Глава 1 (1/1)

Гьяси, КеметОколо 2700 лет до н. э.—?Азизи!Громкий крик поглотил полуденный жар, поднимающийся от залитых прозрачной водой Нила полей. Река в последние дни с жадностью забирала свои воды обратно, оставляя землю мягкой и пригодной для посевов.—?Пара восходов солнца… Нет. Один восход солнца и один восход луны. Хмм…Юноша стоял на краю поля, где пахотные земли переходили в покрытый тростником и болотной травой берег Нила. Его босые ступни глубоко увязли в мокрой илистой грязи, все еще скрытой тонким, но стремительно испаряющимся от зноя слоем воды. Сезон разлива подходил к концу, и через день другой они с отцом запрягут быка костяным плугом и пойдут засаживать поля пшеницей и ячменем.—?Азизи! Ты потерял слух или ноги? Нас в городе ждут дела!—?Иду!Отец стоял под тенью сикомора, недовольно махая рукой и призывая его оставить свое безделье.—?Я вернусь… —?Азизи пробормотал это своим ногам и с громким чавканьем вышагнул из грязи.Оскальзываясь и с трудом передвигаясь, он пошел в сторону уходящего отца. Вода расплескивалась от его шагов, летели грязные брызги, и невнимательный взгляд не заметил бы едва видимых ручейков, бегущих следом за Азизи.Эрик видел их и не знал почему. Не знал вообще почему он был здесь, и что значило все это?Поля казались бескрайними, тянулись бесконечно далекой равниной, с редкими деревьями-исполинами и островками стройных пальм. Отец Азизи рассказывал, что отец его отца видел эти сикоморы и пальмы ростками, а теперь… Они давали спасительную тень во время работы на полях. Сколько раз он с братьями или сам отец спали под ветвями или на удобном разлапистом суку самого старого дерева. После утренних работ спать на нем было мягче, чем на постели.Азизи любил разлив. Будучи ребенком, он не мог оставить залитое водой поле, возвращаясь сюда в любой свободный от домашних дел час.—?Я волнуюсь за тебя! Это может быть опасным: крокодилы и водяные змеи не посмотрят на то, что ты одаренный,?— мать с беспокойством усаживала его за стол после очередного побега.—?Когда разлив?— вода везде! Она под землей, над ней и в воздухе. Я как будто весь в воде! Даже вдыхаю воду! —?возбужденный, с горящими глазами, Азизи проглатывал хлеб почти не жуя.Когда он был таким, вода закипала над костром в три раза быстрее. Когда он был таким?— Мазика не могла сдержать улыбки, чувствуя, как легкий ветерок ласкает ее волосы.—?Я не бездельничал, слушал воду,?— Азизи догнал отца, опирающегося на деревянный посох.—?Пойдешь с братьями стирать?— наслушаешься на неделю вперед,?— отец хлопнул его по плечу, но Азизи только скривился.В отличие от своего ребенка Уми был обычным человеком. Он ценил дар Азизи, когда тот помогал сохранить поля от засухи или наводнения, но всегда ругал его за использование дара ?просто так?. ?Просто так? было всем, что не касалось непосредственно урожая.—?От соды у меня болят руки, она высушивает воду.—?У меня будет болеть сердце, если ты предстанешь в последний день месяца перед своей супругой в грязных одеждах. После пахотных работ пойдешь в бани и отмоешься.—?Ненавижу бани.—?Что ты сказал?Еще пару лет назад Азизи бы заработал подзатыльник, но в шестнадцать лет уже негоже молодому мужчине получать от отца.—?Ничего.Через пару недель Азизи вступал в брак и покидал отчий дом. Его невеста Назифа была дочерью кожевника, жившего в верхнем городе. Его жилье было построено из прочных глиняных кирпичей и имело два этажа. Азизи всегда хотел посмотреть на город сверху, но сделать это из их дома можно было только забравшись на крышу. Теперь он будет жить с Назифой на том самом втором этаже, окно которого выходит прямо в сторону их пашен.Пропитанное водой и влагой поле оставалось позади, и Азизи с сожалением отмахнулся от ручейков воды, текших за ним. Горячий камень улицы обжигал холодные ноги, и вскоре влажный след от давно огрубевших ступней отца пропал, а вот ноги Азизи так и оставляли мокрые отпечатки.Эрик видел, как вода собирается из мельчайших воздушных капелек, формируя аккуратный след ступни. Он как завороженный следил за этим волшебством, не вслушиваясь в разговор отца и сына. Один след, второй, десятый… уже двадцать. Они тянулись мокрой вереницей от полей. Эрик обернулся, чтобы увидеть, не высохли ли те, что остались первыми. Маленькие вихри из песка слизывали их с камней. Хотелось крикнуть вслед уходящим: ?Постой, как ты это делаешь?!? Он вскинулся, чтобы окликнуть Азизи, но тот обернулся сам, бросая через плечо взгляд ярко-голубых глаз.Мысль подобно молнии пронзила разум, срываясь с губ:—?Чарльз?На секунду мир словно подернулся песчаной дымкой, поплыл жарким маревом и снова обрел четкость.—?…мне даже не с кем поговорить. Только ты меня понимаешь, Панья.Азизи с худенькой девушкой в слишком просторной для нее тунике сидели на берегу Нила. Панья водила тонкой веткой тростника по воде, дразня рыб, Азизи мял в руках край своего схенти. Они всегда встречались здесь, сколько Азизи себя помнил. Панья никогда не была шумной, не танцевала и не играла с другими девчонками, предпочитая держаться в стороне. Она выглядела младше своего возраста, бледная и болезненная на вид: никто не желал брать ее в жены, и она не стремилась ни с кем сходиться. В своей семье она была изгоем за свой дар.—?Я научилась управлять этим, только отказавшись от чувств. Ни дружбы, ни любви, ни злости, ни обиды. Как будто чистая глиняная табличка. Если ты полон чувств, твои силы перестают тебе подчиняться.—?Но я не могу жить как глиняная табличка! —?Азизи вскочил, и Нил яростно плеснул в них водой, облив с головы до ног обоих.