Часть 3 (1/2)

The need for moreYou don't need to fight itJust let it goThere will be no limitations Парадоксально то, что Святой имеет способность быть бесконечно справедливым, милосердным и всемогущим, но в то же время невидимым, молчаливым и недоступным. Он может одарять смиренных и поражать непокорных; одним лишь взмахом руки заставить деревья на краю мира начать плодоносить, а кивком головы сорвать с ветвей гнилые яблоки. Алине хотелось спросить — конечно же, хотелось — не думает ли Дарклинг, что Святых может тошнить от того, как высоко их превозносят? Что Святым может быть отвратительна мысль о том, какие личины им примеряют, как часто осуждают их деяния. К слову сказать, многовариантность их имён — дело гиблое: назовёшь не так — и где-нибудь в Вашингтоне произойдёт взрыв на торговой площади, потому что ?Святой един для всех?. Ох уж эти фанатики. Не смотря на их противостояние, Алину всегда интересовало мнение Дарклинга. Она воспринимала его наставления по-отечески ещё во время первых тренировок, когда она только-только начинала понимать собственную значимость. Его внимание, советы, помощь — хочется верить, что тогда это хоть на толику было искренним. Она ненавидела его и трепетала, хотела убить и в то же время лелеяла мечту его исправить. Она не могла его видеть и везде искала взгляд его кварцевых глаз. В чьей-то части сознания Святой строил огромный ковчег: он звал в долгое плавание ?каждой твари по паре?, сколачивал доски, работал не покладая рук. Антилопа, что скрывалась в самой гуще леса, печально смотрела в пустое пространство перед собой и не понимала: почему её не взяли на борт? Почему не дали возможность увидеть темно-зелёные воды, что покроют собой всю планету?Другому Святому приносили жертвы; пред ним склоняли голову и читали молитвы. Его любили, чтили и, как бы иронично это ни прозвучало — боготворили, и люди готовы были пробивать себе ладони гвоздями из-за любви к Нему, лишь бы только спастись, стереть все грехи, очиститься и стать ближе к существу с нимбом над головой.Они искали свою Санкту Алину. Они верили в неё и надеялись на лучшее будущее. Фанатики, горожане, убийцы. Маги, целители, дети. И чем всё кончилось? Это место скорее напоминает Алине пристань, чем дорогостоящий порт с огромными лайнерами: маленькие лодки снуют туда-сюда, высаживают пассажиров, забирают новых, а их паром отчаливает практически сразу, чтобы освободить место для небольшого прогулочного корабля.

Перед её глазами возникает гора — с длинным серпантином, по которому медленно, не более тридцати километров в час, движется вереница автобусов с туристами. Они сбавляют скорость на поворотах, медленно следуют друг за другом, и создаётся впечатление, что ?только заденут друг друга — и полетят вниз?, но какая-то невиданная сила продолжает удерживать автобусы на гористой местности. Когда они поднимаются совсем высоко, Старкова щурится, пытается разглядеть транспорт где-то там наверху, и в глаза ей бьют солнечные лучи. Она на секунду закрывает лицо ладонями. Её солнце. Солнышко.— Не знаете, как добраться до Oia? — спрашивает у неё молодой парень в панаме, и она в ответ лишь пожимает плечами. — Ох, жаль.Женя стоит чуть поодаль, внимательно вглядывается в информационное табло (чуть позже Алина узнает, что до прибытия их автобуса ещё целый час), а сзади, со спины, на неё движется толпа народу в количестве, как минимум, трёхсот человек.

Алина оборачивается и вглядывается в лица людей — внимательно, спокойно — но Дарклинг не идет ей навстречу.

Через секунду она утопает в человеческом потоке, ударяется ногой о чей-то тяжелый чемодан, наспех извиняется перед миловидной женщиной с деревянными серёжками в ушах и наконец-то решает отойти в сторону. ?Один из самых твоих мудрых поступков, подруга?, — с поучительной интонацией говорит её сознание, отчего-то слишком похожее на голос Мала. Дома близ пристани больше напоминают полуразрушенные здания где-нибудь в американском гетто, исписанные граффити и обклеенные листочками с объявлениями о продаже старенького Форда или сдаче жилища в аренду. Информационные стойки, малобюджетные забегаловки, парочка сувенирных магазинов с кучей магнитов на холодильник по два евро — и больше ничего.

