Глава III. (1/2)

если будешь стрелять, то, пожалуйста, целься в голову –моё сердце уже не пробить ни единым выстрелом.я под шквальным огнём из любви и из боли выстоял,мне давно не страшны ни свинец, ни стекло, ни олово.— листомиров— Ты сделала — что?!Алина кривится. Не так уж велика вероятность, что их услышат в царских садах, среди всех этих цветущих роз и прочих вычурных растений, чьи названия Алина даже никогда не слышала и вряд ли сможет выговорить. Но всё же рисковать не хотелось: мало ли кто прогуливается по скурпулёзно выложенным плиткой тропам, чтобы ненароком наткнуться на заклинательницу Солнца и ту, что паломники между собой зовут Сокрушённой. У Алины от одного слова сводит зубы.Но она не лучше. Святые, она та, что подобьёт остовы и без того обрушенной крепости.— Говори потише, — просит Алина. — Сама твердила, что даже у пней здесь есть уши.— Сейчас их поубавилось, — замечает Женя. — Хотя людей за время моего очередного заточения тут стало больше.Не самые утешительные новости, но Алина сама себя одёргивает: оставшись, она занимает конкретную сторону, пусть и со стремлением надеть на шею Дарклинга метафорический ошейник. Из её пальцев.Она не может выкинуть из головы его взгляд, стоит произнести то, истинное имя; поворот головы и лёгкую улыбку на губах, пока они восседали на тронах. Одни в зале и словно во всём мире.

Алина стискивает зубы, не замечая, как вцепляется пальцами в деревянный край скамьи. В саду их множество: украшенных искусной ковкой, в окружении фонтанов, цветов и дивных статуй, — это место кажется чем-то запредельно нездешним. Искусственная красота природы, излишне подчёркнуто-роскошная и более свойственная сказочным декорациям. Алина невольно вспоминает терновый лес.

— Земли полнятся слухами, — продолжает Женя, стоя рядом и возвышаясь над ней, словно судья, — о том, что Святая предала корону. О том, что её свет затерялся в тенях.Дарклинг держал её с Давидом в их комнате. Той самой, куда ворвалась Алина не так давно посреди ночи. Кажется, что с тех пор минули годы.Заточение сказалось на Жене едва уловимой бледностью, потому что её не морили голодом. Но шрамы стали выглядеть хуже. Заметнее. Или то от злости все краски схлынули с её лица, кроме одной — чёрной, чистейшей скверны?— И когда же ты успела обо всём этом услышать?— Набралась, пока шла к тебе, — Женя криво ухмыляется. Алина отзеркаливает. — Скажи мне, ты сошла с ума?— Я пыталась убить его.

В голосе слишком осязаема агония собственной совести, собственной вины, которой не должно было быть в ту ночь. Алина ненавидит свою слабость и своё глупое сердце, почему-то бьющееся по монстру. Ей страшно допустить мысль, что кроется в самой глубине их связи; в сути того, что она к Дарклингу испытывает. Противоестественное, навязанное.

Она должна сохранять голову холодной, чтобы сдерживать его. Чтобы стать его противовесом.— Как вижу, неудачно, — холодно отвечает Женя и слишком заметно впивается ногтями в собственные предплечья. Кафтан на ней всё тот же, и, наверное, будь её воля, она бы и вовсе от него избавилась.

Алина молчит. Что бы сейчас не было сказано, она это заслужила.— После всего пережитого, после всего им сотворённого ты решила остаться? Когда бежала от него, когда… — Женя задыхается возмущением, своими словами, болью. Шрамы на лице и руках набухают ещё больше, подпитываемые яростью. Справедливой яростью.Алина понимает. Женя предала Дарклинга из-за неё. Чтобы помочь ей.Из-за неё он сотворил такое.Из-за неё наказал.Своим поступком Алина предаёт многих. Но ей не впервой вонзать ножи в чужие спины.Метафора вызывает тошноту. Святые, сколько ей придётся расплачиваться за свой ничтожный порыв перед самой собой? Сколько — перед другими?— Ты обнулила все усилия! Поддалась ему, а дальше что? Ты забыла, что случилось с Новокрибирском? Забыла все жертвы?!Нет смысла просить говорить потише или присесть.— Не забыла, — цедит Алина. — И я делаю это, чтобы не допустить новых.Женя усмехается. Оголённо-жестоко и очень, очень зло.— Становишься его королевой, — и отворачивается, совсем как Миша, будто солнца на чёрной ткани кафтана способы высосать души через один только взгляд. — Мы не для того пытались тебя уберечь.Презирай своё сердце.Презирай свои чувства.Усмири ярость.Алина медленно поднимает глаза.— Мы? — с нажимом повторяет она, чувствуя, как гнедое бешенство в жилах вскипает одной секундой, разгорается сжигающим светом. — Ты была верна ему. Хотела его одобрения и была согласна со всеми планами, как и все вы, обожающие, лебезящие перед ним, пусть и была ты ближе остальных, пока, наконец, глаза не раскрылись. Твоя помощь была твоим решением, Женя. Да, я просила, я умоляла тебя. Но решение приняла ты.Она переводит дух и не даёт прервать себя:— Я никогда не прощу ему этого. Никогда, слышишь? Но не надо осуждать меня и обвинять невесть в чём. Я хочу помочь Равке, могу сделать её сильнее и уберечь от его жадности, от его жестокости. Потому что я так долго искала своё место в этой истории и, наконец, нашла.На короткий миг ей чудится чистейшее презрение в чужом взгляде.— Рядом с ним?Алина качает головой. Ветер треплет волосы, и она убирает прядь за ухо, не позволяя себе сгорбить немногим плечи, хотя, святые, как ей хочется побыть чуточку слабее.

