Глава I. (2/2)

— Мы были единым целым. Ты была моей....а он принадлежал ей всей своей мощью, всеми костями, агатовыми глазами и голосом, что сводил её с ума.

Алина жмурится, вспоминая, как он приходил к ней призраком. Она думала, что обезумела. Звала ли она его? Неосознанно, повинуясь инстинкту или тому желанию, что спрятано слишком глубоко внутри?

?А что если??Алина слишком часто задаёт себе этот вопрос и хочет сшить себе губы, чтобы никогда не произнести его вслух. Потому что внутри бьётся в унисон её сердцу это полузадушенное, тихое согласие.Разве мало было смертей — Марии, Василия, десятков гришев и сотен, поглощённых тьмой обычных людей, чтобы сомневаться в своей ненависти? Отступаться от своей цели?Удавить, забрать жизнь, отдать на растерзание своим же монстрам, чтобы глаза эти проклятые, преследующие, замерли и потухли — Алина должна этого хотеть всей сутью, полученным шрамом, каждым потерявшим свой цвет волосом. Алина должна жаждать уничтожения, а не тянуться бессознательно к рукам, не желать сильнее могущества третьего усилителя.Возможно, потому что Дарклинг сам усилитель, чьи кости надели бы сотни гришей, дабы обрести небывалую мощь.Алина помнит свой долгий путь в Ос Альту, полный криков на рынках.

?Санкта-Алина! Кости Санкты-Алины!?Все хотели получить частичку святой.

— Нет единого целого, — выдавливает она из себя. — Я не покорюсь тебе. Ни за что.— А с чего ты взяла, что мне нужна твоя покорность? — Дарклинг улыбается и леденяще-мягко убирает волосы от её шеи. Кожу жжёт, ею всю снова будто лихорадит — ознобом, жаром, жаждой. — Подумай над этим. И не делай глупостей. Ведь если ты сбежишь, моя милая Алина…Он наклоняется к её уху, выдыхает горячо, почти задевая губами:

— ...я найду тебя, я загоню тебя как зверя, пока у тебя не останется ни единого угла в этом мире, пока он сам тебя не отвергнет. Пока ты не заскулишь и не сдашься мне на милость.Алина не успевает заслониться, когда он делает шаг назад и взмахивает рукой. Резко, не сомневаясь.Разрез выталкивает её, топит во тьме, забивающейся в рот, глаза и нос, лишая света, пока Алина, разбитая на тысячи осколков, глотает собственный крик.***Она садится рывком на кровати, жадно глотая воздух, ощупывая собственное тело в поиске той раны — смертельной, которая должна была её располовинить. Но под заледеневшими ладонями оказывается ткань собственной сорочки, раскалённая кожа и стук сердца, резонирующий, кажется, во всём теле разом.Боль простреливает виски, когда Алина свешивает ноги с кровати и сглатывает подступившую тошноту. В иной раз она бы позволила себе пролежать остаток ночи и обдумать каждое сказанное Дарклингом слово, словно пытая себя. Но сейчас внутри, с каждым ударом, отбивающим пульсом во всех сосудах, бьётся мысль:?Он не здесь?Оно окрыляет вспыхнувшей надеждой — зажёгшимся светом в собственных ладонях, но только у этой птицы на шее верёвка и камень, и вес его тянет к земле, ко дну осознанием.Царапины на спине Дарклинга не принадлежат когтям ничегоев или волькрам.

Алина дрожащими руками наливает себе воды из графина. Зубы стучат о стекло, когда она пытается сделать глоток.?Он к вам приходил, когда вы были без сознания?Каков шанс, что будучи снедаемой лихорадкой, она могла сболтнуть лишнего? Каков шанс, что Дарклинг мог справиться без неё и Мала?На периферии взгляда мажет чёрным пятном так и оставленного кафтана. Алина едва задерживается, кутаясь в длинный халат, чтобы взглянуть на него. На отвратные ей одежды, которые, не думая, Алина бросает в погасший камин, поверх углей.Дверь оказывается не заперта, а стоящие по обе стороны от неё стражники выпрямляются, когда Алина выходит наружу. Неуверенно, выглядывая и тут же чураясь собственных опасений.Комната, стало быть, действительно была надуманной ею темницей. Старые, почти забытые слова вспыхивают в голове золотом:?Что ж, сделай из меня злодея?Алина давит раздражение на себя же, по глупости попавшую в ловушку. Дарклинг знал это. И потому спокойно уехал, уверенный, что надуманный самой Алиной жёсткий плен сдержит её до его возвращения.Каменные плиты обжигают холодом босые ступни, и Алина подавляет желание вернуться в комнату и поискать какую-никакую обувь. Собственная импульсивность играет с ней злую шутку не первый раз.Но из какого-то упрямства она выпрямляется и цедит стражникам:— Отведите меня к Жене Сафиной. Сейчас.На удивление, не следует никакого сопротивления, обнажённой стали и требования вернуться внутрь. Никто не грозит ей расправой и не заковывает в цепи.Никто не собирается срезать с неё кожу. По прошествии нескольких месяцев Алина не уверена в том, что Дарклинг пустил бы нож в ход тогда, на корабле.— Как прикажете, правительница, — стражники кивают ей. Мужчины, которые намного старше её, облачённые в форму опричников. Воины, прошедшие ни одну бойню, зовут правительницей девчонку без рода и имени, годящуюся им в дочери. И ставшую символом для страны, мессией, спасительницей.Будто бы Алина здесь действительно хозяйка.

