3. Изгой (1/1)

ЮНАСПрямо в разгар жарких обсуждений, которые меня, естественно, не касались, безгласые слуги бесшумно склонились над столом, расставляя всевозможные яства. Крис и Марла не обращали на них никакого внимания, другое дело мы с Эвой. Глаза девушки расширяются от шока, я скептически вскидываю брови, бесстыдно разглядывая этих... слуг, рабов, кто они? Такие же обречённые души, как я и она? Одежда, в которой они сновали туда-сюда по поезду, была странной, не яркой, но изящной. Видимо, для того, чтобы безгласые выглядели подстать всей этой капитолийской роскоши их волосы собрали в чудаковатые прически, а лица покрыты густым слоем белой пудры, стерев все их человеческие черты. — Вы уже приступили к обсуждениям?— вдруг, будто из ниоткуда, раздается высокий скрипучий голосок. Я лениво оборачиваюсь через плечо, чтобы убедиться в очевидном: куратор заявился в купе.За время своего отсутствия он успел переодеться в другой костюм и сменить прическу и теперь, покачивая бёдрами, надвигался на нас в ужасающем ярко-малиновом пиджаке на громадных блестящих пуговицах, и строгих чёрных брюках, которые были украшены сверкающими паетками. Туфли, которые он напялил, оказались громоздкими золотыми сандалиями на высоченном каблуке. Чтобы просто удержаться на такой высоте нужно быть чёртовым гимнастом, а этот не просто ходил на этой платформе, он будто порхал. — Крис, любовь моя, ты же знаешь, я ненавижу пропускать всё, что касается новых трибутов, — вздыхает он, аккуратным движением стирая имитированную слезу из под правого глаза. — Неужели нельзя было меня подождать?— Уиннимилфред, тебе уже известно самое главное о наших трибутах,— вздыхает Крис, едва удерживаясь от закатывания глаз. — Их двое. Девушка и юноша. Скорее всего, они оба умрут.Краем глаза я замечаю, как лицо Эвы вытягивается.?Урод,— мне приходится закусить язык до крови, чтобы утихомирить раскаленное негодование между ребер — Бесцеремонный ублюдок?— Крис!— взвизгивает Марла, её глаза наливаются коньячной чернотой, а рот искривляется в уродливом изгибе — Я умоляла тебя держать язык за зубами.Уиннимилфред цокает языком.— Я тоже умолял его,— вклинивается куратор, от частых кивков его причудливая прическа начинает подпрыгивать, как желе — Твой пессимизм просто безграничен, Кристоффер.Крис спокойно пожимает плечами.— Я ведь сказал ?скорее всего?, а не ?наверняка?,— он тянется к своему граненому стакану с алкоголем, и фыркает — К тому же, хотя бы один из нас троих должен говорить им правду.Тугой комок раздражения, пульсирующий во мне с того самого момента, как Шистад открыл рот, резко рассасывается, брошенные им слова приобретают другие очертания.?Он — мерзавец, а я — лицемер?Сидя здесь в качестве новоиспеченного трибута, оплакивая себя и проклиная весь мир, легко забыть, что сравнительно недавно Крис тоже сидел на этом самом месте и чувствовал, как смерть дышит в затылок. И все, что он говорит, по сути, я мог бы сказать и сам, но чувство едкой ненависти все равно вспыхнуло во мне, когда я услышал подобные слова из уст победителя. Почему? Я затрудняюсь ответить, поэтому сердито склоняю голову вниз и скрещиваю руки на груди.Эва, чей поникший немигающий взгляд останавливается на лице Криса, нервно перебирает пальцами подол своего серого платья, а губы едва заметно шевелятся, будто слова, которые она собирается сказать, расталкивают друг друга и не могут скоординироваться и решить, которое слетит с языка первым.— Можно быть честным, но при этом не быть жестоким,— после минутного молчания, заключает Марла. — Если ты не в состоянии контролировать собственный рот, то я попрошу тебя не открывать его вообще.— Боже мой,— Уиннимилфред касается наманикюренными ноготками своих висков с самым мученическим видом. — Вы просто позорите весь Капитолий своей несогласованностью и полным отсутствием субординации. Что эти дети подумают о нас?Марла поджимает тонкие губы, Крис лениво пригубляет алкоголь из бокала, Эва вздрагивает, как от пощечины, а в моей голове что-то со звоном щелкает, и к чертям рушатся все грани дозволенного. — Что мы подумаем о вас?