— Между ним и миром.Женя вздыхает, кусает губы. Шаг у неё нервный, пока она меряет им плитку.

— И это ты скажешь Малу, когда он явится тебя спасать? Это скажешь Зое? Своим последователям? Николаю? Это?Алина замирает. Удар болезненный, наизнанку выворачивающий. Она смежает веки.В темноте всплывает лицо Мала. Нахмуренные брови, сжатые губы, что вот-вот растянутся в улыбку, которая озарит его, словно солнце.

Она так скучает.Но весь ужас мысли в том, что лучше ему никогда не искать её, не приходить и не вызволять. Алина не знает, насколько хватит её выдержки.Алина не знает, сколько боли принесёт её отказ им обоим.— Это моё дело, — сглотнув вязкий ком, она вновь смотрит на Женю. — И меня не нужно оберегать. Я заклинательница Солнца.— И королева Дарклинга.Чтобы справиться, ей нужно быть сильной. Бесстрашной. Ничуть не уступающей самому Дарклингу и его чудовищам; не тем, что рождаются из тьмы. Тем, что живут на дне его глаз, под кожей, в глубине самого сердца — того, где высечено имя.Она должна быть сильной.Не думать о своей боли, о Мале. Не вздрагивать от приобретённого, но негласного титула. Королева Дарклинга. Сол королева.— И что с того? Вы хотели королеву-гриша.— Но не короля-тирана.Алина возвращает усмешку, вспоминая слова Дарклинга, брошенные им в подлеске, пока ветер трепал его волосы, пока он был столь прекрасен и ужасен в то же мгновение:— Иногда нам стоит бояться своих желаний.Шумно вздохнув, она поднимается на ноги. Одёргивает полы кафтана. Слишком быстро она привыкла к нему.Смотреть на Женю сложно, но в последнее время Алина только и делает, что преодолевает себя.— Вы можете уйти. Ты и Давид. Начать новую жизнь. Дарклинг не станет вас преследовать, — она медлит. — Это было моим условием.— Ты всерьёз полагаешь, что Давид уйдёт отсюда? Из своих мастерских, бросит свою жизнь? — Женя качает головой в неверии, видимо, её глупости. — Я не настолько ему дорога. И с радостью бы ушла, Алина. Забыла бы твоё имя и имя того, кто втоптал меня в грязь, кто захотел стереть меня в пыль. Потому что ты ничуть не лучше него. Ты используешь людей ради достижения своих целей, вертишь ими, как тебе удобно, пусть тебе и не сотня лет.Алина ждёт, заставляя себя проглотить эту горечь.— Но, — Женя накручивает прядь волос на палец, — у меня есть долг перед этой страной. Я не типичный воин, пусть и когда-то была игрушкой королевской семьи. Но я солдат Второй Армии. Что совсем недавно была твоей.— Она и будет моей, — Алина бросает взгляд на бледно-голубое небо. Природа равнодушна к их страстям, как старая мать к выходкам несносных детей. — Подумай над моим предложением. А сейчас мне нужно идти.Она не хочет слышать ответ, но Женя всё равно окликает:— Ты быстро учишься этой игре.Алина бросает беспомощный взгляд через плечо, невольно обнажаясь в своей слабости.

— У меня нет выбора.***Палка Багры едва не отбивает ей пальцы.— Где ты витаешь?Алина вздрагивает от её каркающего голоса, сжимает кулаки рефлекторно, едва не заработав совершенно непристалый синюшный окрас фаланг.— Задумалась, — хмуро буркнув, Алина вновь смотрит на простирающуюся озерную гладь, похожую на жидкое зеркало.