Она мотает головой, прогоняя эти мысли прочь. Когда-то так и было. Не столь давно она звалась генералом Второй Армии, но теперь вся столица ей тюрьма.Комната Жени и Давида оказывается в другом крыле, этажом выше. Алина невольно считает ступени и портреты на стенах, вглядывается в знакомые двери, в знаки орденов гришей на некоторых. Когда-то она могла запросто заблудиться в этих длинных залах, витиеватых коридорах, а теперь знает слишком хорошо.Будто это место могло бы стать ей домом.Но всяко лучше, что сейчас её никто не увидит.— Ждите здесь, — командует Алина ровно, властно. Интонации в своём же голосе слишком знакомые. Алине бы быть похожей на Николая, но её тянет на глубину иных вод.Постучав, следовало бы выждать положенные этикетом секунды, но у Алины нет времени. И стопы немеют от холода. Отличная королева, прекрасный генерал — заклинательница Солнца в запахнутом халате и босиком! Гроза Дарклинга и всех монстров!Она давит раздражённый выдох и жмёт на дверную ручку, усилием заставляя себя не ворваться внутрь.Комната едва ли своим убранством отличается от её собственной. Проникший следом за Алиной свет разливается маслом и позволяет разглядеть остров с туалетным столиком и занавешенным зеркалом, увесистым сундучком Жени на нём и какими-то безделушками, явно принадлежащими Давиду. Вероятнее всего, каждая из них может оторвать кому-нибудь руку.От шума оба подскакивают в постели, и если Давид, чертыхаясь, в полумраке судорожно ищет очки, то Женя вскакивает с ножом наизготовку. Алина давит в себе дрожь при взгляде на провал вместо глаза, не скрытый повязкой. В полумраке шрамы на лице и руках Жени кажутся ещё чернее, глубже.— Это я, — Алина закрывает за собой дверь и щёлкает пальцами, вызывая мягкий ореол света вокруг себя. Трюк простой, но эффектный. Отлично сгоняющий всякую сонливость.Женя выдыхает, опуская клинок.— Святые, Алина, ты что творишь? — она осекается. — Как ты… как ты вышла?— Меня никто и не запирал.Признание собственной недальновидности всегда горькое.Алина трёт переносицу, запрещая себе думать о своих ошибках. Не сейчас. Иначе она наделает новых.— Мы уходим, — говорит она. — Завтра ночью.Давид издаёт какой-то поразительный звук: что-то между фырканьем и вскриком.

— Мы ещё не готовы!Женя и Алина шипят на него одновременно, и он понижает голос:— Вероятность того, что мы дойдём до ворот и нас повяжут или, хуже того, убьют, слишком высока, Алина.Взъерошенный и хмурящийся — он выглядит выпавшим из гнезда воробьём. Алина знает, что у Жени точно щемит сердце при одном только взгляде на него, и в другой ситуации её собственное бы наполнилось теплотой. За них обоих.Но внутри один только рациональный мороз.— У нас нет времени, — отрезает Алина, не замечая, как беспокойно меряет комнату шагами. От двери — до окна, за которым бушует зовущая её свобода. Ночное небо полно звёзд. — Дарклинга нет в столице. И я не знаю, сколько у нас осталось времени до его возвращения.Она совершенно не хочет говорить о том, как это узнала, но замешательство на лице её единственных союзников загоняет в угол. Толкает к необходимости сказать правду.Алина вздыхает. Бремя давит ей на плечи, но она упрямо держит спину ровно.— Он отправился за третьим усилителем Морозова, — она сглатывает, не обращая внимание на то, как сгущается воздух — ошеломлением, негодованием.