— к горлу подкатывает истерический хохот, перед глазами плавятся очертания купе — А что, по вашему, мы думали о вас до этой Жатвы?— в меня иглами впиваются глаза менторов, Марла смотрит панически, Крис с неприкрытым интересом — Что вы щедры? Что вы вызываете восхищение? Что если бы не Капитолий и его Игры, наша жизнь была бы лишена смысла? — ноги, занемевшие от страха, резко вскидывают меня вверх со стула — Если вы, капитолийцы, живете с этими мыслями, то вы не умнее домашних тапок!Шрамы, нанесенные родителями во время очередной порки, начинают зудеть. Я прикрываю глаза, проглатывая горькие флэшбеки, и пытаюсь удержать равновесие, чтобы не распластаться на полу.?Я здесь,— внушаю себе, чтобы выпутаться из зыбких песков воспоминаний — Реальность здесь?Уиннимелфред, рот которого растянулся в выразительную букву ?о?, медленно оседает на свободный стул. Марла хрипит от недовольства. — Я крайне разочарована, Юнас,— она произносит эти слова с таким суровым видом, будто готовиться отстегать меня розгами до полусмерти. Я оборачиваюсь к Эве в поисках солидарности, но вижу лишь влагу в её серебряных радужках. — Извините, мэм,— мой тон сквозит ледяным равнодушием. — Мне наплевать, что вы думаете.Я разворачиваюсь и выхожу из вагона-ресторана. Аппетит всё равно пропал, а находиться в обществе этих рож просто из вежливости — будет очередным лицемерием с моей стороны. Пол под моими ногами раскачивается туда-сюда, и я чуть не спотыкаюсь при входе в свое купе. ?Смотри куда прешь, Юнас, — я злюсь на себя, когда понимаю, что в голове звучит отцовский голос. Его опаленное солнцем лицо, как и прежде, искажено в гримасе, а изо рта несет какой-то кислятиной. — Невнимательный тупица. Не удивлюсь, если мразь, убившую твою сестру, ты просмотрел?Я оказываюсь по ту сторону порога, раздается грохот, за ним следует щелчок — дверь закрылась на замок — я остаюсь один. Гудящая тишина моего купе немного приводит меня в чувства. Перед глазами встают искаженные в гримасах лица менторов, куратора и Эвы. Что было написано на их лицах? Ужас, страх, восторженность, отвращение? Все эмоции смазались в одну — смятение. ?По крайней мере, я не был жалок,— раздраженно думаю я, переминаясь в центре купе. — Я не был жалок и не притворялся?Мой взгляд блуждает по комнате, не зная, за что зацепиться, в голове стучит будь здоров, ноздри сердито раздуты. Хотелось бы списать свою агрессию на ситуацию, мол, я пребываю в подавленном состоянии из-за жатвы, расстроен из-за тоски по дому, огрызаюсь на всех, как бешеный пёс, потому что запуган грядущими Играми, вот только всё это полная чушь. В этом я не смогу убедить даже себя самого. ?Они смиряться быстрее, если сразу поймут, с чем имеют дело. — я потихоньку успокаиваюсь. Теперь окончательно. Резкий скачок давления, заставший меня врасплох, проходит. Мышцы в спине, исполосованной шрамами — старыми, уже зазубрившимися, и несколькими свежими, ещё хранящими в себе болезненные ощущения — расслабляются. — Если меня зацепить, пусть ненароком, я лопну и из меня полезут черти?Я решаю переодеться. Перехожу от комода к комоду, выдвигая ящики, в поисках какой-нибудь сменной одежды. Поезд, тем временем, мягко останавливается. Я замираю, прислушиваюсь. Не случилось ли чего? ?Нет, это просто заправка, — отмахиваюсь и продолжаю рыскать по ящикам. Небрежно перебираю найденные тряпки. Цветовая палитра оставляет желать лучшего. Может я и не разбираюсь в таких тонкостях, как мода, но я в состоянии разобраться, как нелепо буду выглядеть в таких пёстрых оттенках. Жёлтые рубашки, нежно-голубые футболки, мягкие, как молодая трава, свитера пурпурного цвета, с замысловатыми вышивками из бисера. Ради интереса, прикладываю свитер к груди и тут же испытываю острое отвращение, словно сквозь солнечное сплетение проходит тонкая ледяная игла. — От этой вещи за версту несёт Капитолием?Позади меня раздается какое-то движение. Я не успеваю среагировать, дверь распахнулась также быстро, как и захлопнулась, и единственное укромное место, на которое я мог рассчитывать, превращается в капкан. При виде ментора я мрачнею пуще прежнего.