День 53 23 Октября (1/1)

Возвращался я домой только в пятом часу утра. Дорога прошла как в тумане. Перед глазами все еще стояли картины шабаша Айеро, пропитанные дурманом, токсичной краской и сырым запахом зелени, проросшей сквозь кирпичи. Я вообще-то был очарован граффити. Это было совсем не похоже на живопись на холсте. Это было круче. Взмах баллончика – и кусок стены под твоей рукой превращается в искусство. Сам тот факт, что не было никакого ластика, не было рамок, краев бумаги, не было надзора, правок, правил – все это было сродни магии. Это была моя первая работа, которую я сделал для кого-то, а не спрятал под матрас с остальными комиксами. И что еще важнее – с кем-то. Я просто завороженно пялился на этот гигантский рисунок, как на чёртово восьмое чудо света. Насколько это торкает, когда ты видишь свой набросок, свою фантазию, увеличенную в двадцать, в сорок раз. Просто дыхание захватывает. Когда мы закончили, и я начал собираться домой, Фрэнк меня окликнул и спросил, ничего ли я не забыл. Я сказал, что нет и послал его.– Мне за тебя тэг что ли ставить, Tatty Vampire? – ехидно усмехнулся он. Я понятия не имел, как это должно выглядеть, и зачем мне это делать. Айеро демонстративно растряс баллончик голубой краски и подписался ?Ghoul? в углу комнаты, не отрывая от меня взгляда.– Есть у тебя еще какие-то клички, T-a-t-t-y V-a-m-p-i-r-e? – по буквам произнес парень, дыхнув мне в лицо хмелем и чрезмерно очевидно подталкивая меня к тому, чтобы я так и подписался.– Хер тебе, Айеро, – огрызнулся я.– Ну ты и зануда, – отмахнулся он, закуривая свой Мальборо. Кстати. Зануда. Меня словно осенило. Я поднял голубой баллончик Фрэнка с пола. – Party Poison? Даже лучше, чем я надеялся, – краешком губ улыбнулся музыкант. – Ты действительно самый большой зануда из всех, кого я знаю. Это было как-то… особенно. Фрэнк был действительно рад, что я оставил свой тэг. Что я стал частью этой игры, членом группы. Хорошо, что он не заметил, что я был рад этому еще больше. У меня теперь есть новое имя. Альтер-эго для жуткого Джерарда, чтобы он смог начать свою жизнь по новой. Правильно сказал Айеро, что посещение большой заброшки это инициация. Только для меня она запоздала на пять лет. Завалившись домой в полупьяном состоянии, я даже не заботился о том, чтобы никого не разбудить. Велик Майки я кинул на газон под окнами. Только оказавшись в комнате, я упал лицом в подушку и уснул мертвым сном. Я не имел понятия, как пойду завтра в колледж. Оставалось спать три часа, которых мне чертовски не хватит. Будильник звонил шесть раз, прежде чем я хотя бы разлепил глаза. Первой моей мыслью было: ?О боже, кажется, у меня есть друг??. Я, блять, не шучу. Я сразу же подумал о Фрэнке, словно и не засыпал. И мне потребовалось какое-то усилие, чтобы заставить себя думать о чем-то еще, кроме граффити-ночи. Во рту был противный кислый вкус, характерный для утра после попойки. В ванную я опоздал – ее уже занял малыш Майки, а он сидит там дьявольски долго. Я не хотел знать, чем он там занимается. По своему опыту знал про утренний стояк, и какой он бывает настойчивый в начале пубертата. С другой стороны, мой случай в плане дрочки был особенным. Потому что я ненавидел дрочить. Я в целом ненавидел свое тело настолько, что мне была противна сама мысль о том, чтобы трогать свой член, кроме, естественно, тех моментов, когда надо отлить. Я вернулся в комнату и развалился на полу, размышляя о самоощущении. Иронично. Вчера я рисовал граффити на тему принятия себя, в то время как я был самым плохим во вселенной примером человека, способного на любовь к себе. Реально. Мне было так противно быть собой во всех отношениях. Кажется, все мои привычки, запои и зависимости пошли от желания уничтожить ?