Глава 25. Пациент приходит в себя (1/2)
Procol Harum — A Whiter Shade Of PaleВы когда-то возвращались с вечеринки, затянувшейся на всю ночь, домой? Город только начинает пробуждаться, вокруг серость раннего утра и редкие труженики, спешащие на работу, которые смотрят на твой вызывающий вид и поплывший макияж с явным неодобрением. Чувствуешь себя неуютно, будто оказался по ту сторону закона и морали от одного такого осуждающего взгляда.
Как-то так я приходила в себя в палате одной из местных больниц. Редкие пассажиры — одинокие мысли о том, где я и что происходит, ошметки сознания, отказывающиеся сотрудничать. И то же узнаваемое жжение в глазах, после того как не смыкал их всю ночь. Издевательски горячая слеза, сбежавшая из уголка глаза, вместо того чтобы омыть иссушенную радужку. Откуда все эти прекрасные чувства, если я только выбралась из отключки? Какой сейчас день? И кто сегодня Трамп? Все те же животрепещущие вопросы, которые настигают ночных пьянчужек, проснувшихся после дневного сна. И где мой ибупрофен, Господи?Взгляд начал фокусироваться на скучных белых стенах палаты и моей больничной робе в горошек. А за ним постепенно вернулась способность трезво мыслить, хотя некоторые моменты, в том числе и о здравствующем президенте Дональде, вспоминать совершенно не хотелось, а уж признавать их реальность и подавно.
Столкновение на пересечении безымянной улочки с Голливудским бульваром. Осколки. Сирены. И бессмертный хит Элтона. Губы сами растянулись в улыбке, хотя поводов для веселья на один меньше, чем ноль. Запястья. Пошевелила одним. Другим. Свобода! А значит,полиция сочла, что моей вины в произошедшем нет.Во рту сухо, как в пустыне Невада. И бесконечные километры песка поглотили хриплый глас умирающего. Попытка встать отозвалась болью в ребрах и легким головокружением. Из груди вырвался жуткий, какой-то птичий вскрик, который испугал меня. Всего на мгновение. После пространство и время перестает существовать. Выпадаю из реальности в безвременье и мягко, словно крылья ангела, опускаюсь обратно на подушку.Трип и головокружение. Когда это меня успели так накачать? Разве не следовало перед этим привести меня в чувства? Поинтересоваться, нет ли у меня каких серьезных противопоказаний?
Трезвые мысли пришли и ушли. Вместо них невесомость, из которой донесся голос. Знакомый. Раздраженный. Испуганный. Титаническим усилием воли разлепила глаза. Веки тяжелее свинца. Не хочу, на сей раз я просто не хочу приходить в себя. В мир, где я глупая девчонка, погрязшая в отношениях, которые меня чуть не убили, маленькая королева драмы и внезапной славы. Где меня вот-вот убьет Луи. Довершит то, с чем не справился горе-водитель. Где вот-вот на пороге появится Клодия, чтобы сделать мою жизнь еще более невыносимой в рекордные пятнадцать минут или около того. Пока я не забьюсь в конвульсиях и не попрошу вызвать санитаров. Уж лучше сдаться в заведение для душевнобольных добровольно. Гляди и таблетки будут давать получше и без очереди.Хочу быть овощем. Какой-нибудь картошкой или морковью, чтобы сидеть по уши в земле и не видеть ничего. Не слышать. Оставаться в своем маленьком безопасном мире, как это делают японские затворники.— Если бы ты сразу сказала, что лучшие бургеры в городе подают в больнице, я бы тебя отговорил прежде, чем ты оказалась на койке в этом безвкусном тряпье, — голос Луи все отчетливей.
Только ухватись — и вот ты уже в прекрасной стране Реальности.
Смех вырвался наружу прежде, чем я вспомнила о ребрах, и тут же пожалела, жалобно заскулив. Вой перешел в кашель, но я все не могла остановиться.—Да какого ж черта! — возмутилась, прищурившись от новой волны боли. — Местные колеса должны быть официально вне закона, как ЛСД и мескалин.— О чем ты, Ана? — тревожность в голосе друга достигла пика и спала, когда он начал говорить со мной тихо и мягко, как с ребенком: — Тебе не давали никаких таблеток. Только рентген и стандартные тесты. Разве ты не помнишь?Помнить — очень-очень плохо. Но кто же спрашивает это ?помнить?, когда оно приходит в гости? Оно услужливо подсовывает новые чудесные воспоминания о том, как я отвесила комплимент медбратьям на скорой по поводу их чудного цвета формы, орала благим матом, когда с меня снимали одежду, и, кажется, пыталась объяснить кому-то из врачей или копов разницу между фабулой и нарративом, когда меня попросили восстановить хронологию событий.— Хотелось бы, — призналась я.В дверях появилась врач в сопровождении медсестры и капельницы. Триединый шабаш. Плакать или смеяться? Я сильнее сжала руку Луи в своей.— Мистер Я Ей Почти Как Брат, что я сказала вам насчет посещений?Врач притопнула ногой, прихлопнула рукой по бедру и указала ему на дверь. Луи на удивление послушался с первого раза, но, оказавшись у нее за спиной, обернулся и прошептал одними губами ?Горяча, как само пекло?, скопировав жест Ли Пейса из сериала о компьютерщиках. И когда он успел стать таким придурком? Я улыбнулась в ответ.— Раз уж вы пришли в хорошее расположение духа и больше не устраиваете истерик, мисс Шарпантье, давайте поговорим о насущном.На повестке дня оказалось много интересного: ушиб ребер, вывихнутая лодыжка, сотрясение, рассеченная бровь, которая не будет выглядеть сексуально, как у Джейсона Момоа, истощение физическое и психическое — в общем целый букет диагнозов.— Обморочные манекенщицы питаются лучше вашего, — пресекла она мои слабые попытки оправдаться. — А если добавить к этому вообще жалкое психическое состояние, то я просто удивляюсь, что вы не попали сюда раньше. Расскажу коллегам, они в очередь выстроятся исследовать вас для научной статьи, материал для которой должны были собирать целый год. Что я, в отличие от них, и делала. Так что вы не соглашайтесь, потому что я опять хочу получить премию и смотреть на всех этих неудачников со сцены, толкая речь.