Не было определённого места для тренировок. Алина нашла Багру на берегу недалеко от павильона заклинателей, в сопровождении Миши, который ныне сидит за их спинами прямиком на траве и наблюдает. Предпочтительнее было бы остаться вдвоём, дабы никто не видел оплошностей заклинательницы Солнца, но было поздно.Алина вдыхает сквозь сжатые зубы. Будь Багра способна взглянуть на неё, то прочитала бы всю подноготную чужой души за секунду.— Сосредоточься на чём-то, кроме своих фантазий, — грубо одёргивает она, и Алина мысленно чертыхается: видимо, она даже фонит очевидностью своих мыслей, никак не переставая вспоминать прошедший ужин.Дарклинг в действительности зашёл за ней, облачившейся после принятой ванны в чистые одежды. Он окинул её взглядом. Мимолётно, неуловимо, едва задержавшись на ниспадающих волосах, выделяющих, подчёркивающих то, что так тщательно приписывается Алине паломниками.— Чёрный — твой цвет, — сказал он и подставил локоть, боле не произнеся ни слова.И если Алина думала, что ей будет до ужаса неловко идти с ним под руку, то ошиблась. Было что-то особенное в их молчании, словно им не требовалось попусту сотрясать воздух. Дарклинг не передвигался по дворцу в окружении свиты или охраны, как любой другой король. Могущество и уверенность лились в его жилах сталью, крепкой, острой. Смертоносной.— Мы идём не в Малый Дворец? — спросила она, поняв, что они свернули вовсе не к главной зале, а на выход, к туннелю.— У гришей теперь иной дом, — ответил Дарклинг.— Но ты всё равно остаёшься в своих комнатах.— От некоторых привычек так просто не избавиться, — сказал он и замолчал.И в этой тишине, разбавляемой звуком их шагов да приветствиями и поклонами служанок, гришей и встречаемого по пути народу, было что-то странное, тревожное.Дарклинг был излишне задумчив, будто переключившись со своей главной проблемы, засевшей в нём занозой, на нечто иное.— Что-то не так? Ты что-то не светишься самодовольством от своей победы, — Алина спросила у самых дверей, гораздо больших и расписных, с резными позолоченными ручками, чувствуя застарелое волнение. Такое же, как впервые представ перед самим Дарклингом.

Она сядет рядом с ним. Она войдёт под эти своды, как та, что приняла цвет заклинателя тьмы.

Это царапало.

Дарклинг взглянул на неё. Уже привычно измождённый бледностью и заострившимися чертами лица, он казался более усталым, нежели обычно. Алина бесстыдно поймала хвост мстительной мысли о том, что это могли быть происки Николая. Конечно, она согласилась и пошла на сделку. Но не примирилась.

— В мире есть куда более серьёзные проблемы, чем думают те, кто сидят за этими дверьми. Чем думаем мы с тобой. И светиться положено скорее тебе, — отозвался он под фырканье Алины и шагнул в открытые стражниками двери, чтобы явить её, заклинательницу Солнца, другим гришам.

Этот зал был больше, роскошнее убранством, тяжёлыми стульями с бархатными обивками. Столы казались массивнее, шире — островами среди рек ковровых дорожек под светом хрустальных люстр. Купол здесь не был инкрустирован золотом, но Алине кажется, что драгоценного металла и камней до воцарения нового правителя здесь было больше.Алина закусила изнутри щеку.Она ждала насмешек или колкой речи, но никак не того, что гриши, все до единого, словно яркие самоцветы в своих кафтанах, поднимутся, дабы поприветствовать их, неспособные скрыть удивления; не того, что Дарклинг отодвинет ей стул подле своего, такой же чёрный, из резного дерева, с высокой спинкой, и после сядет рядом, знаменуя этим начало трапезы. Неужели он был настолько уверен, что Алина согласится?— Ты мерзавец, — прошипела она, скосив глаза.Дарклинг ответил ухмылкой, коснувшейся угла губ. Его мизинец едва коснулся её, невзначай мазнув лёгкой щекоткой и волной тепла. Всю руку пронзило разрядом молнии. Алина по въевшейся в кожу привычке задержала дыхание, не зная, было то реакцией их связи или же волнением от простого, казалось бы, прикосновения.

— Думай об этом чаще.Захотелось всадить вилку ему в его холёное, идеальное запястье. Алина усилием воли сдержала порыв, принявшись оглядывать содержимое тарелок и с облегчением обнаружив, что поблизости нет проклятой сельди. Блюда были простыми, лишённые излишней кулинарной помпезности, присутствующей на столах бывшей королевской четы.