свой внутренний храм?. И если вчера малыш Майки назвал меня трупом, значит я достиг все же кое-каких успехов. Наконец-то прекратился шум воды из душа. Я дождался, пока хлопнет дверь комнаты братца, и выполз из своей конуры, прокравшись в ванную. Выглядел я просто из рук вон плохо. И будь я проклят, именно сегодня я этого не хотел. Я выглядел плохо не в романтично-депрессивном смысле, как я старался обычно, а в смысле помято, прыщаво, и это был в целом ?день плохого лица?, когда мне казалось, что мой вздернутый нос особенно похож на свиное рыло, глаза косят, а кожа похожа на шкуру жирафа от пятен и пост-акне. А они, смею заметить, еще более заметны из-за бледности. Я долго-долго умывался, пытаясь ледяной водой смыть собственное лицо. Потом так же долго чистил зубы, чтобы избавиться от малейшего ощущения привкуса вчерашней ночи, пока язык и десны не начали болеть от ментола. Чтобы не казаться себе таким убогим, я попытался замазать какие-то места заныканным бледным тональником. А потом усмехнулся и испортил все, подведя глаза тенями, чтобы сделать синяки большими и красными. Прекрасное уродство. Ах да, кстати, я сегодня расчесался. Надо бы подкрасить волосы – русые корни уже видны. Вот так я стоял у зеркала, расправлял складочки на черной рубашке и сам не знал, для чего прихорашивался, перекладывая пряди волос то туда, то обратно. В дверь постучала мать. Я шарахнулся.– Джи, зайка, ты опоздаешь! Майки уже ушел. Черт. Я пулей вылетел из ванной и, подобрав сумку, рванул на улицу, пришлось ускориться. Я опаздывал на минут десять-двадцать. Сколько можно было проторчать перед зеркалом? Пока я шел, я думал о своей манере при быстрой ходьбе наклоняться вперед. От этого я выглядел как сутулый стремительный пес. Непривлекательно иным словом. Окей, я попробовал держать осанку. Насколько это поможет мне выглядеть лучше? Но это точно замедлило меня с непривычки. Бежать я тоже не хотел, я бы весь вспотел и плохо пах. Стоп. А зачем мне куда-то торопиться? Я остановился и оглянулся на утренний Джерси. Я обычно несся в колледж, чтобы сбежать от страхов. А сегодня я не был напуган. Я был взволнован. Да я за все утро не заметил ни одного странного силуэта и никаких слуховых галлюцинаций. Я не болван, и вполне мог сложить дважды два. Во всем был виноват Фрэнк-блять-Айеро. И осознание того, что он вряд ли придет этим утром в колледж, жутко меня расстроило. Я замедлил шаг и закурил. Мать вашу, если все, что было мне нужно за годы этой ментальной дичи, это всего-навсего друг, то я редкостный лузер. Пиздец. Возможность снова с кем-то разговаривать, обсуждать важные для тебя штуки, страдать хренью, да просто чувствовать себя частью компании… Неужели только эти простые вещи требовались мне, чтобы не стать тем, кто я есть сейчас? Это как бы грустно. Но черт подери, разве станет Фрэнк со мной тусоваться? Ну пару раз может, когда ему нужен художник, а не друг. Друзей у него море. Он не будет нуждаться в криповом пареньке с комиксами. А стал бы он тогда меня спрашивать, сможет ли он стать моим другом?.. Да в пекло! Наверняка эта фраза – лишь одна из его Айеро-штук, которые собирают вокруг него людей. Когда ты тусуешься с Фрэнком, ты каким-то образом чувствуешь себя самым особенным человеком на планете. Я не знаю, как он это делает, но у него как будто есть набор всех его взглядов, слов и действий, которые тебя гипнотизируют. В общем, я опоздал на урок впервые за учебный год. Это был испанский. В качестве наказания мистер Ричмонд отправил меня к доске. Я не очень-то любил иностранные, да и акцент у меня ужасный, но я держался на стабильном среднем уровне оценок C-D. Ладно, еще иногда и E. Спустя пять минут позора преподаватель вернул меня на место и спросил, хорошо ли я себя чувствую. Я заверил, что все в порядке. Остаток занятия я пытался нарисовать Фрэнка таким, каким я видел его вчера, когда огонек зажигалки осветил его лицо. Пришлось прикрывать ладонью альбом, чтобы любопытный Томас не заметил, чем я занимаюсь. День проходил максимально уныло. А перспектива идти сегодня в больницу к терапевту портила настроение еще больше. У шкафчиков я нашел невыспавшегося