Алина Старкова, вероятно, никудышный друг, ибо мысль о третьем усилителе ей куда слаще, чем желание делиться тайнами с друзьями.— И, — добавляет она, запрещая себе чувствовать падкое предвкушение, — вероятнее всего, нашёл его.***Кто бы мог подумать, что сбежать окажется так просто.Точнее, поправляет себя Алина, сосредоточенно глядя себе под ноги, чтобы не зацепиться ногами о выползшие на поверхность корни, теперь стало просто. Накануне она едва не поседела повторно в гулком ожидании, практически со связанными руками, ведь от неё толку было катастрофически мало.Даже избавление от стражи стало не её заботой, а задумкой Давида и воплощением Жени. Когда солнце опустилось за горизонт и Алина сделала шаг из своих покоев, оба стражника крепко спали подле стен.— Повезло, что на них не было шлемов, — хмыкнула Женя и поправила на её голове капюшон, после чего ловко спрятала маленький распылитель из прозрачного стекла в широкие рукава своего балахона. Выбраться из столицы под видом паломников, чьи лагеря разбились около стен Ос Альты, было её идеей.Петляя по нескончаемым галереям Малого Дворца, они чудом не наткнулись на десяток вездесущих служанок, среди которых была и Соня. Оставалось радоваться, что все гриши в тот миг были на ужине, и никто не мог их заметить, кроме стражи, которую они не без сонного экстракта Давида обошли. Всё это время, день за днём, Женя запоминала караульных и время, когда они сменяются.Нельзя сказать, возможно было ли себя почувствовать ещё более бесполезной.

Алина заслышала шаги до того, как Соня показалась в просторной галерее, украшенной витражными стёклами с изображениями многочисленных баталий прежних лет. Лик царя был украшен солнечным ореолом, придавая ему схожесть со святыми.Что-то было маниакально-ненормальное в том, чтобы украдкой искать на этих картинах сгустки черноты и точёные силуэты, как если бы витражи могли увековечить Дарклинга.Они втроём стояли за углом, вслушиваясь в чужие шаги и тихое пение. Каким бы ни был день, Соня каждый день приходила к Алине с улыбкой и даже когда обнаружила чёрный кафтан в камине, припорошенный пеплом и безнадёжно испорченный, она ни единым жестом не дала понять, как её это расстроило. А оно точно расстроило.Алина слишком хорошо помнит тягу той же Зои быть для Дарклинга первой.В этом глупом соревновании пострадали её рёбра и чужая гордость.Даже спустя столько месяцев хотелось закатить глаза.В руках девушки был поднос с чайником и кружками, и Алина порадовалась, что сия трапеза предназначалась не ей, иначе не миновать им беды через считанные минуты, за которые бы Соня добралась до её комнаты и обнаружила пропажу.Едва ли можно было рассчитывать на её верность, не с прописанным на лице благоговением от одного имени Дарклинга.Женя предлагала усыпить и её, но нетерпение Алины выливалось через край чаши, грозясь и вовсе прорвать шаткую плотину, а потому они вылезли из нор на свой страх и риск. В действительности Алина не была уверена, что полностью осознавала истинную опасность их задумки. Если их поймают, Женю и Давида ждёт смерть.Милосердие предназначалось лишь ей одной, и милосердием не было вовсе.Она была нужна Дарклингу.Алина крепче сжала зубы.— Ты уверена, что получится? — спросила она в который раз, путаясь в полах своего балахона из грубой, овечьей шерсти. Тёмная ткань казалась выношенной и скатавшейся, и Алине невольно на ум пришёл Апрат с его пробирающей до дрожи улыбкой и крючковатыми, костлявыми пальцами. Он всегда казался каким-то безмерным в своих одеждах. Был ли жив старый священник или давно канул в лету?Впрочем, ей не было никакого до того дела. Свобода маячила так близко, так желанно, пусть внутренне Алина хотела остаться и дождаться дара, который предназначался ей. Второй оковой на руку. Безграничной мощью.Возможно, ей следовало бы дождаться Дарклинга, заполучить третий усилитель и сразиться с ним тут же.

