Глава 2 (1/1)

Лас-Вегас, СШАДве недели назад, ноябрь, 1962 г.—??Дорогой дневник, сегодня малышка Мэри-Энн наградила меня триппером?. Что ты пишешь? —?Эрик пихнул джинна мыском в пятку.Они сидели друг напротив друга в креслах под кондиционером. Для этого времени года в Лас-Вегасе было жарковато, и Эрик устроился с газетой под источником легкой прохлады. Вскоре Чарльз оказался здесь же, молча заняв кресло напротив. Им пришлось разделить единственный пуфик для ног в немом перемирии?— каждый занимал свою половину пуфа, тщательно стараясь не коснуться соседа.Эрик быстро потерял интерес к грызне, которая после первой стычки в отеле оставляла Чарльза равнодушным: он вяло отмахивался от всех попыток оскорбления, унижения или угроз, одним движением брови показывая, что Эрик для него глупый щенок. С неделю Леншерр делал все, чтобы сломать эту маску, надеясь вывести Чарльза из себя, пока не понял, что шпильки и подколки имеют ответ в ста процентах случаев, в отличие от попыток вырулить разборки на иной уровень.Это же было бесполезно, да? Эрик не мог никуда уйти, будучи вынужденным терпеть присутствие Чарльза. Чарльз не покидал дом надолго, проводя рядом с плененным соседом по пол суток. Однажды он взял чайник с собой?— Эрик плевался ядом всю дорогу, и больше на улицу его не брали. Засчитать за победу это было трудно: сидеть в четырех стенах ему опостылело до волчьего воя.Их неполноценное общение, в котором каждый пребывал на своей волне, со скрипом вошло в подобие мирного русла. Может быть из-за того, что на все яростные попытки Эрика сломать Чарльза, тот вел себя так, будто они были соседями по общаге. Это бесило в той же степени, в какой заставляло Эрика думать не о том, как он хочет убить паршивца, а о том, что отвечать на:—?Я забыл, какое полотенце твое, так что вытерся обоими.—?Завтрак нужен нам обоим, чтобы ты не умер раньше, чем сможешь убить меня! Я сам делал эти хлопья, что скажешь?—?Зачем так аккуратно складывать одежду? Все равно потом помнется, я так бросаю.—?Ты знаешь теорему Пифагора? Я знал самого Пифагора, он был умным. Это тебе, конечно, не поможет.Годы спустя, снова оказаться пленником в кандалах было издевкой судьбы. Эрик проглатывал до жути сладкие картонные хлопья, практически не жуя, пытаясь вместе с ними затолкать куда-нибудь поглубже свою злость. Ненависть была для него, и путеводным маяком, и кнутом, подстегивающим делать все, чтобы отомстить Шмидту. Но в случае с джинном она была бесполезной: застилала глаза, не давала думать, причиняла почти физическую боль, натыкаясь на запрет Чарльза. Эрик мог сколько угодно представлять, как макает его головой в унитаз, отбивает ему почки или вышибает зубы, но дальше фантазий уйти не было возможности.Эмоции отнимали силы и не приносили пользы, и он решил, что будет разумней оставаться спокойным. Особенно после того, как однажды Чарльз сказал:—?Я не вернусь в этот чайник, Эрик, даже не думай. Не в этот раз, уж точно.?Не в этот раз!??— значит, такое бывало и раньше! А раз так, Эрик наизнанку вывернется, но узнает, как избежать участи пленника. Его заточение было конечным. Воспринимать происходящее, как нечто закономерно временное, стало на порядок легче. Может, он не знал чего-то, что знал Чарльз, но и джинн был не сведущ во всех тонкостях современного мира.—?Как эта штука открывается? В какую сторону крутить вообще? —?крышка с защитой от детей на баночке аспирина заставила Эрика мстительно улыбаться.—?Почему бы тебе не спросить у Пифагора?—?Далеко собрался, Эрик? Как насчет того, чтобы сначала отстегнуть меня? —?Чарльз без особого эффекта подергал ремень безопасности с новым типом замка.—?Пусть тебя Пифагор отстегивает.—?Почему не едем? —?Чарльз постучал ногой по полу лифта, глядя на панель кнопок.—?Потому что ты не нажал этаж,?— Эрик стоял рядом, рассматривая свое недовольное отражение в зеркале.—?Не видел, чтобы ты хоть раз нажимал на эти кнопки в лифте.Шутить про Пифагора была запрещено, поэтом он просто пошевелил пальцами, заставляя кнопку нужного этажа углубиться в панель.Пока что поиск выхода из чайника продвигался не слишком успешно, но Эрик был упрямым.Чарльз оторвался от дневника.—?Спасибо, что поделился своим бесценным опытом, мой друг. Надеюсь, ты вылечился и стал пользоваться презервативами.—?Надеюсь, с открыванием упаковки ты лучше справляешься, чем с крышками на лекарствах.Джинн пнул его пяткой и вернулся к записям в дневник. Он каждый день что-то строчил в нем, и если бы не благоразумный с его стороны запрет, Эрик бы давно сунул в записи нос.Сидеть в тишине было скучно. Газета, которую Эрик пытался читать, раздражала и пачкала краской потные руки.—?Может, поделишься планами с твоим покорным, м? Или мы так и будем торчать в этом отеле, пока не кончатся остатки?— замечу моих, а не твоих,?— денег?Какое-то время Чарльз никак не реагировал, дописывая предложение, корябая слишком тонкой ручкой лист бумаги.—?Скоро поедем дальше, не гунди.—?Мне просто любопытно: у твоего загула есть конечная цель, или ты решил до старости пить, трахаться и играть в казино?Чарльз посмотрел на него и вернулся к записи:—?Я живу так давно, что могу с уверенностью сказать: люди всю жизнь именно этим и занимаются. Едят до отвала, устраивают оргии, рискуют ради потехи. Война, истязания и убийства для большинства?— развлечение.—?Но всегда есть цель, не так ли? Жизнь в празднестве не бывает самоценной. Если за удовольствие ты ничем не платишь, оно перестает быть удовольствием.Усмешка на губах Чарльза была скорее грустной:—?Думаешь, тысячелетия заключения не достаточная цена за праздность? Я собираюсь просто жить и делать все, что мне вздумается. И кстати, раз уж тебе не нравится жить в отеле, то я решил, что мне тоже?— хочу купить себе жилье!Эрик бросил ему газету.—?На десятой странице объявления о продаже.—?Отлично! —?Чарльз быстро пролистал до нужной страницы, чтобы, вчитавшись, бросить газету обратно гаденько усмехающемуся Эрику:?— Распродажа чайников, очень смешно.—?