Панья отфыркалась и недовольно посмотрела на него снизу вверх, с ее бровей капала вода, в волосах застряла щепка. Пристыженный, Азизи виновато сел на свое место, но не извинился.—?Раньше все было не так! Я всегда мог управлять этим! Это как направлять быка с плугом в поле. А сейчас мой бык словно обратился в неприручаемую гиену, которая насмехается надо мной, то нападая, то сбегая в пустыню. Вода всегда мне подчинялась. Ласкалась как кошка, порхала в пальцах как нить с иглой в руках у матери. Я научился слышать воду и воздух раньше, чем научился ходить или есть ложкой! А теперь я словно младенец…—?Нет, хуже,?— Панья вытянула тонкие ноги, болтая ступнями в воде. —?Ты как обезьяна с взрывным шаром, которые умеет создавать Икнатон. Не можешь управлять им и рискуешь сам себя поджечь и другим навредить.В глазах Азизи тревога готова была перерасти в страх, но он заставил себя сглотнуть и выдохнуть. Нил плеснул в них еще одну порцию воды, окончательно промочив одежду. Панья только скривила губы:—?Видишь.—?Нет, я справляюсь. Это просто… когда я переживаю, я не могу…—?Но ты теперь всегда переживаешь. Тебе не нужно было жениться на Назифе.—?Но я люблю Назифу! Она красива и обеспечена, она родит мне много детей, а ее приданное?— лучшее, что я мог получить. У меня четырнадцать братьев и сестер, моя часть пашен?— это все, что смог выделить мне отец.Панья фыркнула, отвернувшись.—?Назифа похожа на гиену: сколько ни приручай?— все равно будет сбегать. Ты знаешь, что она не слишком-то верна тебе, Азизи?—?Не говори так о ней! —?Азизи вскочил на ноги, ощущая, как его сердце начинает биться словно птица в сетях и вместе с сердцем клокочут воды Нила в глубине реки.Его молодая супруга, которую он выбрал в жены еще перед разливом, была прекрасна как цветок лотоса, умна и покладиста, но его братья и такие как Панья всегда пытались ее унизить.—?Вы просто завидуете. Назифа умеет читать и носит украшения, а ее отец помогает градоправителю!Панья тоже вскочила, искрясь от раздражения.—?Три месяца назад Маду видел ее, входящей в дом неженатого Небиби! А два месяца назад твоя сестра Дендера видела как Финехас, знаменитый своим количеством любовниц, уводит твою Назифу под руку после молитвы в храме! Позавчера, пока ты был на пашнях, она ушла с Хазани в его дом и вышла оттуда пару часов спустя. Жене при муже так вести себя не положено, Азизи! Жена должна сидеть дома и следить за хозяйством. Твоя жена неверная, лживая гиена! И ты знаешь это, только не хочешь признавать нашу правоту. Не можешь управлять даже своей женой, поэтому и с даром справиться не можешь!Три месяца назад он подрался с Маду, своим старым другом, который пытался опорочить Назифу, а потом разругался с сестрой, которая пришла к нему, волнуясь и заламывая руки. И теперь еще Панья, его единственная подруга, говорит то, что Азизи не хотел слушать. Неверную жену забивали палками и закидывали камнями с позором на главной площади! Этого они хотели для Назифы, которая была с ним нежной и ласковой, давая ему все, чего бы он ни пожелал от нее? Или, может, он должен был избить ее, чтобы проучить за неверность? Чего хотела добиться Панья своими словами?!Внутри все крутило от злости и обиды на жену, на друзей, на самого себя. Он любил Назифу и не мог бы причинить ей зла, но своим поведением она прилюдно унижала его.—?Хватит! Закрой свой грязный рот, Панья! —?слова вырвались прежде, чем он успел сдержаться.И Панья замолчала, а потом схватилась за горло, с ужасом распахивая глаза.Вся злость, что топила Азизи, тут же испарилась, уступая место страху, и Нил взбурлил, поднимая со дна ил, вспенивая воды у берега. Тростник зашуршал от налетевшего ветра, а Панья все хваталась за горло, не в силах сделать вдох.—?Панья!Азизи вцепился в ее плечи, но тут же отшатнулся: яркие искры молний проскакивали по ее коже, причиняя боль тому, кто к ней притрагивался.—?Аз… пусти…Ее лицо посерело, синие губы открывались и закрывались. Она была похожа на рыбу, выброшенную на сушу; не в силах сделать вдох, царапала горло.—?Нет! Прошу тебя! Перестань!Ни вода, ни воздух больше не подчинялись ему. Страх сжимал грудную клетку, руки тряслись, но Панья продолжала задыхаться, пока не рухнула на траву, содрогаясь и искрясь. Ее дар пытался спасти умирающее тело, но тщетно.Эрик рванулся, чтобы помочь, но не мог сдвинуться с места, наблюдая за тем, как Азизи бросается на землю, отбивая колени, и трясет мертвое тело, пытаясь вернуть подругу к жизни.Небо темнело так быстро, что казалось, наступает ночь, но это было не так. Густые, черные облака, закручиваясь, появлялись прямо из ниоткуда. Ливанул дождь, бешеный ветер гнул ветви деревьев, пытаясь вырвать их с корнем. Пшеница, ждущая, когда ее пожнут, пригибалась к земле. Нил бесновался, словно враз его дно поменяло рельеф и теперь он несся с ревом через горные пороги, швыряя свои волны на берег, ломая тростник, размывая землю, пытаясь расколоть камни.Азизи прижал к себе тело Паньи?— такое легкое и тонкое, совсем еще детское,?— содрогаясь в рыданиях. Вода и воздух ревели вокруг, дождь лупил его по плечам, голове и спине, стекая по лицу вместе со слезами. Не могло же быть так, что от живой Паньи его отделяла лишь маленькая вспышка гнева? Ведь не могло же?!Небо расколола молния, заставив Азизи вздрогнуть. Длинная, раздвоенная, такая яркая на фоне чернеющих облаков, похожая на те, что проскальзывали по коже Паньи, когда она выпускала свой опасный дар. Она научилась держаться, чтобы не причинить никому вреда, а он убил ее, лишь разозлившись на правду.