4. Единоличный ментор. (1/1)

ЭВА— Ни за что, — стилистка наотрез отказалась красить мои волосы. Она скептически пропустила пару рыже-каштановых прядей сквозь пальцы. — Это мне в тебе нравится больше всего.Я отвечаю ей мягкой улыбкой, застенчиво скрестив руки на груди. Под босыми стопами холодный кафельный пол, а из одежды на мне только атласная повязка на порезанном запястье. Объяснять, что произошло, не приходится. Не я первая здесь пыталась свести счёты с жизнью, и точно не буду последней. По прибытию вся наша компания — менторы, куратор и мы с Юнасом — была взята под стражу миротворцев. Лес из белых мундиров вырос вокруг меня, ограждая от любопытных зевак и любого шанса на побег, но я не возражала. Во-первых, бежать я не собиралась. От мысли, что кто-то старался, становилось смешно. Во-вторых, этот город... Это место, наводило на меня ужас. Сверкающие купола высоток уходили высоко в неестественно голубое поднебесье, улицы тянулись бесконечно, повсюду, куда ни глянь, сновали капитолийцы с ещё более ужасающим макияжем, чем у Уиннимилфреда. Я старалась смотреть под ноги, чтобы не споткнуться и ощущала странное, обволакивающее спокойствие от присутствия миротворцев. Столица произвела на меня неизгладимое впечатление, это верно, но в тренировочный центр меня доставили не в восторженном настроении, а в подавленном.Впервые после церемонии жатвы во мне проснулась девушка, которой я когда-то была. И эта девушка не испытывала аппетита, любопытства и благоговения. Ей было страшно и одиноко.— Я надеюсь, Татия не превратит тебя в коровье вымя, — Уиннимилфред пытался меня развеселить. Он сменил каблуки на золоченые сандалии и его костюм, обшитый серебристыми перьями, надувался от каждого дуновения ветра, как будто дышал. — Я ей этого не прощу, Эва! Клянусь коллекцией платиновых колец, я не позволю ей тебя так опозорить!Решать, позорить ей меня или нет, не ему и не мне. Мнение стилиста признано независимым и только слова ментора, Марлы в моем случае — девушек из нашего дистрикта тренирует она — могут повлиять на Татию. ?Волосы, — чуть ли не с содроганием повторила моя менторша. — Чем бесцветнее, тем лучше?Мне хотелось поговорить с Юнасом, но нам не предоставляют шанса переброситься и парой фраз, потому что они с Крисом начинают ругаться прямо с порога. Уиннимилфред пригубляет ликера с водкой, чтобы не расстраиваться от их перебранок, Марла сощуривается на них с таким презрением, что мне становится не по себе и завтрак начинает проситься наружу.— Я знаю!— воскликнул Крис, ловя своего подопечного за запястье. Никто из нас не узнает, что Васкес хотел сделать: влепить ментору затрещину или просто поправить свои волосы. — Тебя нужно нарядить в барана. Я могу это устроить.Он действительно может. Традиционно на церемонию открытия Игр трибутов наряжают в костюмы, непосредственно связанные с их дистриктом. В нашем это скотоводство. Моё лицо искажается в сочувственной гримасе. В то время когда Марла проявляет ко мне снисхождение и относится скорее по-матерински, между этими двумя происходит какое-то мракобесие. — Не переживай по пустякам, — посоветовала женщина, прежде чем мы расстаемся. — Не забивай голову. — её рука, жесткая, в старческих пятнах, приподнимает мой подбородок. — Сейчас твоя команда подготовки устранит все маленькие изъяны и ты увидишь себя нашими глазами.?Меня вполне устраивают мои?Не проронив ни слова, позволяю увести себя к команде подготовки и следующие пять часов проходят, как в бреду. Меня раздевают догола, заталкивают в душевую кабину — никогда таких не видела, даже те, что были в поезде, кажутся ничтожно маленькими по сравнению с этими — и отпаривают до тех пор, пока с меня не начинает слезать кожа. Трое человек принялись обрабатывать меня одновременно со всех сторон. Глаза заливал пот и я могла лишь смутно различать их длинные, тонкие, как у птиц, когтистые руки, порхающие туда-сюда. Лицо обожгло что-то тягучее и раскаленное, туго соображаю, что это воск. Одна из капитолиек, чьи длинные синие ресницы щекочут мое ухо, когда она наклоняется, сообщает, что мне делают эпиляцию — процедура по удалению волос с тела. — Тебя нужно будет откормить,— одна из помощниц пощупала мою грудь. Я вспыхнула, краснота разлилась по телу от кончиков ушей до мизинчиков на ногах. — Между прочим... У тебя в моче огромное количество лейкоцитов, я докторов подслушала. Но зато кости, — она погладила мою ключицу. — Кости крепкие!