мрачного Боба. Я махнул ему рукой, неловко улыбнувшись. Не думал, что он удостоит меня хоть каким-то вниманием, но нет – он кивнул. Окей, это безумие! С этого момента я имею полное право считать себя приятелем Боба. Ух ты. Услышь кто-нибудь нормальный мои рассуждения про кивки в ответ, он бы рассмеялся. А вот для меня – большое дело. Это немного подняло мне настроение. На паре по проектированию я просто засыпал. Увлекательный реферат про Людвига Мис ван дер Рое оказался не таким уж и увлекательным. На обед я опять пошел на крыльцо разглядывать церковь. Ближе к концу октября в Бельвиле становилось прохладно. Надо будет захватить завтра плащ. Я быстро расправился с соком и сэндвичем c ветчиной, так что решил поторчать в кафетерии. Мне просто хотелось понаблюдать за людьми. К удивлению, в столовой вокруг одного столика собралась целая толпа народа. Я осторожно прокрался вдоль окон, чтобы узнать, о чем они там болтают. В самом центре сидел кудрявый. Он восхищенно во всех красках описывал, как этой ночью ?упырь? раскрашивал заброшку, и насколько охуенная его новая работа. Ого, значит сегодня-завтра на большую заброшку припрутся все Фрэнко-фаны, и лучше туда не соваться. Я только собрался уходить, и вот тут Рэй сказал: ?А еще Фрэнк пригласил Джи, который с визуальных, видели бы вы, как они вместе работали! Они просто угроза заброшек! – прорычал он от восторга, – Кстати, его кто-нибудь видел сегодня?? Меня как парализовало.– Да вон он прячется, – услышал я смешливый девчачий голос.– Джи-и! Иди сюда, не ныкайся! – подозвал меня Рэй. Я стоял, как вкопанный. Боже, я не готов ни к каким формам общественного внимания. Попробую как-нибудь деликатно отказаться. Я осторожно подобрался к парню поближе. Он сразу же пожал мне руку. Рука Рэя была горячей и влажной.– Привет, – оскалил я улыбочку. – Я правда рад бы посидеть, но надо на пару бежать.– Да ты чего, тоже мне, порядочный студент, – скривился парень, махнув рукой.– Непорядочный, поэтому прихожу раньше всех, – усмехнулся я.– Ну ладно, катись давай, – он хлопнул меня по плечу, и я наконец-то свалил, чувствуя с десяток глаз, приклеенных к моей спине. В общем я пришел на живопись раньше всех. Как и всегда. После аэрозольной краски кисточка показалась самым ущербным инструментом на свете. Я уныло размалевывал бумагу, пытаясь сделать ее хотя бы отдаленно похожей на натюрморт, стоящий в центре аудитории. Мне было скучно, так что я спрятал небольшую пасхалочку – слово ?fuck?, составленное из складок драпировки. И вот после этой пары пришло время ехать на энцефалографию. Это когда тебе пачкают волосы гелем, как для УЗИ, и надевают смешную шапочку с проводами. А потом ты сидишь с закрытыми глазами перед мигающей лампой, и шапочка считывает активность твоего мозга. За последний год это будет уже мой третий анализ, и дай господи мне не заснуть. Это все как-то расслабляет. Я сидел на остановке и курил в ожидании автобуса до даунтауна. Очень хотелось, чтобы сейчас, как в фильмах, что-нибудь произошло. Но кого я обманываю. Я просто дождался своего автобуса, залипая в телефон. Потом так же мирно доехал до больницы Клары Маасс, слушая в наушниках Blink 182 и Thousand Foot Krutch. Останавливался автобус прямо возле больницы по Франклин Авеню, и дальше надо было только к ней подняться. Это было огромное шестиэтажное красное здание с синими стеклами и супер-странной планировкой. Оно расползалось по холмику, раскидывая все свои пристройки на добрые полмили от центрального корпуса. Особенно выделяющейся была полосатая надземная парковка. В больницах я ничем особенным никогда не занимался. Для меня их посещение было и будет обузой. Я был говнюком, и чтобы испортить свои результаты перед анализами, нюхнул метамфетамин в туалете. Это, наверное, и было моим единственным развлечением. Доктор Моррис делала все молча, она меня помнила. Голову обмазали гелем, надели шапочку. В кабинете выключили свет, жалюзи были опущены, я