Возможно.Алина не была уверена, что жар-птица не подчинит её, как олень Морозова. Дарклинг опасался их связи и не рискнул самолично убить морского хлыста. Но после событий в часовне следовало ожидать, что он найдёт способ подчинить её волю.— На этих чуд в нелепых тряпках и с рисунками на лицах уже никто не обращает внимание, даже когда они умудряются пролезть на территорию дворцов, — сказала Женя, разбивая оковы мыслей и заманивая Алину и Давида на лестничную площадку, на которой прежде сама Алина не бывала. Крученая каменная лестница отзывалась звонким стуком при каждом шаге и вела глубоко вниз, к узким коридорам, провонявшим сыростью. Дрожащий вдоль стен свет факелов наверняка поддерживался силой инферналов. На каменный пол что-то капало — звонко, степенно, хлюпая разлитой водой под ногами. Где-то пищали крысы, шурша своими толстыми хвостами. Их глаза мерцали алыми точками, расплываясь в одну сплошную линию.?Я никогда не видел более уродливого здания?Полный какого-то несвойственного легкомыслия голос Дарклинга пронёсся в голове миражом. Достаточно реальным, чтобы Алине захотелось выпустить свою силу потоком сжигающего света. Она сдержалась, всё же думая о том, что за всякий золотой ширмой скрываются текущие нечистоты.— Где мы? — спросила она, то и дело оглядываясь на замыкающего их маленький отряд Давида. Его лица было не разглядеть, так низко он опустил голову в своём капюшоне.— Это один из ходов, которых нет на чертеже дворца, — глухо ответил тот, едва ли проронив с их встречи больше пяти слов.?Он боится?, — поняла Алина. И не смогла осудить, потому что тоже боялась. Ей чудилось, что тени на стенах ползли за ними следом, шептали её имя и хватали за руки.Не прошло и пяти минут их шествия, как она вызвала вокруг них слабо мерцающий ореол света. Так было спокойнее. И меньше вероятности, что кто-то из них споткнётся и свернёт себе шею.Их план был прост и самонадеян: выбраться из столицы и затеряться среди последователей Заклинательницы Солнца, минуя тракт. Алина знала, что её сердце перестанет колотиться о рёбра, как только они покинут Малый Дворец.?Сбежать было просто?, — думает Алина в эту тянущуюся сладкой истомой секунду, когда они оказываются на поверхности, среди шумящих деревьев и ночной тиши. Роща встречает их безмолвием, скрипит ветками и опавшими листьями под ногами, пока они минуют Большой Дворец, прячась в тенях и прислушиваясь к каждому шороху. Алина считает окна, в которых горит свет. Слишком много.Ей хотелось бы видеть дворец и вовсе потухшим, но жизнь не остановилась с переворотом власти. Дворец живёт дальше, словно живое существо.?Возможно, я вижу его в последний раз?Невольно Алина оборачивается и драгоценными секундами вглядывается в глубину чащи, зная, что где-то там стоит домик Багры; зная, что она ещё там, сидит подле горящего камина и греет свои промёрзшие кости. Соня обмолвилась несколькими днями ранее, что старуха никуда не пропала.Значило ли это, что Николай всё же погиб?

Алина сдавливает челюсти, не смея и думать об этом. Не сейчас.Им надо выбраться. В этих нелепых балахонах и с нарисованными на лицах солнцами — её знаменем.Она нетерпеливо притоптывает, совсем как маленькая девочка в ожидании подарка, пока Давид разбирается с обнаруженной брешью в, казалось бы, неприступной твердыни. Алине кажется, что вся Ос Альта — сплошное решето, когда они пролезают сквозь царапающий ветками плющ, вдыхая запах земли и камня.— Неужели никто этого не обнаружил до сих пор?— Чему ты удивляешься? — хмыкает Женя. — До недавних пор здесь все лелеяли праздность жизни. Кроме Дарклинга. Но даже ему не было дела до дырок в королевском заборе.И когда-таки они оказываются по ту сторону, за полверсты от крепости для помазанных королевской благодатью, Алина закусывает нижнюю губу, чтобы сдержать довольный вскрик. Они справились! Выбрались!

— Получилось, — шепчет она. — Получилось!Собственный голос кажется слишком громким в царящей тишине, лишённой и стрекота сверчков, и уханья проснувшихся сов — всё осталось в рощах за каменным забором вместе с красивой жизнью. Вокруг них одна лишь пустошь дорог с едва различимыми вдали крышами домов на фоне черноты неба. Они кажутся насаженными шапками — высокими и низкими, с вздёрнутыми носами дымоходов. В столице кипит жизнь, а где-то совсем рядом разбит лагерь последователей заклинательницы Солнца.Они близко.Тишина звенит, пьянит осознанием, что который раз ей удалось вырваться из хватки опаснейшего мужчины Равки.