Ногти вырвали разве что не с корнем и к концу этого действа я уже вся изнылась. Шея, щеки и лоб безумно чесались, подмышками и в промежности дискомфорт после эпиляции, а на волосы нанесли так много масок, что ими можно было бы покрыть весь мой дистрикт. Наконец меня обмывают в последний раз и покрывают тело лосьоном из какого-то распылителя. Раздражение и боль отступают, из моего рта вырывается вздох облегчения, а потом... Потом мой взгляд зацепился за щипчики, острые и маленькие, бездельно валяющиеся на тумбочке возле моей кушетки. Мозг посылает телу импульс и я, подавшись вперёд, ухватилась за них, как утопающий за соломинку и не раздумывая ни секунды, вонзила в запястье. Боль была ослепляющая, я не услышала собственного крика. Голос потонул во вскрике команды подготовки. Их цыплячьи голоса, такие звонкие, что могли бы полопать стекла, заполнили собой всю комнату. На плиточный пол бордовым росчерком брызнула кровь, я почувствовала, как онемение скользнуло вверх по венам, мир накренился в бок и я рухнула вниз. Когда вынырнула на поверхность из темноты, все вели себя так, будто ничего не произошло. Только теперь вместо будничного щебетания все продолжали работу в гробовой тишине. Моя маникюрщица мелко дрожала, обрабатывая мои кутикулы, а парикмахерша ровняла концы с таким видом, будто её здесь вовсе нет. Я кривлю губы в подобии улыбки, не потому что хочу приободрить команду, а потому что мне становится смешно. Никто из жителей дистриктов не осудил бы меня за попытку уйти вот так, чистой, незапачканной, не свихнувшейся от страха. Удайся мне эта выходка, авось, земляки вспомнили бы меня не как ?миловидную Эву?, а как человека, увернувшегося от пули Капитолия. Эти мечтания были сладки, как пригоршня шоколадного печенья, которое я попробовала на завтрак, и быстро выветрились из моей головы, смещенные горечью грядущего. Теперь, стоя напротив Татии, я неуклюже пытаюсь прикрыться волосами, жалея о том, что сделала. Моё лицо сереет от предвкушения взбучки от менторов. Можно не надеяться, что доктора, наложившие швы, утаят попытку самоубийства. Плечи вздрагивают от прерывистого вздоха, я виновато таращусь на ногти на ногах, теперь ровные и аккуратно подпиленные. — Ты стройная и высокая. Для восемнадцатилетней выглядишь взросло, — констатирует Татия. На её фоне я выгляжу не то что стройной, вполне себе упитанной. Женщина, чье лицо было свежим и юным, могла бы посоревноваться с осиной в стройности. Закусываю щёку изнутри, чтобы не начать бормотать себе под нос всё, что думаю. Иногда такое происходит. Волосы у моей стилистки длинные, без единого секущегося конца, платиново-белые, как январский снег, а глаза густо-синие. Ни у кого я прежде не видела таких глаз. Она ловит мой восторженный взгляд, но интерпретирует его по-своему. — Я уже создала образ, чтобы подчеркнуть твою... эм... — она разводит изящными руками, подыскивая нужные слова. — Твое... — она умолкает на мгновение. — Тебя.Получите распишитесь. Красавица писаная, да такая, что у стилиста и слов не нашлось, чтобы меня описать. У меня тоже нет слов, одни эмоции. — Давай мы просто оденем тебя, — она нервно улыбается и я замечаю, насколько странные у неё губы. Полные, натянутые, как барабан, а контур... волнистый, и создан он не карандашом, а косметической операцией. — Ты ахнешь, когда себя увидишь.Татия помогает мне влезть в тяжелый молочно-белый костюм, с длинными, расшитыми чёрным жемчугом рукавами. Плечи остаются открытыми, а вырез буквой V тянется до самого пупка. Это не платье, понимаю я, но выглядит как платье. Татия просит меня пройтись по комнате чтобы оценить комфорт, и я послушно выполняю её просьбу. Невольно провожу рукой по нежной ткани.