Никита ненавидел метро. Трамваи любил, метро – нет. Возьмешь с собой наушники – и слова не услышишь, книгу – даже вчитываться не будет желания. Но на метро приходилось ездить часто, чаще, чем на трамвае – учебная часть находилась на другой стороне города. Туда около часа добираться, пока приедешь – уже выспишься несколько раз. Как говорили однокурсники, они успевали абсолютно все за этот жалкий час – повторить материал, послушать новый альбом какого-нибудь современного репера вроде Штейна, даже фильм какой посмотреть! А у Никиты не получалось. Он смотрел на бесцветные плитки на стене. Сидел себе, считал туннельные пролеты.
Порой с работы тоже приходилось ездить на метро, но такие дни омеге не нравились особенно сильно – там и пешком дойти можно за час при желании, а ему снова приходится вниз спускаться. И нет, вы не подумайте, Ники не был радикально настроенным мальчиком против преимуществ современности, вовсе нет. Он просто шум не любил. От стука по рельсам настолько сильно звенело в ушах, что болела голова.
— Эй, мне казалось, ты сегодня не придешь, — на эскалаторе омегу ловит парень из группы. Милейший омега, тоже из Украины, как и сам Никита – только из Запорожья. Поступил по чистой случайности, но его целеустремленности можно только позавидовать. Никита не завидовал – он вообще завидовать не умел, в его крови не текло такое слово как ?завидовать?. — Вроде как тебе автоматом выставили испанский…
На что Никите остается только рассеяно кивать. И правда, он и забыл. Сегодня однокурсники сдавали только испанский, на котором юноша говорил чуть ли не с самого рождения.
— Андрей…— Да?— Ты даже не представляешь, насколько я тебе благодарен, — в эту же секунду Никита разворачивается и упрямым шагом идет обратно в метро. Выглядит это странно, даже до боли чудно – спускаться обратно по движущемуся вверх эскалатору. Только вот Никите не привыкать, благодаря своей рассеянности он нередко попадал в забавные ситуации. Вот как вспомнить самое детство, где он по везению забрался на вершину шкафа – и только для того, чтобы достать оттуда случайно залетевшего попугайчика. Родители, точнее, приемные родители, тогда не на шутку перепугались, что-то кричали – но Никита их не понимал. На испанском же…
— Может, хоть доверху доедешь? — рыжая голова Андрея уже мелькает в толпе.
— Мне некогда! — и машет в ответ рукой.
В любимой кофейне сегодня подавали на редкость пережаренный кофе. Омеге нравился пережаренный кофе, но только под настроение. Маленький итальянский завиток располагался прямо напротив огромной площади с собором. Да, в Праге много площадей с соборами, но именно эта была какой-то… особенной? Местные называли данный район емко Карлином: сплошная квартальная застройка, ровная, буквально идеальная брусчатка и самое главное – целая линейка безупречных итальянских кофеен. Никита их обожал. Но любимая была только одна – прямо напротив самой площади, неприметная. Прямо под ее вывеской любили собираться хипстеры и курить.
Курили они красиво, так курят только в Голливудских фильмах. Бывает, сидишь вечером с чашкой фильтра (а любимым фильтром Никиты долгое время была Индонезия, кислая, как цитрус), листаешь желтую прессу, а через окно смотришь на этих вальяжных пражских хипстеров – с их этими градиентными очками, модными юбками в клетку. Парни очень любили носить длинные волосы, собирали их в пучки или хвостики, иногда Никиту очень забавляло считать ?парней с хвостиками?, которые проходили мимо. Одно время сам мечтал отпустить волосы, чтобы тоже однажды стоять в компании этих милых хипстеров, беспричинно хихикать и красиво курить.
Никита курил некрасиво. Уметь-умел, но не курил. Свою первую сигарету он попробовал в девятом классе. Одноклассники убегали за гаражи на переменах, чтобы похвалиться друг перед другом навыками особенно изощренных способ убивать свои легкие. Омега был с ними. Никита всегда был серой мышью компаний – пускай его брали на вечеринки, пускай не пропускали в диалогах. Только вот особого авторитета он за спиной не держал. Да и беседы местные ему были неинтересны. Как заговорят о чем-нибудь – так сразу уши вянут. Бред какой. Курил он так же – совершенно не для того, чтобы затянуться или ощутить кайф от дыма. Курил он только потому что курили все остальные, а быть еще более серой мышью не хотелось.