Женя предлагает выпить кофе. Алина охотно соглашается, и они садятся на улице на белые пластмассовые стулья, берут американо и подставляют уставшие лица солнечным лучам. Новая партия автобусов начинает подниматься наверх по витиеватому серпантину, и Старкова, как завороженная, внимательно следит за ними уставшим взглядом.— Как ты себя чувствуешь? — Этот вопрос Сафина задаёт впервые за долгое время, и первые несколько секунд Алине кажется, что он адресован вовсе не ей. — Я имею в виду, стало ли тебе лучше. Я имею в виду, с тех пор. И это солнце... вроде и радостно, но мне лично плакать хочется.— Лучше — слишком громогласно звучит, — отвечает Алина, — я бы сказала, что мое состояние более-менее релевантно тому состоянию, о котором ты хотела бы услышать.— Что ты имеешь в виду?— Сама посуди: я сижу рядом с лучшей подругой, ищу в толпе Дарклинга с Иваном и думаю о том, что мы с тобой умрём. Скорее всего. Дело в том, что рано или поздно мы столкнёмся с ними лоб в лоб посреди улицы, в толпе, где будет очень много людей. Ты знала, верно? Знала, что если будешь идти вперёд там, наверху, а потом вдруг резко остановишься, то тебя затопчут к чёртовой матери? А ещё там ходят ослы.— Алина.— Ослы, Жень. Ослы, по городу, дюжина ослов.

— Алина-а, — тянет Женя и откашливается, — остановись, ради всего святого. Я так-то храбрее тебя, получается.И тут Старкову осеняет.— Погоди.— Что?— Ты сказала Давиду?Более неловкой паузы между ними ещё не возникало.— О чём?— Ты сейчас издеваешься?— Ну, — Женя поджимает губы, — я сказала, что мы решили с тобой отдохнуть и вернёмся через пару недель.— Отдохнуть?! Ты вызвалась ехать со мной, чтобы помочь и...— Помочь?!Сафина со всей силы хлопнула ладонью по столику. Люди, находящиеся рядом с ними, нервно обернулись.— Это не помощь, Алина, — прорычала она, — я хочу увидеть, лично увидеть, как умрёт этот ублюдок. Хочу знать, что... — Ей было тяжело сдерживаться. — Когда его будет оставлять жизнь, то последнее, что он увидит, будет моё лицо и шрамы, которые оставили мне его теневые...— Тише!Сафина невозмутимо расстёгивает верхние пуговицы рубашки, и Алина видит, как по её кремовой коже стекают две большие капли пота.— Ты меня поняла.— Если вдруг я найду его, то, прошу тебя, пообещай мне, что не будешь в это время находиться рядом.— Почему?— Это опасно.Женя делает глоток кофе и растягивает губы в многозначительной улыбке.— Думаешь, что я просто так поехала с тобой? Надела рубашку, куртку, зарегистрировала нас на паром?

— Ты можешь искать информацию. О его влиянии здесь. О его людях. Но никогда, — в голосе Алины послышалось отчаяние, — никогда не выходи с ним в прямой контакт. Прошу тебя. Я не переживу, если с тобой что-то случится.Я почти всех потеряла. Я не хочу остаться одна. На Санторини очень жарко. Алина надеется, что они доберутся до апартаментов как можно раньше, чтобы переодеться и привести себя в порядок. Женя долго рассказывает ей, что нашла подходящее жильё в городе под названием Перисса — с кондиционером, бассейном, бесплатным завтраком и широким балконом, и у Старковой на сердце скребут кошки. Как долго она это планировала? Для неё Дарклинг был, разумеется, важен. И убийство его стало бы событием тысячелетия, но состояние Алины, только-только высвободившейся из пут слабости, зла и зависимости от другого человека (пусть и временно) для Сафиной всё-таки было важнее. Это называется крепкой дружбой?Старкова знает (это даже очевидно), что Женя хочет убить двух зайцев одним выстрелом, но та явно не понимает, что нельзя одновременно задушить змею и сделать в ту же секунду из нее сумку — это действия, случающиеся в разные периоды времени. Тем временем Женя плавно переходит с одной темы на другую, и теперь в сердцах рассказывает Алине о греческом дефолте: что они поступили правильно, взяв с собой наличные, что по карте они будут расплачиваться только там, где это будет возможно. Алина думает о том, что Дарклинг смог бы расплатиться картой даже там, где не было бы терминала. Ему вообще нужны сейчас деньги?А затем Женя указывает пальцем в сторону автобусной остановки — и перед глазами появляется двухэтажная махина с красными узорами.

