Зависть (1/1)

Он не помнил его лица, зато знал, что глаза у него практически черные. Темный зрачок обрамлен тонким кольцом радужки — самое настоящее зеркало в позолоченной раме. Донхек видел в этом отражении собственную кровь, свернутую до сгустков. Одного мимолетного взгляда хватило на это лицо, чтобы запомнить только глубокий омут, скрывающий самых страшных демонов; кто бы там на небесах ни находился, он свергнул своих ангелов прямо в этот ад. Заточил навеки. Запер и заставил страдать.Донхек не хотел бы помнить и этого.Ведь одно лишь воспоминание о господине — это уже спусковой крючок, и Донхека каждый раз нещадно разрывало от этих противоречивых чувств внутри; память могла подкинуть моменты прошлого в самое неожиданное время, заставляя Донхека замереть на месте. Иногда — прямо на поле боя, на самом ответственном моменте работы. И тогда внутри него просыпалась самая настоящая ярость, а чуть позже — стойкое желание убить.Но до такого он не опустится никогда, обещал себе Донхек. Его самого и правда едва не убили, едва не оставили на всю дальнейшую жизнь инвалидом, но воспитали — пусть и страшным образом — послушным, готовым выполнить любой приказ. Сам он… он бы никогда. И ни за что. Жил бы обычной жизнью и не знал терпкого вкуса смерти да металлического запаха крови. Но он знал. Где-то в груди теплилась надежда, что когда-нибудь его просто выкинут за ненадобность, и он забудет, обязательно забудет обо всем, — но именно этого Донхек боялся больше всего.Страшно засыпать, слишком страшно, но Донхека вырубило сразу же, как только он коснулся рыжей головой подушки. Прошло не так уж и много времени, когда перед глазами начал вырисовываться детский кошмар.Он и правда не видел этого лица. Ни разу, пока был под жестоким контролем другого человека. Господин носил черную лыжную маску с отверстиями для глаз и рта. И костюм. Дорогой. С белой рубашкой. На тонкой ткани которой извечно оставались капли крови. Они выцветали, но никогда не исчезали полностью.У него был тихий и вкрадчивый голос, и каждый раз, когда Донхек слышал его наяву, то едва не впадал в истерику — почти защитная реакция организма, вот только Донхек знал, что никакой защиты от господина не существовало. Разве что только гроб и три метра земли над головой.Господин повторял и наяву, и в кошмарах только несколько слов:— Стреляй так, будто от этого зависит твоя жизнь.В этих кошмарах всегда один и тот же сюжет. Донхек поднимал винтовку, но она казалась такой тяжелой, что руки начинали болеть уже через несколько минут. Донхек знал, что самое жуткое, что может случиться со снайпером, — это промах. Промах означал, что противник смог узнать твое местонахождение. Промах означал, что у тебя оставалось все меньше и меньше патронов. Промах означал, что ты не создан для этого тонкого искусства.А еще Донхек знал — влили это в уши раскаленным железом, — что промах означал еще больше пыток.Донхек спускал курок наугад; он не смог бы навести прицел на цель, даже если бы у него все не плыло перед глазами. Сильная отдача выбивала винтовку из рук, и та падала прямо на пол с противным звуком. Донхек дышал так громко и часто, как если бы он бежал долго, без отдыха, — хотя на деле он не сделал и шага.Господин появлялся в единственном луче света, под шатающейся лампой, и Донхеку оставалось лишь ждать неминуемого: ему до боли сжимали запястья, заламывали руки, сдирали футболку и приковывали к доскам. Металл обжигал еще нежную кожу запястий. Спина покрывалась холодным потом, когда господин перевязывал глаза. Это обостряло все остальные чувства. Донхек кусал губу, тихо ожидая боли. Он привык к ней, ведь ошибался много и много раз, и теперь весь живот да спина походили на вспаханное поле боя.У него и в сердце это поле боя тоже.