— Будешь меня отчитывать? — я не даю Крису шанса заговорить, переходя в наступление. Дело даже не в моей неприязни к Шистаду, которая, бесспорно, есть, а в привычке. Я привык нападать первым, прежде чем нападут на меня. Эта черта характера определенно не врожденная, просто проживя восемнадцать лет под одной крышей с тиранами, любой бы начал всё воспринимать в штыки. Свитер и остальная одежда, собранная из комодов, шурша падает на пол. Мои брови вопросительно поднимаются вверх. — Не думаю, что в твоем случае это возымеет какой-то эффект, Юнас. — Крис задумчиво поджимает губы, рассматривая вещи, валяющиеся возле моих ног. Из моего горла едва ли не вырывается смешок. Надо же, значит он запомнил мое имя, какая честь! — В отличии от твоей ?не подруги?, тебе все мои слова что об стенку горох.Он по-хозяйски усаживается на мою постель и выжидающе молчит. В купе воцаряется абсолютная тишина. Я стою на одном месте, словно прикованный сто килограммовыми гирями, и не знаю, чем ему ответить. Мне не хочется с ним разговаривать, препираться или что-то доказывать, поэтому я решаю отмолчаться. — Н-да, будь это ?Игры в Молчанку?, ты проиграл бы только немому, — ментор смахивает прядь каштановых волос со лба. Вид у него уже не такой беззаботный, как пятнадцать минут назад, в вагоне-ресторане, и это меня настораживает. Его глаза, зелёные, а не карие, как мне казалось по началу, впиваются в меня словно жало насекомого. — Завтра мы прибудем в столицу, и своим поведением ты можешь только ухудшить свое положение, которое, уж прости, и так не ахти.— Ухудшить? — я свожу брови к переносице, ко мне возвращается дар речи. Крис поднимается с кровати и неспешно сокращает расстояние между нами. Я не шевелюсь, смиренно дожидаясь, пока он поравняется со мной. Крис не внушает мне ужаса или страха, поэтому держаться невозмутимо не составляет труда. Другое дело, что он не считается с моим личным пространством, но, может, сейчас, когда мне предстоит находиться под прицелами камер двадцать четыре часа в сутки, самое время свыкнуться с тем, что жадные глаза Панема будут изучать меня также, как это делает сейчас ментор.— На арене зачастую заключают союзы, — он включает в себе благоразумного наставника и пытается ввести в курс дела, объяснить, как дела обстоят на арене, но я и слушать не желаю. Союзничество в Голодных Играх не может длиться вечно, а я не хочу вонзать нож в спины товарищей. Более того, не хочу, чтобы его вонзили в мою, но прежде чем я успеваю раскрыть рот в очередном акте протеста, Крис продолжает. — Начнем сейчас же, твой первый союзник — я. Это первое правило. — я закрываю рот, сраженный его напором. — Правило второе, твой союзник только я один. Уверен, это запомнить не сложно. Третье правило, следующие десять дней ты будешь вынужден слушать то, что я буду говорить, а я буду вынужден слушать то, что ты соберешься ответить. — Крис легонько хлопает меня по щеке, как какого-нибудь щенка, но я не реагирую. — Мы договорились?Я опускаю взгляд на его протянутую руку.Договорились? Если углубляться в рассуждения, Крис прав, он — мой главный союзник, и оттягивать этот момент было бы бессмысленно. Наши руки соединяются в рукопожатии. В конце концов, делать и говорить то, что от меня хотят другие, входит в список приобретенных привычек. Родители могли бы гордиться мной, выдрессировали, как надо.?Когда меня убьют на арене, надеюсь, этот момент просмакуют с лихвой, — только наши руки разъединяются, я позволяю своим мыслям свернуть в то русло, в которое всё стекалось с тех пор, как мое имя вытянули на жатве. Родители, наблюдающие за тем, как я умираю на потеху капитолийцев, марионеткой в чужих — не их — руках. — Я почти слышу, как они скрежещут зубами?— А тебе ведь не страшно, — вдруг говорит Крис. Я не подаю вида, что что-то не так. Ему незачем знать о том, что происходит у меня в голове. Следующим своим заявлением он вышибает меня из колеи. — Зато я в ужасе. Наверное, на моем лице мелькает вопросительное выражение, потому что ментор добавляет, прежде чем выйти:— От тебя.