Медленно шагая, Алина пытается решить, стоит ли подниматься на второй этаж автобуса. В красках представляя то, как их транспорт летит с обрыва и разбивается на мелкие кусочки, она делает вывод, что при катастрофе этаж значения иметь не будет. И забирается наверх. В автобусе работает кондиционер — здесь почти холодно, и она забивается на самое последнее сидение слева, у окна, а Женя, видя это, понимает, что не стоит нарушать её личное пространство, и решает занять место рядом с водителем на первом этаже. Контраст температур пробуждает сознание Алины; в голове вновь появляется мысль, что Дарклинг где-то здесь, совсем рядом, но на втором этаже никого нет. Женя, оставшаяся внизу, о чём-то беседует с водителем; чуть позже в салоне автобуса появляется пара-тройка человек, а затем водитель заводит мотор и автобус трогается с места. Они начинают медленно подниматься в гору. Слева от Алины — море. Затем оно оказывается справа. И снова слева. Автобус петляет по трассе; когда навстречу ему выезжает легковой автомобиль, руки Старковой машинально вцепляются в обивку сидения. ?Только не сейчас, пожалуйста, только не сейчас?, — машина сдаёт назад, пропуская их вперёд, и она расслабленно выдыхает. Что сделал бы Дарклинг, если бы оказался прямо здесь с ней один на один? Ничего. Вероятно, он сел бы рядом.Улыбнулся. В этом всегда была своя прелесть — сидеть рядом с Дарклингом, всеми фибрами души чувствуя, как он пытается проникнуть к тебе в черепную коробку. Вторгнуться без приглашения. Путь до Периссы занимает долгие полтора часа. За это время Алина успевает провалиться в сон: ей ничего не снится, дышит она ровно и глубоко, но потом автобус налетает на кочку — её встряхивает, и она пробуждается. Перед глазами всё плывёт. Она тихо шепчет:— Приехали?Только пустой салон автобуса, огромное море за окнами, вулканический песок и широкая дорога. Она одна. Светлое здание с синей плиткой на стенах встречает их прохладой и уютом. В холле здесь стоят деревянные столы и стулья, на окнах висят льняные занавески, а добродушный дедушка снует среди какого-то барахла, стараясь отыскать там свой ежедневник.

— На сколько въезжаете?— На неделю, — перекрывает Женя своим голосом тихое ?мы ещё не знаем?, сорвавшееся с языка Алины, — может, на день меньше или больше. Если потребуется доплата, то за это можете не волноваться.— Да нет, это не проблема, мои дорогие, — отвечает пожилой мужчина с ярким акцентом, — здесь и так нечасто появляются посетители. Завтракать приходите сюда: апельсиновый сок, хлопья, сделаю вам пару бутербродов.— Спасибо, — широко улыбается Женя и как-то странно косится в сторону Старковой, внимательно всматривающейся в висящую на стене рамку с ракушками. — Нам нужно два отдельных номера, желательно, рядом. Или две комнаты в одном. Не столь важно.После этих слов Алина оборачивается, благодарно кивает головой и снова переводит взгляд на картину. В результате оказывается, что оба варианта имеют место быть; они внимательно осматривают первый, затем — второй, а после делают вывод, что жить в идентичных номерах, находящихся рядом друг с другом, было бы честнее всего.