Можешь выбрать любой, пока есть возможность. Когда я освобожусь от этого,?— Эрик подергал ногой, заставляя цепь звякнуть о пол,?— выбирать тебе будет не из чего.—?Тогда сам выбери, потому что ты там надолго.За окном потемнело, и Эрик перевел взгляд на тонкую вуаль занавески. Аномальная жара наконец-то сменилась легким дождем.***Лос-Анджелес, СШАНастоящее время, ноябрь, 1962 г.—?Даже не думай поднимать голову от толчка, Чарльз. Если ты изгадишь всю ванную, я заставлю тебя ее отмывать, и мне плевать, что джинн сейчас из нас двоих?— я!Лейка душа, зависшая над затылком Чарльза, тюкнула его в черепушку, не давая подняться. Ответом было хриплое бульканье:—?Говори тише…—?Я надеялся, что за три недели тебе надоест блевать по утрам после ночных развлечений, но тебе, кажется, нравится сам процесс.Эрик привалился к краю огромной белоснежной ванны и, скрестив руки, наблюдал за сидящим на полу Ксавье. Это повторялось через день, поскольку еще сутки после попойки Чарльз валялся в номере, стоная или поглощая все съестное, что попадалось ему на глаза.—?Потому что ты… —?Чарльзу пришлось прерваться, потому что говорить и блевать одновременно не могли даже джинны,?— не настоящий… джинн.Эрик закатил глаза.—?Логика твоего ответа смылась в канализацию, Чарльз.Ксавье кое-как провел рукой по лицу, смывая холодные потоки воды, льющиеся из душа, и смог обернуться, чтобы посмотреть Эрику куда-то в колени.—?Джинн может снять похмелье, а твой дар бесполезен.Лейка душа шлепнулась ему на голову и укатилась куда-то под бочок унитаза, разбрызгивая воду во все стороны и заливая пол.—?Ну, тогда не буду тебе мешать,?— Эрик развернулся и убрался прочь прежде, чем Чарльз успел возразить.Его:—?Эрк… стй… —?осталось за дверью.Оказалось, что, когда он находился вне чайника, то мог и ?не услышать? приказ хозяина, а значит не исполнить его. Чарльз знал об этом и за исключением редких случаев называл свое желание четко, и глядя Эрику в глаза. Так что Леншерр мог использовать свою лазейку, только когда Ксавье находился ниже уровня его глаз и по очевидным причинам, не мог его удержать, едва владея собственным языком, не то что ногами или даже даром.Из ванной комнаты послышалась ругань и жуткий грохот. Не успев перешагнуть порог кухни, Эрик развернулся в обратную сторону, здраво рассудив, что джинн со сломанной ногой хуже джинна пьяного.—?Я те… —?он распахнул дверь, но договорить не успел, получив прямо в лицо струю холодной воды.Когда поток иссяк, Эрик остался вымокшим до нитки. Опершись об унитаз и подпирая тяжелую голову рукой, Чарльз смотрел на него красными глазами:—?Где твоя мужская солидарность, Эрик?—?Осталась в твоем чайнике!Из ванной комнаты пьяной амебой Чарльз перетек на кухню, развалившись на стуле, который еще недавно занимал Эрик. Рухнув головой на скрещенные руки, он бессовестно капал с волос на столешницу и стонал.—?Мне кажется, я отравился…—?Поздравляю,?— Эрик пнул к его ногам мусорное ведро, на случай, если отрава полезет наружу. —?Не думал о том, что подружки подсыпали тебе что-то в бокал, пока ты бросал кости? Они обшарили твои вещи.—?Что? —?Чарльз поднял помятое лицо, с трудом фокусируя взгляд на собеседнике.Эрик дышал в половину легких, игнорируя стойкий запах перегара.—?А ты думал, красивые цыпочки от большой любви тащили тебя до номера?—?Я про то, что они могли подсыпать…—?Да что угодно от слабительного до мышьяка, хотя едва ли кто-то, кроме меня, решил бы тебя убивать ради сомнительной наживы,?— Эрик отхлебнул остывающего кофе и скривился: вкус был мерзкий.Чарльз уставился на мокрые следы на столешнице, его мозг медленно соображал, и Эрик вдруг ощутил где-то глубоко в своей груди что-то похожее на странную щекотку. Он сталкивался с этим уже не в первый раз. Волоски на загривке встали дыбом, под кожей словно бегали микроскопические молнии. Непреодолимое желание что-нибудь сказать, с которым он не мог справиться, вертелось на языке.—?Все эти дамочки у рулетки и покерного стола для таких как ты, прожигающих деньги. Каждая надеется урвать свой куш. Не мне тебе рассказывать, пф. Особенно умные не хотят стать содержанками, а вот напоить и обчистить пьяного кутилу, ммм… —?Эрик покачал головой с видом знатока и поскреб зачесавшуюся коленку. —?Некоторые не гнушаются подлыми методами: обольщение, шантаж, снотворное. Не успеешь оглянуться, как ты уже на крючке у какой-нибудь профурсетки. Поверь, тут твои штучки с водой не прокатят. Женщины хитрые создания.Когда он закончил свой монолог, вид у Чарльза был крайне напряженный. Щекотка внутри улеглась, остался только странный зуд в коленке, который он старательно игнорировал, следя за выражением лица джинна.—?Не… Я не настолько тупой, чтобы повестись на такое.Эрик закатил глаза.—?Как знаешь, мое дело предупредить. И проверь свой задний карман, уверен, бумажника там уже нет.Кое-как заведя руку за спину и долго ощупывая собственный зад, Чарльз все-таки пришел к выводу, что бумажника, и правда, нет. Он потер ломящийся висок, а Эрик незаметно поскреб коленку ногтем.—?Поэтому на такие мероприятия ходят с телохранителями.—?Пойдешь в следующий раз со мной и будешь смотреть, чтобы мне ничего не подсы… —?остаток фразы оказался в мусорном ведре, так кстати подставленным Эриком к столу.—?Принесу тебе полотенце.Он вылетел из кухни со скоростью пули, ощущая странное фанатичное возбуждение. Убедившись, что дверь в ванну заперта, а Чарльз все еще страдает на кухне, Эрик закатал штанину и уставился на свою коленку. Кожа на ней посерела и огрубела, под пальцами ощущалась непривычная плотность. Несколько секунд?— и странный участок начал меняться, стремительно бледнея. Когда Эрик опускал штанину, его колено было самым обычным. Он уставился в зеркало на свое отражение?— его выдавал только шальной взгляд и раздувающиеся ноздри. Что это все значило?—?Полотенце!Пришлось отложить размышления об этом на потом.***Гьяси, КеметОколо 2700 лет до н. э.