Прошло не более пары минут, как разговоры в зале возобновились сначала перешёптываниями, а затем и вовсе переросли в тихий гул под звон приборов. Среди присутствующих не было ни Жени, ни Давида; не было и того неприятного разговора, что состоялся только на следующий день, когда им позволили покинуть свои комнаты.Но Алине было бы спокойнее, увидь она хоть кого-то из тех, кто сражался вместе с ней.Потому что это было странно. Волнующе. Пугающе. Николай бы непременно сравнил происходящее с клеткой с дикими зверями. Но опасным среди них был только один, и он сидел рядом с Алиной.Остальные могли сколько угодно пялиться и бросать едкие комментарии, которые после аукнутся куда более болезненными ударами. Алина не прятала взгляд, не опускала головы смиренно, выдерживая всё любопытство, всю зависть и неприязнь, и ни единый кусок не встал ей поперёк горла, несмотря на чужие молитвы. Так ей думалось, пусть среди сидевших за столами гришей были те, с кем она общалась когда-то.

В груди кольнуло воспоминанием о давешних спорах о том, кто сидел ближе к Дарклингу. То казалось глупой, но войной за место под холодной луной.

Ныне вблизи не сидел никто, кроменеё.Темнота внутри оскалилась всеми пастями, всей поганостью торжествующей истины. Она сидела ближе всех к Дарклингу. На расстоянии вытянутой руки, чтобы ухватиться за столовый нож или стакан кваса, чтобы подлить ему яда; чтобы потянуться к его лицу, мазнуть пальцами по щеке и ниже, цепляясь за воротник кафтана.

Алина запила эту мысль, пригубив вина из кубка. Оно было кислым, оставляя после себя лёгкую сладость на языке. Всяко лучше кваса.Дарклинг практически ничего не съел, так глубоко погружённый в свои размышления, что даже не обратил внимания на остывший, а от того заплывший мутными пятнами чай, который медленно цедил. Алине бы хотелось чувствовать себя на иголках, но напряжение никак её не сковывало. Рядом с ним, несмотря на всю эту отравляющую мощь, на всех бесов, живущих в этой голове, было безопасно. Надёжно. Даже в этой странной тишине, которую Алина-таки решилась прервать, но не успела: из-за дверей внутрь шагнул один из опричников Дарклинга, стремительно преодолев расстояние до их стола, чтобы склониться и что-то прошептать тому на ухо.Любопытство сгубило не одну кошку, но Алина не смогла расслышать сказанного. Только заметила, как Дарклинг помрачнел. Едва уловимо, не теряя над собой должного контроля, но Алина чувствовала его глубже, знала лучше, чтобы распознать тень недовольства на его лице.— В чём дело? — спросила она.

— Прошу прощения, моя милая Алина, ужин тебе придётся закончить без меня, — ответил Дарклинг и, прежде чем та успела открыть рот, взял её за руку и коротко поцеловал пальцы. На периферии раздалось оханье. Возможно, у кого-то даже разбилось сердце, желчно подумалось Алине. Она бы предпочла, чтобы они все подавились насмерть.— Не смей оставлять меня здесь, — прошипела, высвобождая руку из чужой хватки.— А чего тебе бояться? — заметил Дарклинг, приподняв брови. — В крайнем случае обрушишь на их головы ещё один потолок.

Да чтоб тебя!Алина практически задохнулась возмущением. Мерзкий, отвратительный ублюдок!Правильнее было бы думать именно так.Дарклинг поднялся из-за стола и стремительно ушёл, нагоняемый опричником и, кажется, самими волькрами. Хлопнули двери. Алина невольно прижала руку к груди, словно подбитую птицу. Пальцы жгло теплом чужих губ, коротким выдохом и взглядом исподлобья.Нет.Она будет думать об этом позже.Стоило перевести дух за ещё одним глотком вина. Алина замерла и вернулась к ужину, молясь всем святым, чтобы он побыстрее закончился.Определённо. Она будет думать об этом позже.Алина вздыхает, смаргивая воспоминания и возвращаясь на лужайку перед озером, к тычкам и недовольству Багры, к свету в собственных ладонях. Сила пробуждается в ней оленем Морозова и морским хлыстом, разливаясь по жилам жидким золотом, огнивом. Алине нестерпимо сложно сдержать порыв выпустить столп света. Ослепительного, сжигающего. Внутри зиждется уверенность, что теперь она способна на такое или будет способна: на мощь тарелок Давида без них самих.— Чем мне поможет концентрирование силы в одном маленьком лучике? — интересуется она, всё же сосредотачиваясь на поставленной задаче, нежели на воспоминании о прижатых к руке губам. Это должно было быть чем-то выставленным напоказ, подчёркнуто-вежливым. Но Дарклинг вёл себя с ней так, словно происходящее между ними было естественным.Оно и было бы естественным, останься она в ночь злосчастного бала.?Нет, — одёргивает себя Алина. — Останься я тогда, то стала бы куклой в его руках. Безвольной, обожающей, боготворящей его куклой?— Тем, что управление чем-то большим даётся куда сложнее. Принципы Малой науки тебя ничему не научили, девочка? — Багра цокает с таким видом, что Алине бы почувствовать себя пятилеткой с деревянной палкой. — Ты жаждешь небывалой мощи, но справишься ли ты с ней?Луч вспыхивает на водной глади, пляшет на ней солнечным зайчиком. Алина поднимает его выше, прежде чем резко выпрямляет пальцы и разъединяет луч на ещё более мелкие, разлетающиеся вокруг столпом искр. Они снова собираются обратно, концентрируются, усиливаясь. Вода вскипает, стоит этому солнцу прижечь гребки волн.Багра молчит какое-то время, прислушиваясь неведомо к чему.