Так было всегда. Даже на складе, когда собирались более-менее большие компании в курилке, Никита шел за ними. У кого-то с портсигаром стрелял (ведь только люди с портсигаром могут позволить себе приличные сигареты), стоял, слушал, а курил отвратительно и некрасиво. То кашлялся, то затягивался через раз – таких точно в фильмах не снимают, разве что как карикатуру для обучающих телестатей из пятидесятых.
Ему всегда было интересно – а что же он делает не так? Может, он просто не умеет ловит кайф из дыма? Может, еще недостаточно навыка?
Но курить Никита умел только в компаниях и только за компанию, за углом и в полном одиночестве он не умел и не хотел. В тот вечер он предпочел остаться внутри кофейни. Уровень его чешского позволял ему подружиться с местными, но использовать язык хотелось все реже и реже. Чехи Никите не нравились. Их чопорность и ленивость выводили из себя. Бывшие друзья, пускай и любили шумные вечеринки, могли с удовольствием собраться вечером в гараже и петь под гитару. Чехи – нет. Ярлыки на их лицах это штампы на всю жизнь.
Вот и на этих хипстерах было написано, что ничего дельного с ними не обсудишь. За компанию покуришь, за компанию посмеешься, для приличия расскажешь о своей жизни, а после будешь выслушивать однообразные монологи часов по десять. Такого точно не хотелось. Никита вообще не знал, что ему хотелось. Чашку ли кофе, новую ли газету, может, вообще друга? Или альфу…
Об альфах родители ему постоянно напоминали. Сообщения присылали, ненароком, во время видеозвонка, спрашивали, не нашелся ли кто. Омеге оставалось только краснеть и закатывать глаза. Не нашелся. По ночам хотелось, а утром мозг просыпался. И так изо дня в день – ходишь, бьешь камни носом кроссовка, звонишь друзьям, чтобы рассказать очередную ?важную до посинения? историю, носишь коробки на складе, а потом тебе звонят родители и спрашивают, не нашел ли ты альфу. Разные личности находились – взять того же Костю. Глазки строили, лекции читали о том, какие они все загадочные и таинственные – а в итоге всем своим видом показывали, что ты им интересен только в плане подстилки. Никита, пускай и был подстилкой, но в клеточку и с узорами.
В течку сидел дома и собирал паззлы. Арсений всегда удивлялся, мол другие омеги от желания помирают на кровати, а их дурачок расслабленно на полу сидит, скрестив ноги. Предлагал отвести к врачу, а Никита только плечами пожимал. Еще в его пятнадцать врач сказал, что у омеги гормоны несильные. Сначала совсем юный Алексеев не придал этому значения, но теперь даже гордился наличием этой черты. Под конец течки картинка на паркете собиралась воедино. Никита любил большие паззлы – тысяча или больше, но не более двух тысяч пятисот. Конечный результат поначалу склеивал скотчем, а как переехал – перестал.
Видел результат – вставал с пола и давил паззлы пятками, пока они снова не разлетятся по разным углам.
?Не хочешь прогуляться? Я сегодня в районе Пороховой башни? - от Кости. От кого же еще? До туда идти недалеко, буквально самый центр. И пусть Никите не очень хотелось гулять, тем более в такое время, тем более, с человеком, который воспринимает его как вещь – он не мог не согласиться. Вздыхает и пишет короткое: ?Ок, я не против, буду через пять минут?.Садится на первый попавшийся трамвай, пропускает ровно одну станцию, чтобы виртуозно сделать вид опоздавшего кролика. По дороге покупает воду и арбузную жевачку. В последнее время он предпочитает жевачку без сахара, хотя на вкус она еще более химична, чем с сахаром.
— Давно не виделись, — Костя приобнимает, кажется, на его лице даже расцветает улыбка.
— Да уж… — хмурое в ответ. — Ты сегодня был на смене?
— Нет, вовсе нет, мне завтра к часу, — хочет взять за руку, но Никита одергивает ладонь. — Я вот и подумал, что… было бы неплохо прогуляться.
Омега пожимает плечами. Застегивает свою джинсовую куртку, оглядывается. Казалось бы, что такого в этом Косте? Ну обычный рабочий, обычный парень, ничего примечательного. Молодой, еще не пробитый паленой водкой, ацетоном от него не пахнет, как от остальных, манера речи чуть лучше, чем у остальных жителей их склада. И все – но нет, все же что-то еще.
