ЧАСТЬ 6 (1/1)

Проснувшись под трезвон будильника, Дон как будто со стороны наблюдает в замедленной съёмке, как неотвратимо разбиваются оба их сердца. Дэвид не ноет, не жалуется. Он шепчет: ?Спасибо за эту встречу, Дон?. Он улыбается такой невероятно солнечной улыбкой, что Дону слепит глаза… И всё же у него не выходит полностью скрыть своё состояние. Он прижимается к Дону всем телом, ласково и крепко обнимает его и дышит его запахом, ни слова не говоря, как будто хочет надышаться. Жадно гладит ладонями, будто хочет натрогаться. Будто хочет?— запомнить. Будто… готов к тому, что они больше не увидятся, уже едва выдерживает боль, но даже не пытается просить о чём-то большем. Дон несколько минут не может говорить, когда понимает это. Пытается сказать что-то ласками, поцелуями, но делает только хуже, потому что создаёт впечатление, что тоже прощается. Он сердится на себя, и тогда наконец получается произнести слова, застрявшие в горле:—?Не надо так, Дэвид. Мы не расстаёмся.—?Нет? —?он не верит. Не может поверить. И если бы Дон не знал уже наверняка?— он бы не обещал ничего, потому что подарить такую надежду и после его обмануть?— слишком жестоко, с Познером он так поступить никогда бы не смог. Но он в этот раз?— уверен:—?Дэвид, мы встретимся снова. Я не смогу уже без тебя, без надежды на новую встречу. Когда ты сможешь, как только ты сможешь, я… что-нибудь придумаю. Я выберусь к тебе. Обещаю.Дэвид смотрит ему прямо в глаза, долго и пристально. Дон, наверное, никогда прежде так подолгу не смотрел в эти глаза. И всё равно?— хочется ещё дольше. Дэвид целует его жарко, но коротко.—?Я тоже без тебя вряд ли смогу,?— признаётся он. —?Какое-то время?— конечно, но навсегда?— нет. Слишком больно,?— Познер вздыхает. —?Ох, зря мы всё это затеяли.—?Я знаю, зря. Но теперь уже поздно о чём-то жалеть. Скажи мне, хотя бы примерно, когда?Дэвид говорит.***Собираясь уже, Дэвид спрашивает:—?Ты звонил домой? Как они там?Он двигается как-то немного сдержанно, и Дон краснеет до ушей, вспоминая его вчерашние слова.—?Я звонил, каждый день,?— говорит Дон. —?При тебе стеснялся. Лизз скучает по мне, Генри тоже… но меньше. Ему книги сейчас лучшие собеседники,?— Дон закрывает глаза, ощущая прилив стыда. Дети скучают без него, а он тут…—?А… Ханна? —?впервые спрашивает Познер.—?Мы… почти не общаемся с ней,?— впервые сообщает ему Дон.—?Из-за меня?—?Вот честно, не знаю, Поз,?— Скриппс разводит руками. —?По времени, казалось бы, совпадает. Но мне кажется, что это гораздо раньше началось. Сейчас просто вырвалось на поверхность.—?Ты потому и начал… звонить?—?Да, поэтому.—?И если вы помиритесь снова…—?Я сомневаюсь, Поз. Мы уже пытались мириться. Всё было почти хорошо. А теперь опять… И, знаешь что… Посмотри на меня, пожалуйста.Господи, этот взгляд. Этот умный, серьёзный, полный понимания взгляд. И упрямо прикушенные губы?— Дон прекрасно помнит, ещё со школы, что так Дэвид делает, чтобы не позволить губам дрожать. Если бы только можно было сейчас его не отпускать…—?Дэвид, я чувствую: после всего, что произошло?— моя жизнь изменилась. Я сейчас точно могу сказать, что для меня нет в мире человека ближе тебя. Дороже тебя?— разве только дети. И что бы Ханна ни предприняла?— уже не изменит этого. Я люблю тебя, Дэвид. Гораздо сильнее, чем когда-то в юности. Я не знаю, как это произошло и что из этого получится. Знаю только, что очень сильно люблю.Дон всё ещё сидит на постели, глядя на Дэвида снизу вверх. Тот, не отрывая взгляда, подходит и садится на пол у его ног. Берёт его руки в свои и целует?