ЭВАЕсли раньше я этого не замечала, то теперь ощущаю с лихвой: Юнас спятивший. А я, пусть и не готова открыто в этом признаться, недалеко от него ушла, потому что в глубине души во многом с ним согласна. От этого меня пробирает до мурашек. Крис не стал задерживаться с нами — выругался, да так смачно, что глаза Марлы чуть ли не закатились вовнутрь черепа от гнева — и метнулся прочь. Я обернулась, интуитивно следя за ним и заметила лишь как его фигура скрылась в дверном проёме. Уиннимелфред быстро приходит в себя от потрясения и предлагает нам посмотреть церемонию жатвы по телевидению. Я чувствую, как съеденная еда оседает внутри моего живота. Лицо вытягивается, под ложечкой начинает покалывать. Эта, вроде бы, безобидная идея, внушает мне леденящий ужас. Марла будто и не замечает перемен в моем настроении и соглашается с куратором:— Мы не обязаны ждать, пока эти двое перебесятся и присоединяться. Всё равно трансляцию будут смаковать неоднократно до начала этапа с интервью.О, боже.Как же всё таки легко забыть о предстоящих приготовлениях к Играм, когда единственное, что тебя заботит, это страх перед ареной и противниками. Мои руки сжимаются на мягкой скатерти, пока поток мыслей восстанавливается и я припоминаю, в каком порядке и что будет со мной происходить. По прибытию в Капитолий трибутов хорошенько подготавливают к грядущему торжеству. Торжеству для капитолийский зрителей, разумеется, и чередой ужасов для нас, простых смертных. Наблюдая за Играми с детства несложно сложить дважды два и понять, что в столице над трибутами кропотливо колдуют стилисты. Ещё бы! С жатвы забирают, в лучшем случае, грязных и неухоженных людей, а на телевидении показывают неузнаваемых красавцев с лоснящимися от блеска волосами, болезненно-белыми улыбками, в роскошных одеяниях и даже немного прибавивших в весе. Волей не волей вспоминаю комментарий менторов о своей внешности. Неужто им кроме волос и зацепиться было не за что?— Пойдем, дорогая, — командным тоном призывает Марла и я, скрепя сердце, поднимаюсь на ноги и следую за ней в купе, где расположен телевизор. Уиннимелфред, вальсируя на своих каблуках с той же лёгкостью, как если бы он был босым, не может угомониться. Чтобы ему ни сказал Юнас, оно влетело в одно ухо, а через другое вылетело. — Этот год изобилует добровольцами, Марла, это просто рекорд!— мы рассаживаемся на диванах, обшитых кожей. Я складываю руки на коленях, пытаясь не выдать внутренних волнений, но его слова не внушают мне радости. Добровольцы. Пройдет не один час, прежде чем на ум придёт имя хотя бы одного добровольца из нашего дистрикта. Добровольное участие прерогатива профи, уроженцев первого, второго и четвертого дистриктов, которые побеждают в этих кровавых схватках чуть ли не из года в год. ?Они у себя с жиру бесятся, — говаривал Исак. Нам было пятнадцать, когда мы впервые решились заговорить об Играх между собой. Раньше эту тему обходили стороной. — Хотят внимания??Они все выглядят такими чистыми, — я говорила чуть ли не с завистью. Друг смерил меня понимающим взглядом. — Хотелось бы мне знать, чем их там пичкают??Теперь узнаю. Это воспоминание вызывает у меня улыбку, и я радуюсь, что ни Марла, ни Уиннимелфред не видят в ней проблеска истерики. Когда включается телевизор, ещё только звучит национальный гимн нашей страны, после появляется герб Капитолия, вычурный, как и всё, связанное со столицей, и наконец-то перед нами возникает лицо бессменного комментатора игр, Клавдия Темплсмита. ?Чёрт возьми, — я в полной мере осознаю, что не готова к этому. Не готова начать запоминать имена. Будущих соперников, жертв или убийц. Всех этих детей. — Будут ли родители и Исак смотреть трансляцию? Я бы не стала, будь у меня выбор?Исак тоже не стал бы, но в этот раз я не сомневаюсь в том, что он говорит себе то же, что и я. Нет выбора. На душе теплеет от осознания, что, пусть и разделенные километрами, мы все ещё вместе. В каком-то несчастном смысле.