Мне не нравилось то, как он на меня смотрел – свысока, блять! Как будто он ебанный прораб, а я приехал без паспорта и гражданства ему жопу на вышках подтирать. Я действительно старался быть вежливым пижоном и все такое – звал на свидания, не матерился, а он все равно не ценил. Глаза его не горели. Еще в Одессе я встречался с одним омегой, лютым девственником абсолютно по всем фронтам – так вот эта падла так верещал от одного только моего взгляда, что можно было позавидовать.
Никита – нет. Сидел, смотрел, отвечал мычаниями. Му-му через трубу епта. Я как Артему рассказываю про этого шизика – он смеется. Даже не так – он ржет. Про Артема редко можно сказать, что он ржет. Ржет это когда прямо откидывается ногами вверх и заливается, а смеется – все остальное. Иногда мне кажется, что над моими анекдотами он именно смеется – так, для приличия. А когда я начинаю втирать что-то действительно смешное, он начинает неистово ржать. Полудурок.
Часы показывают 0:49 утра. Костя сидит на трамвайной станции своего спального района, в руках держит банку холодного Пилснера и смеется. Ночью в Праге холодно. Настолько холодно, что начинают дрогнуть руки. Какую бы толстовку ты ни надел, руки у тебя все равно продрогнут, хочешь ты того или нет – особенно если ты пьешь холодное пиво. Он даже еще не был дома – а хозяйка ждет расчет за месяц. Точнее, ждала до десяти вечера. После она села в свою старенькую Шкоду и укатила в направлении Икеи. Может, Артем даже предложил ей тот дрянной чай за пятнадцать крон – а чай здесь продавали действительно дрянной.
За хорошим чаем, пускай и пакетированным, приходилось ходить в русские магазины. Костя их не любил особенно остро. Любые вопросы о политике его оскорбляли настолько, что он готов был выбить зубы любому задававшему – и не потому что кто-то посмел оскорбить его Родину, вовсе нет, просто потому что поинтересовался тем, чем мог бы не интересоваться. А в этих русских магазинах таких людей завозили пачками – то дамы за пятьдесят, то скучающие кассиры. Все эти ребята, только слышащие фирменное ?шо?, начинают допытывать так, что хоть в пору бежать через витрину. А ты только стоишь и пытаешься выбрать себе более-менее сносный чай. В этот вечер сносного чая дома не водилось: то ли Артем забыл купить, то ли Костя снова повздорил с кассиром. Заваривали что есть – мятный Пиквик. Гадкий, в большей степени даже безвкусный. Написано ?мятный?, но отдавал ментолом.
Сегодня Косте не хотелось идти домой от слова совсем. И луна красивая, большая такая, и Икея перегорела, и Никита – все такой же неприступный – но Никита. На каждое неловкое касание тот вздрагивал и отходил подальше. Пытался отшутиться. Когда Костя попытался его зажать в углу прямо у оперного театра, омега вылупился, наскоро вытащил из кармана свою жевачку и выскользнул из кольца рук в направлении набережной. Губы его танцевали танго только сами с собой. Несколько раз он наступал на пятки, за что сразу же извинялся. Потом снова извинялся, причем по несколько раз. А потом снова.
Это было даже мило, но доставало. Не хотелось слов, хотелось дела – а Никита этого просто не понимал. Сидел на краю ограды, болтал ногами, кутался в свою безразмерную толстовку и под нос бурчал Бутусова. Романтика так романтика! Ночью, когда все парочки скрываются в объятиях друг друга, слушать от объекта воздыхания такое ироничное ?Казанова, Казанова?.
Убежал он так же резко, как и появился – на трамвае. Но в этой встречи не было недосказанности, все друг друга поняли и остались при своем. Костя ничуть не разочаровался, нет, скорее, оценил омегу с совершенно другой стороны – маленький он еще, наивный, как пробка. И когда это ему мешало? Правильно, никогда. Но в этот раз все шло не так. Одесса для Кости была местом силы: там он знал каждый закуток. Знал, куда водить, знал, что говорить – тут терялся. В Праге каждый закуток знал Никита, но в отличии от Константина, показывать его не спешил. Упоминал мелочи вроде ?В этом баре я впервые напился? или ?О, я читал про эту винарну в Интернете, говорят, так себе?, а ведь по делу не говорил ровным счетом ничего.