— Он уже надел на тебя корону?Алина вздрагивает против воли. Вопрос оказывается ударом куда-то под рёбра. Лучше бы ударила палкой. Под пальцами — фантомное прикосновение к подлокотникам трона; в груди — внезапная лёгкость от восторга, от ощущения власти, предложенной ей на серебряном блюде.— С чего вы взяли, что он может на меня её надеть? — язвительно интересуется она, стараясь не думать, что из этого разговора сможет расслышать Миша. Наверное, всё.Багра смеётся. Абсолютно невесело. Ветер развевает полы её кафтана и волосы, хлещет по выбеленным, мертвецки впалым щекам. Погода стремительно портится, наползая грозовыми тучами. Внутри царапает желанием пронзить каждую светом.

Не так ли разрастается жажда большего? Вскармливаясь нелепыми, безрассудными порывами?

— С того, маленькая святая, что у моего сына редкий дар, — Багра складывает пальцы на палке, уперев ту в землю. Повернув голову, она безошибочно смотрит Алине в глаза, вызывая дрожь.— Он добивается того, что хочет. А то, чего добиться не может…Она не успевает закончить, когда они обе чувствуют движение за спиной. Мужчина, облачённый в униформу цвета древесного угля, останавливается в почтительных пяти шагах от них и кланяется. Он из личной стражи Дарклинга, понимает Алина. Которой тот пренебрегает с той лёгкостью, с коей созидает монстров, распуская ткань мироздания, словно пряжу.— Моя правительница, — произносит он, и обращение разливается разъедающей, медовой сладостью. — Его Величество... Дарклинг желает видеть вас.?Дарклинг? звучит не именем. Титулом, который не становится вровень королю, царю, принцу. Что-то иное, вкладываемое в обращении к нему. Мой суверенный.Бесконечная преданность. Страх. Восхищение.Благоговение перед неудержимой мощью.Алина сжимает челюсти.

Он желает.— Ну что, девочка, — Багра усмехается, — на сегодня мы закончили?У него всё ещё есть рычаги давления. Понадобится время, чтобы нейтрализовать все. Алина выдыхает сквозь зубы и кивает стражнику.Шагая по склону, она невольно цепляется за слова Багры.?Он добивается того, что хочет?Алина ощущает всю мрачность своего настроения на подходе к Большому дворцу. По натянутой нити, что ныне ощущается цепью, прокатывается волна её злости. В ответ раздаётся лишь едва ощутимая вибрация — штиль, отполированные морской стихией камни равнодушия. Ублюдок.?А то, чего он добиться не может — уничтожает?***— Ты желал меня видеть? Так это называется?Едкое, вспенившееся отравленной кровью бешенство сводит скулы, когда Алина швыряет фразу как пощёчину. Ей хотелось бы, чтобы это было так; чтобы Дарклинг отшатнулся, дёрнулся, уязвлённый; чтобы маска на лице раскрошилась, обнажив весь гной его чувств. Алине чудится лай бешеных псов за закрытыми им дверьми.