закрыл глаза. Это длилось недолго, минут 15. А потом я стоял перед зеркалом в туалете и вымывал прозрачную жижу из волос. В конце концов размазал себе все тени и намочил пиджак. Попытался исправить ситуацию сушилкой для рук – присел на корточки под нее, пока горячий воздух не обжег кожу головы. Входящие люди смотрели на меня как на идиота. Более ли менее высушившись, я промокнул оставшуюся влагу на волосах бумажными полотенцами, и пошел где-то шароебиться еще полчаса до сеанса психотерапии. Я вышел на улицу, достал свои Мальборо, задумываясь, о чем мне рассказать доктору Блэру. Я его презирал, как и всех других психотерапевтов, которые у меня были за последние три года. Доктора Лоурэн Уэйн, Доктора Аманду Блэквуд, Гарнета Ходжеза… Может, я еще даже кого-то забыл, потому что я даже не пытался их запомнить. Они были винтиками скрипучей американской системы ?психолечения?, созданной лишь для того, чтобы родители таких детей, как я, не терзались муками совести, что они ничего для своих отпрысков не делают. И кажется, только моей семье не было очевидно, что я никогда не вылечусь. Я даже привык. Еще одна забавная особенность, которую я обнаружил в своем сознании, что я смотрел на людей вокруг меня совсем не как на личностей, они были чем-то вроде персонажей со своим списком характеристик и особенностей. Типа как NPC в играх. Это странно, наверное. А мне казалось странным, что у них есть свои характеры и жизни. Я не хотел это понимать и принимать. Нарочно. Именно поэтому, как любой геймер, я издевался над NPC, наблюдая за их реакциями. Я врал психотерапевтам, портил свои анализы, но выбирал (почти всегда) верные ответы в диалогах с родителями, потому что это влияет дальше на ход игры, исправно выполнял квесты в школе и никогда не совался в сайд-квесты. До вчерашнего дня. Нет, я точно ничего не расскажу Блэру про Фрэнка. Он будет моим секретом, тем моим квестом, который я буду проходить ночами в спящем доме. Я взглянул на экран телефона. Пора бы подниматься на пятый этаж в зеленый коридор психотерапевтического отделения №28. Я там сегодня был один. Потом из-за стойки медсестра средних лет вызвала меня по имени, и пришлось идти в кабинет. Кабинеты психотерапевтов обычно были куда уютнее прочих. Им полагалось создавать непринужденную обстановку, что меня лично напрягало еще больше. Я опустил свой зад на бежевый ковер и уставился на доктора Брэндона Блэра. Это был высокий мужчина с шоколадно-русыми волосами, зачесанными на косой пробор. У него были густые темные брови, слишком гладкое для его возраста лицо (очевидно, потому что ему хорошо платили) и простой синий костюм.– Добрый вечер, мистер Уэй, – кивнул он, щелкая ручкой. Я продолжал тупо пялиться на Блэра.– Чем вы сегодня меня удивите? – устало спросил он, уже что-то записывая.– Знаете, я сегодня ехал в автобусе и пристально смотрел на одну пожилую леди. Она очень пыталась как-то спрятаться. Копалась в сумочке, залезала в телефон и громко сморкалась. Она ни разу не смотрела на меня дольше пары мгновений. Просто видимо, чтобы удостовериться, что я на нее больше не смотрю. Но я смотрел. В итоге она сошла уже через пару остановок. Вы ведь точно знаете, почему людям не нравится, когда на них долго смотрят, мистер Блэр?– Да, Джерард, знаю, – хмуро ответил он. Брэндон уже привык ко мне. – Потому что ты таким образом нарушаешь их ментальное личное пространство. Тебе же не нравится, когда кто-то касается тебя. Это то же самое, но в другом измерении. Еще можно нарушить чужие границы, задав неуместный личный вопрос…– Это то, что делаете вы? – перебил его я.– Нет, Джерард, я не задаю неуместных вопросов, я твой врач, – он подпер голову кулаком, глядя на меня. – Еще долгий взгляд глаза в глаза может означать вызов. Таким образом животные вызывают друг друга на поединок. Люди мало чем отличаются от прочих млекопитающих.– Ясно, спасибо. Я молчал дальше.