В общем номере с двумя комнатами они обнаруживают, что кондиционер есть только в одной из них, а кровать в первой комнате куда мягче, чем во второй. Не то чтобы это сыграло какую-то важную роль, но Женя решает, что всё должно быть по-честному.

У Алины вся футболка промокает насквозь, волосы от пота склеиваются, вьются сильнее, а вот Сафина, чертовка, ничуть не меняется — она точно такая же, какой зашла на борт парома. И так ведь было всегда. Идеальная. Даже со шрамами.— Я переоденусь. Встретимся попозже, ладно? Алина старается как можно скорее скрыться за дверью; внутри её окутывает прохлада — кондиционер уже работает, и она наконец-то стягивает с себя мокрую футболку, снимает брюки, бельё, и встаёт под холодный душ. Капли воды стекают по её лицу; девушка проводит ладонями по шее, плечам и делает мягкий шаг назад, прислоняясь спиной к стенке душевой кабинки.Она добралась сюда целая и невредимая; не получила пулю в лоб и даже не перерезала кому-нибудь горло. Её не уничтожила магия.Выйдя из душа абсолютно голой, Алина поймала себя на мысли, что что-то в ней изменилось. Это даже не перерождение, нет — это что-то другое, иной мир, где она выходит в мир в белой робе, садится на колени перед Святыми, и те не носят лицо Дарклинга. У этого Святого нет лица. А она — обычная девушка, без солнечного света и ошейника.Она окончательно теряется во времени, ненадолго проваливаясь в сон в очередной раз. Джетлаг. Простыни липнут к обнажённому телу. Она зарывается носом в подушку, тянется, сгибает правую ногу в колене и впивается пальцами в простыню. Сейчас ей слишком хорошо, и даже лицо Дарклинга, что появляется перед её глазами в который раз, не может вырвать её из сладкого плена дневного сна. Ей снится странное: она опускается в голубую воду с головой, открывает глаза и видит перед собой красоту Эгейского моря. Мимо неё проплывают косяки из рыб — маленьких и больших, цветных и не очень; она чувствует, как кто-то или что-то слегка касается её бедра и замечает прозрачную медузу. Если посмотреть в самый низ, то там море совсем чёрное, там ничего не видно, и Алине становится страшно — она ждёт, что прямо сейчас оттуда выползет огромное чудовище, ничегои, волькры, и утащат на морское дно. В Каньон. Но ничего не происходит — мимо неё продолжают плавать рыбы, а медуза уплывает куда-то очень далеко. Алина не хочет просыпаться, не желает покидать дивный новый мир. Чьи-то руки опускаются на её плечи — она дёргается всем телом, но ладони на плечах не исчезают, а лишь сжимают их сильнее. Чья-то рука проходится по её волосам, зарывается в локоны; тянет назад, вынуждая отклонить голову, открыть шею, показать эгейским водам своё горло с ошейником Морозова, а затем не пойми откуда взявшееся тепло вдруг резко окружает её с головы до ног. Алина просыпается со сбившимся дыханием, покрасневшими щеками; укутанная по самые плечи в одеяло, она не сразу понимает, что кондиционер работает на полную мощность, и её жилище теперь становится похожим на какую-нибудь самую холодную точку Антарктики.Ключи с номером 170 всё так же покоятся на тумбе с самого момента её прихода сюда; какое-то время она, по шею укутанная в одеяло, крутит их на пальце, а потом, наконец-то вынырнувшая из собственных мыслей, отключает кондиционер.В её комнате ощущается чужое присутствие.Не думай об этом, пожалуйста, просто не думай.А затем выбирается из кровати и, как идиотка, мнётся перед шкафом с одеждой.— Ну конечно же, действительно, Дарклинг выпрыгнет именно из шкафа.Ей смешно от самой себя, от своего поведения, но она боится открыть дверцы сразу; её пальцы начинают мелко дрожать, но всё-таки она выдерживает это испытание как бравый воин и резко — очень резко — открывает чёртов шкаф.