— Считай, — бросал мужчина и замахивался.Первую секунду Донхек ничего не чувствовал, лишь слышал, как кнут рассекал воздух. Но затем место удара наливалось кровью и начинало жечь. Это не было больно, из раза в раз врал себе Донхек и чувствовал металлический привкус крови кончиком языка.— Р-раз, — считал он и напрягался в ожидании нового удара.Кнут рассекал никогда не заживающую кожу на животе. Донхек сдерживал в себе громкий крик, звук клокотал в горле.— Два…На третий раз он неисправимо терял сознание… и просыпался.И всегда — со слезами на глазах и с запутавшимся в ногах одеялом. Донхек резко сел на кровати и схватился за грудную клетку, чувствуя, как под пальцами трепетало хрупкое сердце. В комнате стояла темнота, и глаза привыкли к этому не сразу; Донхеку всегда требовалось немного времени, чтобы стряхнуть с себя липкий страх.А затем всегда приходила злость.Донхек спрыгнул с кровати и схватил пистолет с поверхности прикроватной тумбочки; оружие извечно хранилось прямо под рукой.Донхек не выстрелил, но навел пистолет на стену. Он судорожно дышал, пока глаза привыкали к темноте, и спустя время он увидел привычные очертания своей комнаты. Ничего особенного, только кровать, тумбочка и книжные полки без книг на противоположной стороне. Никакого господина.Донхек опустился обратно на кровать. Навел дуло пистолета на себя. Он знал, что никогда не сможет сделать этого. И знал, что желание нажать на курок иногда накрывало так, что Донхек едва удерживал себя от самого страшного греха. Когда-нибудь он не сможет спастись. Когда-нибудь. А пока он убрал пистолет обратно и лег спать, надеясь на то, что больше за эту ночь он не увидит кошмаров.***— Донхек…Джисон стоял у самого дальнего окна, практически за темно-бордовой шторой. Он в нерешительности сминал ее в своих руках.— Я хотел бы извиниться, — промямлил младший и вскинул голову, и его взгляд чистых голубых глаз уперся в Донхека. — Прости меня, Донхек, я полностью виноват в…— Не нужно, — прохрипел Донхек. — Ты не виноват.Он лгал — он никогда не скрывал того факта, что считал Джисон виновным абсолютно во всех смертных грехах, но в первую очередь он винил его за то, что тот вообще родился. Появился в этом доме. Оказался способным. Бог дал ему немало задатков, для развития которых нужно немного времени и чуточку усердия. Донхеку же Бог дал только жизнь.Джисон слабо улыбнулся, и его глаза превратились в узкие щели.— Тогда, может быть… может быть ты научишь меня попадать в цель несколько раз подряд? Господин сказал, что ты очень хорошо обучался у него и, возможно, запомнил все аспекты…Донхек недовольно поджал пухлые бледные губы. Он действительно запомнил каждое слово господина, но не потому, что у него оказалась хорошая память, а потому, что за каждый плохой результат мужчина оставлял на юношеском теле еще больше своих отметин. Донхек помнил историю каждой из них. Некогда они горели огнем, охватывая все тело, но отныне светлые выпуклые шрамы просто были.— Чуть позже, — пообещал Донхек.И, разумеется, соврал.Джисон не создан для этого искусства. Он считал своей наивной головой, что конечная цель снайпера — достижение той вершины, когда можешь попадать в цель с закрытыми глазами и со сломанными руками. Но он страшно ошибался, и когда-нибудь это точно сыграет с ним злую шутку. Цель снайпера — обезвредить, обездвижить, убить к чертям собачьим. Сделать это прежде, чем это сделают с тобой.