Он никогда не убивал. Ни одно живое существо, сбегая от отца, когда тот пытался научить его рубить домашнюю птицу. Уходил от старших друзей, которые хотели взять его на охоту. Его отец никогда не бил их мать, всегда носящую детей под сердцем или у груди, и Азизи хотел быть таким же. Хотел быть добрым к тем, кто рядом с ним! И теперь он держал на руках мертвую Панью, виноватую лишь в том, что она не боялась сказать ему правду в лицо.Когда он смог взять себя в руки, солнце уже опустилось за горизонт и сумрачный холод брал свое, заставляя промокшего насквозь Азизи дрожать. Ноги плохо слушались, тело казалось чужим, но он заставил себя поднять Панью на руки и выйти из зарослей тростника.Холод добрался до его сердца, когда он понял, что стоит в глубокой луже грязи вперемешку со сломанными колосьями пшеницы. Все поле было залито водой, урожай мок в воде, и Азизи потребовались все силы, чтобы не рухнуть обратно на землю.Он погубил пашни, которые кормили всю его семью. Старый сикомор, под которым он с отцом отдыхал во время пахоты, был расколот молнией на две части, сломанный и поникший ветвями в грязи. Ветер, трепавший мокрые волосы, принес с собой крики из города:—?Азизи!!!—?Азизи!—?АЗИЗИ!Эрику показалось, что он падает, но уже через секунду перед его лицом возникла каменная стена. Пришлось проморгаться, чтобы глаза привыкли к тусклому свету чадящей лампы.—?Азизи, прекрати это! Возьми себя в руки, сын, ты делаешь только хуже! —?Мазика истерично шептала, прижимаясь лицом к деревянным прутьям, отгораживающим коридор от одиночной сырой камеры.Азизи сидел на полу в углу, обхватив себя руками, трясясь от холода и раскачиваясь как сумасшедший. Его полубезумный взгляд был направлен куда-то в угол: испуганный и невидящий.—?Я не могу… не могу… Я не могу этим управлять.—?Дождь такой сильный, что у людей разрушаются дома! По улицам текут реки! Тростник отсырел, огонь трудно разводить,?— Мазика тянула к нему руку, но Азизи оставался в своем углу, что-то бормоча себе под нос посиневшими от холода губами.В жару здесь была блаженная прохлада, но он сидел тут вторую ночь, и вторые сутки шел дождь, который он не мог остановить. Перед глазами мелькали лица Паньи, матери, отца, горожан. Испуганные и злые, они чуть не разорвали его прямо на улице.—?Наше поле превратилось в хлебный кисель! Вся пшеница погибла!—?Загон для скота размыло, овцы разбежались и попали в лапы диких кошек!—?Зернохранилище пострадало: его крышу разрушила молния, и часть зерна залило водой.—?Погреба залиты, продукты испорчены!—?Плевать на ваших овец и погреба! Он убил мою дочь! Мою дочь! —?отец Паньи перекричал всех, хватая палку у одного из стариков и пытаясь ударить Азизи.Если бы не братья, выскочившие на помощь, сейчас он не сидел бы в этой камере.Утром приедет визирь из столицы септа, и его судят, а потом казнят на главной площади. Это было справедливо: смерть за смерть.—?Это ты убил Панью? Рассказывай,?— отец подошел первым, оттеснив воющую мать и хнычущих сестер.Он пришел в тюремную камеру с разрешения жреца сразу, как стража увела сына.Азизи хлопал ресницами, открывал рот, но так и не смог найти слов, чтобы все рассказать, только кивнул. Отец кивнул в ответ, не поддерживая и не осуждая.—?Как одаренного тебя не может судить местный судья. Они послали за визирем. Когда он прибудет, тебе вынесут приговор.Уми поиграл желваками, сжал и разжал пальцы, глядя на сына исподлобья, и уже собирался уйти, но Азизи, словно очнувшись, рванулся к нему, хватая за руку. Едва ли осознавая, что это, возможно, последний раз, когда они смогут поговорить.—?Отец, стой!Отец обернулся: нехотя, сжимая губы. Чувствуя, как позорно дрожит подбородок и подводят трясущиеся колени, Азизи все-таки заставил себя сказать, что хотел.—?Прости за то, что подвел тебя.Какое-то время Уми молчал, ожидая, что сын скажет что-то еще, но тот разжал пальцы, выпуская руку отца.—?Ты думал, что жестокость и грязь всегда будут обходить тебя стороной, Азизи. Не хотел запачкать руки даже кровью курицы. И когда столкнулся с тем, что мир не такой, каким хотелось бы видеть его тебе, сразу же сломался. Ты не убийца, Азизи, а просто глупец.Быть обвиненным отцом?— страшнее, чем предстать перед справедливым судом Кемета. Азизи думал, что хуже этого уже не будет. Ни слезы матери, ни испуганное лицо Назифы и ее невнятные лепетания не тронули его сердца. Но вода… Она была повсюду. Он чувствовал ее даже на глубине десятков мех* под землей. Вдалеке ревел полноводный Нил, напитавшийся от дождя, заливающий луга ниже по течению. Высоко в небе кипели холодные тяжелые тучи, предлагая пролить на землю невыносимую боль Азизи. Вода была в чашах и котелках на кухнях, в сосудах с вином через дорогу, в ведрах и бурдюках проходящих мимо тюрьмы людей, даже в самих людях. Азизи чувствовал ее биение внутри каждого человека. Стоило ему чуть-чуть сосредоточиться?— и перед ним был уже не мужчина, не женщина,?— маленькие реки, несущие воду по телу, и размытые болота жидкости. В голове, в глазах, внизу живота жидкость скапливалась в небольшие озерца. У некоторых людей были дополнительные озерца на органах?— Азизи не знал почему, да и не хотел. Ощущать людей так было противоестественно, отвратительно, мерзко. Он не хотел смотреть на людей, как на озерца и реки, но чувства не отпускали.Вода словно шептала: ?Призови меня, разлей меня, пролей меня на землю!? Она хотела жизни, хотела движения, она стремилась куда-то, а Азизи не пускал ее, потому что ничего не делал. И с каждым часом в камере это становилось все невыносимей.