Алина вглядывается в вереницы дорог, ступая по пожухлой траве. Им бы и дальше идти по ней, держась вдали от света горящих фонарей, но тогда точно останутся отчётливые следы.— Получилось, — повторяет Женя. Пускай и не разглядеть, но она точно улыбается. Где-то вдалеке остались охраняемые кованые ворота со знаменем двухглавого орла, а они прошмыгнули у стражников прямо под носом! Ждущих, когда же маленькая святая решится сделать шаг.Воздух вне пленивших её стен кажется слаще, тает на языке каждым вдохом — свободой и утолением жажды. Увидь их кто сейчас, — три тёмные фигуры в нелепых балахонах, — точно бы приняли за сбрендивших паломников того или иного культа. Или просто сумасшедших.— Нужно убираться отсюда как можно скорее, — командует Алина и, приглядевшись, замечает, как Женя крепче сжимает руку Давида, как они переплетают пальцы, и сердце колет внезапной тоской. С губ рвутся слова приободрения, как и полагается лидеру, но онирезко застреваютв горле.Тишина.Слишком осязаемая, плотная, не пропускающая ни единого лишнего звука, как если бы вокруг вымерла всякая жизнь.Как если бы…?Разве ты не должна быть занята планированием своего побега??— О нет, — только и говорит она.— Что такое? — голос Жени натягивается струной, а она сама тянется к ней. Алина отшатывается.Она всей кожей чувствует.Сердце срывается в галоп — не от вспыхнувшего внутри азарта их побега. Так настигает предчувствие и бьёт под дых, волной осознания, топящей под своей толщей.— Он знал! — выдыхает Алина и в отрицании, бессмысленном в своей беспощадности, мотает головой. — Нет, нет, нет!Её слова тонут: во внезапно раздавшемся, словно ждущем её слов, стрекоте и похожим на далёкие громовыми раскаты рычанием; во взмахах крыльев, что взрезают ночное небо. Алина понимает всё с кристальной ясностью: они снова шагнули в ловушку, подобную надуманной ею темнице. Это понимание выбивает из её груди стон, воздух, всякие силы.

Дарклинг знал, что они попытаются сбежать.Женя хватает её за руку, тянет в сторону:— Нужно идти! Сейчас же!Алина делает шаг, чуть ли не спотыкаясь. Цокот копыт бьёт по перепонкам, звучит аккомпанементом собственной ошибке, и тонет, тонет в рычании нагрянувших ничегоев, заслонивших собой небо, весь мир.

Свет льётся с ладоней, формирует сферу вокруг, словно бы солнце вдруг проснулось ночью, засияв всей своей ослепительной мощью. Ничегои подлетают ближе, неустрашимые силой заклинательницы Солнца, но не пытаются атаковать. Сияние делает их ещё более уродливыми, чернота выгорает в матовую серость литых конечностей.Пустота их лиц наслаивается, будто их всех вот-вот перебросит в часовню, назад во времени. Это была ошибка, проклятая ошибка!Очередная.?У меня больше опыта в играх с вечностью?Алина вскидывает голову, в беспомощности смотря прямо перед собой.— Поздно, — произносит она глухо и отталкивает руку Жени. — Уходите сейчас же!— Мы не уйдём без тебя!В любой иной ситуации Алина поразилась бы этой внезапной самоотверженности Давида, заслонившего Женю собой, но сейчас этот порыв — чистой воды самоубийство.— Бегите же, я отгоню их! — она вскидывает руку, готовясь метнуть разрез. Один, два, десять — насколько хватит сил, но ничегои вдруг сами отступают, пятятся назад, откатываясь одной теневой волной. Смертоносной, раскраивающей саму мироздания ткань.Дарклинг вспарывает её из раза в раз.И его появление меж этих волн порождённой им скверны ощущается так же: словно он разрезает реальность, вскрывает как ореховую скорлупу.Мерзость.Его вороной ступает чинно и медленно, не пугаясь обступивших его по обе стороны монстров. Алина бы не отказалась, чтобы он сбросил Дарклинга и затоптал прямо в эту секунду.Тот поднимает руку и щёлкает пальцами. Стрекот и рычание стихают, словно спрятанные под колпак. Ничегои замирают — теневыми солдатами, немой армией скверны, плотью от плоти его.Алина выпрямляется, не глядя на Женю и Давида. Её парализует яростью и болью, если она увидит, как когда-то красивейшую из девушек колотит дрожью, что различима в изувеченных шрамами пальцах.Что видит Женя, глядя на эти полчища тьмы, которые рвали её на куски по приказу Дарклинга? По приказу того, кому она верила, за кем следовала в слепой преданности?Он был для них хуже, чем всякий бог, равнодушный к возносящимся мольбам.Беззвёздный святой? Беззвёздный грешник, обретшая кости и плоть тьма.— Ты знал, — Алина сама не замечает, как скатывается в рычание, ощущая себя загнанной в угол хищницей, чьи когти вырваны. Какие у неё шансы сразиться с ним сейчас? Зажили ли его раны? Хватит ли этой волны внутри, чтобы одолеть его?Где третий усилитель?Алина впивается ногтями в собственные ладони, чтобы не спросить в ту же секунду; не выискивать глазами блеск перьев жар-птицы. Или он привёз ей голову и кости?