Как много желаний.Стены пятиугольного зала испещрены картами от пола до потолка, освещаемые зачарованным пламенем массивных люстр. Алине всегда казалось, что такие могут запросто упасть при малейшей встряске. Можно было бы попытаться уронить такую на голову Дарклинга.Дивная была бы смерть.С губ рвётся нервный смешок, но Алина сглатывает его, вскармливая свою злость.Дарклинг стоит подле массивного стола, на вид иссечённого из самих скал и столь тяжёлого на вид, что чудится: пол под ним вот-вот разверзнется пропастью.— Я позвал тебя не для выслушивания капризов, Алина, — Дарклинг медленно поднимает глаза от развёрнутых свитков перед собой. — Или мне следовало послать тебе ворона с надеждой на твою милость?Ответ звучит скрестившейся сталью.Алина проходит вглубь зала, втайне радуясь, что кроме них никого нет, пускай дюжина массивных стульев и стоит не в идеальном порядке, небрежно сдвинутая в неясной спешке. Дарклинг, позвав свою королеву-пленницу, приказал всем убраться? Или на то были другие причины?Что-то происходит.Что-то, о чём она не знает.Алина останавливается рядом со столом, бросая взгляды на развёрнутые карты, ожидая увидеть — что? Из неё был не самый лучший помощник картографа, а картограф в перспективе — ещё хуже, но узнать земли на границе с Фьердой она в состоянии.— Я больше не слушаюсь твоих приказов. Или ты забыл, что твоя хватка на моей шее не более, чем мираж? — отвечает столь елейно, что у Дарклинга должно заломить скулы. Взгляд лихорадочно бегает по испещрёнными чернильными рисункам в поисках ответа, по кованым фигуркам двуглавых орлов, обозначающих армию Равки. Первую? Вторую? Все вместе?Дарклинг выпрямляется, скрещивая руки на груди. Светлая кожа голых кистей кажется какой-то излишне откровенной для того, кто чаще всего прячет заманчивую для других силу под перчатками, и Алина поспешно отводит глаза.— То есть, ты считаешь, что имеешь право указывать мне, как и когда управлять Каньоном, а я не могу позвать тебя, когда желаю видеть? Мои приказы оскорбляют тебя, моя прекрасная Алина?Он едок, как страшнейший яд, что разъест кожу, плоть и кости; от такого слепнут и умирают в муках, захлёбываясь пеной из собственной слюны. Алина хотела получить его чувства, его эмоции, забывая, что за нарощенным спокойствием кроются не только червоточины слабости; забывая, каким Дарклинг может быть.— Королевам не приказывают.— О, — он улыбается, и улыбка вспарывает вены, наматывает их на кулак, — ты уже признаёшь это?Невыносимый. Проклятый. Манипулятор.Ей бы следовало швырнуть ему это в лицо, только вот оскорбление, брошенное в сердцах, его только позабавит.— Что происходит? — спрашивает Алина резко и вздрагивает, поняв, что не заметила, как Дарклинг оказался слишком близко. Без привычно накинутого плаща, он мог бы казаться менее устрашающим в своём мраке, в остроте своих широких плеч, обтянутых плотной тканью.Алина поворачивается к нему, немногим задирая голову.— Ты не ответил мне и в прошлый раз. Когда оставил на ужине одну.— Помимо тебя у меня были, есть и будут обязанности, — Дарклинг жмёт плечом и голову наклоняет. Как хищная птица, что вот-вот выклюет глаза. — И я не хочу тебе отвечать. Такое тебя устроит?Как всё просто.Алина щурится, губы облизывает. Вопрос — издёвка:— Неужели ты мне не доверяешь?Он усмехается, стоя так безрассудно близко. Взаправду не замечая тщетных попыток умертвить себя, неужто он настолько очерствел? Неужели не возненавидел её, так часто переходящую дозволенную грань, чтобы ограничиться всего лишь недоверием?— Естественно.— Но ты не опасаешься, что под этой одеждой я могу прятать ещё один нож, — замечает Алина.Дарклинг приподнимает брови. Уголки губ едва заметно вздрагивают от намёка на улыбку.Святые, она же его подначивает.— Я бы разочаровался, не попытайся ты сделать хоть что-то. Это бы значило, что ты сломана. Слаба.— Разве не этого ты хотел? Покорную меня у своих ног?Лучше и не вдумываться в то, как вкрадчиво звучит её голос: сплошной провокацией, ударом из темноты, напоминанием об ошейнике, о подчинённой воле и отобранной силе.

Она ничего не забыла. И не забудет.Дарклинг задумывается, оглядывая её излишне отстранённо и в ту же секунду — препарируя, вспарывая каждую черту.— Хотел. Но тогда наша вечность будет слишком скучна.Алина задыхается возмущением, но не успевает разойтись гневом, выплеснуться и сжечь ему лицо, потому что Дарклинг делает шаг к ней, вынуждая отступить, к столу, загоняемая в ловушку. Сама в неё шагнувшая. В поясницу врезается жёсткий край, пока Дарклинг упирается ладонями по обе стороны от неё.