После целого дня, наполненного нудным прозябанием в номере и стенаниями страдающего от отравления джинна, Эрик отрубился, рухнув на свою постель внутри чайника. Стоило на секунду закрыть глаза, как что-то толкнуло в плечо и он оказался в чужом жилище: стены из тростника и глины, широкий каменный жертвенник с дарами для богов под окном, в углу нечто похожее на колыбель, а на полу лежаки из пальмовых веток и соломы.За спиной Эрика послышался стон, и он обернулся. На одной из двух низких, деревянных кроватей, покрытых льняными тканями, лежал Азизи.Боль была повсюду. Кнут разодрал его спину на лоскуты, но Азизи казалось, что у него болит абсолютно все: огонь растекался от спины к внутренним органам, голове, ногам, даже кончикам пальцев. Он плавал в этом огненном мареве, едва соображая, где находится.Голоса матери и кого-то еще то выплывали из огня, то снова пропадали в веренице образов. Жуткая гиена смеялась над ним, и от ее хохота по коже бежали мурашки. Она рвала когтями его кожу снова и снова, пока он хрипел, пытаясь отогнать ее. На место гиены приходил бог Нила, Хапи, он говорил, что Азизи должен быть терпеливым, и Азизи молил его хоть о капле воды, но как только чаша касалась его губ и блаженная прохлада была так близко, все пропадало. Кругом был один лишь сухой песок, скрипящий на зубах.Он был вынужден притягивать воду к себе с помощью дара, и она отзывалась. Весь бурлящий поток Нила стремился к нему издалека, пока вместо воды в рот не потекла горькая жидкость, и Азизи не провалился в полнейшую темноту.—?Он погубит весь город, если это не прекратится. Неужели нет ничего, что сдержало бы его силы?Девушка, похожая на Азизи, держала его за безвольную руку. Лоскуты ткани, смоченные лекарственным отваром, на спине брата пропитались кровью: он не мог ехать в Инбу-Хедж ни сейчас, ни в ближайшие дни. Но больной, в бреду, он был так же опасен: не способный контролировать себя, погруженный в хаос лихорадки.Лысый старик, стоящий рядом, посмотрел на девушку строгим взглядом.—?Его силы дарованы Богами. Я лекарь, но я всего лишь человек. Я не могу сдержать силу Бога Воды. Он гневается и через тело этого мужчины посылает свой гнев на наш город. Пришло время для усердных молитв.—?Зачем Боги дают свою силу тем, кто не может с ней совладать? —?девушка отвела с лица брата влажные темные пряди волос, пока старик собирал свои снадобья в сумку.—?Спроси у них об этом, когда попадешь к Осирису, Рехема. Твой брат поправится. Молитесь, чтобы он смог подняться как можно быстрее и покинуть город.Старик ушел, а Рехема рухнула на колени перед постелью раненого, стискивая его руку еще сильнее и что-то бормоча.Ее невнятные мольбы закружили комнату в вихре и отпустили Эрика только тогда, когда комната оказалась освещенной лишь серебристым светом луны, падающим на постель. Мерное дыхание всех членов семьи, расположившихся на лежаках, было единственным, что нарушало ночную тишину.Эрик присмотрелся к постели: Азизи не спал. Лежа на боку, накрытый тонкой простынею, он прижимал к себе едва видимую в темноту черную кошку, и застывшим взглядом смотрел на свою спящую семью.За окном было тихо и сонно, как и в доме. Никто не кричал, не бушевало небо, воды Нила текли так бесшумно, что их мог расслышать только Азизи, потому что слушал вовсе не ушам, а всем своим существом.Лихорадка и боль высосали из него все силы, он ощущал себя выеденным яйцом, которым полакомились хищные звери. Тонкая сломанная скорлупа, высохшее, обожженное палящим зноем, пустое нутро, остатки горечи по погибшей подруге, выстилающие скорлупу тонкой пленкой изнутри. Его сила, взбесившая, бурлившая перед казнью и после, испарилась, распылилась по воздуху, как испаряется лужа воды в полдень. Она была рассеяна вокруг множеством невесомых мельчайших капель и не желала соединяться обратно в нечто целостное и опасное.Азизи не пытался ее трогать, испуганный тем, что может навредить кому-то снова. Он замер, как раненое животное, которое прячется в нору, и выжидал, пока его раны затянуться настолько, что можно будет отправиться в путь.Он никогда не покидал свой город, тем более никогда не отправлялся так далеко, в неизвестность, которая не сулила ничего хорошего.—?Я научусь управлять своим даром и вернусь домой, Мерт. Я не оставлю наши поля, свою семью…Кошка мурчала, наслаждаясь лаской, которую дарил ей человек, разрешающий греться о свой горячий бок. Ладонь прижала ее мягкий мех плотнее.Он никогда не слышал, чтобы кто-нибудь из одаренных, отправленных в Инбу-Хедж, возвращался обратно. Люди говорили, что они оставались служить при фараоне, шли завоевывать новые земли или помогали строить храмы. Эти слухи приносили в город редкие одинокие путешественники, приплывающие на самодельных лодках или приходящие в город пешком. Они рассказывали о чудесах, что видели в разных уголках Кемета, о людях неземной красоты и одаренных, подобных Богам, о строениях таких высоких, что они доставали до небес, и о волшебных садах, дарующих вкуснейшие плоды. Будучи мальчишкой Азизи приходил на площадь с другими детьми и, открыв рот, слушал рассказы, иногда мечтая отправиться в путь и увидеть мир. Но отец всегда напоминал ему, что судьба Азизи?— найти достойную жену, которая родит ему сына, и вести хозяйство так хорошо, чтобы никто из его родных не голодал.Путешествие осталось детской мечтой, и теперь, когда он должен был отправиться в путь, Азизи хотел остаться. В родном доме, где он знал каждую щербину в глиняной стене, в своем городе, который он облазил с верху до низу со своими братьями, на отцовских полях, где он своими руками выращивал пшеницу, слушал воду и играл с друзьями в тени сикомора. Он все еще был здесь, но ему казалось, что жизнь в Гьяси уже далеко позади и к ней нельзя прикоснуться.Он гладил любимую старую кошку, пытаясь поймать песчинки утекающего времени, но даже Мерт казалась призрачной и далекой как мираж. Ее мурлыканье сливалось с шумом Нила, убаюкивая лучше материнской колыбели. Азизи не заметил, как уснул.