Небо сдалось первым, не вынесло тяжести капель, и утром хлынул дождь, заставляя торговцев разбегаться, людей прятаться в домах и латать текущие крыши. Чем больше Азизи нервничал от происходящего, тем сильнее бесновался Нил, размывая берега, пугая животных, выбрасывая рыбу на сушу и смывая плодородную почву с прибрежных полей.Ему принесли сухую хлебную лепешку и чашку воды на обед, но он не притронулся ни к воде, ни к еде, продолжая сидеть в углу на пучке сырой соломы, кутаясь в рваную, прогрызенную крысами тряпку. Они пришли на пир через дырку в стене, пробежали по его холодным босым ногам и принялись за хлеб с тихим писком.В их телах тоже были маленькие реки и озерца…Пришла мать, потом пришел жрец из храма и принес горькую настойку, от которой Азизи забылся сном, пока утром его не отвели в здание градоправителя.Визирь был одет в пыльный с дороги, длинный схенти и сидел на деревянном кресле с подлокотниками, находящемся на возвышении. Азизи стоял между двумя охранниками в центре зала, чувствуя себя грязным, жалким и совершенно разбитым. Боги, высеченные в стенах, смотрели на него с молчаливым укором. Он знал, что уже не выйдет отсюда живым: он был убийцей, а за это карали смертью. За окном снова начало накрапывать, и только подсохшие улицы опять промокли, но сил сдерживать у Азизи не осталось. Все уходило на то, чтобы стоять на ногах ровно и выслушать свой приговор достойно.—?Ты знаешь, в чем тебя обвиняют Азизи, сын Мазики? —?визирь смотрел на него сверху вниз.Его подведенные черным глаза и брови выражали полнейшее равнодушие, а в тонких поджатых губах читалось презрение и недовольство тем, что его вызвали в Гьяси ради такой мелочной разборки.—?Я… —?горло предательски сжалось, не давая произнести вслух: ?Я убил Панью?.Визирь не стал ждать, пока он прекратит мямлить.—?Этот человек,?— он лениво повел пальцем в сторону отца Паньи,?— охотник Гахиджи, говорит, что ты убил его дочь Панью, используя свой дар Богов. Ты признаешь свою вину?Азизи рискнул поднять голову, чтобы посмотреть в сторону Гахиджи. Тот глядел в ответ с ненавистью, с какой всегда смотрел на собственную дочь, когда она пользовалась даром случайно или делала что-то не так. Глухая злость заворочалась внутри и сгорела: отец бил Панью, но она была жива, а вот с Азизи…—?Я не хотел этого… —?по крайней мере, это было честно. —?Мы поругались, и она вдруг стала задыхаться. Я хотел помочь, но ее тело сверкало молниями, и я не смог ничего сделать. Когда молнии пропали, она уже умерла. Я не хотел! —?он встретился взглядом с судьей, практически выкрикнув последнее предложение.Он не искал оправдания. Или искал? Но они все должны были знать, что он убил Панью не со зла, не потому что он убийца.Визирь равнодушно смотрел на всплеск его эмоций, а вот вода такой равнодушной не осталась: дождь пошел сильнее, сверкнула молния. Люди в зале зашептались.—?Ты не умеешь контролировать свой дар? Кто-нибудь учил тебя?Вопрос сбил с толку, Азизи в растерянности потупился.—?Раньше я умел, а потом он перестал мне подчиняться. И, нет, никто не учил меня.—?Ты владеешь грамотой?—?Нет.—?Визирь, разрешите обратиться! —?один из горожан, овцепас, вышел вперед и с разрешительного кивка обратился к визирю:?— Последние два дня Азизи насылает на нас кару в виде дождя. Мы молимся в храмах и спасаем свои жилища, но наш урожай погиб, а скот разбежался или попал в лапы диких зверей! Этот мужчина убил не только дочь Гахиджи, он обрек половину города на голодную смерть!Люди в зале зароптали, поддерживая выступавшего, и визирь устало потер лоб пальцами, прежде чем снова оглядеть толпу.—?Я хочу видеть старшего жреца.—?Визирь,?— мужчина в длинном белом облачении вышел вперед и поклонился. —?Меня зовут Кахотеп.—?Почему, жрец Кахотеп, столь сильный одаренный в этом городе оказался не обучен, из-за чего погиб ваш урожай и дочь охотника?—?Визирь! —?скулы Кахотепа пошли пятнами, но он старался держать себя в руках. —?Азизи, сын Мазики, никогда не проявлял своего дарования так сильно со дня своего рождения. Его силы были оценены жрецами как слабые, и потому он был отправлен домой.—?Это неправда! —?Мазика выскочила вперед, чуть ли не набрасываясь на старшего жреца. —?Это ложь! Вы всегда знали, что он силен, но отправлять его на обучение в столицу септа означало лишить наши поля помощи Азизи!—?Визирь, вы можете поднять свитки, в них все записано! —?Кахотеп смерил женщину гневным взглядом и уже хотел обвинить ее в клевете, но визирь поднялся с кресла.Все притихли, ожидая приговора. Ливень на улице пошел сильнее, в зале было сумрачно, и даже десяток коптящих маслянистых ламп не помогал разогнать тени по углам.—?Я выслушал всех в этом зале, и мое решение таково: Азизи, сын Мазики, ты приговариваешься к семи ударам плетью за убийство Паньи. Одаренный, не умеющий управлять своими силами, случайно убивший человека имеет права на смягчение приговора. Еще семь ударов ты получаешь за устроенное в городе наводнение и порчу урожая. После осуществления казни ты обязан отправиться в Инбу-Хедж** и предстать в главном храме Хут-ка-Птах перед верховным жрецом Эн Сабах Нуром для решения вопроса о твоем даре. Твой дар ценен для фараона и Кемета.—?Что?..Визирь покинул зал вместе с писарем и прислугой, что прибыла с ним в Гьяси, пока стража уводила Азизи прочь под всхлипы матери и роптание горожан.Эрик таращился на происходящее, забыв о том, что происходящее не совсем реально. Четырнадцать ударов плетью? Азизи выглядел хоть и жилистым, но довольно тощим, по сравнению со своим крепким отцом или охотником, потерявшим дочь. Совсем еще мальчишка, шестнадцать лет! Внутренний голос напомнил: тебе было одиннадцать, когда ты попал к Шмидту.