Попалась.Удовлетворение, сытое удовольствие столь явно в его взгляде, в изгибе губ, что Алине сводит челюсти. Проще злиться, чем думать о том, что они снова на расстоянии нескольких миллиметров, как в тронном зале, где ненависть истлела желанием.Поцелуй меня.Это она хотела сказать.Она хотела приказать ему, и чтобы он послушался, чтобы сбился дыханием на её губах.Она жаждет его слабости, дабы выпить её всю до последней капли, не думая, что истинное желание куда проще. Предательское, отвратительное, низменное и в то же время крошащее ей кости необходимостью.— Ты забываешься, — Дарклинг понижает голос до интимного шёпота, но холод в нём резко разнится с выражением лица, с этой ленной пресыщенностью, что Алина чудом не вздрагивает, вспоминая, сколько масок он может примерить, мастерски обводя её вокруг пальца.Он всегда дразнит её, и ни различить: есть ли правда хоть в одном прикосновении, во взгляде или в слове? Истинно ли его желание сейчас, когда воздух между ними концентрируется незримым пламенем?— Ты нужна мне, — продолжает Дарклинг, склонившись в опасной близости к её губам, и чужой выдох покалывает их разрядами молний. Щекоткой. — Но не думай, что можешь меня контролировать. Потому что, если в этом заключается твой гениальный план…Он напирает на неё, заставляя до боли в спине вжиматься в край стола.— ...лучше сдайся сразу, моя прекрасная, — слова касаются губ бархатом, сталью, битым стеклом. — Ведь тебе не победить в этой игре.Закостеневшая, она вдруг отмирает по мановению последней фразы — чужая самоуверенность проезжается затупившимся лезвием по остьям костей, оставляя засечки.— Это мы ещё посмотрим, — Алина рычит, шипит прибоем — предупреждением шторма.?Ты нужна мне?— Бросаешь мне вызов? — он улыбается, и эта улыбка осязаема: она прокатывается жаром чужих губ, накрывших её.Дарклинг целует её, словно сорвавшись с удерживающего его поводка собственной воли: Алину сметает гнедой яростью и желанием, обжигающим прикосновением языка и тем, как Дарклинг глухо рычит, когда она приоткрывает рот, отвечая не меньшим шквалом; собирая на кончике языка яблочный привкус — кислое, сладкое, будоражащее то и дело прокатывающейся по спине волной мурашек.Алина позволяет, бросая вызов и словно уступая маленькую толику — поцелуй, от которого предательски подкашиваются колени. Оханье вырывается выдохом в губы Дарклинга, когда он подхватывает её и усаживает на стол, безо всякого сожаления сметая все эти карты, чернильницы, несомненно важные предписания и прочее-прочее, что отодвигается, сминается и летит ко всем волькрам на пол, пока они целуются, вжимаясь друг в друга, измученные жаждой.Он целует её снова и снова, горько, властно, сладко. Обезоруживая, ломая остатки их обоюдной воли. Сила вспыхивает между ними ореолом света. Алине бы чувствовать себя цветком, что распускается под лучами его беспощадного, его сжигающего чёрного солнца. Это ощущается иначе. Не как от простого касания руки к руке. Чем-то большим, словно двери приоткрылись, позволяя заглянуть внутрь сквозь тонкую щель. Мрак тянет её в свои спасительные объятия.— Да, это вызов, и ты проиграешь, слышишь? — шепчет Алина на выдохе, на гулком стоне, из последних сил сдерживаясь, чтобы не откинуть голову и не подставить покорно ему шею, всё ещё помня всю сладость его прикосновений.— Никогда.Бескрайняя мощь поднимается в ней неудержимой волной. Вожделением, позволяющим Дарклингу раздвинуть ей колени и вжаться в неё. Ближе и ближе, ощущая сквозь одежду чужую лихорадку; его пальцы на плечах, в волосах, наматывающих их на кулак, пока кислород вытапливается из лёгких, потому что Алина не может вдохнуть, обнимая его за шею, царапая кожу ногтями. Более всего желая впаяться в кости.Целуй меня, пока я не задохнусь.Целуй, пока сила не затопит меня до самых краёв.Целуй, пока я не выпью тебя до дна.Целуй, пока мы оба не умрём.Целуй, пока я проклинаю нас обоих.Целуйцелуйцелуй.— Ты зависим от меня, — Алина улыбается осоловело и пьяно, мажет языком по его нижней губе, прихватывая зубами, смакуя простую, столь приятную истину. Дарклинг снова рычит. Взгляд полосует по лицу разрезом. Яростный, сверкающий агатовой чернотой.— Не больше, чем ты — от меня.Лжец.Он подхватывает её под бёдра, притягивая ближе, вжимаясь пахом в пах, и его возбуждение прокатывается мурашками, дрожью, тугим узлом, что скручивается в низу живота, несмотря на плотные слои их одежд, таких неуместных и лишних. Алина тихонько стонет в поцелуй, смежив веки, пока Дарклинг, словно обезумевший от этого голода, изласкивает, вылизывает её рот, то и дело отвечая на каждый укус — укусом. В наказании, в жестокой нежности, чтобы после скользнуть языком по ранкам.И раствориться бы в этом удовольствии, позволить себе утонуть в горячке, в лихорадке, сгореть и истлеть пеплом, но изнутри царапает.Предательница, предательница, предательница.Увидь её сейчас Женя, растрёпанную, раскрасневшуюся в руках самого страшного, самого беспощадного врага — она бы прокляла её. Она бы её убила во имя всех мук, через которые прошла.Увидь её сейчас Мал…Алина вздрагивает и отшатывается.