– Хорошо, мистер Уэй. Что вам еще запомнилось на этой неделе? Я сразу же невольно вспомнил о Фрэнке, но пришлось сказать что-то еще.– О, вы знаете, я позавчера слепил прекрасную шакалью голову. Но кажется, мистеру Ривера она не понравилась, – я пожал плечами и грустно вздохнул, принявшись ковырять ковер. – Еще в столовой в ту пятницу кто-то пролил сок, и какой-то парень из баскетбольной команды на нем поскользнулся.– Хорошо, Джерард, – Блэр принялся скучающе щелкать ручкой. – А есть что-то еще, о чем ты бы мне хотел рассказать? Как твои галлюцинации?– О, спасибо что спросили. Они поживают чудесно! Даже сейчас за моей спиной кто-то стоит. Я соврал. На самом деле я этого не чувствовал с самого утра.– Замечательно, а на протяжении недели были какие-то усиления или отклонения?– Не уверен, но вчера красные руки тянулись ко мне, когда я рисовал.– Такое раньше было?– Каждый день, – заверил я. Брэндон вздохнул и записал что-то в планшет.– Что на счет слуховых?– Я слышу свой смех, когда чищу зубы, – улыбнулся я.– Невероятно, – театрально протянул доктор, делая пометку, – Ты это говоришь каждую неделю. Боже, я обожаю этого парня. Негласное соревнование ?кто кого?. – Но это же правда, – пожал я плечами, выдирая из ковра ворсинку за ворсинкой. Мистер Блэр смотрел на лысеющий ковер, очевидно думая, на каком сайте придется заказать новый.– Ладно, Джерард, заметил ли ты какие-то изменения из-за таблеток, которые я прописал тебе две недели назад? Или ты опять не принимал их и променял на какую-то дурь, судя по тому, что ты шмыгаешь весь сеанс?– Просто аллергия, – сказал я так, чтобы это было очевидной ложью и усмехнулся.– Понятно, значит придется прописать тебе рецепт по новой. Джерард, ты же понимаешь, что я не смогу тебя лечить, если ты сам не хочешь лечиться? Я должен отмечать динамику действия препаратов, но это невозможно, если ты их даже не пьешь, – посмотрел он на меня исподлобья.– А вы думаете, это можно вылечить? – чуть не рассмеялся я.– Я вытягивал подростков и из состояний хуже твоего. Разница была лишь в том, что они хотели лечиться. Если же ты не пересмотришь свое отношение, мне придется от тебя отказаться. Я не хочу участвовать в твоем медленном самоубийстве, поставляя тебе валюту для обмена на наркотики, – он пристально наблюдал за мной. Я молчал. Эта тема поднималась у нас каждый раз.– Джерард, расскажи мне, почему ты так себя ненавидишь? За что ты хочешь от себя избавиться? О боже мой, я мог бы ему прочитать целую лекцию, но я предпочитал врать.– Я не умею плавать, танцевать и не знаю карате.– Так научись.– Я не хочу учиться. Я просто хочу.– Зачем ты все время врешь? – сощурился он.– Потому что хочу, чтобы это было правдой?– Если бы карате и танцы были бы твоей единственной проблемой, то жизнь стала бы намного проще, не так ли?– Определенно, – кивнул я, нащупывая пальцами вполне заметную дыру в ковре.– Джерард, ты имеешь полное право отказаться, но я бы хотел тебя попросить принести мне твой скетчбук. Не тот, где ты делаешь работы для колледжа, а для себя.– Ого, а если я там рисую члены и лесбиянок?– Тем более приноси. Но зная тебя, в твоем скетчбуке что-то куда более личное, чем твои отсутствующие сексуальные предпочтения, – иронично улыбнулся Блэр. Конечно, у меня там ебаный Фрэнк.– И почему это у меня нет сексуальных предпочтений? – Потому что у тебя шизотипическое расстройство и депрессивный эпизод, Джерард. И не они одни. Ты не нуждаешься в физических взаимодействиях… Хотя глядя на тебя, я уже ни в чем не уверен. Не могу исключить вероятности шизоидного расстройства.– Что вы, доктор, вы знаете меня лучше родной матери.