Не останавливался, страстно не поворачивался и не шептал в самые губы ?Мы встретились недавно, но я тебя уже люблю?. Любил он только свою арбузную жевачку и капюшон натягивать. Мальчишка мальчишкой, ей богу. Даже жуков ловил по-мальчишечьи. Идет, видит жук – возьмет, поймает и снова выпустит. Пчел он боялся, а земных жуков переловил всех. Не потому что ему нравилось, а потому что ровным счетом больше ничем не мог себя занять. Час особенно красивый – блики на воде, а в Праге куда ни выходишь – в конце квартала всегда выходишь на виды Влтавы. Костя не противился. По закоулкам ему шататься нравилось, напоминало привкус дворовой романтики – но чешская дворовая романтика пахла марихуаной и дешевым пивом.
В этот вечер Костя впервые почувствовал что-то, кроме арбузной жевачки. Шел, шел, ловил взглядом пятки омеги и щурился: а точно ли от него? Никита не был похож на остальных омег – хотя бы потому что остальные омеги из круга Кости были совершенно иные. Мужланы без образования, в их интересах было только пару на ночь найти. Поэтому и не был. Эти самые мужланы, скорее, даже мужланчики – уж больно любили они покачивать своими худощавыми задницами – трещали без умолку. Идешь, никого не трогаешь, слышишь знакомое слово и пытаешься за него зацепиться. У них все работало по схеме расписания автобуса: едешь, едешь и выходишь на своей станции. Вот и с омегами из Одессы у Кости было так же – пока они болтают о своей угрюмой судьбе, молчишь, а как только слышишь знакомую тему, пытаешься поддеть тот самый ключик, который дает доступ к омежьему сердцу.
Никитино сердце казалось абсолютно каменным. Говорил он мало и по делу. Жуков и тех ловил молча. Особенно его забавляли редкие светлячки. Как он выразился: ?Страшные тварюги, а как только ночью наступает – так сразу светятся, и глаз отвести не можешь?. Костя тогда рассмеялся, в своей голове провел простую аналогию, мол омеги, как светляки: днем ходят неприметные, а под ночь включают все свои рычаги. К счастью, так работало не у всех. У Никиты не работало.
На него вообще, если говорить честно, ничего не работало. Руки у него пахли табаком и кофе, маленькие такие ладошки – буквально миниатюрные. Омега отнекивался, что не курит, но Костя не верил. Он прекрасно знает, как пахнут руки курильщика, ведь именно так пахли его собственные руки. Пытался смыть, чем угодно – мылом, молоком, маслом, даже спиртом. И ничего не помогало. Этот запах под самые ногти въедался, а в его случае преследовал уже долгие пять лет.
— Пора уже, — удивительно, но это говорит альфа. Он смотрит на часы и примерно выстраивает в своей голове до ближайшей трамвайной станции. — Я бы еще погулял, но, в общем… а не важно, не хочешь как-нибудь на пиво сходить?Никита сжимает губы.
— Честно? Я… пиво не очень люблю.
— Обманываешь.
— Да.
— И все же?Никита жмет плечами.
— Я бы хотел, возможно, но одновременно и не хочу, — он хмурит свой до безобразия красивый нос. — Я просто когда пиво пью, я таким сразу интересным становлюсь… всем про всех рассказываю.
Сам смеется.
— Поэтому я и не знаю, понимаешь, да? Дурачок сразу такой с переулочка, а я хочу все-таки еще нормальным побыть.
— Брось, я же не напиваться тебя зову.
— В чем-то ты прав.
Костя тянется за поцелуем на прощание, но Никита его сразу отталкивает. Кутается в свою толстовку только, с какой-то злобой даже смотрит. Так, словно маленького лисенка пытаются из норы вытащить, а он не хочет – он вроде и напуган, а вроде ему и интересно, но в конце все равно ожидает подлянку.
— Не сегодня.
— Что-то случилось?
Никита кивает.
— Случился мозг, Кость. До встречи.
И уходит. Мозг у него, значит, случился. Лирические герои разных книг или фильмов в такие моменты бьют друг другу морды, но никого избивать совершенно не хотелось. Только сидеть на своей станции, ловить ночные трамваи и закатывать глаза. Иронию собственной жизни Костя описывал с определенной долей сарказма: как учили в детстве – готовься к худшему, но верь в лучшее. Так и случалось. Случалось худшее, из него выбираться казалось сложнее, чем из лучшего.