Теоретически, Джисон мог попадать в цель, у него отличное зрение и чутье, а также — самый настоящий талант, которого не было у Донхека. Но еще у него чистое и доброе сердце, и это точно когда-нибудь станет помехой. Чуткое, полное любви сердце не способно пережить чужую смерть, не разбившись на осколки. В то время, когда Донхек только выезжал на свои первые задания, он пытался не видеть лица с потухшими глазами, старательно отводил прицел в сторону до того момента, когда пуля попадала в цель. В первый раз это вызвало истерику. В последующие разы — только осознание собственной смертности, ведь Донхек непременно умрет также от рук более умелого снайпера.— Спасибо большое, Донхек, — Джисон улыбнулся и смущенно почесал затылок. — Я очень надеюсь, что если я буду больше работать, я получу уважение остальных.Донхек улыбнулся ему в ответ, но улыбка эта была больше похожа на два острых ножа.— Запомни, Джисон: если ты не можешь сделать так, чтобы люди тебя уважали, сделай так, чтобы они тебя боялись.***— Я не крал деньги!Истошный крик повис в гулкой тишине. Вечно одно и то же. ?Я не крал, я не брал, я не знаю, я не виноват…?Они всегда говорили отчаянно. В какой-то момент их голос срывался — после осознания того, что мафия никогда и никого не жалеет. Они переставали сопротивляться — уже кричали лишь от разливающейся по всему телу боли. Донхек много раз видел долгие издевательства над другими. Только… со стороны. Притаившись в темном углу. Он сам прошел через такое. Задолго до того, как его пальцы впервые коснулись холодного металла винтовки. Только вот когда избивали его, причины не существовало. Была просто злость. И был просто Донхек, на которого эту злость можно было излить.Донхек подбросил в воздух нож и выловил его прямо у собственных глаз. Он вертел его в руках, прислонившись плечом к стене, и незаметно, из-под ресниц наблюдал за тем, как Джонни выбивал из менеджера клуба всю дурь. Небольшая комната была наполнена темнотой; на дальних стенах Донхек заметил несколько рисунков; на дубовом столе — фотографию в рамке. Менеджер. Женщина. Ребенок. Но у Донхека не дрожало предательское сердце и никакие мысли о прощении не затмевали остальные. Его выучили не чувствовать жалости. Хотя внутри что-то протяжно скулило.— Где деньги, которые ты украл? — раздался рык Джонни, после чего он сломал первый палец.Мужчина — чуть за тридцать лет, с темными волосами и проколами по всему телу — истошно закричал. Но музыка перекрыла жуткий вопль. Она била по ушам. Донхек всякий раз пытался соврать себе, что ничего в этой комнате не происходит, — приходилось поднять голову, рассматривая белоснежный потолок, и слиться с музыкой, становясь ее частью.Не вышло.Джонни сломал еще один палец. Неприятный хруст заставил Донхека чуть поморщиться от отвращения.— Это не я, не я! — задохнулся слезами мужчина и всмотрелся широко распахнутыми глазами в спокойное лицо Джонни. — Не я!Хруст заставил содрогнуться. Крика не было — был только жалобный, протяжный скулеж. Донхек вгляделся в сгорбленную спину мужчины. Сломанные пальцы выглядели жутко. Ладонь была вся красная, как если бы руку окунули в густую гуашь. Где-то кость разорвала тонкую кожу и теперь белела на фоне переливающейся бликами темной и густой крови.— Куда ты их дел?!— Прекрати, Джонни.Донхек замер. Умер. Замерз в лед. Мимикрировал под каменную статую. Сколько раз он слышал этот голос, а все никак не мог привыкнуть к стальным ноткам в тонких нитях. К ощущению того, как все внутри индевело, словно там, под коркой, клубилась такая лютая зима, какой еще не видел свет.Нож выскользнул из рук, вспыхнул металлическим блеском в свете единственной лампы и бесшумно упал на ворсистый ковер.— Почему ты так неуважительно обращаешься с ним? Он все же старше тебя.Господин прошел в кабинет медленной походкой, оглядывая все вокруг, как если бы ему было интересно. Но у него на дне зрачка клубилась только хорошо скрываемая злость. И полное, пугающее безразличие. Он чуть задержал свой тяжелый взгляд на побледневшем лице Донхека.