– Близкие родственники иногда имеют самое отдаленное представление, – отрешенно заметил Брендон. В таком ключе прошел остаток нашей беседы. На мое счастье, Блэр выписал мне новый рецепт. Я остался доволен сеансом, (так как не сказал Брендону ничего полезного) дырой в ковре и дырой в своем сознании. Я опять забыл на какой автобус садиться, так что шел вдоль маршрута до следующей остановки, пока не вспомнил. Пачка почти кончилась, надо будет завтра купить новую. Вообще мистер Блэр был абсолютно прав – я не хотел лечиться. Меня все устраивало. Я планировал лет через пять-десять совершить суицид в бреду от микса наркотиков, алкоголя и антидепрессантов. Уже взрослый малыш Майки будет вспоминать меня на похоронах как самого несчастного и милого человека, а на деле будет просто в полном замешательстве, потому что он никогда меня толком и не знал. Мистер и миссис Уэй будут корить себя и клясться, что делали для меня все, что могли, но видимо недостаточно старались. Только вот они изначально ничего для меня не могли сделать, и лучше бы пожалели свои средства и оставили меня в покое. Жаль будет только бабушку Хелену. Она будет плакать. Она очень старалась для меня. Помню, как в детстве я сидел на ее солнечной кухне с альбомом и фломастерами, она напевала мне мелодии своей молодости и хрупкой старой рукой водила мою пухлую ладошку так, чтобы у меня получался кот, а не сосиска. Только благодаря ее поддержке я сейчас учусь на визуальных искусствах, а не на какого-нибудь бухгалтера-экономиста-менеджера-банкира. Ну, а с другой стороны, в гробу я буду выглядеть так, как всегда хотел; восковая кожа, черный костюм, острые черты лица и гладкие волосы. Я буду трупом. Всегда хотел быть мертвым. Я сел в автобус, выкинув на тротуар недокуренную сигарету. До дома было минут двадцать дороги. Я ковырял свои ногти и думал о детстве. Оно у меня было вполне нормальным. Я был счастливым ребенком. Все мои детские фотографии были вполне обычными и глупыми. Как у всех. Мы с Майки страдали всякой чепухой, уговаривали родителей купить нам собаку, катались на самокатах, обзывали друг друга. В какой момент все пошло коту под хвост? Со средней школы где-то. Я реально не мог найти никаких предпосылок своих заболеваний. Словно их не надо было заслуживать, они просто взялись из ниоткуда. Может, так оно и происходит. Может, оно было наследственным, и проснулось вдруг именно во мне. Блэр говорил, это может быть вина моего мозга, который просто сбоит при выработке нейромедиаторов, именно поэтому мне нужно пить мои таблетки. Кое-что я все-таки замечал, прокручивая воспоминания. Ровно в тот период, когда я начал осознавать себя, я все больше понимал, насколько я стремный, насколько мне кажется неправильным окружающий меня мир. Он не был заточен под меня. Я не хотел в нем жить. Я бы променял его на мир комиксов, который я рисую. Я бы стал призраком, вампиром или оборотнем, я бы убегал от людей с факелами и револьверами. Я бы никогда не выходил из дома днем, я бы спал в гробу с любовью всей моей жизни. Я бы хотел, чтобы ее звали Лорин или, скажем, Линдси. Чтобы у нее были черные волосы и алые губы. Чтобы мы с ней были против всего мира. Я бы за нее убил кого угодно. Даже если бы пришлось убить целый город. Вообще-то я даже однажды влюблялся в детстве. Мне было лет двенадцать. Милая Энн. Я ей писал стихи и подсовывал в шкафчик. Это был тот тип первой прекрасной любви, когда твоя самая откровенная фантазия – это поцелуй за школой. Энн была стеснительной, а я был не в ее вкусе. Ей нравился Джонатан из театрального кружка. А потом Энн поймала меня, расплакалась и просила оставить ее в покое. Я, конечно, не настаивал. Потому что видел, насколько она неловко себя чувствует. В общем, Рокси меня успокаивала. Моя остановка. Я прокрался домой. В зале Майки играл в приставку. Я осторожно украл из кухни пару шоколадных батончиков, хлеб и сок и свалил в комнату. Там я достал ватман, натянул его на планшет и стал рисовать портрет Фрэнка с того наброска, что делал сегодня на испанском. Интересно, я теперь считаюсь его типичным безмозглым фанатом? Да и к черту. Я просто очень хочу его увидеть. Хотя бы на картине. Я высыпал кисти и карандаши на пол, закрепил бумагу на мольберте и злыми движениями стал марать, пока на ней не стали видны черты Фрэнка-блять-Айеро.