5. Горький и больной. (1/1)

ЭВА— Она проходит реабилитацию здесь, в Капитолии, — Уиннимелфред потягивает горький кофе, заедая свое горе — без сомнений, любая драма должна быть его драмой, иначе и быть не могло — крохотными разноцветными печенюшками. Уиннимелфред деловито заправил каштановый локон, выбившийся из прически, за ухо. Вопреки всему, вид у куратора был скорбный. — Наши доктора — чародеи! Верно, Татия? — он смотрит на мою стилистку глазами полными надежды, но не дожидается ответа, продолжает тараторить. — И не таких на ноги ставили! Когда вернётся, этот сезон уже и закончится.Иными словами, к тому моменту, когда Марла восстановится, я буду уже гнить в земле. ?Лишиться своего ментора на кануне Игр. Кому ещё могло так повезти, если не девушке, чьим напарником оказался никто иной, как мясник??Высказывать мысли в слух я не собираюсь, иначе проблем не оберусь. Все и так косятся в мою сторону с недоверием из-за недавней выходки с щипцами — я неуклюже натягиваю рукав блузки как можно ниже — и если я начну вредничать, как Юнас, что Крис предпримет? Махнет рукой на нас обоих, изобьёт палками, заставит отжиматься пока у нас не поотваливаются конечности, настроит спонсоров против нас? Я начинаю нервно сминать салфетку между пальцев. Ментор замечает мой насупленный взгляд и подмигивает, вынуждая меня отвернуться и порозоветь. Дурочка, мысленно проклинаю себя, дурочка, самонадеянная идиотка. — И — о, всемогущий — Крис, мой милый, теперь за всё придётся отвечать тебе. — непринужденно продолжал Уиннимелфред, размашистые, словно перья дикой птицы, ресницы куратора затрепетали, и он, кажется, ударился в настоящую панику, начав всхлипывать и нервно ощупывать складки шёлкового костюма в поисках платка. — Подготовка к интервью, эрудиция, занятия один на один! До Игр всего неделя, а график такой плотный, что тебе некогда будет сомкнуть глаз! — безгласый слуга, стоявший так тихо, что я не обращала на него внимания до сих пор, придержал едва не свалившегося Уиннимелфреда со стула. Невольно замечаю, как при взгляде на безгласого мрачнеет и без того не весёлое лицо Юнаса. — У меня это совершенно вылетело из головы, ведь теперь тебе придётся тащить обоих... Меня одолевает резкое, почти непреодолимое желание передвинуться, отсесть куда-нибудь ближе к окну или к обрамлённой хромом арке, ведущей в коридор, однако я чувствую осаждающий взгляд Татии — мол, держи лицо — и тихо, судорожно выдыхаю. Смысла противиться ей нет: во-первых, потому что события последних дней оставили меня в никудышном состоянии — моральном и физическом — и сидя сейчас за обеденным столом, без интереса изучая плавающие в супе кусочки зелени, я не чувствовала не только аппетита, но и своих ног. Во-вторых, Татия права. Я сделала достаточно, чтобы изгадить себе репутацию, не хватает только продемонстрировать своё неуважение по отношению к членам моей группы, Крису и, прежде всего, Марле. Что касается нашего куратора... чем больше я его слушала, тем больше убеждалась в том, что все мифы о капитолийцах основаны не на пустом месте.— Не беспокойся обо мне, Фредди, — губы Криса растягиваются в приторной улыбке. Этой сладости хватило бы на весь Капитолий, да только жаждущим его компании капитолийцам повезло не так крупно, как нам. ?Повезло?. От несуразности собственных мыслей меня распирает от подкатившего к горлу истерического смешка, поэтому я резко вцепляюсь правой рукой в чашку, наполненную кофе, вязкой, с остринкой, дрянью, посыпанную крохотными зефирками, и подношу к губам, делаю щедрый глоток и закашливаюсь. В глазах собираются непрошенные слёзы, но к счастью, никто и не думал поворачиваться в мою сторону. — Что мне два трибута, — Шистад наклоняется в перёд — его стройная тень разрезает стол на двое, словно острым ножом — большой с указательным пальцы хватаются за край хрустальной вазочки, наполненной диковинными алыми леденцами, и подтягивают её к себе под возмущенный стон Юнаса. — Когда-то меня пытались убить двадцать три сразу: я никому не по зубам. ?