3 (2/2)

- Шевелись быстрее, - он держит крепко, почти до боли, однако никогда не слыл силачом, а заключение ослабило их обоих. Безделие тоже сказывается губительно - Мигель чувствует, как перестаёт подчиняться мгновенно, расслабившись, тело, а его напарник жалуется, что затупился острый, как толедский клинок, разум, и поточить его не обо что.

- Багор, - шепчет Мигель сквозь прутья; он никогда и не славился блестящей способностью соображать. Тулио, чувствуя, как ускользают из хватки чужие ноги, а сквозь пальцы - недолгая, глупая надежда, ругается по-чёрному ("разговаривает с лошадью" - почти единственное приличное, что можно вычленить из потока брани) и принимается по привычке, внушённой долгими пустыми днями, биться головой о первое, что обнаруживает в своей досягаемости - увы, это не стена. Он говорит, что от боли лучше думается, но Мигель с этим бы тысячу раз поспорил. Он шипит, как дикий кот, невольно брыкаясь, и Тулио вздыхает почти со смирением:

- Сейчас уроню.

- Только попробуй, - Мигель с риском для жизни отрывает руку от прутьев, чтобы, мимоходом взъерошив чёрные жёсткие кудри, закрыться, взмолиться: - Перестань, - да, они уже пару недель не мылись, так что, если Тулио хочет себя терзать, не такой уж это плохой способ, к тому же, у его напарника пятая точка жёстче камня от недоедания и напряжённого вытягивания к свету, насмешливому лошадиному оскалу - но её владелец имеет кое-что сказать по этому поводу. Например, то, что дыхание у Тулио очень горячее, руки его с внезапно проступившими под кожей мышцами ёрзают совсем не там (не специально, конечно; а почему так усмехается, враз перестав ругаться?), да и прикрываться скоро придётся уже спереди.

К счастью, непонятливое животное непонятным образом помогает им раньше, чем это успевает случиться.

Из Мигеля выдумщик всяких планов отвратительный, но мстить он умеет - и со смаком. Это не первый раз, когда Тулио играет с ним в такие игры, причины которых, как и следствия из которых, обоим понятны разве что смутно, так что давно известно, куда наносить ответный удар. Стоит сапфирово-синим (выковыряешь - не продашь) глазам прикрыться, а дыханию - выровняться (в темнице спать - самое душеспасительное занятие, пусть даже вечер ещё не поздний), Мигель подкрадывается поближе.

Недолго смотрит, прежде чем отодвинуть ворот рубашки.

У Тулио черты лица такие острые, что можно порезаться, и деваться некуда, кроме как беспомощно сглотнуть подступившее к горлу что-то, глядя на тонкие бледные полосы, стебли травы и лунные дорожки, червоточины... а потом на сумрачный от раздумий лоб, недельную щетину... Мигелю нравятся женщины, он любит хватать и тискать, когда обзаводится достаточным количеством денег, а на остальные дни есть возможность пялиться на Тулио, пока он спит, и легонько, кончиками пальцев касаться давно заживших ран от всяких видов побоев, предательств и прочего.

Ладно, может быть, Мигель это первый и начал.

Он наклоняется так низко, что на кожу непременно ложится его горячее дыхание, так низко, что наверняка получилось бы дотянуться до шрамов и родинок губами, и он...

- Я мог бы ударить тебя, - говорит Тулио голосом, отвратительно плохо подделывающимся под сонный. Когда у него не выходит играть, Мигель знает - что-то происходит. И ему не хочется смеяться, даже не тянет продолжить забаву, в которой он наверняка одерживает сокрушительную победу, - всё становится слишком серьёзным. Так что он обводит последнюю линию, чувствуя, как покрывается мурашками чужая спина, и говорит, отходя, как ни в чём не бывало, безнадёжно оправдываясь:

- Я только разбудить хотел. Ну и крепко же ты дрыхнешь. Вообще-то, самое время выбраться отсюда.