— Это жаккард, — стилистка любуется плодами своих трудов с легкой ухмылкой. Жестом велит мне крутануться. — Давай ещё разок, в туфлях.Подняв туфли на уровень глаз я беспомощно охаю. Это не каблук, это шпилька. Шпилька!— Я не смогу, — отбрасываю обувь, как ядовитую гадюку. Левое запястье пронзает тупая боль. Отголосок неудачной попытки соскочить с мушки. Мой язык наконец-то развязывается и я поддаюсь панике. — Никто не учил меня, а тут ещё и брюки очень длинные, я наступлю на них, испорчу наряд, споткнусь и сломаю себе ногу, я...— Эва, доверяй моему выбору, — мое лицо заключают в холодные ладони. Я дрожу, как осиновый лист, мой взгляд всё ещё прикован к туфлям. Татия ласково поглаживает мою щеку большим пальцем. — Ты будешь на колеснице. Тебе не придется дефилировать, только забраться на колесницу и проехать кружок, — её мягкий, но настойчивый голос постепенно возвращает меня назад к моему прагматичному ?я?. Воздух с легкостью выходит из сжавшихся легких. — Вот так. — для верности она вдруг наклоняется и чмокает меня в губы. Я отшатываюсь от неё, широко расширив глаза. — Остались только последние штрихи, прическа и макияж, а потом ты будешь сверкать, как звездочка на небосводе.— Мы скотоводы, — в памяти все ещё хранится воспоминание: в один год наших трибутов обрядили в козлов, а если верить Крису, то и Юнас последует их примеру. Васкес может понадеяться только на милость своего стилиста. — Фермеры.— Да ладно?— Татия подмигивает. — Давай закончим работу.После её неожиданного — и неуместного, она совсем спятила? — поцелуя, её общество мне в тягость, но приходится стиснуть зубы и терпеть, пока она завершает мой образ. Стилистка нарисовала мне острые стрелки, они протянулись от уголка глаза до самой брови, покрыла лицо серебристой пудрой, которая излучала блики при каждом повороте головы. Я боялась, что она сотворит с моими губами тоже самое, что сделала со своими, но Татия ограничивается темно-фиолетовой, почти черной, подводкой и закрашивает их такой же помадой. На голове она сооружает нечто совсем странное. Странное для меня, поразительно красивое для неё. Две кукишки, как уши или рога какого-то зверя, она подкалывает серебряными заколками, остаток волос сплетает в хвост. Я бросаю последний недоверчивый взгляд на туфли, прежде чем обуться, и подхожу к зеркалу.Я знаю кто я!В пронзительном свете ламп создается впечатление, что я излучаю свечение. Так сверкают снежинки в свете утопающего дня. Но сочетание белого и черного, эта вычурность и строгость, мое заострившееся, как у хищницы лицо... Я знаю, кто я. И это не я.?Рысь. Белая рысь, — делаю шаг вперед и пошатываюсь. Татия подхватывает меня за локоть, чтобы я не рухнула ничком и не испортила ненароком все её старания. Надо же до такого додуматься, белая рысь! Эта красавица мне знакома из учебников, но мне никогда бы в голову не пришло ассоциировать себя с ней. В природе таких уже не осталось, все вымерли после ядерной войны, но, поскольку наш дистрикт специализируется на скотах, мне не раз приходилось встречаться с ней в книжках. Я улыбаюсь, чтобы сгладить неловкую тишину. Бьюсь об заклад, от меня ждали... чего-нибудь. — Татия создала образ, крепящийся не ко мне, а к моей родине. Рысь хищница, а я девочка. Или она выбрала её, потому что мне, как и рыси, суждено умереть??— Мне запретили давать тебе бижутерию, — Татия просовывает руки у меня подмышками и принимается поправлять складочки на костюме. — Мой коллега такое напридумывал для твоего землячка... — она касается губами моего уха и шепчет. — На твоем фоне его никто не заметит. ЮНАСМеня начинает потряхивать, не от страха, а от шума. Я опасливо поглядываю вверх. Грохот голосов сотрясает стадион, по которому трибутам предстоит прокатиться для показательного выступления.?