— Знал. И предупреждал тебя, — произносит Дарклинг.— И давно ты тут ждёшь?Дарклинг кривит губы. Его бледность резко выделяется во мраке, будто подсвечиваемая изнутри. Он слабее, чем тогда, в часовне. Алина бы могла попытаться застигнуть его врасплох. Один проклятый разрез, и ни единый выдох больше не сорвётся с этих губ.— Ты удивительно пунктуальна, моя милая Алина, — мягко говорит Дарклинг, методично стягивая с рук перчатки.

Ничегои по-прежнему не двигаются, в ожидании приказа. Будто разом умершие. Рождённые мёртвыми, безмолвными, пустыми, движимые одним только голодом. Ненасытным, под стать их хозяину.— Всё же придётся тебя запереть для пущей надёжности, — продолжает Дарклинг и поворачивает голову к Жене и Давиду.

Последний только рьянее вскидывает подбородок. Взъерошенный смельчак в очках, гениальный фабрикатор, который учится быть чуть больше человеком по отношению к тем, кто его окружает.Алина невольно вспоминает об Илье Морозове.

— Но с предателями у меня разговор куда короче, — леденяще добавляет Дарклинг и вновь щёлкает пальцами. Длинные, полные того аристократизма, коего не видать и некоторым королям, сделавшим первый вдох с короной на голове и с золотой ложкой в руках, — они творят ужасные вещи.Алина не так давно вспоминала эти руки с затаенной внутренней дрожью сладкого предвкушения, но сейчас она бы сломала сустав за суставом, потому что ничегои срываются с места под её неистовый вопль, вибрирующий в каждой кости. Они разламывают выстроенную ею сферу, чтобы схватить вскрикнувшего Давида и поднять над землёй. Свет разрывается клочьями, а Алина успевает разрезать лишь нескольких на ошмётки мрака, прежде чем понимает, что точности не хватит: лишнее движение — и она самолично располовинит Давида. Ничегои держат его за руки и ноги, пока одна из них замыкает ему рот, впиваясь когтями в лицо.

Упавшие очки поблёскивают стёклами на земле, прежде чем теряются во тьме, когда свет окончательно гаснет.— Нет! — Алина кричит вместе с Женей и её же хватает, не давая ринуться прямиком в лапы чудовищ.— Отпусти его сейчас же, монстр! Ты бесчеловечный ублюдок! Отпусти его! — Женя рвётся из рук обезумившей бестией, и Алина оттаскивает её в сторону, глядя, как Давид трепыхается пойманной птицей в цепких лапах.

— Ненавижу!Дарклинг едва ли ведёт бровью, наблюдая за их потугами с откровенно-зримой скукой.Алина разворачивает Женю к себе лицом, обхватывает ладонями и с нажимом говорит:— Не лезь. Ты сделаешь только хуже, слышишь? Слышишь меня?!Женя пытается развернуться, и приходится её грубо встряхнуть.— Он убьёт его!— Не лезь! — Алина повышает голос и отпускает её, чтобы подойти ближе. Конь Дарклинга отфыркивается, топчет подкованными копытами влажную землю. Она окропится кровью, если Алина снова ошибётся.

Руки дрожат — злостью, беспомощностью, тем страхом, который Алина предпочла бы никогда не чувствовать. Ответственность за чужие жизни давит на хребет, едва его не разламывая.Дарклинг выжидающе смотрит. Ну же, заклинательница Солнца, Санкта-Алина, что ты можешь предложить вечности с глазами цвета стали? Равнодушной, пустой, беспощадной.