После тьмы спален солнце ударило в глаза так ярко, что Эрик был вынужден зажмуриться и несколько раз сморгнуть навернувшиеся слезы. Целая толпа собралась в небольшом городском порту. Вся семья Азизи была здесь, несколько купцов и стражников нагружали небольшую ладью, чтобы отправиться в путь, стояли тут и жрецы, и кое-кто из соседей, и просто зеваки. Дети прибежали поглядеть на Азизи, прячась за каменной статуей и пихая друг друга. Они хотели посмотреть поближе, но боялись, что Азизи проклянет их как и Панью, поэтому предпочитали оставаться в стороне. Когда Азизи обернулся, они рванули прочь, сверкая желтыми от пыли пятками и поглядывая через плечо, чтобы удостовериться, что в них не летят проклятья.Все, что было у него с собой: небольшая котомка с предметами гигиены и лекарствами. Кроме схенти, он был вынужден накинуть на плечи и скрепить костяной булавкой хлопковую накидку, чтобы солнце не жгло израненную кожу. Раны не кровоточили, когда он лежал или сидел, но стоило сделать неосторожное движении и сорвать корку, как кровь шла снова. Мать обменяла на его лекарства десяток домашней птицы, и Азизи со страхом думал, как отразится это на его семье, доживут ли до следующего посева его младшие братья и сестры, держащиеся за ткань материнской туники.Назифа не пришла. После наказания у столба, ее отец сказал, что Назифа желает развода, а потому возвращаться в их дом Азизи нет надобности. Он не был расстроен ее отсутствием. Вся привлекательность жены испарилась миражом после случившегося.Он подошел к матери, обнимая ее на прощанье. Ее глаза были сухими, а губы тянула напряженная улыбка:—?Ты научишься тому, чего не мог дать тебе Гьяси, Азизи. Пусть Боги и наша любовь поддерживают тебя на этом нелегком пути.—?Я вернусь, когда закончу обучение, мама.Приходилось гнать от себя мысли о том, что это может быть их последняя встреча, если в Инбу-Хедже что-то пойдет не так.Отец положил тяжелую ладонь на его плечо, и Азизи опустил взгляд в землю.—?Мы будем молить Богов, чтобы они дали тебе мудрости и стойкости, Азизи. Никогда не забывай, кто ты и откуда, первый сын Мазики.—?Благодарю тебя, отец.Братья и сестры окружили Азизи, протягивая к нему руки, пытаясь поцеловать или обнять. Рехема, стоявшая позади, подошла последней и надела ему на шею тонкий шнурок, на котором висел костяной скарабей.—?Пусть он принесет тебе удачу, брат. Я выточила его из клыка крокодила. Жрец из храма отдал мне его, чтобы я сделала оберег, наполнив то, что сделала, самыми добрыми намерениями, которые смогу придумать. Я хочу, чтобы он напоминал тебе, Азизи, что ты всегда был добр ко всему живому, и что у тебя есть семья, для которой ты важен.—?Рехема… —?Азизи обнял сестру, младшую его лишь на один разлив. —?Я ни за что не сниму его и буду всегда вспоминать о вас в разлуке.—?Пора плыть,?— гребцы и сопровождающие уже стояли в ладье, поджидая его.Он обернулся, чтобы в последний раз окинуть взглядом плавящийся в солнечном мареве город, его тростниково-глиняные однообразные стены и маленькие окошки домов, пыльную улицу, занятых горожан, проходящих мимо порта…Небольшой деревянный причал вел к ладье, и Азизи поспешил пройти по горячим бревнам босиком, но стоило ему занести ногу над ладьей, как вода в Ниле вдруг резко отхлынула от берега, утягивая за собой лодку. Не ожидавшие такого люди едва не рухнули за борт, присаживаясь и хватаясь за края плавательного средства.—?Что… —?Азизи нахмурился, чувствуя, как от страха начинает сжиматься сердце и на коже выступает пот.Нил отвергал его, отступая.—?Ты что делаешь, Азизи? Скорее садись в лодку! —?мужчина, торгующий своими кожаными изделиями с соседним городом и решивший сплавляться на ладье с остальными, держал канат, связывающий лодку с причалом.—?Я не нарочно!В выступившей из-под воды грязи копошились водяные черви, а росшая на дне трава осела склизкими комьями. Наступать в ил Азизи не хотелось, но он не мог добраться до лодки с причала. Стоящие на берегу в тишине наблюдали за происходящим, мать стискивала обереги, висящие на ее шее, сестра закусила пальцы. Азизи шагнул в грязь, увязая в ней по щиколотку, и сделал пару небольших шагов вперед, но воды снова шарахнулись от него, грозясь перевернуть лодку. Канат, связывающий ее с причалом, натянулся, и торговцу уже помогал один из охранников, что должен был сопровождать Азизи в Инбу-Хедж.—?Лодка сядет на мель, и мы никуда не поплывем, если это не прекратится.—?Или перевернемся.—?Азизи, управляй этим! Это же Нил! —?Рехема не выдержала, крикнув ему в спину, и Азизи, стиснув зубы, сделал еще один шаг, пытаясь приманить воду к себе.Подгнивший от воды столбик причала обломился, и канат оторвался, а ладья медленно поплыла по реке.—?Стой! Греби обратно! Нам нужно забрать его!—?Да как мы его заберем, сама река его боится, вот что! —?гребец, пытавшийся удержать лодку в равновесии и не дать ей врезаться в берег, махал на жреца рукой.Азизи стоял чуть ли не по колено в грязи, не зная, что делать. Это было даже страшнее, чем когда вода льнула к нему и тянулась со всех сторон. Оказаться отрезанным от родной стихии было чем-то, что Азизи не мог представить даже в кошмаре.—?Почему… почему ты уходишь от меня?.. —?он потянулся к воде рукой, но та отступала, оставляя нерасторопных рыбешек биться хвостами о грязь.Ладья пристала к берегу ниже по течению, и жрец с двумя охранниками вернулся к причалу.—?Ты не можешь плыть с нами. Убэйд и Табит,?— он кивнул на двух мужчин, высоких и крепких в плечах, с гладко выбритыми головами,?— отправятся с тобой и этим приказом от визиря в Инбу-Хедж после обеда, когда солнце не будет таким жарким. Вы пойдете пешком по центральному тракту, и пусть Боги помогут преодолеть вам этот путь. Я вынужден отплыть сейчас же и доложить Эн Сабах Нуру о тебе и тех трудностях, что ты приносишь вместе с бременем своего дара.Он протянул свернутый в трубку папирус Азизи, и тот молча убрал его в сумку.—?Как долго идти до Инбу-Хеджа пешком?—?Солнце и луна сменят друг друга не меньше двенадцати раз прежде, чем ты увидишь белые стены столицы. И запомни, Азизи,?