Цирк уродов, — переминаюсь с ноги на ногу, не в силах отвести глаз от потолка. Мы находимся под стадионом, скрытые от глаз капитолийцев до поры до времени. Сюда ещё не проникли вездесущие операторы, но, по правде говоря, и без них народу хватает. Нас двадцать четыре трибута, у каждого по стилисту, да ещё и менторы. Чувствую, что атласная ткань костюма начинает прилипать к спине. От напряжения я начал потеть. — Воняю, как свинья?И выгляжу также. Одного взгляда в зеркало хватило для того, чтобы больше никогда этого не делать. Мои волосы прилизаны гелем и скрыты под тонким капюшоном, все мое тело покрывает силиконовый материал цветом поросячьей кожи, на обоих запястьях — один в один кандалы на капитолийский лад — золотые браслеты инкрустированные бесцветными камнями. Я постучал по одному из них пальцем. На вид стекляшка стекляшкой, но мой стилист с гордостью заявил, что это — белый турмалин. Как будто я знаю, что это такое. Турмалин не отражал свет, наоборот, поглощал его. Я совсем сник. Надежда на то, что побрякушка сможет затмить своим блеском мой никудышный вид, сошла на нет.— Попробуй не хмурится, — мой дражайший ментор не жалеет на меня времени. После нашего столкновения в поезде он превратился в само обаяние. Я мрачнею, покуда он приближается ко мне вальяжной походкой. Копна темно-каштановых волос зачёсана назад, в уголках глаз, как капли слёз, переливаются зеленоватые стразы. Отдал честь Капитолию, как трогательно. Чёрный пиджак на голое тело и расклешенные брюки, опутавшие щиколотки, в ухе серьга. Крис останавливается напротив меня и его лицо растягивается в улыбке. — Потрясающе выглядишь!Отвечаю ему соответствующей улыбочкой. Подонок, веселится он. — Эва и Татия уже у колесницы,— Шистад указывает рукой себе за спину. Стоит ли упоминать, что в сторону скопления всей этой братии я старался не смотреть? Там яблоку упасть негде, от голосов не закрыться и не абстрагироваться, куда голову не поверни, всюду заискивающие взгляды. Здесь, в тени гигантской колонны, я хотя бы не чувствовал себя куском мяса, от которого хотят отщипнуть по ломтю. Не сомневаюсь, большинство трибутов разделяют мое ?праздничное? настроение, но не большинству из них повезло улизнуть от своих стилистов. — Когда будем подходить к ним, не забывай припираться. Даже если бы я забыл о странной просьбе Шистада огрызаться на все его слова, это бы получилось само собой. — Всенепременно,— откликаюсь я и послушно, как овца, подгоняемая пастухом, бреду следом за ним. ?На публике веди себя со мной холодно. Всем своим видом демонстрируй неприязнь,— я вопросительно поднял брови, оторвавшись от завтрака. Нам подали нежнейшее гороховое пюре с жареной уткой, и я уплетал трапезу за обе щеки, когда мое уединение прервал ментор. Кроме нас двоих в купе-ресторане никого не было, кроме безгласых слуг. Шистад плюхнулся напротив меня и когда наши взгляды пересеклись над чашей с пуншем он вдруг посерьезнел. Впервые в нём промелькнуло что-то устрашающее, заставившее меня забыть о всех прочих делах. Я с трудом протолкнул ком с пюре в глотке. — Наедине будь паинькой и думай, прежде чем плеваться ядом. Для соперников прибереги?Я вытер жир с губ тыльной стороной руки и настороженно уставился перед собой, в ожидании объяснений. Смысл его просьбы тем временем прокладывал дорогу к моему разуму крохотными шажками. Над бровью начало покалывать, словно невидимый строитель пристроился к моей голове и начал забивать в неё гвозди. Такая боль нередко настигала меня в моменты раздумий. Крис выжидающе молчал, и я почувствовал себя школьником, пытающимся разгадать ребус под руководством дотошного учителя. Мне бы в и в голову не пришло любезничать с Крисом. Чего ради? Нравится ему больше, чем сейчас, у меня не получится. Умасливать его кажется глупостью. Я могу подчиняться ему, потому что этому меня учили всю жизнь — делать, что велено и работать ножом, да порасторопнее — но не смогу подлизываться. Может ему просто хочется сохранить лицо? Да, это уже похоже на правду. Я ничего не знаю о его имидже в Капитолии. Что если он известен как ?