Пустующие полки одиноко глядят на неё изнутри, и Алина начинает тихо смеяться — это уже клиника, это слишком смешно. Ещё сильнее она смеется, когда понимает, что в шкафу нет не только Дарклинга, но и её вещей, ведь она до сих пор не достала их из сумки, а значит открывать шкаф не было никакой необходимости. Вытащив новую пару брюк и рубашку с короткими рукавами, Алина встаёт перед зеркалом и ловит себя на мысли, что выглядит она отвратительно даже после принятия душа и короткого сна: осунувшееся лицо, выпирающие рёбра, взлохмаченные волосы торчат в разные стороны, лезут в глаза, под которыми вырисовываются тёмные круги. Алина не помнит, запирала ли она дверь на ключ, но ручка поддаётся движению её руки. Она выходит на улицу, и контраст комнатной прохлады и уличной жары рождает в её груди несказанно приятное тепло. На ней свежая одежда, тёмные солнечные очки и тонкий запах страха. От неё разит Дарклингом, но она этого не замечает.

Дверь номера Жени заперта — их разделение было ожидаемым, но Алина не рассчитывала на то, что это случится так скоро. Она не находит её даже в холле.Только не говорите мне, что она пошла искать его одна.— Ключи от номера 171 ваша подруга забрала с собой, — сообщает ей Яннис, тот самый пожилой мужчина — хозяин апартаментов, — я мог бы позвонить ей, она оставила свой номер при регистрации.— Нет, нет, что вы, не стоит, — останавливает его Алина. — Всё в порядке, не беспокойтесь.— Вы из Америки?Глаза Старковой расширяются.— Да.— Вы ведь ищете кого-то, — спокойно продолжил старик, — почувствовал. Не то чтобы я против всего этого, но, сами понимаете, район у нас спокойный и мне меньше всего хотелось бы, чтобы...— Ничего не будет.— Вы уверены?— Я постараюсь сделать так, чтобы ничего не случилось, — говорит она тихо, не веря в собственные обещания. — Вы владеете магией?—Да. Я проливной. За последние пять или даже семь лет, знаете, — мягко продолжил старик, — здесь не случилось ни одного убийства, крупной кражи или чего-то такого. Понимаете? И я... я готов помочь, если от меня что-то нужно, — Алина удивленно приподнимает брови, — возраст у меня не тот, но если бы я что-то да увидел вдруг, то точно сказал бы вам.— Спасибо, Яннис.

Будьте осторожны. Он наверняка слышал. Он всегда слышит то, что не должно быть услышанным. Вы же подписываете себе этими словами смертный приговор. Яннис, пожалуйста, просто больше не говорите ничего, дайте мне уйти, пожалуйста, я хочу уйти, Яннис, пожалуйста.— Я позвоню вам, если что-то случится, Алина.Он узнал её. Алина выходит наружу, оказывается посреди каменистой дороги, и в нос ей ударяет запах солёного моря. Здесь сильно пахнет йодом. Шелест пальмовых листьев ласкает слух; Алина почти сразу теряется где-то между пустующих улиц. Под ногами желтоватый песок и пыль; на тонких железных жердях, торчащих из-под земли, кучкуются семейства улиток; Алина видит такое впервые — смотрит долго на обездвиженные создания, касается панцирей кончиком указательного пальца, но не встречает ответной реакции.Спят. Или не нравлюсь им. Наверное, всё-таки спят.Улитки продолжают встречаться на каждой железной палке, а потом она начинает видеть их на стенах различных зданий — здесь они сидят уже по одной, по две-три, не больше; где-то у дороги валяются пустые панцири. Алина думает о том, что становится слишком сентиментальной, но сжимающееся сердце вынуждает её подобрать с земли треснувший панцирь величиной с подушечку большого пальца и положить в карман летних брюк. Женя, вопреки спокойствию и уединённости данной местности, действует радикальными методами: бродит по улицам, внимательно вглядывается в чужие лица. Под вечер она встречает подвыпившую компанию гречанок в коротких юбках. Те пугливо осматривают её с головы до ног; они не знают английский, понимают и могут произнести по паре-тройке фраз, говорят только по-гречески, заливисто смеются, и в глазах Жени наконец-то сникает энтузиазм, который несколько часов назад бил из неё ключом. Сегодня она ничего не узнала. Чуть позже, когда на немногочисленных улицах у берега моря зажигаются фонари, она сталкивается лицом к лицу с Алиной. Та, в свою очередь, говорит ей, что ничего не обнаружила, не нашла и не узнала; она не хочет говорить, что даже не пробовала. ?Я просто гуляла, осматривала местность. Знаешь, здесь очень красиво, я никогда такого не видела. Тут все дома белые, изредка такие, знаешь, песочные или кремовые, и это произвело на меня впечатление?, — говорят она, но Женя видит, что та ей врёт. Прогуливаясь у самого берега, Алина чувствует, как тёплая вода окатывает её ступни раз за разом (она снимает сандалии), песок под ногами проваливается, и от этого так хорошо, что её лицо озаряет лёгкая улыбка. Женя идёт рядом, обувь она не снимает, и говорит что-то об огромных очередях в банках; что в одном из прибрежных магазинов у неё не приняли платёжную карту и попросили расплатиться наличными.