— жрец склонился к нему ближе, острый взгляд его карих глаз проникал под кожу вместе с резким голосом,?— если ты решишь сбежать или использовать свой дар против египтян, Эн Сабах Нур сам найдет тебя, где бы ты ни был. И твое наказание будет страшнее, чем смерть.Порыв ветра поднял мириады мелких песчинок, засоряя глаза всем, кто стоял на берегу, и Эрик успел увидеть как они, будто песчаные статуи, рассыпаются в прах. А когда снова смог открыть глаза, перед ним был лишь песок на многие мили вокруг вытоптанной песчаной тропы, по которой шел небольшой караван.Четыре осла несли поклажу с продуктами и водой. Впереди шел рослый мужчина, которого звали Убэйд, рядом с животными переговаривались двое мужчин и одна женщина?— их ослы, везущий плетеные корзины, устало склонили головы. За ними одиноко плелся Азизи, с чьих плеч уже пропала накидка, и вместо кровавых ран на оливковой коже остались грубые красноватые полосы. Он опирался на посох и старательно смотрел себе под ноги. Замыкал процессию Табит, насвистывающий какой-то мотив и несущий на палке, перекинутой через плечо, еще один тюк.Они шли уже две недели. Азизи был привычен к работе в поле, но плодородная почва, заботливо орошенная водами Нила, была мягкой. Мельчайшие частички воды, остающиеся всегда под поверхностью, ласкали его ступни, когда он шел, чтобы проверить урожай, убрать сорняки или пожать рожь. Пешеходный тракт был более суров к своим гостям. Истоптанная чужими ногами и копытами ослов и быков дорога была сухой и жесткой. Она то становилась шире, когда пролегала между двумя городами покрупнее, то сужалась и пропадала вовсе, если рядом были только бедные поселки или непроходимые болота растекшегося Нила. Дни, когда они вынуждены были часами месить песок под палящим солнцем или колоть ноги о сухостой, сменялись более благоприятными, когда впереди показывался очередной город, где можно было отдохнуть в едальне или храме, или просто вздремнуть под сенью деревьев на мягкой зеленой траве.Ноги Азизи покрылись коркой мозолей, иногда они ужасно болели, когда в песке попадалось множество мелких острых камней, о которые спотыкались люди и животные. Ранки щипало от боли и песка, хотелось окунуть ноги в реку и наслаждаться прохладой, но с тех пор, как они покинули Гьяси, Азизи так и не решился подойти вплотную. Когда они останавливались в городах, он мог часами сидеть на берегу, рассматривая воду, чувствуя ее своим даром. Азизи никогда не видел других участков Нила, он думал, что река везде одинаковая: широкая и спокойная, меняющая цвет вод в разные сезоны года. Но оказалось, что это было не так. Нил был разным! Его берега то становились выше и каменистей, то совсем размывались, он делал крутые повороты, становился таким широким, что посреди его течения появлялись острова, заросшие пальмами, иногда он разветвлялся, и тогда Азизи не мог увидеть второго берега! Его воды меняли цвет. В одном из городов вода оказалась почти белой: берега, покрытые мелом, делали ее такой. В другом месте она была бурой, и снова виновата оказалась земля, которую Азизи растирал между пальцев до красных росчерков.Нил был великолепен, заставлял сердце своего сына трепетать, но… отвергал его. Однажды Азизи приблизился к самой кромке воды, и ему показалось, что река снова отступила, может быть, нет. Но он ушел с болью в сердце, не представляя, как жрецы в Инбу-Хедже смогут помочь ему.Идти по жаре, еще не восстановившись от ран, было тяжело. Он постоянно хотел пить, но Убэйд, молчаливый и суровый воин, не давал ему больше, чем было положено. Как только они оказывались в городе, Азизи мчался к колодцу и пил столько, сколько мог, пока в его животе не начинало булькать. Сначала ему казалось, что его тело вовсе отвергает воду, раз его постоянно мучает жажда, но потом он понял, что это была только паника. Он пил и не умирал, а значит, с ним все было нормально.Терпеть жажду на особенно пустынных участках дороги было невыносимо. Все мысли Азизи были о воде, но ни небо, ни земля не хотели сжалиться над ним. Он ощущал пульс глубоких-глубоких подземных вод с большим трудом, и как ни пытался, не мог призвать их себе на помощь.О, как он жаждал в особенно тяжкие дни, чтобы вода хлынула из земли, облила его потное тело, смочила горячие волосы, обласкала болящие ноги. Он готов был лакать из лужи как кошка, зарыться в мокрый песок как червяк, вытягивая воду из грязи… Азизи погружался в эти мысли, ощущая себя диким безумным животным, охваченным желанием жить, и ему было интересно: думали ли другие о том же? Хотели они так же насладиться водой как он?Он украдкой смотрел на воинов, но те были не особенно разговорчивы. Убэйд лишь отдавал указания; подобный солнцу, он точно следовал распорядку ходьбы, отдыха и сна. Табит был старше, его лицо казалось Азизи немного детским, может, это из-за больших бледных глаз, смотрящих на мир немного удивленно?— странная черта для египтянина. Табит любил петь в пути, чтобы не было скучно, а иногда заводил разговор с Азизи: рассказывал сам или спрашивал. Но оба воина держались от Азизи на расстоянии. Они не боялись его, но здраво опасались за свою жизнь, и Азизи не мог их винить. Никто, кроме Богов, не знал, что в следующий раз сможет выкинуть его сила.В последние дни было особенно тяжко. Азизи поранил ступню об острый камень и до сих пор немного хромал, переход был особенно длинным и, несмотря на запасы воды и еды, они, казалось, истощались быстрее, чем это предполагал Убэйд. Когда они подошли к очередному поселку, то обнаружили его сгоревшим: люди покинули это место, отправившись ниже по течению в поисках другого жилья. Их компания смогла пополнить только запасы воды. Здесь не было ни полей, ни фруктовых деревьев: выжженная пожаром пустыня не оставила людям шансов.