Всё начинается с первого дистрикта, оба трибута высокие и мускулистые, оба вызываются добровольно. Девушка выглядит самодовольно, словно обвела всех вокруг пальца, а от юноши исходит убийственная мощь, прошибающая даже через экран. Я подаюсь вперёд. Имя запоминается само собой. Вильям. Второй дистрикт и та же песня. Снова добровольцы. Оба. У меня падает сердце. Эта дрянь что, заразная? Передается воздушно-капельным? Выглядят они более, чем впечатляюще. Юноша широкоплечий, коренастый, а личико угристое, но миловидное. Девушка рядом с ним не улыбчива, смотрит в объектив камеры, как будто собирается выудить из хиджаба кинжал и метнуть в зрителя. Магнус и Сана. — Она так хороша! — Уиннимелфред воодушевленно комментирует происходящее, как будто нам мало Клавдия Темплсмита. — Вот-вот, смотрите, мой любимый момент... ах!Я нервно перевожу взгляд с куратора на экран и успеваю заметить, как девушка подмигивает. Марла задумчиво кивает. Я сижу, сбитая с толку.— Да она же просто подмигнула... — не хочу выглядеть невежей, но не могу скрыть своего негодования. — Может ей в глаз попала соринка...— Может и так, — над ухом раздается голос Криса. Я вздрагиваю, потому как не заметила, как он подкрался. Шистад присаживается между мной и Марлой, закидывает одну руку на её плечо, другую на мое. — В любом случае, она запомнится. Дерзкая Сана.Интересно, что сталось с дерзким Юнасом? Я повременю с этим вопросом.Трибуты из третьего дистрикта тоже отличаются, но в плохом смысле. Юноша бьется в истерике добрых десять минут, а девушку выворачивает от страха. Белые одежды миротворцев пачкаются рвотой и Крис не может удержаться от усмешки:— Вовремя я присоединился.В четвертом дистрикте опять находиться доброволец, на сей раз один. Юноша восемнадцати лет, удивительно хорош. Высокий, с полными губами, а глаза чистые, как летнее небо. Он выглядит счастливым и благодарит публику за честь, его напарница, упитанная девица по имени Кристина Бёрг, косится на него, как на пришибленного. У меня начинает дергаться глаз, к горлу подкатывает ком. Куратор не шутил, сказав, что количество добровольцев в этот раз затмило предыдущие годы и я гадаю, сколько добровольцев ещё покажут на экране, прежде чем я не выдержу и разрыдаюсь.?Несправедливо, несправедливо, несправедливо?В отличии от Исака, считавшего, что люди вызываются на Игры ради привлечения внимания, я всегда придерживалась теории, что туда вызываются те, у кого есть шансы победить. Почему нет? Если тебя с молодых ногтей учат убивать, прыгнуть в гущу событий не кажется безумством. Для начала ты занимаешь чье-то место, прямо само благородство, этим жестом привлекаешь к себе спонсоров, без труда убиваешь менее натренированных соперников и возвращаешься домой со всеми лаврами, садишься на свой мешок с деньгами и больше не беспокоишься о жатве. За своими размышлениями я пропускаю трибутов из пятого и шестого дистриктов, но, честно говоря, не сильно расстраиваюсь из-за этого. — Нура Амалие Сатре, — раздается имя трибута из седьмого и я невольно вздрагиваю. Крис обеспокоенно смотрит на меня, прежде чем вновь отвернуться к экрану. Я чувствую, как его рука сжимается на моём плече. Что он хочет сказать этим жестом? — Поглядите на неё!Я смотрю, но, откровенно говоря, особо ничего не вижу. На сцену поднимается угловатая блондинка. Она похожа на призрака даже больше, чем я. В ней нет ровным счетом ничего, за что глазу можно было бы зацепиться. Она невысокая, не худая, кожа и волосы — белые, бледные губы плотно сжаты, радужки полупрозрачные, как талая вода, нет в ней каких-то изысков или ?изюминок?. Просто девчонка, напуганная жатвой до полусмерти. Когда куратор называет имя мальчика из её дистрикта, на площади кто-то начинает громко плакать.Жатва в восьмом и девятом проходит мирно, а девушка из восьмого даже кажется жизнерадостной. Я прикрываю глаза руками, готовясь к тому, что сейчас будет наша, моя и Юнаса, очередь. Сквозь пальцы смотрю за тем, как на площади разворачивается стандартная процедура, Уиннимелфред замолкает, не желая пропустить ни секунды, провозглашают моё имя и я поднимаюсь на сцену, будто в трансе. Юнас, с другой стороны, прекрасно отдает себе отчёт в том, что происходит. Он не путается в собственных ногах и не выглядит отрешенным. Он выглядит колючим, как еж, выставивший наружу свои иголки. Увидев трибутов из одиннадцатого и двенадцатого, я подавляю стон. Мальчики и девочки не старше четырнадцати лет, куда уж им, костлявым и полуголодным, против рослых добровольцев! Голова начинает кружиться, как после бега и я высвобождаюсь из-под руки Шистада. ?