Он невыносим, — смакуя терпкую горечь кофе, аккуратно ставлю чашку на край стола. В виске начинает пульсировать тупая боль, уши жжёт, словно на морозе. Его слова задевают за живое и ранят меня больнее, чем щипцы, которыми я пыталась перегрызть линию своей судьбы. Мои пальцы начинают мелко дрожать, в голове, точно грозовые облака, набухают мысли о предстоящих играх. Играх, к которым меня будет вести не мягкая, опытная рука Марлы, а самодовольный тон Криса. — Его слова невыносимы. Всё это невыносимо?Лицо Уиннимелфреда, покрытое слоем сверкающей пудры, смазавшейся из-за дорожек слёз, просияло, будто где-то здесь прозвучала остроумная шутка.— Никто о тебе не беспокоится, дорогуша, — куратор обменивается многозначительным взглядом с Татией. Я перевожу затуманенные слезами глаза на свою стилистку и замечаю как её острое, обворожительное лицо сминается в понимающей гримасе. В мое сердце закрадывается подозрение, что стилисты знают о моём новоиспечённом менторе больше, чем показывают. Между ними существует шаткий, но явный мостик взаимопонимания. Возможно, будь во мне энергии больше, чем в полудохлой овце, я бы напрягла извилины и смогла разгадать тайну их отношений, но сейчас единственное, что я могла себе позволить, это не хныкать слишком уж громко. — Ты, Кристоффер, как моровая язва, но я к тебе привык, а вот Юнасу и Эве остаётся разве что не сойти с ума до начала Игр. Весь мой энтузиазм, колеблющийся где-то на уровне тройки, со скрежетом падает до нуля. ?Если бы я была ловче, не сидела бы здесь, пунцовая от смущения и злости, а ехала бы домой, даром что в цинковом гробу и уже не такая хорошенькая, какой меня все выставляют?Я сглупила, опозорилась и чертовски устала. Мои запястья саднят, а колени и щиколотки ноют из-за непривычной обуви, горло сковано слезами, а голова отяжелела и тащит меня вниз. Что я могу сделать теперь? Одной опрометчивой выходкой я лишила себя права на какую никакую частную жизнь. Меня не оставят одну до начала Игр, тут уж как пить дать: я буду под круглосуточным надзором безгласых, куратора и ментора. Шаг в лево, шаг в право — расстрел. От мысли о том, что внимательные болотные глаза Криса будут следить за мной, пока я буду спать, меня бросает в жар.— Я сыт по горло, — Юнас бесцеремонно поднимается со своего места, не дав неловкой тишине сгустится, и мгновенно оказывается под прицелом заискивающих, осуждающих взоров. Его стилист — кажется, этого немолодого мужчину с коротко стриженными пурпурными волосами звали либо Джи, либо Джей — недовольно поджимает губы. Быть может, публика действительно купилась на мою внешность, но по сравнению с его дикой, бунтарской натурой, я чувствовала себя пустым местом. Когда вокруг нас не было камер и репортёров, он был звездой программы и для этого не нуждался ни в замудренном макияже, ни в декорациях, ни в чьём-то консультировании. — Если вы не возражаете, я продолжу ужин в своём номере. — Ты разве не ?сыт по горло?? — Шистад вопросительно выгибает бровь. Я не успеваю подумать о том, что произойдёт в следующую минуту — я разговаривала с Юнасом два с половиной раза, но этого было достаточно, чтобы раскусить его манеру общения — как это происходит:— Да — тобой.Атмосфера в комнате моментально сменяется — вместо непринуждённой, деловой беседы старых приятелей она накаляется, становится особенно враждебной. Я отрешённо отвожу взгляд, Татия цокает языком, Джи цедит нелестные замечания сквозь инкрустированные пёстрыми камушками зубы, Уиннимелфред верещит о ?уважении и солидарности?, Крис командным тоном велит Васкесу вынуть голову из небезызвестного места. Юнас не реагирует на брань в свою сторону — всё это летит ему в спину, которая вскоре исчезает в глубине цветастого коридора. ?