— пальцы, кисти рук, запястья… Дон останавливает его, обхватывая ладонями его лицо. Дэвид часто моргает несколько раз и с немного сбитым дыханием произносит:—?И я люблю тебя, Дон. Очень сильно.Ресницы его опускаются, он чуть хмурит брови и чуть плотнее сжимает губы, будто не позволяет себе сказать что-то ещё. Но Дон, кажется, понимает, о чём он не говорит.—?Я не знаю… Прости, но я правда не знаю, смогу ли признаться Ханне прямо сейчас. Это будет тяжёлый скандал, для детей в том числе, и я… просто ещё не готов.Познер снова удерживает какие-то слова, не даёт им сорваться с губ, смотрит в сторону и вздыхает.—?Я скажу ей, позже, скажу обязательно,?— обещает Дон.—?Не спеши,?— мягко возражает Дэвид. —?Давай сначала встретиться попробуем. Может быть, не выйдет ничего… так зачем детей травмировать.Боже, Дэвид. Он это серьёзно говорит. Без сарказма и почти без горечи. Дон трёт лицо руками. Он не заслуживает такого сочувствия и понимания от человека, которому причиняет такую боль. Познер сжимает его колено и поднимается на ноги:—?Ну, мне пора.Он одевается и кутается в шарф, подхватывает сумку. Дону надо идти сдавать ключ от своего номера, но сначала… Он обнимает Дэвида крепко, как только может, и осыпает поцелуями его лицо.—?Береги себя, Дэвид, пожалуйста,?— шепчет он. Тот улыбается в ответ:—?Буду беречь. До свидания, Дон.—?До свидания.***Дональд с ужасом думает о возвращении домой. Корит себя за малодушие, но понимает, что сказал Дэвиду правду: он не сможет признаться Ханне сейчас. Даже осознав, насколько сильно он любит Дэвида. Он понимает, что возвращается к детям, а вовсе не к супруге. Лизз и Генри значат для него гораздо больше, чем беззаботная жизнь, но он не может не признать, что сейчас всё было бы намного проще и однозначнее… если бы их не было. Если бы не они, он бы просто домой уже не вернулся. Он бы не боялся скандала, не боялся развода. А теперь боится. Он не хочет, чтобы дети видели Ханну снова озлобленной на него. Чтобы они стали ?канатом?, который Ханна будет тащить на свою сторону. Он не хочет терять с ними связь. Он никогда не мог представить жизни без них… а теперь придётся. Потому что уловками и хитростями переманивать их в свой лагерь он просто не станет. Дети, живущие с матерью и не желающие общаться с изменившим ей отцом?— печальный исход, но, пожалуй, не самый худший для детей. Может быть, со временем они переосмыслят ситуацию и согласятся выслушать его версию событий… только что он им скажет в своё оправдание? Что не мог поступить иначе? Что слишком сильно любил? Что не чувствовал дома поддержки и той любви, которую чувствовал с Познером? С точки зрения преданных, обманутых детей это вряд ли убедительные доводы. Но назад пути нет. Он уже предал их, в этот раз сознательно, и этого не изменить. Остаётся только увидеть, как долго совесть позволит ему их обманывать. Делать вид, что всё в порядке. Что они?— его единственная семья… хотя уже сейчас совершенно понятно, что не менее важной семьёй для него становится Дэвид.***Дома всё практически так, как Дон и представлял. Дети очень радуются и на радостях признаются, что без него успели поссориться из-за игрушек, подаренных заглянувшим на минутку дядей Стюартом, но уже помирились. Ханна тоже, в общем-то, рада его возвращению и встречает довольно тепло, но на шею не бросается, к счастью. Это было бы уж очень неловко.Он распаковывает вещи и, сославшись на усталость, уходит в спальню. Опускается на колени у изголовья кровати. За эти четыре дня и три ночи произошло слишком много… всего. Он никогда не считал себя абсолютно непогрешимым праведником, но теперь он уже совершенно точно?