/Совсем другой Нью-Йорк/ Боже, храни Королеву (2/2)

Барри Аллен, конечно, тормоз, но именно ему удаётся первым узнать важную новость.Один молодой нью-йоркский детектив заявляется к нему в лабораторию в Централ-Сити ранним февральским утром, с жутко бледным видом после перелёта, сосредоточенно и хмуро смотрит на него, не говоря ни слова, а потом выдаёт вместо обычных оскорблений о скорости его работы что-то новое.— Барри, меня от тебя тошнит, — заявляет Кейт и несётся в подсобку, к раковине.— Надеюсь, что всё-таки не от меня, — догадливо вздыхает Барри и тащит ей стакан воды.Она, конечно, шлёт его на три буквы с такими предположениями, говорит, что слишком молода и вообще не может быть — но Барри звонит Оливеру и безаппеляционно требует, чтобы тот больше не пускал свою жену прыгать по крышам. По крайней мере, в ближайшие месяцев девять.***

Оливер очень хочет дочь. Обещает покупать ей платьица, кукол, всю эту ерунду, которую в детстве родители покупали Тее.Тея радикально против этой идеи и требует племянника мужского пола: он точно не будет наводить боевой раскрас элитной косметикой и наряжаться в тётины туфли, чтобы потом расквасить нос, запутавшись в них, и рыдать.Кейт поддакивает ей, но из тех соображений, что мальчиком быть проще. И помалкивает о том, что независимо от пола тётиной помадой можно разрисовать все обои в тётиной спальне на метр от пола уж точно.Эти шесть месяцев — ужасно дурацкие и суматошные, но счастливые. Несмотря на то, что тошнит Кейт не только от Барри Аллена.Оливер в конце концов смиряется с результатами ультразвукового исследования и говорит, что хочет назвать сына Гарольдом. Должен.***

Однажды утром Лига вызывает Оливера. Он не рассказывает Кейт подробностей — собирает снаряжение, очень быстро, целует её, необычно нервный, гладит животик, никак не может распрощаться. Говорит, что любит её, что всегда будет любить.Однажды утром Лига вызывает Оливера, но уже вечером вместо него возвращается Брюс.***

Богу пришлось убить его дважды. Та песня так и крутится в голове, до смешного, до истерики — никак не выкинуть, даже за траурной фальшивой музыкой.У неё на кладбище подгибаются ноги, и с одной стороны её подхватывает под локоть Брюс, а с другой — Кайл. Хмурый, неразговорчивый, мрачный Кайл. Он, кажется, вообще ни слова не проронил с тех пор, как погиб Оливер. Хотя ему ведь проще: это не он сейчас жалкий, нелепый, круглый и беспомощный плетётся за гробом своей второй половинки. Не его показывают по всем каналам, не ему валятся письма с ненужными соболезнованиями.Она стоит над могилой, комкает в руке платок, смотрит, как лакированный гроб забрасывают землёй, и вдруг вспоминает: господи, всё это уже было, её сердце однажды уже зарыли в могилу, только от Клинта ничего не осталось, а у Оливера будет ребёнок.И у Кэтрин Элизабет Куин получается выпрямиться и тоже бросить горсть земли вслед Оливеру Куину.***

Когда она открывает глаза в послеродовой палате, рядом сидит Тея. Тея молодец, Тея держится; все женщины в семье Куин — железные леди, может, стоило родить дочь? Может, у неё дочь?— Мальчик, — говорит Тея с улыбкой и всхлипывает. — У вас мальчик, большой и громкий.Кейт морщится, вспоминая, что его нужно назвать Гарольдом. Представляет эту дурацкую карусельку над детской кроваткой, и на ней висят самолётики, маленькие самолётики, и от этого хочется кричать.Она не может. Не может назвать его так.Почему у них родилась не дочь? У неё так много хороших имён для девочки: Кассандра, Джессика, Элеанор…

— Давай назовём его Клинт, — говорит Кейт. — Клинтон Куин. Боже, как ужасно.С этими словами она снова проваливается в зыбкий сон.***