хладнокровный ментор? или ?Ледяной Крис?, и своим сюсюканьем со мной он может подпортить свою репутацию? Моё лицо неравномерно покрылось багровыми пятнами. Из ушей того и гляди начнёт валить дым. Если бы это была игра на камеру, он бы так и сказал — показывай зубы перед камерой. Такое могло бы даже сыграть мне на руку, мол, эдакий наглец, набрасывается на своего собственного ментора, злобный, агрессивный, рвущийся в битву! По каким-то причинам мы должны быть разобщенными внутри коллектива, а не за его пределами. Я глянул на Криса исподлобья. ?Как скажешь, — я пожал плечами, а потом прочистил глотку, чтобы мой голос звучал отчетливее. Пускай не воображает, что из-за своей временной власти надо мной, он наводит на меня жуть. — Я сделаю, как ты скажешь?— Ты так ссутулился, — не знаю, играет Крис или нет, но моё лицо, скрытое толстым слоем перламутрового грима, сминается от недовольства. Ментор оборачивается на меня. — Ты идешь так грузно, будто сваи заколачиваешь. Такую походку будет слышно за километр.— Иначе не получается, на мне коровьи копыта, — я останавливаюсь и с чувством топаю ногой. На плитке под моим каблуком появляются три тонюсенькие трещины. Я замечаю, что ближайшая пара трибутов обрывает свою беседу и косится в нашу с Крисом сторону. Высокая худощавая капитолийка, накрахмаливающая наряд Эвы, стоя перед ней на одном колене, тоже повернула голову в нашу сторону. Сама Эва не шелохнулась, вцепившись в колесницу мёртвой хваткой. Крис поджимает губу, рассматривая мою обувь. — Копыта козлиные, — Шистад разводит руками, а потом разочарованно улюлюкает. — Как ты мог сразу этого не понять? — он наклоняется и понижает голос настолько, чтобы никто, кроме меня, не услышал сказанного. — Ты же мясник. ?Я мясник,— холодно отмечаю я. Смысл, вложенный в эту фразу, доходит до меня только когда я, при помощи моего стилиста, взбираюсь на колесницу и становлюсь подле Эвы. — Я — мясник, а они — мясо?Рефлекторно начинаю вертеть головой, чтобы спросить у Криса, с какой целью это было брошено именно сейчас, но колесница трогается с места и я вынужденно выравниваюсь по стойке смирно, гляжу точно перед собой, на плетущуюся перед нами пару. Наспех вытираю вспотевшую ладонь о штанину, но это не помогает: материал не впитывает влагу. Я чертыхаюсь сквозь зубы, мысленно надеясь, что не вывалюсь на дорогу на потеху Капитолия. Воображение, как назло, рисует мрачные образы, которые усугубляются как только мы выезжаем на свет. Резкий звук аплодисментов на мгновение оглушает меня. Люди. Бесчисленное множество людей. Слева, справа, сверху, снизу. Их разукрашенные лица — зелёные, синие, даже лиловые, как лица умерших от удушья — сливаются в одно сплошное разноцветное пятно. Мои глаза сощуриваются и заполняются слезами от духоты. Камеры не сильно акцентируют внимание на нашей колеснице, отдавая предпочтение более роскошным участникам предстоящей кровавой битвы. На большом экране мелькает юноша из первого дистрикта; его челюсть такая острая, что ей можно резать металл, девушка из седьмого прям голышом, её белокурые волосы ниспадают на костлявые плечи, губы выкрашены в ядовито-красный, грудь и пах прикрыты ветвями древа. Голос Клавдия Темплсмита перекрывает гул толпы, он кратко и лаконично описывает каждую пару трибутов. Эхо его жеманного капитолийского выговора поднимается со всех сторон и разносится по площади. У меня в голове набатом стучит пульс, я вновь и вновь шевелю пальцами, чтобы убедиться, что никуда не падаю. Кажется, Эва удостоилась комплимента от комментатора. Не могу сказать наверняка. Меня обволакивает отвращение, сначала едва ощутимо, как покалывание на кончиках пальцев. Руки, тянущиеся к нам через ограждения, свист, преисполненный обожания, горящие как у одержимых глаза. Передо мной вспыхивает картина раззявленной пасти дьявола, в которую мы все катимся под звуки переливчатого хохота жителей столицы. Всё таки хорошо, что мой костюм так эстетически неудачен и камеры не задерживаются на мне — на интервью сложно было бы объяснить, что в этот момент происходило на моём лице.