Всё в этом городе говорит о том, что никто здесь не знает печали. Если взглянуть на этих людей со стороны, то можно сделать вывод, что они вообще не знают, что такое война, как выглядит Каньон и кто такие волькры. Они улыбаются, пьют вино и не хоронят своих близких.Малу бы здесь понравилось.— ...и у меня было в кошельке четыре монеты, — с этими словами Женя достаёт из небольшого пакета сэндвич с ветчиной, — главное, что эти четыре монеты пришлись очень кстати. Не щупальце осьминога, конечно же, и даже не жареные кальмары, но всё-таки.Алина улыбается и с охотой принимает у подруги бутерброд. Затем, чуть подумав, делит тот на две неровные половины (большую отдаёт Сафиной) и приступает к трапезе, отчего во рту становится слишком вкусно, а в желудке - не так пусто. Женя благодарно смотрит на с аппетитом жующую сэндвич Старкову, и затем откусывает кусок сама.— Не хочешь выпить?— Выпить? — Удивлённо переспрашивает Алина. — И это после того, что ты наговорила мне про отмщение, смерть Дарклинга и твой великий план, который обязательно сработает?— Что за план?— Жень.— Ах, этот. Ну, не такой уж он и гениальный, — отмахивается та, — поспрашивала, посмотрела, никто ни слуху ни духу. В первый день обычно всё так и происходит. И что вообще он тут забыл?— Кто?Девушка глумливо улыбается.— Действительно, кто же.Алина съедает бутерброд первой и стирает со рта белые крошки.— Нет, я поняла тебя. Сама не знаю. Может быть он хотел...

...хотел узнать, что такое мир без войны, печали и боли?— ...изувечить и подчинить себе это место? — Заканчивает за неё Женя.Ответить нечего. Может, так оно и есть.Дальше они идут молча. Сафина изредка просматривает новостную ленту, что-то кому-то пишет, а Алина, идущая чуть позади, смотрит на ночное небо. Похоже на комнату Дарклинга. Темно, звёздно, красиво. Звук колышущегося моря ласкает слух; сытость приходит постепенно, но она почти готова признаться Жене, что съела бы что-нибудь ещё. Не осьминога и не жареного кальмара, но вот второй сэндвич пришёлся бы очень кстати.— Да, я хочу выпить, — с мягкой улыбкой говорит она, — возьмём домашнее вино. Помню про твоё предложение. Я за.— Безо всяких изысков, — в глазах Жени сквозит ирония. — Вот это моя девочка!Моя девочка.— Ну тебя и перекосило, — хохочет Сафина, — ладно, сначала дешёвое местное, а потом подороже. Так уж и быть. Они выбирают уютный ресторан в самом конце улицы, отдаляясь от отеля на несколько сотен метров. Там удобные деревянные стулья с мягкими сидениями, большой стол и комплименты от владельца в виде мягкого, свежего хлеба, десятка оливок и странного соуса, по вкусу напоминающего смесь кетчупа и соевого.Когда Женя видит, что взгляд Алины упирается в стол, она наливает Старковой половину бокала белого вина. Та, сдержанно улыбнувшись, берёт его в руку — слышится тихий звон, и они делают по глотку. Вино здесь похоже на воду, но оно ничуть не приторное и даже вкусное; действительно, ?ничего особенного?, и они не замечают, как официант приносит им уже третью по счёту бутылку.Четвёртая бутылка появляется на их столе вместе с двумя щупальцами осьминога. Щёки Алины краснеют, кончики ушей — тоже.— Вот это я понимаю! Сейчас повеселимся, подруга!Женя вдруг резко оборачивается: за спиной раздаётся звук музыкального инструмента, по внешнему виду напоминающего лютню, и перед ними возникает картина, где около десятка людей начинают танцевать сиртаки.— О, нет, дорогая, я пришла сюда явно не за этим, — Алина старается спрятать свой смех в закрывающих рот ладонях, но удаётся ей это из рук вон плохо, — ты посмотри, просто посмотри на них.— Иди, крошка, — Алина выставляет руки вперёд и не прекращает смеяться, когда одна из танцующих дам в длинном белоснежном платье машет ей рукой, мол, иди, потанцуй с нами. — Видишь? Зовёт. У тебя нет выхода. Давай.— Нет, Жень, ни за что. Просто ни за что.— Иди.— Нет, это уже слишком.