И с каждым движением солнца Азизи чувствовал все большее раздражение. Оно копилось в нем по крупинкам с самого первого дня похода. Пока крупинок было мало, Азизи их не замечал. Но он не мог отмахнуться от раздражения, как от клочка пуха, когда оно стало больше. Жара и боль отупляли разум, монотонный путь, по которому они шли часами, почти усыплял, от солнца и ветра закрывались глаза, от страха за свою жизнь ныло сердце, и все это шаг за шагом начинало все больше злить Азизи.Он устал?— и это было нормально. Но даже когда он высыпался на мягкой траве или удобной лежанке в храме, укрытый чистым льняным покрывалом, сытый и напоенный, оно не проходило. Азизи просыпался, чувствуя, что где-то глубоко внутри него сидит маленький гепард?— еще детеныш, который только точит когти и пробует на вкус мертвечину, принесенную матерью. Но он рос с каждым днем, и Азизи с ужасом чувствовал, как тот ворочается у него внутри, касается лоснящейся шкурой сухого языка и неба во рту, сверкает зеленым отблеском в его собственных глазах, колет ладонь длинными острыми ногтями.Все что он мог?— просто идти. Не говорить, не думать, не вспоминать: сжимать костяного скарабея не шее и молиться, не переставая, о том, чтобы белокаменные стены Инбу-Хеджа как можно скорее показались впереди. Путь был так не близок, и Азизи боялся, что не дойдет, но не от того, что упадет замертво в песок, а из-за того, что дикий, необузданный зверь, точащий когти о его душу, вырвется наружу. Откуда-то, только Богам ведомо откуда, Азизи знал, что тогда вся вода земли и неба, что отвергает его сейчас, с радостью бросится в его объятья. И он так боялся этого, что душил зверя как только мог.—?Проклятье! Проклятье! —?споткнувшись об очередной камень, Азизи выругался, без толку пиная песок.Боль в пальцах была отвратительной.—?Осторожней, Азизи, Кемет суров к тем, кто ведет себя невнимательно… —?Табит хлопнул его по плечу, но Азизи шарахнулся от него, как зверь от огня.—?Не трогай меня! Не касайся! Я сам знаю! —?он сверкнул глазами в сторону воина и поспешил снова опустить голову и нагнать ушедшего вперед Убэйда.Компания трех спутников оставила их, свернув к Нилу несколько часов назад.Табит не стал его больше трогать, вернулся на свое место и снова запел. Не издевательство ли это? Им жарко и больно, а Табит поет, будто празднует!—?Почему ты поешь? Как ты можешь петь, когда идти так тяжело? —?Азизи хромал на обе ноги, но мужественно терпел, опираясь на посох, стараясь разглядеть спрятавшиеся камни раньше, чем они снова ранят его ноги.—?Когда я пою, мне легко идти. Я радую песней Богов пустыни, и они забирают мою усталость.Азизи посмотрел на него через плечо, но промолчал. Почему Боги не слышали его и отвернулись? Подкидывали ему камни, отказывали в помощи! Он молился так усердно, как никогда в жизни, понимая, что провинился перед ними, но они не хотели даровать ему даже небольшое облечение. Капли влаги в песке, чтобы смочить ноги! Разве много он просил?—?Моя мать всегда молилась Богам, мои братья и сестры приносили дары, я всегда молился Богу Нила и молюсь ему каждый день сейчас, но почему-то они не помогают мне!—?Может, тебе тоже попробовать спеть? Все молятся Богам, Боги могут и уставать от этого. Может, иногда они хотят услышать не молитву, а просто песню?Азизи скрипнул зубами, чувствуя на них противный песок, который сухой ветер постоянно бросал в лицо, засыпая глаза и ноздри.—?Я не буду их развлекать. Я хочу пить! Убэйд, дай воды! —?он закашлялся, его язык был сухим как кожа ящерицы.Убэйд обернулся, хмуро глядя через плечо.—?Воды мало, нам далеко идти.—?Я не могу терпеть! Я хочу пить! —?Азизи нагнал его с неожиданной для себя прытью и схватился за вьюк впереди идущего осла.—?А ну, стой! —?крепкая рука перехватила его запястье, стискивая до боли. —?Ты или слушаешься, что говорю тебе я, или вовсе не получишь пить до привала!Смотреть в глаза Убэйда было невыносимо. Зверь внутри бесновался, желающий вырваться, впиться в глотку этому человеку и получить желаемое: пить-пить-пить. Он хотел воды, как никогда в жизни!—?Пусти меня, или я прокляну тебя! —?если бы Азизи увидел себя со стороны, он испугался бы своего лица, таким оно было жутким: оскаленным, злым.Убэйд не дернулся и не показал ни капли страха на его угрозы.—?Вода далеко, а ты слаб. Чем быстрее ты начнешь идти, тем быстрее мы доберемся до города, и нам не придется спать под открытым небом.—?Вода далеко, а воздух есть везде, ты забыл? —?Азизи дико ухмыльнулся, он произнес следующее быстрее, чем подумал удержать себя, чувствуя странное удовлетворение от собственной дерзости:?— Так я убил свою подругу Панью: она не смогла дышать и умерла у меня на руках. И если ты не дашь мне воды, я убью тебя за мгновения!Лицо Убэйда изменилось, он слегка нахмурился, но его пальцы продолжали сжимать чужое запястье, еще по-мальчишески тонкое по сравнению с его крепкой натренированной рукой.—?Убэйд, дай ему сделать глоток воды. Хуже никому не будет,?— Табит мягко положил руку на плечо Азизи, и в этот раз тот не дернулся, застывший под двумя разными прикосновениями?— грубым и осторожным.Его кисть уже начала ныть, когда Убэйд разжал пальцы и сам достал кожаный бурдюк из сумки, протягивая Азизи. Тот впился в горлышко, жадно глотая теплую воду, пока Табит не отобрал ее.—?Достаточно! Иначе вечером ты будешь умирать от жажды.Несколько капель упали на песок, и Азизи быстро затоптал их ногами, пытаясь почувствовать горящими подошвами влагу, но тщетно. Слишком мало.От досады он швырнул свою палку о землю с рычанием, но это нисколько не помогло. Зверь внутри бесился, но, получив несколько глотков воды, был готов присмиреть ненадолго. Азизи стиснул до боли жука скарабея и двинулся в путь, оставив свой посох на дороге, периодически рыча и бессловно скуля, не в силах справиться с болью и усталостью. Табит больше не пел.К тому времени, когда солнце село, они так и не добрались до города. Он виднелся где-то очень далеко, едва ли не мираж, и Убэйд решил ночевать здесь. Вечерняя прохлада давала о себе знать. Здесь, на границе с пустыней, ночи могли быть холодными.Им пришлось разжечь огонь и достать теплые накидки.—?