Площадь превратилась в бурлящую реку, но казнь следовало приводить в исполнение сразу же по приказу визиря. Азизи спотыкался об каждый камень, пока его тащили к столбу, не в состоянии осознать свой приговор. Его не сбросили в Нил, но четырнадцать ударов… От его спины не останется живого места!Он обернулся в сторону матери, которая в мокрой насквозь тунике тащилась за ним. Та что-то шепнула дочери, и Дендера умчалась, разбрызгивая воду во все стороны. Послала к лекарю.Веревки больно стянули мокрые запястья, дернули за плечи. Кто-то сорвал с него схенти, оставив у столба совершенно голым. Вода холодила кожу, струи дождя не просто стекали по его спине, рукам и ногам: они льнули к нему, ласкали как самое дорогое существо. И чем сильнее он дрожал от холода и страха перед болью, тем больше становилось маленьких ручейков.Кнут свистнул, взрезая воздух, и со всей силы опустился на его спину. От боли перед глазами взорвалось солнце, вода брызнула с него во все стороны, но Азизи смог сдержать крик. На спине остался горящий след, а кто-то из присутствующих представителей суда громко сказал:—?Один.Еще один удар. Еще. Азизи не видел палача, но видел, как по ногам стекает первая кровь. Пока кожа была цела, было просто больно, но когда она оказалась содрана, удары кнута стали во много раз больнее.Он кричал.Может, нет.За грохотом, раздававшимся с неба, было не слышно. Ливень хлестал сильнее, прямо в лицо палача, заставляя того моргать, замедляя движения, но кнут все равно свистел снова и снова.—?Десять. Одиннадцать.Азизи казалось, что на его спине не осталось кожи, что он попал в загробный мир и сама Амат хлещет его огненным кнутом по оголенным мышцам. И огонь, коснувшись плоти, растекается по телу.Ему нужна была вода. Так хотелось пить, хотелось окунуться в Нил и отдать ему свою боль.В очередной раз раздался свист, дождевая вода брызнула во все стороны, но кнут не коснулся спины.—?Еще раз! Не засчитано!Свист. Брызги.Струи крови стекали по ногам Азизи, но новой боли не было. Ледяной дождь забирал огонь с оголенных нервов, омывал содранные лоскуты кожи, успокаивал неслышным шепотом: ?Я здесь, я здесь, я здесь?.—?Это нельзя считать за удар! Хлестай его сильнее!—?Нет! Оставьте его! —?Мазика рванулась вперед, и занесенный кнут хлестнул ее по руке, намотавшись тугим жгутом на запястье.—?Я не позволю трогать мою жену! —?голос Уми взревел над площадью, заставляя Азизи обернуться.Сквозь пелену боли и плотную стену воды, закрывавшую его от палача, он смог разглядеть свою мать.—?Азизи, убери водяной заслон и прими свое наказание как мужчина! —?жрец, служивший в местном суде, ткнул пальцем в сторону палача. —?Если ты не примешь оставшиеся три удара, их получит твоя мать или твоя жена. Это позор!Эрик чувствовал себя промокшим до нитки. Его трясло от холода, зуб не попадал на зуб, пальцы стискивались в кулаки. Он бы нашел даже крупицу металла в этом песочном городе и пронзил насквозь мужчину, удерживающего мать Азизи в крепких тисках. Он знал, что будет. Мальчишка не сможет совладать со своим даром, и ублюдок Шмидт убьет его мать.—?Отпускай, сын, или я сам возьму этот кнут.Голос Уми был хуже свиста кнута и жгучей боли в спине. Быть так униженным своим отцом… Нет, Азизи не растерял еще остатки мужества.Он бросил обреченный взгляд в сторону, и Эрик почувствовал, как внутри все проваливается. Азизи (Чарльз?) смотрел прямо на него! Или показалось?Барьер рухнул, разбившись на тысячу капель у ног обвиненного, и кнут закончил свое дело, нанеся последние три яростных, сильных удара, сдирая кожу с оголенной плоти и вырывая из горла жертвы нечеловеческие крики.—?Четырнадцать.Дождь прекратился, стоило ногам Азизи подкоситься.Эрик не моргал, следя за тем, как жрец подходит к столбу, чтобы развязать веревки. Как бежит к искалеченному сыну мать, как спешит на помощь сестра с пузырьком от лекаря. А потом…Лос-Анджелес, КалифорнияНастоящее время, ноябрь, 1962 г.Входная дверь грохнула с такой силой, что ее ручка врезалась в стену, и тут же раздался громогласный дружный хохот.—?Мы так весь номер разнесем, малыш! Ты еще стоишь на ногах?—?Я? Да я трезв как увлевчительное сикло! —?Чарльз рассмеялся над собственными словами, и с тумбочки у двери на пол полетели какие-то мелочи.—?Эй-эй, да он уже не стоит. Котик, пойдем, мы тебя уложим на кровать.—?Кисы, только меня уложите? —?если бы он мог урчать, он бы урчал. —?Давайте со мной, нам будет весело.Женский смех означал, что ?кисы? согласились на предложение. Шаги и голоса приблизились, шумная компания ввалилась в спальню и со смехом рухнула на кровать.Эрик невидящим взглядом уставился в белый блестящий потолок своей чайной тюрьмы. Если Чарльз не вдрызг пьян, значит, его ждет два часа бесплатного аудиопорно?— звукоизоляция в чайнике была отвратительная. Оставалось надеяться на то, что он выпил больше, чем рассчитывал, и отрубится раньше, чем ?кисы? разденутся.—?Ммм, твои глаза… —?Чарльз пьяно ухмыльнулся.—?Что? —?одна из девиц глупо хохотнула.—?Я читал, что зеленый цвет глаз?— это мутация. Очень соблазнительная мутация, я хочу сказать.Девушки захихикали, а Эрик заткнул уши. Если было что-то более отвратительное, чем слушать, как проклятый, ненавистный, лживый, подлый джинн трахается с очередной шлюхой из казино, то это слушать, как он с ними флиртует. Внутри поднималась волна неконтролируемого гнева, и из чайника наверняка начал валить пар. Если бы Эрик мог, он бы вырвался из своей тюрьмы и напугал визгливых девчонок до потери сознания, но после прошлого раза Чарльз сделал для себя определенные выводы, и Эрику при девицах выходить запретил.