— Они ужасно с тобой поступили.Слишком близко и отчетливо, чтобы быть голосом Клавдия или случайного незнакомца из толпы. Скосив глаза вправо убеждаюсь в догадке. Моя напарница, с которой мы не обмолвились ни словом с того инцидента в поезде, широко улыбалась камерам, но в её серых глазах была сталь. Ловко она умудряется держать осанку и делать вид, что очарована толпой и говорить с такой злостью одновременно. — Они со всеми ужасно поступили,— гнусавлю я, прекрасно понимая, что она имеет ввиду костюм. Уродлив мой саван или роскошен, он остается саваном. Мне хочется схватить её за плечи и хорошенько встряхнуть, выкрикнуть ей в лицо: ?Ты этого не понимаешь!? Ты же не пустоголовая кукла, ты знаешь, что это за место и что они делают!?Бурлящее состояние гнева проходит как только мы спускаемся с колесниц, но не у Эвы, так как она неожиданно атакует меня укоризненным взглядом из-под густо накрашенных ресниц.— Ты только и делаешь, что хандришь, — девушка подбирает штанину, чтобы не запнуться о неё, и продолжает тараторить, захлебываясь от чувств. Мы идём рука об руку, выискивая среди людей наших менторов и за отсутствием камер и свидетелей, Эва не стесняется в выражениях. — ?Поезд это шикарный катафалк, одежда это гламурный саван?. — моё лицо сереет и где-то под ложечкой зарождается тошнотворное чувство угнетенности. На ум приходит Тея, долговязая и раздувшаяся из-за растущего внутри неё червяка. Это то, что я запомнил ярче всего, когда сестра таяла в моих руках. Чувство угнетенности. — Всем и так плохо, Юнас. Полагаешь, что один зришь в корень? — одна из кукишек на голове Эвы разваливается и волосы падают ей на глаза, но она не обращает на это внимание. — Я не знаю, как перешла тебе дорогу, что ты испытываешь нестерпимое желание ужалить меня побольнее всякий раз, когда я открываю рот. — её голос взлетает вверх на несколько октав. — Ты ведешь себя так, будто я тоже твой враг.— Так и есть,— откликаюсь я, но по правде говоря, стараюсь на неё не смотреть. — Ты мой враг, я твой враг, вон тот парень наш враг, и та девушка наш враг, — я принимаюсь кивать головой из стороны в сторону, обращая внимание Эвы на окружающих нас соперников. — Среди них нет друзей, и союзников тоже.Эва заметно теряется и открывает рот только для того, чтобы беспомощно его закрыть. Союзник у меня только один и это Крис. Вот и он, как всегда кстати. Непоколебим как и власть Капитолия, плетется к нам в компании Джи, моего стилиста, Татии и Уиннимилфреда. Последний обвивает пухлой ручонкой шею Шистада и с трудом волочит ноги на гигантских каблучищах. — Что случилось с волосами?— первым делом Татия замечает растрепанную прическу своей подопечной. Джи кривит пухлые губы:— Мы были не так уж и плохи... Даже ничего.— Это катастрофа,— Уиннимилфред изо всех сил старается не разреветься во весь голос. Я непроизвольно закатываю глаза. Позорище первоклассное, сам куратор не может сдержать эмоций из-за моего провала на параде. Поскорее бы содрать этот злосчастный наряд и принять душ. Из-за огромного количества геля моя голова начинает чесаться прямо как в детстве, когда я подхватил вшей. — Это не моя вина, что Джи хреновый стилист, — я цепляю мизинцем застежку на браслете и он с грохотом летит на пол. Брови Криса вздрагивают, когда турмалин раскалывается на части. — Это вычтут из твоей зарплаты?— обращаюсь к Джи, расстегивая второй браслет.— Дело не в тебе, олень, — Крис прикладывает два пальца к переносице и зажмуривается, словно его разрывает на части. Уиннимилфред достает из нагрудного кармана малиновый платок и аккуратно промокает уголки глаз, из которых уже вовсю лились слёзы. Татия крепко держит Эву за запястье. Я перевожу обеспокоенный взгляд с Татии на Криса, с Криса на Джи и снова на Криса. Что-то не так и виной тому действительно не я. — У Марлы случился сердечный приступ. К играм я буду готовить вас один.