Сумасброд, — с удивлением отмечаю, что больше не вкладываю в это слово негативного посыла. После того, как я рассвирепела и принялась клевать Васкеса едва мы слезли с колесниц, я старалась не контактировать с земляком: он распалял во мне безотчетное, безнадёжное чувство обречённости. Каждый раз, когда он открывает рот, я слышу причитание собственных кошмаров: Это показуха. Я труп, и ты труп, а вокруг нас танцуют такие же размулёванные, наряженные трупы. Осторожно прикладываю ладонь к ноющей ране на левой руке, морщусь. Чертовски ненавижу быть неправой, но в отличии от Исака, упёртого, как баран, мне хватает благоразумия признать свою оплошность и признаться — если не вслух, то хотя бы себе самой — что Юнас, вообще-то, прав. Лучшего момента принять реальность, чем сейчас, нет и не будет. У меня нет друзей, нет союзников. Я лишилась даже личного ментора. Здесь я одна. Не бунтарка и ни в коем случае не белая рысь, просто девушка с симпатичным лицом и волосами цвета мёртвых осенних листьев. Какое-то время я всё ещё таращусь в пустоту коридора под размеренное клацанье столовых приборов. В моей голове откуда ни возьмись возникает дичайшая мысль, и, поймав себя на ней, я не в силах её отпустить. — Я хочу быть им?ЮНАСКогда передо мной вырисовываются очертания мужского силуэта, я, ещё не успевший стряхнуть с себя остатки сна, сжимаюсь в плотный комок. Руки интуитивно поднимаются вверх — единственная броня, которую я могу себе позволить — сердцебиение учащается, и я сжимаю челюсти, в ожидании удара.?Насколько злым на весь свет этот ублюдок проснулся сегодня??В свои восемнадцать я научился нескольким вещам: беспрекословно исполнять приказы, разделывать мясо, чистить и точить ножи, мясницкие тесаки, и предугадывать силу удара в зависимости от отцовского настроения. Моего заскорузлого, жадного папашу не сложно довести до белого каления, порой даже стараться не приходиться. Время от времени он просто просыпается со свербящим желанием кого-нибудь отмудохать — зачем далеко ходить, если я сплю на соседней койке? — и тогда его удары происходят хаотично, несобранно, просто чтобы вывалить свою ярость наружу, перебросить огонь ненависти на кого-то ещё. В такие моменты получается отделаться парочкой синяков. Бывает, конечно, что его выводит из себя состояние рабочих приспособлений, чванливый посетитель или протухшее мясо. Вот тогда закрываться бессмысленно, будет лишь хуже. Убегать от него тоже не вариант. Я никогда и не пытался. Какой смысл, если придётся возвращаться обратно? Хотя косметологи Капитолия славно обработали меня, стерли все следы побоев, включая старые, зазубренные шрамы, превратив мою испещрённую уродствами кожу в бархатистый настил, я всё ещё чувствую их присутствие. Моё тело помнит каждый удар, каждый пинок, место каждого шрама. В моей голове, там, куда не дотягиваются вездесущие руки капитолийский специалистов, раны всё ещё кровоточат. — Ты не перестаёшь меня радовать, — мои глаза распахиваются от удивления, а не от страха. Голос, прозвучавший над моим ухом, принадлежит отнюдь не моему папаше. — Я слышал, что все выглядят милыми, когда спят зубами к стенке, но ты даже во сне умудряешься хмурится. — вместо удара я чувствую лишь лёгкий сквозняк: кто-то сорвал с меня пуховое одеяло. Туго соображая, опускаю вскинутые ладони и приподнимаюсь на локтях. Медленно, но верно, моя голова наполняется мрачным пониманием. Отец не может накинуться на меня — он уже никогда не сможет навредить мне, никогда не ударит меня вновь. Я не дома, и не его силуэт маячит по моей комнате, отдавая приказы и раздёргивая шторы. Надо мной сетует Крис — мой ментор и единственный союзник на Голодных Играх. ?Из огня да в полымя?Почему-то осознание, что я нахожусь вдали от родителей и их маниакальной тяги к побоям, не приносит мне успокоения. Я сажусь на кровати и сбрасываю ноги на пол — стопы утопают в шелковистом ковролине — комнату озаряют бледные лучи рассветного солнца, и в этом свете я различаю всполохи крохотных пылинок, плавно танцующих в воздухе.— Пошевеливайся, у тебя намечается трудный день, — Шистад бросает в меня каким-то тряпьём и жестом приказывает одеваться. Я лениво разглаживаю бледно-серую кофту сделанную из плотной, легкой ткани, неуклюже просовываю голову через воротник, надеваю брюки чёрного цвета, поднимаюсь с постели и похлопываю себя по бёдрам и икрам: это вообще подходящий размер? Ментор замечает моё смятение и деловито улыбается. — Ничего, отъешься за завтраком и будут в самый раз.Я насупил брови, ноздри широко раздулись от раздражения.