Ты сказал, что мы успеем дойти до города, а он все еще так далеко! Я хочу пить! —?Азизи сидел на расстеленной ткани, чувствуя, как пульсируют болящие ноги. Его ступни жгло огнем, они распухли. Голова чесалась от песка, набившегося в пряди волос и пристывшего к потной коже. Больно было даже моргать; песок першил глубоко в груди, а живот просил пищи: вкусного хлеба и сладкого пива, которые готовили дома. Но у них была только сухая ржаная лепешка и каменный инжир, которые без воды было невозможно есть.—?Держи, но не пей все,?— Убэйд протянул ему бурдюк, и Азизи вцепился в него, чтобы через миг отбросить в сторону.—?Там пусто, дай другой!—?Не может быть! —?воин поспешил залезть в сумку.Он открывал один кожаный бурдюк за другим, но даже в алебастровом кувшине, где был неприкосновенный запас, оказалось пусто. Табит напряженно наблюдал за ним, тряся таким же пустым сосудом.—?Вода исчезла! —?Убэйд развернулся к спутникам, и впервые за весь путь Азизи увидел его разозленным. Эта злость была обращена к нему. —?Это ты сделал, одаренный! Ты заставил воду испариться!—?Не правда! —?Азизи подскочил на ноги, не желая, чтобы над ним нависали, но Убэйд все равно был выше. —?Я ничего не сделал!—?Убэйд, осторожно!Но воин уже схватил Азизи за плечи, тряся как пальму, с которой желал добыть орех:—?Ты управляешь водой, и она исчезла из-за тебя. Нам бы хватило, чтобы добраться до города.—?Отпусти меня! —?Азизи вырвался из чужих пальцев, шарахаясь в сторону.Его сердце в груди взбесилось, пытаясь прорваться наружу через ребра. Страх накатывал волнами, тот самый, что душил его в родном городе: он снова что-то натворил, сам не ведая, и пострадали другие. А следом за страхом пришла ненависть: на воинов, на себя, на Богов, на саму воду за то, что бросала его, когда он в ней нуждался.Табит что-то говорил, а Убэйд ругался, но Азизи перестал их слышать, потому что зверь, накормленный его страхом и голодом, возликовал внутри, ломая последние оковы.Азизи был зол. Почему его делали виноватым? Разве он выбрал себе такую участь? Разве он просил Богов дать ему дар, с которым не может справиться?—?Закройте свои рты, вы оба! Я терпел это всю дорогу! —?Азизи закричал во всю глотку, хотя в этом не было нужды, его слышала вся пустыня. —?Усталость! Боль! Жажду! Ваши взгляды! Посмотрел бы я, как вы справляетесь с даром! Как вам такое?Он выбросил руку вперед, еще лишь начиная движение, но уже с диким ликованием осознавая: сила вернулась. Вода была везде! Везде, куда он мог дотянуться. Никакой слой земли не был для него расстоянием, он ощущал бурлящие подземные воды так глубоко, куда не могли заглянуть даже Боги. Он чувствовал небеса?— поразительно высокие, могущественные, состоящие из такого количества мельчайших капель воды, что в мире не было числа для их обозначения. Воздух был сух, но в нем тоже были капли, такие крохотные, что их нельзя было увидеть, нельзя было ощутить кожей, но можно было ощутить даром, и Азизи вдыхал их как безумный, пытаясь насытиться, напитаться этой влагой так, как не мог напиться из бурдюка или чаши.Он выбросил руку вперед?— и из самых глубин земли вверх рванулась вода. Она сотрясала землю, бурлила… Перепуганные ослы бросились прочь, Табит и Убэйд отшатнулись от него, не понимая, что происходит, пока фонтаны грязной ледяной воды не начали вырываться из земли прямо в небо.—?Да!Так, как хотел Азизи! Как он мечтал много дней подряд, чтобы вода была везде: била снизу, падала сверху, ласкала его ноги. Песок стал мокрым, он затягивал его израненные, горящие от боли ступни в блаженную прохладу.—?Прекрати это немедленно! Прекрати! Азизи, подумай! Ты выпускаешь это, но ты не сможешь это остановить! —?Табит кричал что-то, но Азизи запрокинул голову, чтобы с наслаждением увидеть, как в небе собираются густые облака.Для того, кто не понимал, они брались из ниоткуда, но Азизи знал, чувствовал, как вся вода, что есть на небе и в воздухе, со всего Кемета стремится к этому месту, чтобы пролиться дождем. Благословенным, холодным ливнем.Песок вокруг превратился в месиво, дорогу размывало сразу сверху и снизу, казалось, что сама земля плывет и едет, а, может, нет.Хлынул дождь, и Азизи засмеялся, подставляя лицо каплям, падающим сверху. Так хорошо! Как много дней он не ощущал себя таким счастливым, в своей стихии! Струи воды ласкали его измотанное тело, зализывали раны, смывали ненавистный сухой песок. Ветер трепал его волосы, вымывая вместе с дождем с кожи головы пустыню. Он был так свободен в этот момент и так… силен.Это осознание пришло как вспышка молнии в ночи.Он силен.Невероятно.Безмерно.Нил рвался к нему, преодолевая меху за мехой, топя болота, деревья, кусты и животных. Откуда-то из пустыни ломилась к нему по давно пересохшему руслу река, желая обнять Азизи и слиться со старшим братом Нилом. И Азизи был хозяином этого хаоса: он чувствовал каждый поток, каждую каплю, каждый пузырек воздуха, запутавшийся в воде.Он впился себе в волосы, глядя широко открытыми глазами в небо, опьяненный своей силой. Она распростерлась так широко и высоко как никогда раньше, хлестала вместе с водой из-под земли, рушилась потоком с неба, наполняла Азизи изнутри как вино, наполняет кувшин.—?Боги услышали меня, Табит! —?он с криком воздел руки к небесам, не зная, что делать, чтобы другие поняли, как он счастлив, и дождь ринулся в его объятья с еще большей охотой.Простой человек, наверное, не мог видеть за стеной дождя ничего, но Азизи все ощущал. Табит и Убэйд убегали прочь по тракту, пытаясь спастись от взбешенной стихии. Но разве могли люди сопротивляться этому?—?Вы не сможете уйти!Они казались Азизи удирающей дичью, он был подобен гепарду, догоняющему косулю. Ему даже не нужно было шагать: мокрая грязь, плотная под его ногами, несла его вперед, пока за спиной встречались два бурных грязных потока воды и песка, Нил и его младшая сестра. Вода несла Азизи по следу, он чуть согнул колени и наклонился вперед, с безумным азартом таращась в темноту.Догнать!Поглотить!Он мог это сделать, просто направляя воду вперед, взрезая своим телом стену дождя.