Цепь на лодыжке жгла огнем, но все, что Леншерру оставалось: злое пыхтение в потолок и рычание. Когда пять минут спустя он решил, что будет колотить в стенку чайника, пока Чарльз не соизволит прекратить свой бедлам, оказалось, что в комнате тихо.Подсмотреть в дырочку носика, он, кстати, мог.Чарльз в одежде дрых поперек кровати, а девушки без зазрения совести шарились в его тумбочке в поисках денег.—?Пф, тут ни хрена нет. Пошли, Клодет, очередной разводила. Он все спустил в казино.—?Жаль, что так напился, хоть потрахались бы. Что? Он красавчик.—?Ой, пошли. Сегодня не наш день.—?Пока, сладкий!—?Да пошли уже!—?Да валите уже на хрен! —?стоило им покинуть номер, как Эрик тут же вынырнул из чайника.Изящно выплывать дымком, как Чарльзу, ему не удавалось. Обычно он вылетал пробкой и вываливался на пол. На этот раз чайник стоял под стулом, так что падать было недалеко.Рукой он вляпался в недоеденный кусок пиццы, коленкой раздавил валяющийся под мятыми штанами от Pierre Cardin флакончик дорогого одеколона и напоследок чуть не ткнулся носом в свисающую с кровати ногу Чарльза. Еще капля потерянного терпения, и он впился бы зубами в голую лодыжку: вопли джинна хоть и слабо, но компенсировали бы Эриковы страдания.В комнате, как и во всей квартире, творился полный бедлам. Они въехали сюда четыре дня назад, и уборщица пентхауса, которую предоставляло домоуправление, еще не успела заглянуть к ним. Наибольший урон жилью принесла позавчерашняя вечеринка: полный дом едва знакомых людей, льющийся рекой алкоголь, удушливый смог травки и пара неадекватных товарищей, которые и без Чарльза завели толпу так, что под утро нетронутым остался только фикус, потому что его вынесли на балкон ради сомнительного эксперимента и забыли.Стоило вызвать уборщицу. Или убраться самому. Может, просто съехать отсюда в любое другое место. Но Эрик продолжал делать вид, что кавардак под ногами его не волнует, хотя все его существо, привыкшее к порядку в личных вещах и жилище, вопило от негодования.Он кое-как поднялся и отправил пинком мятые штаны в полет под кровать?— комнату тут же наполнил агрессивный запах одеколона. Прекрасно!Эрику нужно было выпить, и он бы сделал это, но бар был до сих пор пуст, а магазин находился через дорогу от многоэтажки. Цепь, приковывающая его к чайнику, не позволяла уйти так далеко?— проверено.Часы показывали половину седьмого утра, солнце только-только встало, пробираясь яркими утренними лучами в окна спальни. Впереди целый день ненавистного безделья! Эрик никогда в жизни не бездельничал столько дней подряд, находясь практически под домашним арестом. Его голова и руки требовали действий, он ощущал себя зверем, запертым в клетке, меряющим ее от одного угла до другого.—?Чарльз! —?он хорошенько шлепнул ладонью меж лопаток по пьяному телу, но джинн даже не шелохнулся, продолжая сопеть в мятое покрывало. —?Проснись и пой, мой друг, утро наступило! —?схватить за плечи и хорошенько потрясти лежащего на животе человека было не так удобно, но Эрик справился.Его старания были вознаграждены невнятным стоном и бормотанием.—?Солнце уже встало! Отличный день! С ДОБРЫМ УТРОМ, КОТИК МОЙ! —?Эрик проорал это прямо в чужое ухо, пытающееся спрятаться от источника шума.—?Ммм, кисы, давайте потом… Эрик орет…—?Я не дам тебе спать, мудак, пока ты не разрешишь мне заказывать книги, чтобы я мог узнать, как… —?он с силой подергал пьяное тело за воротник, наслаждаясь звуком рвущейся ткани,?— убить… —?растолкал в бока,?— тебя!Голые лодыжки, торчащие из-под задранных брючин, удачно попались на глаза: Эрик схватил за них пытающегося вяло отбиваться джинна и стащил с кровати на пол. Падение смягчил ковер и съехавшее с телом покрывало. Чарльз остался валяться там, где упал, видимо, решив, что тактика полного игнорирования заставит его мучителя сдаться. Эрик с рыком отпустил чужие лодыжки, позволив им рухнуть следом за телом на пол. Пальцы джинна смяли край свисавшего с постели покрывала и натянули на голову.—?Черт с тобой, ублюдок. Отомщу, когда ты блевать начнешь к обеду.—?Спк нчи, Эрк…—?Иди на хер! Он так агрессивно жарил яичницу и заваривал себе кофе, что вся посуда на кухне мелко вибрировала от его дара, заглушая звон цепи, волочащейся за ним по полу. Расчищенный угол стола с бормочущим радио был единственным оазисом чистоты и адекватности в квартире. В очередной квартире. За три недели?— это было пятое жилье и третий город, который они посетили. Оказавшийся на свободе джинн несся, сам не зная куда, хватая все, на что падал его взгляд. Точнее взгляд падал у Чарльза?— хватать приходилось Эрику. Самый лучший номер в самом престижном отеле города с личным бассейном, бильярдной и кинозалом? Да, это то, что нужно. Дорогая меблированная квартира с видом на центральную улицу? ?Пошли туда!? Лимузин на прокат с пятью дверями и личным официантом? ?Нельзя упустить такой шанс!?Парочкой ограбленных банкоматов утолить аппетит свободного джинна было нельзя, и теперь Эрик отслеживал полицейскую волну, надеясь, что после ограбления центрального банка Лос-Анджелеса им удалось уйти незамеченными. И теперь Чарльз, по новеньким поддельным документам возжелавший взять фамилию Ксавье, был миллионером и владельцем каких-то акций, а так же особняка в пригороде Нью-Йорка.—?Зачем тебе особняк? Ты все равно не будешь там жить.—?Зачем тебе язык? Ты все равно не говоришь им ничего полезного.Эрику было плевать, что собирался делать Чарльз со своей жизнью, когда окажется на свободе: будет кутить, решит построить бизнес или заведет семью. Если бы он не попал в чайник вместо джинна, привязанный к нему договором, который, как оказалось, не переставал действовать после освобождения водяного духа!?