— Почему ты не опекаешь Эву? — недовольно интересуюсь я, затягивая брюки на тесёмки. Шнур с болью врезается в мои бёдра, но я не обращаю на это внимания. — Теперь она такая же твоя ответственность, как и я. В тёмно-зелёных глазах Шистада мелькают первые отблески праведного гнева, однако его губы расползаются в очаровательной улыбке. В купе с простым белым свитером и обычными синими штанами он походит на мальчишку не меньше меня.?Он и есть мальчишка, — мелькает на задворках моего сознания. Разумеется, я всегда об этом знал, просто предпочитал не акцентировать на этом внимания. Сколько ему, двадцать один, двадцать два? Он практически мой ровесник, но из-за статуса ментора, огромного состояния и ещё более огромного эго я не могу воспринимать его как ровню. — Он и не ровня, ни мне, ни Эве. Чтобы вознестись до его уровня нам недостаёт славы, обаяния и короны победителя?— Вот только не устраивай мне ревностные сцены, — Крис скрещивает руки на груди, эдакий образец благоразумия и начинает грозить пальцем, как нашкодившему школьнику. Я заставляю себя удержаться от закатывания глаз, но в моем распалённом сознании разыгрывается буря негодования. О какой ревности он толкует? Шистад прекрасно знает, что подвернись мне возможность отказаться от его ?услуг?, я бы без промедлений сбагрил его на Эву. — И прекрати скалиться. У нас уговор. Я с сомнением оглядываюсь на ментора. Он выглядит бодрым, уверенным, готовым покорять новые вершины человеком. Человеком, готовым союзничать со мной несмотря на мою откровенную враждебность.— Я думал ты поменяешь тактику. — переминаюсь с ноги на ногу, чувствуя, как кровь начинает циркулировать по затёкшим мышцам. Крис вопросительно поднимает брови, мол, не понимаю, о чём ты. Я прочищаю глотку. — Ты ведь хотел чтобы мы изображали кошку с собакой внутри коллектива — не знаю, для чего — но тогда у Эвы была Марла, а теперь только ты. Или ты и с ней будешь собачится на потеху Уиннимелфреду, Джи и Татии?Положа руку на сердце, Эва не шибко меня беспокоила — пока не вскрылось, что она чуть не вскрылась перед парадом трибутов. Я нахожу ироничным, что дикарём они посчитали меня, а вены режет она, их нежная, покладистая красавица. Так почему Крис прицепился ко мне как клещ, если Эва свалилась на его плечи??Может я и не очаровательный, и волосы у меня не рыжие, но я никогда не пытался покончить с собой?— Я буду работать с Эвой в другом режиме, — Крис опускает взгляд на носки своих ботинок, задумчиво прикусывает нижнюю губу. Кажется, на мгновение он полностью теряется в собственных замыслах. — Собачиться буду только с тобой.— Почему? — не выдерживаю я.Лицо Криса вытягивается в искреннем изумлении.— Ты мой любимчик.Шистад разворачивается и скрывается в дверном проёме, оставив меня в растерянных чувствах. Слова ментора повисли в воздухе, как насмешка, очередная игла в мою нервную систему. Умываю лицо ладонями и вдыхаю спёртый воздух полной грудью. Если я его любимчик, то землячке не поздоровится. Ещё вчера Крис сказал мне, что Эва — очаровательна, а я доставляю ему больше боли, чем артрит. Сложно представить, как он будет обращаться с ней, если такого мнения обо мне.Заставляю себя умыться и почистить зубы. В процессе время от времени замечаю свои суетливые движения в отражении зеркала. Волосы, хотя и по-прежнему казались диким колтуном, смотрелись аккуратнее, чем в любой другой день, кожа, теперь без единого намёка на акне, сияла. Удивительно, но даже тёмных кругов под глазами, и тех нет.С тех пор, как я покинул родной дом, я стал высыпаться и почти все мои сны были пустыми, не несущими какой-либо информационной нагрузки. Никогда прежде я не чувствовал себя таким... здоровым.?Это неправильно, — трясу головой, промакивая влажное лицо мягким махровым полотенцем. — Я презираю это место и эту систему. Что же происходит? Я отдаю себе отчёт в том, что это за место и что со мной будет. Неужели теплая постель и регулярная кормёжка заставили меня изменить мнение о столице? Нет, ни за что. Я просто устал. Я чертовски, бесконечно устал?