— грешник. И согрешил он сознательно. И собирается грешить и впредь. И, как ни странно, он делает это потому, что считает это… не то чтобы правильным, нет. Просто это сейчас?— максимально близкий к правильному путь, на который у него хватает сил. При этом правильным путём он больше не считает верность супруге. Ситуация изменилась настолько, что сейчас самым правильным было бы признаться во всём жене и детям, подать на развод и съехаться с Познером где-нибудь, где угодно. И удерживает его от этого только предполагаемая реакция Ханны.В идеальном мире идеальная жена немного поплакала бы об ушедшей любви, но согласилась бы с тем, что мучиться в таких отношениях для них обоих не имеет смысла. Отпустила бы и благословила бы его на новую любовь, и он от всей души пожелал бы ей тоже стать счастливой?— с кем-то или без кого-то. Однако Дональд понимает, что надеяться на такую реакцию опасно и глупо. Он очень уважает ум Ханны в том, что касается профессионализма, рационального подхода к делам… но эмпатией и склонностью к саморефлексии она никогда не отличалась. Он и так не ожидал бы сразу доброты и понимания в ответ на своё признание: каким бы человек святым и умным ни был, услышать такое?— грустно и обидно. Но Ханна, он прекрасно знает, вообще не склонна смотреть на отношения со стороны, наблюдать за своими чувствами и искать их причины?— мнимые и истинные. Она не станет разбираться, от чего именно ей так обидно?— от того, что она любит Дона, или от того, что он ускользает из её рук. И тем более не станет разбираться, что чувствует Дон сейчас и почему. Она поймёт только то, что он бросает её, хотя должен был быть верным ей несмотря ни на что. Не говоря уже о том, что она явно принимает близко к сердцу мнение тех ветвей их многообразной церкви, которые всё ещё проклинают людей с ?неправильной сексуальностью? и предписывают им ?бороться с низменными страстями? и ?не поддаваться дьяволу в себе?.Испытав на себе и страсть к Ханне, и страсть к Дэвиду, Дональд совершенно искренне не видит между ними особой разницы. Считать одну из них низменнее другой он никак бы не смог. Потому что он помнит, как ощущаются действительно низменные страсти: внезапный порыв причинить кому-то боль, сделать что-то назло, уничтожить что-то прекрасное в отместку кому-то… Он, конечно, переживает такие порывы, как всякий живой человек, и до сих пор с переменным успехом учится не поддаваться им, опираясь на свою веру. Так что он абсолютно убеждён, что страсть к любимому человеку, независимо от его пола, не имеет с этими порывами ничего общего.Он всё же искренне кается в содеянном, хотя и знает, что будет продолжать обманывать Ханну ещё какое-то время. Он делает это не чтобы получить прощение, а чтобы напомнить себе самому, что то, что он делает?— неправедно, и он должен будет перестать, как только сможет. Как только хватит сил.Позже вечером, сидя рядом с Ханной перед телевизором, Дональд думает о том, что ?созданы друг для друга??— такой же вредный конструкт, как ?вечная любовь? или ?нерушимая дружба?: он заставляет людей верить, что тот, кто стал тебе почему-то дорог, был создан сразу таким и притом специально для этого?— для того, чтобы стать дорогим тебе. И что если в большинстве проявлений человек тебе близок?— он обязательно будет так же близок и во всех остальных. Он обязан, ведь он же создан для тебя… А ты создан для него, и если ты вдруг в чём-то не такой, как ему нужно?