Глава 4 (1/2)
Сердце моё, помоги ему встать над судьбою,Чашу забвенья испить и остаться собою,Бездны пройти... И очнуться в свету.(С) Лора Хватит валяться.Эта простая и, в то же время, неимоверно сложная мысль посетила меня посреди ночи. Не знаю, почему я просыпался именно в это время. Наверное, днем было слишком жарко для того, чтобы тело мое, постепенно возвращавшееся к нормальной жизни, переносило бодрствование.
Я слышал, как Филипп, наш врач, объяснял кому-то, что сердце мое, ослабленное раной и потерей крови, будет считать день ночью, а ночь днем. Что ему легче, когда прохладнее, что... Дальше я не вслушивался, снова задумавшись о том, что тайна моя, которую я нес с собой, словно талисман на груди, от самой Миезы, вот-вот будет раскрыта. И, чтобы отвести от себя лишние подозрения, а от друзей и государя - беспокойство, я решительно вознамерился самовольно прервать постельный режим. Луна, издевательская полная луна светила в окно и взывала то ли к совести, то ли к действиям. Совесть, решив, что ночью все нормальные существа спят, предоставила мне полную свободу действий.
Слава Асклепию, в комнате я был один.
Словно спартанец, страдающий тяжким похмельем после затяжного и далеко не изящного падения на дно синей ямы, я осторожно спустил с кровати левую ногу. Пол был приятно-теплым, чуть шершавым. Ковров в покоях Птолемея не наблюдалось. Краем сознания я еще успел задаться вопросом, а где же он сам, как...- Тебе что-то нужно, господин? - тихонько спросили из кресла в углу. - Ты скажи, я велю слугам принести все необходимое.
Жизнь коротка, а на этом пути еще короче!Я сумел не выбраниться. Коротко вздохнул, усмиряя бешено зашедшееся сердце - снова оно! - и, стараясь опустить все не подлежащие выражению в приличном обществе слова, свесил с кровати руку и прокашлялся.- Помоги мне сесть, будь добр. И найди одежду. Только, молю, не ваши эти тряпки в парсанг длиной. Мой хитон. И плащ.
Мальчишка не метнулся ко мне, нет. Он стек с кресла, словно темная вода, поднялся на ноги и оправил одежду - одним движением. Я не мог не восхититься его грацией, только глупец не признал бы очевидного факта, который состоял в том, что двигаться он, определенно, умел. Ну а как иначе, если слыл лучшим придворным танцором у Дария? В нем не было типичного для персов раболепия или подобострастия, только бесконечное, исполненное какой-то незримой, но почти ощутимой печали, достоинство.
То ли крылья подрезали, то ли вовсе не птица - вспомнились мне слова песни, что пели мы в юности там, в далекой, оставшейся за спиной, Пелле.
Несмотря на кажущуюся свою хрупкость, Багоас был сильным юношей. Что и доказал, почти рывком поднимая меня на ноги.
- Ему это не понравится. Не было нужды называть имена, я и так понял, о ком идет речь.
- А мне не нравится валяться здесь бесполезным кулем. Так что, - я не договорил и попытался пожать плечами. Что ожидаемо, этого у меня не вышло. Перс (я, хоть убейте, не могу звать малыша евнухом) тактично промолчал.- Что нового? Нет, не этот. Это тряпки Птолемея.
- За твоими придется...- Так пошли, - оборвал я мальчишку и вздохнул. - Прости. Во мне говорит досада и боль. Давай уж что есть.
Он, принимая извинения, с достоинством склонил голову и заговорил:
- Светлейший Царь Аль-Скандир днем выезжал к реке в сопровождении...Он запнулся, я счел уместным подсказать варианты.- Брата? Свиты? Господина Клита? Каллисфена?
Юный перс вспыхнул щеками, явно коря себя за нерасторопность.
- Нет, господина со свитками и дощечками с ними не было.Уже и на том спасибо.Я нахмурился, кивнув. Раздражительным я становлюсь, когда мне плохо, нетерпимым. Никуда не годится. Я, как-никак, дипломат, а значит должен соответствовать той планке, которую установил себе сам. А ее, в идеале, периодически поднимать. И забыть нетерпимость и неумение владеть своими эмоциями вообще. В идеале. В принципе. А к выходкам Каллисфена я все более и более нетерпим. Плохо.Ткань касается плеча под повязкой, мягко ложится на лопатку, и на миг у меня в глазах темнеет. Я слышу себя словно со стороны, что-то говорю, даже смеюсь шутке черноглазого мальчишки, различая в его голосе имя Пердикки.
В ушах гулко, отдаваясь в виски, в плечо, в ребра, в гортань, барабанными ударами стучит сердце.