На завтраке я появляюсь в подавленном состоянии, обмениваюсь сухими приветствиями с куратором и Эвой, меланхолично накладываю на блюдо из черного мрамора всего понемногу — гороховое пюре, салат из морепродуктов, запечённые в мундирах картофелины, политые золотистым соусом, два шоколадных эклера, таких лёгких и воздушных, что с ними можно разделаться за одну минуту. Однако поднеся ложку с пюре к губам, я задумываюсь: правильно ли поступаю, приучая желудок к такому богатому рациону. — В чём дело? — я вскидываю голову вверх. Эва обеспокоенно косится на меня с другого конца стола. В плотной, непроницаемой тишине её голос прозвучал, как выстрел. — Я ещё не до конца проснулся, — на самом деле, это враньё, потому что я привык к ранним и резким пробуждениям, но говорить Эве правду — или что-то близкое к правде — значит опять нагрубить ей и спровоцировать перебранку. ?Этого удовольствия мне хватает и с Крисом?Землячка понимающе кивает и возвращается к своей трапезе. По-моему, это какая-то жидкая каша с рисовыми зёрнами, не могу сказать наверняка. Теперь, когда девушка привлекла к себе моё внимание, я не могу не отметить, что Эва хорошеет день ото дня, словно энергия Капитолия наполняет её и делает и без того красивое личико ещё прекраснее. Не отрицаю, что дело, быть может, в хорошём питании. Однако сейчас, когда я смотрю на неё, мой взгляд ненароком останавливается на её левой руке — там, куда она метила, чтобы оборвать свою жизнь. Отчасти, ругаться я с ней не хочу именно из-за этой выходки. Я её вовсе не жалею — не больше чем себя и остальных трибутов — просто не доверяю и не желаю пробуждать демонов в её голове. Я имею кое-какое представление о том, как необходимо вести себя с людьми, которые склонны к самоубийству или не умеют держать себя в руках. Сам-то я отношусь к последним.?Всего-то и нужно помалкивать и держаться особняком?Это будет не сложно.В зале появляется Крис, уже успевший сменить вязаный свитер на строгую рубашку, а гнев на милость. Уиннимелфред тотчас оживает: подпрыгивает со стула, позабыв о съехавшем в бок парике и бросается к моему — то есть, к нашему — ментору. — Крис, любовь моя, я уже было решил, что ты проспишь до обеда! С подозрением перевожу глаза на Шистада. Значит, пока все думают, что он спит, он снует по чужим спальням и читает нотации. Ментор делает вид, а может и правда не замечает моего немого укора. — Ни за что бы не отпустил своих трибутов без некоторых наставлений, — ментор рассеянно похлопывает куратора по плечу, и тот, судя по нервной полуулыбке, выдыхает с облегчением. Ещё бы, ему не придётся сидеть наедине с нами — психопатом и потенциальной самоубийцей — поэтому он удаляется, вихляя на высоких каблуках, как какой-нибудь циркач. Эва перестаёт жевать, я отстраняюсь от нетронутого блюда с деликатесами, в зале воцаряется томительная тишина.— Давайте договоримся с самого начала, — Крис бесцеремонно разворачивает к себе один из высоких стульев из темного дерева, вальяжно усаживается, обняв спинку руками и поочередно кивает Эве и мне. — Марла не вернётся до следующего сезона, поэтому подсластить горькую пилюлю реальности будет некому. Это к лучшему, — он пожимает плечами, словно уточняя у самого себя: к лучшему ведь? До этого момента я не задумывался о том, какой, должно быть, кавардак в мыслях у Криса, ведь ему ещё никогда не приходилось тянуть обоих трибутов в одиночку. Меня глодала горечь и боль, поэтому чувства Шистада меня не беспокоили. На одну секунду я всё же задумываюсь. Должно быть, это одинокая доля, быть единоличным ментором. — Следующие три дня вы будете обучаться в различных секциях с другими трибутами. Ничего, кроме стопроцентной отдачи, я от вас не жду. Занимайтесь во всех секциях, может, научитесь чему-то новому, а если не научитесь, то хотя бы подглядите за своими соперниками. Посмотрите, на что они горазды. Индивидуальные указания. — ментор рукой указывает в сторону Эвы, порозовевшей и моментально нахмурившейся. — Приложи максимум усилий, чтобы произвести хорошее впечатление, а ты... — я вынужденно отрываюсь от разглядывания узоров на скатерти. ?Что бы ты от меня не потребовал, я выполню. Ввяжусь в драку, устрою дебош, притворюсь слабоумным. Дай мне понять, какой у тебя план?. Крис порывисто вбирает в себя воздух, словно на это уходят все его силы, и утомлённо просит. — Старайся не быть никому бельмом на глазу.Вот оно.Кажется я начинаю понимать, в какую Игру он заставляет меня играть.