—?Да! Я догоню вас!Зачем ему это? Он не знал.Страх на лицах убегающих воинов делал его еще более могущественным. Он хотел проучить их, хотел, чтобы они знали, с кем имеют дело.Поток воды и грязи связал их ноги и окунул в пучину. Они дергались, пытаясь выбраться, вдыхали и снова оказывались утянуты в водяной поток. Азизи смотрел на это сверху.—?Азизи! Прекра… ти! —?Табит пытался схватиться хоть за что-то, но кругом не было ничего, кроме воды и песочного месива. —?Ты должен сдерживать себя! Иначе никогда не сможешь остаться человеком!—?Я дал Богам то, чего они хотели! Я развлек их!Азизи засмеялся, сам не узнавая своего смеха, безумного, лающего, рвущегося из его груди против его воли. Он вцепился себе в волосы, но это было так смешно!—?Ты избалованный домашний мальчишка, который пытается доказать нам, что он мужчина! —?Убэйд вдруг вынырнул и вцепился крепко в его лодыжку, огонь его злого взгляда не мог погасить даже дождь. —?Может, ты и одарен, но труслив и слаб, как и все пахари, которых я встречал.Внутри у Азизи все ревело так же, как ревела стихия вокруг, захлебываясь водой и ветром. Убэйд всю дорогу унижал его своим снисходительным тоном и взглядом свысока, будто он сам фараон, а Азизи червь, ползущий под его ногой. И даже когда Азизи ощущал себя чуть ли не подобным Богам, столь всесильным и великим, Убэйд унижал его. Его лицо исказилось, пальцы так сильно впились в волосы, что он почувствовал жгучую боль, едва ли осознавая, что вырвал несколько прядей. От гнева тряслись руки, колени, губы. Он не мог говорить, в груди перехватывало, будто на него надели бычью сбрую.—?Ты… ты… —?он шептал, но не слышал своего голоса, весь согнутый и трясущийся.Грязная вода захлестывала Убэйда и Табита, держащегося за него. Они то и дело оказывались скрыты потоком, Табит пытался что-то сказать, но ему в рот заливалась вода. Убэйд вынырнул в очередной раз, и его лицо было таким же злым и решительным—?Ты как глупая обезьяна, которой дали в руки детскую игрушку, и пока ее не отберут сильные собратья, ты будешь думать, что владеешь сокровищем. Но обезьяна всегда остается обезьяной.Азизи казалось, что он растворяется в бурлящем потоке воды, теряет себя среди этого безумия. Все, что оставалось от него,?— неконтролируемая, бешеная ярость на человека, который унижал его.Уничтожить.Он хотел только этого. Эта мысль смывала все прочие, превращаясь в цель. Как река стремилась попасть в море, так Азизи стремился убить Убэйда.Воды скрутились жгутами вокруг тела воина, сдавливая руки и ноги, перехватывая туловище, закручиваясь вокруг шеи. Убэйд хрипел и дергался, но не мог вырваться, пойманный в ловушку. Табит тоже был тут, корчился и пускал пузыри, но Азизи мог лишь скручивать, сдавливать водяные потоки как жгуты все сильнее. А потом он вдруг замер, подумав о том, что ощущал, когда сидел в тюрьме: люди тоже состоят из воды. Пусть и Убэйд с Табитом сольются с потоком. Он очистит их, как очистил душу Азизи от всего лишнего.Они не кричали, только дергались, пока не застыли окончательно, когда вода, проникая сквозь кожу и отверстия в теле, не заполнила их, раздувая животы, грудные клетки, головы. Они были похожи на кожаные бурдюки, которые Азизи наполнил водой про запас: раздутые, истекающие кровью из глаз, ушей и ртов. Дождь смывал ее, оставляя кожу чистой, а глаза пустыми.—?Вот так,?— Азизи позволил грязному потоку поглотить их тела, крепко держа себя за волосы, будто это помогало ему стоять.Все тело дрожало, как никогда раньше, даже когда у него была лихорадка от ран. Каждая мышца тряслась, дышать было трудно, и он судорожно всхлипывал. В нем было так много воды, что она текла из глаз горячими солеными слезами, попадая на губы, капая с подбородка.Тучи вылились на землю, и дождь неумолимо стихал, а Нил с урчанием, забрав сестрицу, стремился убраться назад в свое русло, будто вспомнив, что его место не здесь. Грязь под ногами Азизи теряла жидкую мягкость, становясь плотнее, нанося на его щиколотки все больше песка, мелких камней и колких веток. Все возвращалось в прежнее состояние, и Азизи снова начал ощущать свою кожу, обдуваемую прохладным ночным ветром. Его трясло от холода, мурашки ползли по спине. Мокрые волосы висели колтунами, несколько прядей, что он вырвал, черными змеями прилипли к плечам. И как опустело все вокруг от бурных потоков, так опустело внутри у Азизи. И тогда стало видно то, что осталось на дне души: ужас, стыд, вина?— они стремительно заполняли пустоту удушливым ядовитым облаком. Азизи без всякого результата открывал и закрывал рот, но не только слова, которые он не мог даже вспомнить, но и звуки не выходили из его сдавленного горла.Дар вырвался наружу, и он не смог его удержать. Даже не пытался, не хотел…Хотел, чтобы он бушевал, чтобы все вокруг было уничтожен, сломлено, подмято его силой. Счастье душило его, как и гнев. И где был сам Азизи среди этих чувств, и осталось ли ему хоть капля места в собственном теле и в своей голове, когда бешеный зверь вырвался из клетки разума и потопил все вокруг в припадке ярости? Когда горло наконец разжалось, он смог закричать так громко, что птицы, напуганные стихией, спящие далеко на деревьях, вспорхнули в темноту ночи.Все, что он мог, рухнуть в грязь дрожащим комком, сжимая голову, бормоча под нос невнятные не то молитвы, не то извинения, не то призывы. Собственный бред уносил его круговертью из слов и образов, пока Азизи не отключился и не уснул в мокром коконе из ила.На рассвете, когда первые солнечные лучи еще даже не показались из-за горизонта, он открыл глаза и поднялся. Его шатало от слабости и трясло от холода. Из-под нанесенного песка торчала нога Убэйда, чуть дальше в грязи лежал мертвый осел.Чавкая грязью и стуча зубами, Азизи добрался до него, едва не поскользнувшись, и наклонился над тюком. Из него торчала мокрая папирусная бумага с приказом жреца о его отправлении в Инбу-Хедж. Азизи вынул ее и, ссутулившись, побрел в сторону города.