— А мне будут за это поблажки? — поинтересовалась я. Процесс лечения обещал быть если не долгим, то насыщенным точно.— Не надейтесь, — усмехнулась доктор. — И устраивайтесь поудобнее.Какая чудесная молодая женщина, мы с ней обязательно подружимся, подумала я, слабо улыбнувшись. С врачами вообще лучше дружить, а то не выпустят. И только я собралась сказать ей что-то приятное, что приблизит дату выписки, как из коридора начали доноситься тревожные звуки. Приближаясь с неумолимостью рока, голос Клодии набирал не только обороты но и взмывал к таким высотам, где у неподготовленных слушателей начинала течь кровь из ушей.
— Маман, — ответила я на немой вопрос, тихо злорадствуя над растерянностью лечащего врача.
— Терпеть не могу семейную драму, — призналась она и поспешила ретироваться.
В открытую дверь тут же ворвались другие голоса, мужские, не способные пробивать стены и границы сознания, как голос Клодии Шарпантье. Я безошибочно узнала интонации Луи и вальяжную хрипотцу человека, которого я меньше всего на свете хотела видеть ближайшие... лет сто. Если бы только спрятаться где-то и переждать. Например под одеялом. Несмотря на абсурдность этой детской формы побега, пальцы мои судорожно схватились за край ткани.Arctic Monkeys — Baby, I'm yours
— Не знаю, что за дерьмо у тебя происходит в личной жизни, — произнесла всеведущая доктор Стивенс, о которой я и думать забыла, — но сделай себе одолжение и выставь это все на хер за дверь, пока не вышла в окно сама.И откуда вы все такие умные психоаналитики не мою голову взялись? Хотя совет, надо признать, вполне резонный. За окно не знаю, но вот поиграть в у Джейн есть ружжо уж больно руки чешутся. А потом в окно, горько усмехнулась я, ведь как же можно так с hassliebe всей своей жизни?— Анаис! — один вопль отчаяния, исторгнутый моей маман, стоил сразу нескольких Оскаров. — Как же так?Кто виноват? Что делать? Меня вновь накрывало приступом неконтролируемого веселья. Совершенно не к месту. Зато теперь всему было оправдание, даже вопиюще неподобающему поведению, — нервишки пошаливают. Доктор сказала, лечить надо.Истолковав мои тщетные потуги, залегшие морщинкой меж бровей, по-своему, маман бросилась обниматься, убаюкивая и приговаривая, какая я бедная и разнесчастная. От неожиданных проявлений нежных чувств, которых я от нее не видела с тех пор, как мне исполнилось пять, я едва не поперхнулась всеми своими сарказмами в ее адрес. Стало мучительно стыдно, что я столько лет поносила эту прекрасную женщину, образчик безусловной любви и заботы.
— Мам... — всхлипнула на радостях я, забыв о том, что это слово у нас табу.Спина Клодии выпрямилась, она вся напряглась в моих объятиях, а затем и вовсе отстранилась. Теперь передо мной сидела та женщина, которую я боялась и избегала всю свою жизнь.— Если тебе что-то будет нужно, звони мне или Николасу, — сообщила она, поправляя прическу, и вместо прощания добавила: —А я обсужу с твоим лечащим врачом ее сомнительные рекомендации. Ах да, еще одно, — она протянула мне сложенный вчетверо лист, который раньше был анкетой из приемного покоя. — Твой друг очень спешил на самолет и слезно просил передать лично в руки. Так мило, что вы обмениваетесь письмами. — Снисходительная улыбка Клодии говорила, что мы едва ли милые, скорее, умственно отсталые. Да, мама, полные дебилы. И сейчас твоя ни разу не умница дочь похерит рекомендации сомнительного лечащего врача, чтобы прочесть послание мистера Т., которое обязательно дотрахает ту часть ее психики, которую он не дотрахал лично.Как мало надо впечатлительной девушке, чтобы влюбиться. Сущая мелочь. И вот ты уже знаешь об этом человеке все. Как он улыбается, когда действительно счастлив, смеется, если ему не хочется, и, конечно же, улавливаешь каждую нотку его голоса.
Кривые нетерпеливые буквы Алекса говорили со мной его голосом, томным полушепотом, низким хриплым смехом, мелодичными гласными. Я знала, как он должен был произнести каждое слово. Черт возьми, я знала и слышала все эти слова не раз, но все равно упорно продолжала читать, упиваясь собственной болью и его интимным шепотом в моей голове.Ана, детка,я так испугался, когда мне позвонил Луи и сказал, что ты не пришла. От одной мысли, что с тобой могло что-то случиться, весь мир сразу стал черно-белым.До этого я не понимал, насколько глубоко ты в меня проникла, и что только твои поцелуи рассеивают мрак вокруг. Ты мне снишься почти каждую ночь, а когда тебя нет в моих снах, я натурально схожу с ума. Я брежу тобой дни напролет. В моем воображении ты лежишь на боку, одетая в солнце и смятые простыни. Как тогда в богом забытой Луизиане.
И если я веду себя так, будто не схожу с ума, не верь мне, это неправда.