— то это в тебе что-то не так. Это всё довольно глупо звучит, когда осознаётся, но Дон понимает, что такая ерунда действительно долго управляла его жизнью и сбивала его с толку. Ведь никто из них таким, какими они встретились, не был создан. Они стали такими, живя каждый свою жизнь, не зная ничего о существовании другого до их встречи. И, продолжая жить, неминуемо становятся иными. Люди меняются, не могут не меняться, и это прекрасно, ведь отсутствие роста и движения всегда приравнивалось к смерти. Стоит только, наверное, обращать внимание на то, меняетесь ли вы в общую сторону или каждый в свою. Чтобы вот такие вот ситуации не обрушивались на голову неожиданно.Он задумчиво поглядывает то на экран, то на Ханну, смеющуюся над действительно остроумными шутками телеведущего, и невольно начинает усмехаться сам. Чувство юмора у них, по крайней мере, до сих пор похоже. Впереди Новый год, а затем их ждут новые будни с их обычными заботами, и он наконец разрешает себе начать думать об этом и на время отложить и свою вину, и свою любовь как бы чуть в сторону.***В шеффилдском домике Познера тихо, темно и довольно холодно?— он выставлял отопление на минимум на время отъезда. Оказывается, из-за последствий бури почти на двое суток пропадала электроэнергия, и в холодильнике попортились некоторые продукты, а лужа под ним промочила потёртый ламинат. Мисс Беннетт обиженно мяукает, хотя миски её не совсем пусты: она успела заскучать, а она не любит этого. В принципе, хорошо, что есть неотложные дела, думает Дэвид. Некогда беспокоиться о том, что Дон, приехав домой, передумает. Он уверен, что Дональд не стал бы обещать чего-то, что не собирается выполнять, это всё тревожность, которую надо просто перетерпеть?— вот в этом заботы по дому и помогают. В новогоднюю ночь Дэвид сидит перед телевизором с большой чашкой грога в руках и с кошкой на коленях, но почти не смотрит на экран. Он думает о том, что произошло там, в Манчестере, и впервые лет, наверное, за двадцать загадывает?— невыполнимое, безумное?— желание: быть с Доном. Жить с ним, где-нибудь, где угодно, но вместе. Он посмеивается про себя над несвойственным ему порывом, но всё же на одну ночь позволяет себе помечтать о чём-то несбыточном. Он давно себе этого не позволял.Даже в первый день после каникул Дэвид всё ещё под впечатлением от встречи. То и дело он ловит себя на том, что вспоминает лицо Дона, его голос, его руки, его дурачества… И, конечно же, он не один себя ловит на этом.—?Monsieur Pos-ner, vous… souriez? *?— нараспев вопрошает Агнес, постаравшись придать своему голосу, да и лицу, выражение крайнего изумления. Дэвид усмехается в ответ:—?Oui, madame Pete, c'est pas faux.**Она присаживается напротив.—?К добру это или к худу?Дэвид укоризненно хмурится и поджимает губы:—?О, миссис Пит, вы должны бы уже знать меня достаточно хорошо, чтобы не ожидать от меня добра ни в коем случае.Она смеётся, но расспросов не оставляет, к его сожалению.—?Ты ужасен, Дэвид. Признавайся, на каникулах что-то произошло?—?Да, Агнес,?— вздыхает он,?— да, но… это личное.—?Дэвид! Ты наконец влюбился?Он молчит. Он не собирался ни с кем говорить об этом… Но она спросила?— и почему-то теперь ему хочется рассказать. Только?— стоит ли? Он вздыхает опять.—?Думаю, да, Агнес. Боюсь, что да.—?Что, безответно?Она… беспокоится? Вряд ли… Наверное, это просто её любопытство. Снова выглядеть сохнущим по кому-то, как в средней, мать её, школе ему совершенно не хочется. Он признаётся:—?Боюсь, что нет.—?Так что же в этом плохого?—?Агнес…—?Ну Дэйв, расскажи! Я тебе всё рассказывала.Вот это довод, конечно. Он невольно закатывает глаза.—?Конечно же, Несси, ведь твои секреты могли так серьёзно повлиять на твою карьеру, они же определяли всю твою жизнь!