Донхек спрятал руки. Пальцы мелко дрожали, и господину не следовало видеть этого. У Джонни на лице читалось выражение крайнего непонимания.— Что вы здесь делаете, господин Чжон?Губ господина тронула едва заметная улыбка. У него в глазах плясали жуткие демоны, и Донхек увидел их всех, когда вновь столкнулся с его взглядом.— Персоналу клуба жалуются молоденькие девушки, что они слышат жуткие крики из кабинета менеджера. А персонал клуба начал жаловаться об этом мне, как владельцу. Я приехал проверить, что же здесь происходит. А на деле вы здесь вдвоем веселитесь?— Только исполняем приказ, господин Чжон, — стушевался Джонни и опустил взгляд.— Нужно быть эффективнее, Джонни, разве не этому я тебя учил? — он выдержал долгую паузу. Донхек знал, что будет после. Он почти готов. Вот только вся уверенность разбилась в пух и прах, едва он почувствовал на себе прожигающий взгляд. — А тебя, Донхек? Тебя я учил совершенно другому.Бледная кожа покрылась мурашками, но Донхек сдержал себя и чуть заметно кивнул, пытаясь не измениться в лице.— И чему я учил тебя?— Устранять проблему по мере ее появления, господин Чжон, — спешно ответил Донхек заученные фразы.Господин одобрительно кивнул и чуть заметно улыбнулся.— Так устраняй.Донхек не медлил ни секунды. Он поддел носком кроссовка нож и подбросил его вверх, схватил за рукоять и в два прыжка преодолел расстояние между собой и менеджером. Донхек давно уже привык. Он пытался не думать об этом. Хотя бы не думать слишком много — чтобы покрытое инеем сердце не смогло разбиться окончательно. Он только проговаривал про себя, словно мантру, порядок действий, который знал наизусть: ?Схватить за голову, прижать к груди, зажать рот, провести острым краем по шее, впиваясь глубоко — так, чтобы наверняка?.Донхек разрезал горло одним стремительным движением. Кровь залила огромную часть ковра — так, что отстирать будет просто невозможно. Тело мужчины ослабело за несколько секунд. Он уже не дергался и даже не цеплялся узловатыми пальцами за руки Донхека, оставляя длинные царапины. Его ноги подкосились, и Донхек толкнул его в спину, заставив упасть лицом вниз.Сердце не дрожало. Не разрывалось очевидным осознанием того, что Донхек был безжалостным убийцей. Что отнять чужую жизнь он может просто по одному чужому слову. Сам — никогда и ни за что. Хотя и в этом он уже не был уверен. Убийства — часть его жизни, и избавиться от нее будет очень трудно. Когда привыкаешь к этому, осознаешь все от начала и до конца, видишь свои руки по локоть в чужой крови, — в сознании что-то необратимо меняется. Появляется больше защитных механизмов. Терпеть этот ужас не каждый сможет. Приходится закрывать собственные эмоции на все замки. Разъедающий, липкий страх. Или болезненное, пульсирующее в груди сожаление.И все остальные убийства делаешь уже на уровне приобретённых привычек.Донхек встрепенулся, вскинул голову и посмотрел в сторону господина, наивно мечтая услышать за свою работу ?ты молодец? или ?я рад, что ты такой послушный?, выжидая этого так же, как какая-нибудь облезлая шавка выжидает ласковых слов от посторонних. Но на то Донхек и был собакой, что делал все для господина по одной лишь тихой просьбе. Он смотрел на господина Чжона и не видел в его глазах ничего, кроме пугающей пустоты.Это… нечестно. Просто неправильно. Джисона он хвалил просто потому, что тот прицелился, — Донхека он не одарил ласковыми словами даже за десятки убитых им людей.— Джонни, поможешь Ноа найти нового менеджера, — бросил господин перед тем, как за ним закрылась дверь.Донхек разглядывал фото на столе, запоминая пухлые черты лица ребенка. Донхек убил его отца, но не получил за это ничего. Он не сдержался — швырнул первую попавшуюся в руки вещь прямо в стену. Кажется, тот самый нож.Но лучше бы это было чертово сердце.