Никогда, ни при каких условиях, не выпускайте джинна из его сосуда!??— гласил последний пункт договора, который Эрик так и не дочитал в тот злополучный день.Только когда первые шок и гнев прошли, а все его вопли из чайника остались без ответа, Эрик смог сесть на фарфоровый пол своей тюрьмы и осознать, как кристально чист сейчас его разум в отличие от прошедших недель в компании джинна. Его интуиция, паранойя и здравый смысл буквально орали в черепной коробке ?стой!?, когда он брал в руки контракт, когда велся на предложения джинна, когда согласился надеть оберег…?Когда ты отпустишь меня, он тебе пригодится. Ведь я больше не буду исполнять твои желания. Поверь, эта штука облегчит тебе жизнь. Я знаю, о чем говорю!?Шнурок, еще пару часов назад бывший на его шее, теперь обхватывал левую лодыжку, переливаясь в тусклом свете, падающем из носика, какими-то рунами. Полупрозрачная невесомая цепь тянулась от него и пропадала в воздухе чайника?— Эрик не смог нащупать ее конец. Пальцы проходили сквозь звенья, но он ощущал ее тяжесть и металлическую структуру, не поддающуюся его силам.Мысли о собственном даре пришли как спасение. Эрик попытался дотянуться до всего, что содержало металл в номере, но он был так мал внутри чайника и так ограничен его стенами, что едва ощущал булавку, лежащую на тумбочке рядом с его вместилищем. Заколдованная тюрьма джинна была жестока к ее обитателю: стреноживала силы, лишала права голоса, не выпускала наружу.Да, понять, почему Чарльз мечтал вырваться, было нетрудно. Но Эрик был больше не склонен доверять щенячьим взглядам и жалостливым историям. Чарльз ведь предупреждал, говорил прямым текстом: джинн будет делать все, чтобы его освободили. Телепатическая связь, очевидно, помогала ему влиять на разум Эрика, заставляя не замечать многие вещи, притупляла инстинкты самосохранения. Он чувствовал себя обманутым, преданным дураком, поддавшимся на уловки тысячелетнего мошенника. Скольких глупцов вроде Эрика джинны разводили со времен появления древних цивилизаций?Как он мог быть так беспечен и не узнать все о том, с кем связался? В воспоминаниях намерение пойти в библиотеку или поговорить с кем-то, кто может владеть информацией, были подернуты дымкой наносного равнодушия. Это было не в духе Эрика, а значит, всему виной была телепатия джинна.Еще некоторое время он потратил на мысленные угрозы в сторону Чарльза, но, видимо, после того, как они поменялись местами, ментальная связь оборвалась. За последние недели Эрик оказался первый раз совершенно точно один в своей голове. Как он раньше не ощущал едва ощутимое гудение на краю сознание, как звук от линии электропередач? Теперь он пропал.Самым разумным решением было дождаться, пока Чарльз выпустит его из чайника, и придушить ублюдка голыми руками. Даже если смерть не решит проблему Эрика, он хотя бы будет отомщен, а кошачий гад не получит ничего за свою подлость. В Лас-Вегасе трусливый мудак, наконец, вытащил его из чайника. Это было отвратительно: неведомая сила выдернула Эрика через носик, а потом он стал привычного размера, и мир еще несколько минут кружился, рискуя лишить его остатков завтрака.—?Я уже и забыл, как это тяжко в первый… —?Чарльз не договорил.Со звериным рыком Эрик набросился на него, сжимая обеими руками горло и вбивая ублюдка в стену номера. От удара у того сбились остатки дыхания, но Эрик все равно держал пальцы плотно, не давая сделать ни единого вдоха, пока не понял, что перед собственными глазами начинает темнеть. Он держался до последнего, надеясь, что успеет убить Чарльза прежде, чем неведомый недуг поразит его самого окончательно, но в конце концов был вынужден разжать пальцы: голова гудела от нестерпимой боли как после жуткого похмелья, в горле першило от кашля, перед глазами все плыло, и он рухнул на пол вместе с Чарльзом, съехавшим по стене.—?Иди… от! —?кашляя и с шумом втягивая воздух, Чарльз пнул его ногой в бок, но едва ли вполсилы.Убить джинна, не умерев самому, оказалось невозможным.Покончив с завтраком, Эрик достал из кармана штанов записную книжку и маленькую ручку и задумался. После того, как все отношения были выяснены и все эмоции выплеснуты, и Чарльз узнал о том, какая он тварь, Эрик смог, наконец, взять себя в руки и начать рассуждать хоть чуточку трезво. В те моменты, когда Чарльз уходил из номера и не мозолил глаза, вызывая неконтролируемое желание набить ему морду.Ублюдок ни капельки не жалел о содеянном, насмехаясь над ним.—?И что, позволь узнать, ты ожидал? Думал, я буду молиться на тебя за то, что ты дал мне свободу, которой меня лишили тысячелетия назад? На которую я имею прав не меньше, чем ты или кто-то другой? Ха! —?щеки Чарльза горели от румянца, а губы наоборот побледнели, глаза были бешеными, такими же как у Эрика, до этого оравшего на весь номер. —?После того, как ты пользовался мной на свое усмотрение? Запирал в чайнике, пытался ударить, вынуждал делать омерзительные вещи. Ты ничем не лучше всех моих хозяев, которые использовали меня как вещь для собственных амбиций или утех! —?Чарльз усмехнулся отвратительной, гадкой улыбкой. —?Ты просто глупее многих из них, хоть и силен, чтобы быть хозяином моего сосуда. Я попался тебе на глаза, потому что знал, что ты необразованный дурак, который не знает, что я такое. Я с самого начала был честен с тобой: все, что угодно, чтобы сбежать из чайника, Эрик. Все ради свободы.—?Я обращался с тобой как с равным!Весь металл в номере дрожал.—?Что? Да ты послушай себя! Да ты… —?