Агнес молчит, поражённая его язвительной репликой. Он не хотел её обижать, он и сам, в общем-то, не был обижен… Что на него нашло?—?Извини, вспылил.—?Прости меня. Я… не подумала.—?С чего бы тебе думать об этом,?— он пожимает плечом. —?Да я, наверное, даже не потому не хочу рассказывать. Тебе я бы, может, и рассказал. Просто… сам ещё не могу решить, как к этому относиться.—?Всё очень сложно?—?О да. И становится всё сложнее.Всё всегда становилось довольно сложно, когда дело касалось Дональда.***Они встречаются. Они всё-таки действительно встречаются. Дэвид пишет письмо, Дон ему перезванивает, они договариваются обо всём. Через несколько недель и всего на одну ночь, но это значит действительно много. Это значит, что они оба готовы стараться, чтобы увидеть друг друга. Чтобы не нарушать данные друг другу обещания. Это значит, к сожалению, и то, что Дон готов врать жене?— делать то, за что он себя больше всего корил тогда, в первый раз. Он обещает себе, что это временно (себе, потому что Познер об этом не спрашивает), но очень сложно не забывать, что это неправильно?— теперь, когда он начал сознательно делать это.Он делится с Богом этим, не новым, конечно же, наблюдением: уступив соблазну нарушить какую-нибудь заповедь, тут же, просто мгновенно приходится начинать бороться с соблазном обесценить её. Представить её не такой уж важной, да и не так уж сильно нарушенной, чтобы обелить себя в своих же глазах. Он прекрасно понимает, что этого делать нельзя, и всё-таки это сложно. Чувства после этой мысленной исповеди им владеют смешанные. Он не рискует приписывать высшим сферам ни грустное понимание, ни тихое разочарование, охватывающие его.Они договариваются о новой встрече. Потом ещё об одной. И ещё. Чаще всего Дону приходится придумывать эти командировки, но если на самом деле подворачивается подходящая?— он этим пользуется, конечно. Иногда Познер пишет, что будет в Лондоне, и тогда Дон подстраивается к нему. Есть ли ещё причины для его визитов, кроме встреч с Доном, Дэвид, правда, не говорит. А Дональд не спрашивает.Все эти ночи они практически не спят. И даже не потому, что всю ночь занимаются сексом (хотя занимаются много, куда больше, чем каждый считал нормой для себя). Они довольно много просто прикасаются друг к другу. Много говорят. Очень много смеются и предаются воспоминаниям. И постепенно, не сразу, робко начинают мечтать о том, каким могло бы быть их совместное будущее.Тем временем Ханна, конечно же, обращает внимание на участившиеся командировки. Дональд пожимает плечами, бросает: ?Новая политика руководства?,?— и почти не краснеет. Это ему до такой степени не нравится, что он долго матерится про себя и сам себе клянется в следующий раз признаться ей во всём. В следующий раз обязательно. Только ещё немного поживёт в мире с радостными Лиззи и Генри. В мире, где они любят его и верят, что бесконечно любимы им. Бесконечно любимы они на самом деле, но смогут ли они продолжать верить в это, увидев, как он собирает чемоданы? Всё может быть, но надеяться слишком не стоит. Не надеяться на лучшее?— это же техника Познера, Дон подтрунивал над ней в своё время. Но теперь, оказавшись в настолько тяжёлой ситуации, Скриппс вынужден признать, что только этот подход и может спасти его от потери рассудка.Если Ханна и верит ему насчет политики руководства, это не мешает ей начать пытаться привлечь его внимание романтическими жестами. Он немного удивлён: почему бы вдруг, ведь раньше всё было ровно наоборот — он пытался настроить её на романтику, а она вздыхала, ворчала или фыркала в ответ. Неужели старая басня про неудачное сватовство сбывается, в который уже раз, только теперь в его жизни, и Ханна теперь заинтересована в нём, как раз когда он потерял всякую надежду, да и интерес. Неужели она почувствовала, что привычный, приевшийся муж начал ускользать куда-то, повернулся в сторону от неё и готовится сделать в ту сторону шаг? Она будто бы беспокоится, не понимая почему, но уверена, что знает, как всё исправить.