У него светлые волосы на макушке и голубые глазки, и Кейт иногда ужасается тому, что ей взбрендило назвать его Клинтом. Но потом, держа сына на руках, укачивая его — чёрт знает с какой попытки, она и колыбельных знает ровно полторы, — неизменно успокаивает себя тем, что он и так сын двух лучников, хуже уже точно не сделать, к дьяволу приметы.Она всё ещё зла на Лигу: прошло так много времени, а ей до сих пор не могут сказать, как умер Оливер. Городят какую-то немыслимую хренотень о трагической случайности, пытаются её обмануть — но обмануть частного детектива не так-то просто, даже если она долго не могла понять, что Зелёная Стрела — это Оливер Куин. Они что-то скрывают. Кайл так вообще больше не появляется. Брюс предлагает перебраться в Готэм; она отказывается, но не потому, что зла.Ей хочется, конечно, воспитывать ребёнка самой — но сидеть дома невмоготу, да и Тея не просто так держит клуб Оливера. Не только в память о брате.Клинту нет ещё и полугода, когда Тея открывает перед Кейт убежище Стрелы, звеня ключами на пальце, и прислоняется к дверному косяку плечом. Наблюдает, как Кейт спускается вниз.— Ну что, теперь я — твой сайдкик? — спрашивает Тея. Бодрится.— Ты — моя сестра, — отвечает ей Кейт и смахивает ладонью пыль с футляра с луком.Она сменила драные джинсы на строгие элегантные наряды, комиксы — на детские сказки и книги для родителей. Но лук Хоукай никогда и ни на что не променяет.***

Окей, всего через неделю она узнаёт, что Брюс Уэйн умеет орать.Окей, всего через две ей привозят из Готэма новое снаряжение: кажется, теперь она вся бронированная по последнему слову нанотехнологий, и у неё теперь не мотоциклетные очки, а навороченные визоры, и она не знает, кого нанять, чтобы найти и поснимать нахрен все датчики слежения. У её сына есть радионяня; так вот, под опекой Брюса Уэйна она чувствует себя почти как маленький ребёнок с радионяней.

Он слишком о ней заботится, но это уж точно не любовный интерес. Просто они оба повязаны своими потерями и одиночеством. Если разобраться, у Брюса есть только Альфред, а у Кейт — только Тея.Которая, кстати, первая тычет в новый костюм ножом, прямо в живот, даже его не царапает и обзывает новый прикид Кейт ?Боже, храни Королеву?.Она даже не возражает — тут и возразить-то нечего, разве что Брюс всё ещё в её глазах не тянет на ?боже?, а только на ?о, боже?.Кэтрин Элизабет Куин и есть королева. Вдовствующая королева ?Куин Индастриз?. Вдовствующая королева ночного Нью-Йорка, который снова может спать спокойно.Она не подведёт этот город.***

— Окей, это выглядит хорошо, — слышится голос из далёкого прошлого. — В смысле, эти унылые одинаковые башни выглядят плохо, но хорошо, что это точно тот Нью-Йорк.— Бартон, мать твою, — говорит Америка Чавез. — Мы видели туеву хучу башен Старка, ещё не факт.— Это похоже на мой Нью-Йорк, — и Кэтрин закрывает глаза, делает глубокий вдох и уверенно переводит прицел на мужчину в потрёпанной лётной куртке. Новые визоры — удобные. В темноте всё прекрасно видно, хотя глаза бы её не глядели. — Нам надо только найти Кейт.Америка кашляет и указывает на неё. На фиолетово-чёрный силуэт с луком, притаившийся на соседней крыше.

Кэтрин ненавидит их. Всех троих. Америку, пожалуй, меньше всех: та просто не пришла, когда было нужно. Труднее было решить, в кого стрелять первым, если что: в человека, в честь которого она назвала своего сына, или в человека, именем которого она не смогла его назвать.Этих двоих она давно похоронила, это они должны были гнить в земле, а не её Оливер.И если они были живы — они должны были прийти раньше. Когда это было важно. Они должны были прийти к Кейт Бишоп, пока она ещё существовала.Здесь, в этом Нью-Йорке, где в пустой квартире никогда не было сотни записок на холодильнике, Кайл Райнер не сошёл с ума, а Кейт Бишоп не выбрало зелёное кольцо.— Кейти, — говорит Клинт, разглядевший её в темноте. Делает шаг вперёд. — Кейт!Кэтрин Элизабет Куин включает плечом гарнитуру, и сигнал летит среди ночи к Лиге Справедливости.— Это Хоукай, — говорит она, нарочно громко. — Засекла троих подозрительных личностей. Один из них — Гарольд Мартин Джордан. Если они не сдадутся сами… Мне будет нужна помощь.