Чарльз вдруг хохотнул, толкая его в плечи. —?Я тоже буду обращаться с тобой как с равным. Ты можешь выходить из чайника, когда захочешь, и делать в номере все, что тебе хочется. Но когда мне нужна будет помощь, ты будешь исполнять мои желания, как и полагается джинну. Такое равенство тебя устроит? —?он скрестил руки на груди, приподняв одну бровь.Эрик отпихнул его с такой силой, что Чарльз не устоял на ногах, полетев задницей на ковер. Первое желание?— пронзить джинна всем металлом, что был в комнате,?— уже схлынуло, и Эрик просто стиснул кулаки, глядя на него сверху вниз.—?Я узнаю, как от тебя избавиться, Чарльз, и ты пожалеешь, что вообще со мной связался.Он еще долго кипятил свой гнев под горячим душем прежде чем, гремя треклятой цепью, волочащейся по дому, не выйти обратно в гостиную, где Чарльз прижимал к синякам на шее сухой лед. Эрик ничего не сказал, проходя мимо, но с дивана раздалось хриплое:—?Запрещаю тебе причинять мне боль. Ты понял свой приказ?Чарльз чуть обернулся в его сторону, сверкая из-под ресниц синими глазищами. Эрик хотел молча уйти в спальню, но ободок на его лодыжке сжался плотнее. Руны, высеченные на нем, будто давили на кожу, а слова Чарльза отпечатывались в разуме Эрика горящей надписью на внутренней стороне век. Он разжал зубы, надеясь, что сможет вытолкнуть слова сквозь сжатое от злости горло:—?Будет исполнено, мой господин.Чарльз отвернулся, ничего не сказав. По крайней мере, он и не улыбался.Тогда Эрик стащил из тумбочки отеля маленькую записную книжку, куда решил заносить все, что ему удавалось разузнать о джиннах.Он задумчиво уставился на новую чистую страницу, постукивая кончиком карандаша по ней. Чарльз не был особенно скуп на информацию о себе, даже слишком болтлив порой. Ненависть к чайнику не могла перебить его любовь к собственным способностям. Он мог по тридцать-сорок минут рассказывать Эрику о свойствах воды, выделывая какие-нибудь кренделя с минералкой или чашкой чая, даже когда его не спрашивали. Сначала Леншерр подумал, что это ему на руку: джинн мог сболтнуть что-то ценное; потом стал злиться на его навязчивость, но, даже желая всеми фибрами души сдохнуть этому подлецу, он не мог побороть в себе интерес к чужим способностям. То, что делал и говорил Чарльз, завораживало и хотел того Эрик или нет, но джинн получил в его лице благодарного слушателя, тешащего его самолюбие вопросами и комментариями.В итоге Эрик имел пять страниц пометок о свойствах воды и только одну?— о свойствах джинна. Еще одно замечание относилось к чайнику. Оказалось, что вместилище меняло вид, подстраиваясь под нужды хозяина: и когда Эрик хотел спать, у него была спальня со всеми удобствами, а если он хотел поесть, то в чайнике появлялся стол. Увы, еду можно было добыть только снаружи, и в первые дни Чарльз кидал ему в чайник куски пиццы и сыра?— парочку он успел забросить обратно, попав джинну прямо в глаз. К такому крысиному застолью возвращаться не хотелось, и есть снаружи за нормальным столом было удобней. Но факт оставался фактом, чайник мог обратить свое нутро спальней, или столовой, или даже кабинетом с камином, коридором и ванной комнатой (без воды, ха-ха). Но он не мог создать ничего съедобного или живого.И сегодня Эрик вдруг осознал, что в пустом жилище, которое он занимал, когда хотел побыть один, или когда его туда загонял Чарльз, было нечто большее, чем просто удобная мебель. Чарльз жил в магической тюрьме векам…Чайник был не просто сосудом, он был хранилищем. И, кажется, в нем содержались не только контракты, но и нечто большее, связанное с самим Чарльзом.Эрик задумчиво погрыз кончик карандаша, прежде чем написать:?Азизи??А потом добавить:?Эн Сабах Нур??Картины из сна уже подстерлись, теряя четкость и детали, как любое сновидение. Но Эрик съел бы свою водолазку, если бы это было просто сном! Кто-то или что-то послало эти чужие воспоминания в его разум. Если во сне, едва осознающий себя, он сомневался, что тот молодой египтянин был Чарльзом, то сейчас разум звенел набатом: это он! Точно он!Глаза, сила, черты лица. Азизи был похож на Чарльза и не похож одновременно. Они выглядели как братья или кузены. Азизи был моложе, его тело еще было по-юношески угловатым и гибким, он был узким и жилистым, как Эрик, худые скулы и тонкий нос заостряли лицо. Чарльз выглядел старше почти на десять лет, шире в плечах и коренастей, а черты его лица были куда мягче и округлей, резкость осталась только в носогубных складках.?Я выгляжу так, потому что ты хочешь видеть меня таким?.Джинн менял свой облик, подстраиваясь под хозяина, но в целом скорее походил на себя, как близкий или дальний родственник. Эрик был европейцем?— и джинн стал белым, назвался американским именем, оделся в костюм приличного человека, а не в набедренную повязку.Людям проще принять что-то понятное для них, пусть даже только внешне. Чарльз выглядел безопасным, мирным человеком, который мог бы быть Эрику другом, если бы не обстоятельства.—?Азизи…Не это имя Чарльз сказал в их первую встречу, и Эрик задумчиво постучал себя карандашом по губам. Спрашивать Ксавье в лоб было небезопасно, он мог что-то заподозрить и не позволить чайнику и дальше сливать в голову Эрика секреты его бывшего жильца. А значит, придется запастись терпением и ждать.Он закрыл маленькую книжку и убрал ее обратно в карман.Эрик не смог высвободить свои силы и лишился матери. Чарльз не смог их сдержать и получил четырнадцать плетей и тюремное заключение в лампе на тысячи лет. Впервые Эрик подумал о том, что, быть может, за свой дар он заплатил еще не самую большую цену.