О, как Дон был бы рад, если бы она не переставала быть такой ласковой хотя бы после истории с телефоном. Он был бы счастлив каждой улыбке, каждому прикосновению, каждой заботливо принесённой чашке чая. Теперь же он принимает это с неловкостью и лёгкой досадой: Ханна, милая, где же ты раньше была… Он бы расцеловал её в ответ на предложение заняться книгой?— а теперь едва удержался от того, чтобы пожать плечами: он давно занимается ей, задерживаясь на работе. Ему и жалко её, но пытаться ответить хотя бы вымученной нежностью он уже просто не хочет. Сдержанно благодарит, но ответных жестов не делает.К сожалению, Ханна понимает всё это совершенно не так, как он имеет в виду. Ей, похоже, начинает казаться, что она недостаточно старается. Что романтики надо наддать побольше. Дон не может совсем отказать ей, когда она ластится так откровенно?— он не решается. Возвращается знакомый, привычный секс, но теперь он кажется чем-то чуждым, почти неправильным. Вся эта история, набирая обороты, катится к катастрофе.***Во время свиданий Дон с упоением учится странным и прекрасным вещам, которые можно проделывать с Познером в постели. Некоторые из них, он припоминает, описывал иногда Стю, и он впервые жалеет, что невнимательно слушал не кого-нибудь, а Дейкина.Он словно знакомится с Познером заново: раньше он знал лишь его ум, его душу, его характер… теперь он познаёт его тело. Конечно, он видел его обрезанный пенис не раз за время учёбы (они все друг у друга всё видели, хоть и не спешили распространяться об этом), но до встречи в Манчестере никогда не разглядывал его полностью голым?— и никогда не видел возбуждённым. Он не знал заранее, как подействует на него этот вид, и немного боялся тогда обидеть Дэвида не слишком подходящей реакцией… и боялся напрасно. Стройное тело Дэвида с изящными руками и ступнями, его гладкий, чуть подрагивающий от возбуждения член?— вместе с алыми губами и неприкрытым вожделением во взгляде?— действуют мощно и однозначно: срывают крышу к чёртовой матери. Он изучает это тело на ощупь, изучает его запах, его вкус. И когда пытается соединить эти новые знания с теми, что долгие годы хранились в памяти?— и всё ещё актуальны?— в мозгу происходит короткое замыкание, и он с минуту, наверное, смеётся, не в силах объяснить, почему. Отсмеявшись, правда, пытается: ему самому интересно, получится ли.—?Подумать только, я столько всего о тебе знал… Сколько сахара ты кладёшь в чай и в кофе, сколько песен Грейси Филдс ты до сих пор помнишь наизусть, как ты посапываешь и бормочешь во сне, как начинаешь морщиться, если кто-то неправильно произносит слова… Но я никогда не догадывался, как ты можешь скулить и стонать, если тебя прижать к постели и ласкать только кончиком языка?— только головку твоего члена. Я знал, что ты боишься щекотки, но не думал, что можешь кончить от одних только поцелуев в самые чувствительные для щекотки места… Я знаю теперь вкус твоей спермы, знаю как ощущается твой рот на моём члене… И всё-таки это ты. Тот же самый ты, с кем мы катались на велосипедах и разучивали музыкальные номера… Понимаешь теперь, от чего меня перемкнуло?Познер слушает, лёжа на спине, запрокинув голову, подставляется прикосновениям, иллюстрирующим речь Скриппса, улыбается и посмеивается тоже. Поворачивается на бок с печальной полуулыбкой:—?