— Отпусти его. Он ничего не сделал.— Да неужели? Всего лишь помог тебе сбежать. Я предупреждал тебя, ведь так?Алина кусает изнутри щеку, оглядывается на замершую в полной агонии позе Женю. Она не сводит взгляда с Давида, её губы шевелятся, посылая то ли мольбы, то ли проклятья.Может ли Алина рискнуть снова чужими жизнями ради своей? Имеет ли хотя бы малейшее право на подобное?— Ведь так? — с нажимом повторяет Дарклинг.— Я не сбежала, — отвечает она, вновь взглянув на него снизу. Чувствует ли он это превосходство? Пьянящее, заставляющее кровь бурлить в жилах?Алина слишком хорошо помнит то, как преклонялась перед королём и какую ярость при том ощущала.

— Я всё ещё здесь, в столице, — продолжает она. — Тебе нет нужды убивать Давида. Он слишком талантливый гриш, чтобы ты разбрасывался такими... ресурсами.Дарклинг тянется рукой и треплет коня между ушами. Пустой, бессмысленный жест — он почему-то режет Алину изнутри излишней человечностью, иррациональностью такого сочетания.— С каких пор из упрямой девчонки ты стала дипломатом?

— Отпусти их. И я останусь, — Алина игнорирует его укусы — словами, ухмылками, этим надменным взглядом. Лишь запоздало осознаёт, что то не высокомерие застыло в агатовых глазах. Это ледяная ярость, обтёсывающая гранями айсберга ей скулы.Он в бешенстве.Алина подавляет желание сглотнуть и лишь крепче врастает ногами в землю, не ощущая ветра; не замечая того, как ночь постепенно отступает после самого тёмного часа, подбираясь сонным, лижущим верхушки елей да крыши далёких домов рассветом: мрак рассеивается вдали, но не вокруг них, полный той силы, что подвластна лишь её заклинателю. Совсем скоро проснётся столица, солнечные зайчики побегут наперегонки по черепицам и окнам, и каждый сосуд-дорога города наполнится движением и шумом, коего не бывает после заката. Проснутся и оба дворца, до того полные шорохов и тихих шепотков готовящихся к новому дню слуг. Обнаружила ли Соня пропажу вверенной ей пленницы? Заглянула ли просто проверить и осознала с ужасом, что с ней сделает её суверенный?Рассвет близок.Если Алина не усмирит собственную гордость, ни Женя, ни Давид его не увидят.— Пожалуйста, — выдавливает она. — Хотя бы раз будь милосерден.

— Проявить милосердие? — Дарклинг приподнимает брови, оглядывая своё тёмное детище. Ничегои безмолвно парят — чернотой возведённой стены. Давид в их лапах кажется налепленным сдуру пятном. — Нет, Алина. Однажды я поступил милосердно, поверил тебе, а ты меня обманула. Это станет тебе уроком.Он поднимает руку. Женя кричит.— Как и ты! — Алина бросается к его коню, цепляясь пальцами за полы плаща, сбивая движение. Вороной дёргается, порываясь встать на дыбы, но Дарклинг успокаивает его, натягивает вожжи и похлопывает ладонью по мускулистой шее.

— Ты врал мне всё то время! Обманывал, соблазнял, считая, что глупая деревенщина вроде меня ничего не заподозрит и покорится тебе! — Алина облизывает пересохшие губы, ощущая себя вновь высушенной и ослабшей, сломанной, как когда впервые очнулась в своей комнате в Малом Дворце. Она понижает голос: — Даже достойного мужчину можно выставить глупцом.Дарклинг хмурится, взглянув на неё, но не отталкивает. Не выдёргивает плащ из её пальцев, сжатых, кажется, намертво.— Ты сделала это дважды.

— Пожалуйста, — Алина повторяет, глядя в его непроницаемое лицо, лишённое эмоций и всякого намёка на сочувствие. Он был куда более понятным во всех сводящих с ума видениях, чем сейчас — в нарощенной столетиями отчуждённости.

Слова вдруг становятся слишком тяжёлыми, оковами на ногах.Алина жмурится, прячет под веками подступивший жар.?Он не оценит моих слёз. Не оценит!?— Я никогда не просила тебя ни о чём сама, по своей воле. А сейчас прошу, — всхлип рождается где-то в груди, но Алина безжалостно душит его: слишком много слабости для него одного, — не трогай их. Я больше не стану пытаться.