Вот бы выйти, — я судорожно сглатываю ком в горле. — Подышать, прогуляться, хотя бы на час?По окончанию передачи снова мелькают лица трибутов, все по очереди, звучит гимн, экран тухнет. — Всё хорошо?— сдержанно интересуется Марла. Её глаза просвечивали меня, как рентген. Об этом приспособлении я знаю из детства: на ферме произошел несчастный случай и одна из коров сломала бедро. Она не помирала, но не могла подняться и в общем вызывала одни только трудности. Тогда то её и отвезли к докторам, просветили с помощью этой машины и выявили — перелом. Скотину пришлось зарубить. Теперь я чувствую, что стала той самой скотиной на убой, а мой ментор — машиной, видящей меня насквозь. На помощь, как ни кстати, приходит куратор.— Эва, душка, ты была очаровательна!— четко отделяя каждое слово, произносит он. Марла и Крис обмениваются взглядами, значение которых мне непонятно. — Ты видела, каким крупным планом оператор взял твое лицо? Бьюсь об заклад, он тоже понял, моя Эва — самая красивая девушка во всем десятом дистрикте!— Самая красивая среди всех трибутов,— поддерживает его Крис. Марла улыбается, от уголков её глаз лучиками разбегаются морщинки. Я хмурю брови, пытаясь понять, издеваются они или на полном серьезе. Вспоминаю о словах Исака, сказанных на прощание и у меня в голове светлеет. Либо они видят того, чего не вижу я, либо у них всех одна извилина на четверых.Внезапно меня одолевает желание разругаться с ними в пух и прах. В груди вспыхивает злость — они ничего во мне не видят, кроме симпатичного личика — но я сохраняю благоразумие и как могу вежливо прошу удалиться.— Ты не останешься пообедать?— раздосадовано спрашивает Крис. — Я возьму что-нибудь с собой в купе, — обещаю я. Моя менторша выдыхает сквозь ноздри и произносит:— Постарайся поспать. На рассвете мы прибудем в столицу.На рассвете мы прибудем в столицу.Эта мысль держит меня железными клешнями на протяжении всей ночи, не отпуская даже когда я буквально заставляю себя забыться сном. Усталость последних двух дней сваливается на меня грудой неподъемных камней, но нервное возбуждение вкупе с ухудшенным настроением делают свое дело, и как результат — я лежу, съежившись под двумя одеялами, легкими, как пух, и сверлю осоловевшими глазами потолок. Когда веки смыкаются, я вижу обрывки недавних событий, издевательски мельтешащих передо мной. Река возле моего дома, поблескивающая в теплых лучах закатного солнца, посерьезневшее лицо Исака, родители, оцепившие меня своими руками, защищая от внешнего мира, а потом Жатва, вот только как и много лет назад звучит не моё имя, а имя другой девушки, которое только похоже на моё. Узел в животе расслабляется, как будто меня, осужденную преступницу, оправдали в последний момент, и я возвращаюсь домой. Бегу по свежескошенной траве навстречу лучшему другу, обхватываю его лицо руками и слышу, как он самодовольно усмехается. Глаза у него такие же зелёные, как у Криса, я ловлю себя на мысли о менторе и с ужасом осознаю, что теперь передо мной стоит он, а не Исак. Крис начинает кричать на меня, грозится побрить меня налысо, плюется оскорблениями, и я начинаю отбиваться от него, отступаю, машу руками изо всех сил, пока наконец не замечаю, как на его горле сжимаются смуглые пальцы — не мои, мужские, мозолистые и сильные. Мои глаза распахиваются только тогда, когда я понимаю, что Крис умирает.Купе залито бледно-серым светом, в коридоре гудят голоса, кто-то настойчиво стучит в дверь.?Надо же, как быстро это закончилось, — думаю я, приподнимаясь на локте. Не удивлюсь, если этапы интервью и тренировок пролетят также незаметно. Потом всё, начнутся Игры и что я тогда буду делать? Морщинка на лбу разглаживается. — Да и какая разница? Я знала, что эта поездка — в один конец?