Не хочу сбивать настроение, но порой мне кажется, что это всё же не я. Не тот я, которым я был. Которого ты знал.—?Если так, я хочу узнать тебя снова?— того, кто ты сейчас. Но пока я лишь вижу, что ты повзрослел. Многое повидал, это чувствуется, конечно. Но старину Поза я по-прежнему узнаю. Я ведь тоже вряд ли очень уж изменился.—?Ты изменился, но не стал другим…—?Это из какого стихотворения?—?Понятия не имею, но если такого стихотворения нет?— это непростительное упущение. Я вот не знал?— вернемся к теме разговора?— что твой голос может возбуждать меня не меньше, чем твоё тело. Когда ты рассказывал про свои новые открытия, я чуть не кончил. Даже без всякой щекотки. И чёрт тебя дернул свернуть обратно на велики…—?Да, это непростительно. Исправлюсь,?— многообещающе приподнимает брови Дон и шепчет:?— Закрой глаза.Дэвид действительно может кончить, просто слушая голос Дона, почти без прикосновений, а Дон, оказывается, может достаточно долго, не умолкая, говорить о сексе?— о сексе с Дэвидом, очень подробно и чувственно, кто бы мог подумать. ?Плюсы жизни с писателем?,?— смеётся Познер и спасает Дона от перевозбуждения одним точным движением губ и касанием ладони. ?Нет, мы хуже тинейджеров,?— поражённо качает головой Дональд, придя в себя. —?У тинейджеров на такое фантазии не хватит?.***Должно быть, начитавшись советов в журналах или наслушавшись подруг, Ханна пускает в ход ?тяжёлую артиллерию? и начинает создавать романтическую обстановку по всем правилам. Зажигает ароматические свечи, покупает массажное масло и Красивое Бельё. Скрепя сердце, Дональд отвечает на её ласки: расстаться с детьми он всё-таки пока ещё не готов. Он, в общем-то, ничего не имеет против того, чтобы доставить ей удовольствие, ему не хочется обижать её и смеяться над её порывами, но она смотрит на него таким заискивающим взглядом?— а его настроение в её присутствии так далеко от романтического сейчас?— что он с трудом сдерживается, чтобы не закатывать глаза, не вздыхать, не кривить губы. А когда он понимает, что во время очередного свидания Дэвид улавливает на его коже остатки аромата этого дурацкого масла, жизнь с Ханной окончательно начинает восприниматься как измена Познеру.Вообще говоря, особой романтики во всех этих пахучих субстанциях и сложных конструкциях из кружев Дон сейчас почему-то не видит. Если бы ему нужно было вспомнить самое романтическое переживание последних недель, он скорее вспомнил бы, как они с Познером в его день рождения попали под проливной дождь. Кое-как добравшись до гостиницы, они вместе приняли горячий душ, а потом натянули свежие трусы и майки?— и решили никуда больше не выходить. Заказали в номер какую-то пиццу, да так весь вечер и валялись поперёк кровати… и читали друг другу стихи. Особо даже не выбирая, все подряд, что приходили в голову. Не все стихотворения оба они помнили от начала до конца, но тем радостнее было подхватывать друг за другом всплывающие в памяти строчки, а самые любимые декламировать хором, нараспев, размахивая руками. Воспоминания о таких вот счастливых минутах теперь накатывают на Дональда в самые неподходящие моменты, так что приходится отворачиваться, прятать лицо, чтобы невзначай не показать неуместную улыбку Ханне, не выдать себя.—?Не смущайся так,?— говорит она. —?Это всё действительно для тебя, мне вдруг так захотелось сделать тебе что-то приятное! Ну что же ты стеснительный такой, ведь я?— твоя жена уже десять лет. Впрочем, это даже довольно мило… Не думала, что смогу смутить тебя даже сейчас.Она снова всё не так поняла.