— Нет!Она жмурится, упираясь ладонями в чужую грудь, не желая видеть, как Дарклинг замирает, до того потянувшись к ней вслепую. Становится холодно, словно её окатили водой из ушата.Алина тяжело дышит и с трудом заставляет себя открыть глаза, чувствуя, как дрожат руки. Смотреть на Дарклинга — физически больно. На всклокоченные самой Алиной волосы, на припухшие губы, в эти горящие глаза. Секунду на неё смотрит лишившийся всех масок мальчишка, которого и наречь бы истинным, простым именем.Но мгновение проходит, и он ожесточается всеми чертами, всей мрачностью выбранного им самим титула. Выпрямляется. Холёные, длинные пальцы проходятся по волосам, приглаживая их. Только что они были на её плечах, на спине, на бёдрах.

— Нет. Я не могу, — шепчет Алина в гулком ознобе. Хочется обнять себя руками, закрыться.— Думаешь о своём мальчишке.Звучит презрительно.Она вскидывает голову.— Он — всё, что у меня было. Я не вычёркиваю людей из своей жизни так легко, как ты. Не убиваю и не пытаю!— Посмотрим, что ты скажешь спустя несколько веков, — замечает Дарклинг.— Тебя так ранит моя привязанность к нему. Мне это нравится, — Алина с усилием усмехается, пока губы покалывает от призрачного ощущения поцелуя.

Он целовал её так, будто Алина в самом деле была для него всем.Он касался её так, будто она — единственно-верный и нужный глоток воздуха.Искренность или очередная ложь?— А тебе бы понравилось, если бы я отдал его на съедение своим монстрам?Дарклинг возвращает усмешку. Колючую, недобрую, обтёсывающую скулы, потому что они всё ещё стоят слишком близко. Дарклинг — всё ещё меж её откровенно разведённых коленей, а она сама — горе-святая, практически расхристанная на столе.Он бы овладел ею тут, понимает Алина.Мысль не пугает, только запоздало будоражит ввиду их неестественного притяжения и её собственной неопытности. Дарклинг мог просто прикоснуться к ней, и Алина вспыхивала: силой, излишней откровенностью своих же ощущений.— Хочешь аннулирования нашей сделки — вперёд, — как можно ровнее отвечает она.— Ты со мной действительно так расплачиваешься?

Алина хмурится и пытается оттолкнуть его от себя. Тщетно.

Почувствовать бы себя грязной, почувствовать бы себя оплёванной.— Я похожа на распутную девку, которая торгует своим телом? — она не отдаёт себе отчёта, ударяя сжатым кулаком по груди Дарклинга. Он по-прежнему не двигается. — На всех тех, кто вешается на тебя и лебезит, едва ли не стелясь перед тобой?

Дарклинг жмёт плечами.

— Это похоже на жертвенность. Не знаю, оценят ли такое твои паломники. Что ты спишь со своим врагом во имя спасения страны. Но, думаю, даже это канонизируют.Она отвешивает ему пощёчину прежде, чем успевает подумать о последствиях. Голова Дарклинга отворачивается, и в эту секунду хочется, ей необходимо, чтобы переломались все его шейные позвонки. Чтобы рухнул замертво.Чтобы перестал её вскрывать слой кожи за слоем и травить, давить, пока не станет больно.Оцепеневшая, Алина не сразу анализирует то, что сделала. Секунды тянутся, пропитываются осознанием собственной вспыльчивой глупости.Святые, она ударила его по лицу. Ударила.Дарклинг скашивает на неё взгляд и медленно поворачивается. Трёт пальцами порозовевшую щеку. Будь у Алины какое-нибудь кольцо, то осталась бы царапина. Поверх шрамов.

— Иногда я хочу разорвать тебя на части, — говорит он так спокойно, что ломает этим все пястные кости.