— В жизни всё ?слишком?, дорогая, но эта дама явно так не думает. Возможно, это последний день, когда мы ещё живы.

Будто бы в подтверждение её слов, женщина в белом платье в приглашающем жесте машет Алине ещё раз. Ноги сами поднимают тело со стула.— Один-единственный раз.— Один-единственный, — с улыбкой повторяет Сафина, поднимая бокал, — обещаю, что это останется в тайне. Покачиваясь, Алина с трудом обходит три стола, задевает боком четвёртый; пол под ногами провисает, и в этот раз это вовсе не галлюцинации — её ведёт алкоголь в крови, а в голове та самая кровь стучит в ритме с движением пальцев по струнам музыканта. Она не помнит, как её подхватывают под руки, кто именно — для неё загадка, но то, что женщина в белом стоит с самого краю — это она знает точно. Всё начинается медленно: линия из людей, сцепленных друг с другом, движется влево. Алина делает шаг, поднимает свободную ногу вверх, как бы захлёстывая воздух, и опускает. Делает новый шаг, и всё повторяется аналогичным образом. На протяжении первого акта кто-то успевает споткнуться, перепутать движения; Алина краем глаза видит, как маленький мальчик достаёт из кармана штанов телефон. ?Это будет мой самый величайший позор?, — но она не останавливается и продолжает — вместе с остальными выполнять эти однообразные движения. Все вокруг начинают хохотать. Около них скапливается толпа; двое зевак присоединяются к их танцу с большой охотой, и Алина понимает — не сразу, но понимает — что теперь они движутся в другую сторону, и их колонна образует очень кривой круг. Людей становится всё больше: прибавляется еще пять человек, и Алине уже не стыдно, в голове звучит музыка, и ей становится очень хорошо. Она отпускает себя — пусть и таким образом — но отпускает, а затем мелодия ускоряется, и она понимает, что сейчас начнётся один из самых страшных в её жизни кошмаров. Танцоры начинают двигаться быстрее, гораздо быстрее, чередуя скрещивания ног; кто-то из их круга начинает подпрыгивать, и Алина замечает, что собственные ноги тянут её вверх.Она ловит на себе взгляд Жени. У той улыбка до ушей, белые зубы гармонично сливаются с кремовым цветом её кожи, а сама она хлопает в ладоши.

Должно быть, это та самая э нормальная жизнь, где она и Женя обычные люди. Алина, цепляясь за эту идею, движется быстрее.Кто-то в порыве танца на ломаном английском предлагает ей чередовать движения ногами с приседаниями, и она охотно соглашается, прекрасно понимая, что ток крови в её организме ускорится в разы; что как только танец закончится, Жене наверняка придётся оттаскивать её обратно под руки и усаживать на стул с мягким сидением.