— Грош цена твоим словам.

— Так чего ты хочешь?! Я умоляю тебя, сделаю, что пожелаешь! Ломай меня, но не трогай их! Не трогай, у меня больше ничего нет!Он вздыхает. Глубоко и очень раздражённо.— Я тебе уже сказал, что мне не нужна сломанная солнечная королева, Алина.

Сердце не пропускает удар.Сердце просто останавливается.Алина не знает, откуда у него столько власти в одних только словах.— Я больше… — она ломается голосом, но заставляет себя звучат твёрдо, уверенно (обессиленно), — не сбегу от тебя.Сказанные слова закольцовывают что-то внутри неё самой — так замыкаются двери темницы.

Слёзы всё же скатываются по щекам, упрямо стираемые предплечьем, грубой тканью раздражая кожу. Алина не может себя заставить разжать кулаки, стоя к Дарклингу так близко. Во плоти. Она не успеет сконцентрироваться и взмахнуть. Давид умрёт раньше.

Стоит им соприкоснуться, как поток силы в Алине откроется, но она не уверена, что Дарклинг позволит подобное. Скорее отрубит руку. Однорукая Заклинательница для призыва света тоже сгодится.Дарклинг трёт переносицу. Устало, задумчиво, как если бы происходящее было лишь мелкой помехой для него.Что-то не так.В висках щёлкает. Неужто её выходка настолько разозлила его? Нет, она и раньше сбегала, раньше нарушала все его планы. Здесь что-то другое. Алина шире распахивает глаза, выдыхая шумно, почти что трогательным оханьем.

Конечно.У него нет усилителя. Иначе бы… иначе что? Алина со всей ясностью понимает, что, пожалуй, подобное могло выбить его из колеи: ускользнувшая из пальцев цель.Но что произошло? Дарклинг не нашёл жар-птицу? Откуда тогда те раны? Что пошло не так?Облегчение позволяет ей вдохнуть, только разочарование давит на грудь гранитными плитами. Она ждала эту силу.И всё ещё ждёт, и жаждет — такая же сумасшедшая, как и сам Дарклинг. Такая же ненасытная до могущества, заражённая его лихорадкой.Безумцы.— Мы оба знаем, что это не так. Ты попытаешься, — наконец произносит Дарклинг, и что-то в пустоте его голоса убеждает Алину в её догадках. — Но я услышал тебя. В первый и последний раз.Ей кости выворачивает это дозволение.— Рассчитываешь на благодарность?— На твою осознанность, — отвечает он.И щёлкает пальцами в третий раз.Ничегои отпускают Давида, растворяются во тьме, что почти потеряла свою силу в предрассветных сумерках, в звонком пении проснувшихся птиц. Давид падает мешком, жадно хватая воздух. Приподнимается на руках, комкая в пальцах землю. На лице остаются царапины от когтей — небольшие точки, и это малая плата. Куда меньшая, чем они могли заплатить.Женя бросается к нему, обнимая и накрывая собой, будто этим смогла бы уберечь от всякой напасти. У неё почти не дрожат руки, когда она надевает на Давида очки.

Она бы умерла за него, понимает Алина. Как она сама хотела умереть за них всех. Но то было не чистым в своей искренности желанием — вся её суть по-прежнему тянулась к человеку перед ней, к силе, к власти.Взглянуть на Дарклинга вновь почему-то кажется чем-то вроде пытки. Как если бы он содрал с неё кожу.Вдали раздаются голоса, цокот копыт и ржание — всадники приближаются, чтобы сопроводить их обратно во дворец.Алина смотрит себе под ноги.— Что теперь будет? — тихо спрашивает она, комкая в пальцах кусок чужого плаща. Пятится назад и размыкает кулаки, когда Дарклинг спешивается. С раздражающей ловкостью для человека, который пробыл в седле точно ни один час.

Алина хочет отшатнуться, отойти прочь, когда он останавливается рядом. Стягивает с себя плащ и набрасывает ей на плечи. Поверх уродливой робы, в которую она облачилась.

Ткань давит. Сильнее, чем ошейник, который когда-то ощущался привязанным к шее камнем.Дарклинг опускает руки. Не прикасаясь к ней.— Ты сдержишь обещание, — произносит он. Голос не тонет в наступающем гомоне. Алина выдерживает всю тяжесть его взгляда и заставляет себя не вздрогнуть, когда Дарклинг добавляет:— Иначе я сдержу своё.