Глава 4 (1/1)

К моменту прибытия Уилла Скотленд-Ярд являет собой воплощение хаоса: по нему в панике и смятении мечутся, носятся и опрометью бегают в разные стороны, стонут и спорят безо всякой видимой цели залитые нездоровым светом газовых ламп силуэты полицейских. Уилл замирает у двери, на мгновение захваченный роковой, исступлённой сумятицей происходящего. Если подумать, всё это до крайней степени напоминает печально известную больницу Бедлам; или чуть более изящный мильтоновский Пандемониум. Уилл нерешительно топчется, пытаясь понять, с чего вдруг появилось такое странное сравнение, прежде чем вспомнить, что издание ?Потерянного рая? он видел вчера в кабинете у доктора Лектера. Кожаный переплёт из яловки, золотое тиснение; издание дорогое, но, как и остальные вещи этого странного доктора, не кричащее и не слишком вычурное на вид. Уилл слегка хмурится, позволяя себе на мгновение снова унестись мыслями к их беседе, прежде чем дымку воспоминаний грубо срывает спешное появление Джека Кроуфорда, ведущего за собой молодую девушку с копной густых тёмных волос, убранных под бледно-голубую шляпку без полей, отделанную искусственными розами (со слегка неровными краями лепестков). В каждой черте её лица будто ножом вырезаны тревога, неверие и такое страдание, что Уилл невольно задерживается на нём взглядом, не обратив никакого внимания на идущего рядом Джека: в этом вечно гонимом горе словно было что-то библейское. Она могла бы играть в ?Страстях Христовых?, слоняясь по улицам и простирая в мольбе руки к небесам. Она словно сошла с полотна ?Положение во гроб? Джотто.— Инспектор Грэм, — зло шипит Джек без всякой преамбулы. — А вы не спешили.— Прошу прощения, мистер Кроуфорд, — отвечает Уилл сквозь зубы. — Я приехал как только смог. — ?То есть, на минуточку, старый ты козёл, посреди ночи и в незнакомом городе, едва не падая от усталости, довольно быстро?.Джек едва заметно отмахивается от него, жестом указывая на стоящую рядом с ним девушку.— Позвольте представить вам миссис…— Мисс! — отрывисто поправляет она его натянутым от напряжения голосом.— Примите мои извинения. Мисс Эмму Моррис. Она сообщила о том, что её подруга, мисс…— Миссис! — отчаянно взвизгивает Эмма. — Вы что, даже этого запомнить не можете, а, сэр? Она была когда-то замужем.Джек тоже словно бы отчаивается на мгновение.— …миссис Шарлотта Тейт не вернулась домой. Миссис Тейт, эм… она… ну, говорят, посещала часто публичные дома… — он тактично умолкает, и Уилл в мгновение понимает, насколько всё серьёзно, раз сообщение о пропавшей проститутке доставляется прямиком главе Скотленд-Ярда.— Понимаю, — говорит Уилл, пытаясь не оскорбить мисс Моррис ещё больше упоминанием того, чем занималась её подруга.— Мы, естественно, тут же выслали офицеров, — Джек наверняка уже думает о том, что скажет прессе и властям в своё оправдание. — К сожалению, ответ мы получили не совсем тот, на который рассчитывали… Сержант Росситер обнаружил её около получаса назад.— Мне так жаль, — адресует Уилл Эмме.— Доктор Прайс уже в пути, — добавляет Джек выразительно, очевидно не желая сыпать такими словами как ?тело? и ?вскрытие?.Уилл кивает в понимании.— У вас здесь есть необходимое оборудование?— Нет, — Джек наклоняется ближе, чтобы Эмма не услышала следующих слов: — Процесс будет проходить в городском морге; мы отправляемся туда через пятнадцать минут, так что будьте готовы. — А затем он выпрямляется и обращается к Эмме: — Мисс Моррис, может, вам принести чего-нибудь? Чаю?— Нет. Никакого чая.Джек снова нерешительно замирает, не зная, что ещё предложить, раз даже чай был отвергнут. Жаль, он не может налить ей бренди, который хранит в своём столе, — если бы не присутствие Уилла, то он, пожалуй, так бы и сделал, но страх, что алкоголь на рабочем месте может быть сочтён признаком непрофессионализма, останавливает его.— Побеседуйте тогда пока с инспектором Грэмом, мисс Моррис, — говорит он в конце концов, и почему-то это выглядит так, будто он пытается спихнуть свои проблемы на другого. — Он весьма сведущ в подобного рода… делах. А мне нужно переговорить со старшим суперинтендантом. — И затем добавляет, адресуя это уже Уиллу: — Встретимся через пятнадцать минут в фойе.— Я уже рассказала всё, что знаю, — визгливо начинает Эмма. — Вон тому противному бородачу.Уилл смотрит на неё с сочувствием: ему не нужно хоть сколько-нибудь напрягать воображение, чтобы представить, как офицер полиции обращался с ней.— Да, вы всё сделали правильно, — говорит Джек успокаивающе. — Можете не говорить ничего, если не хотите. Инспектор Грэм, у вас пятнадцать минут. — Он делает пару широких шагов и исчезает, оставляя Уилла в догадках относительно того, что ещё он может сказать этой безутешной и подавленной женщине. В конце концов он прибегает к помощи очевидного и повторяет свои соболезнования. Он не ожидает от неё ответа, да и что она может сказать? Разве ей есть какое-то дело до того, как искренне, как ужасно ему жаль? Отнюдь. Она поворачивается и кидается на него с упрёками, давая выход своему горю, и маленькие искусственные розочки на её шляпке подрагивают до невозможности жалко. Он безмолвно подчиняется, про себя радуясь тому, что может оказать хотя бы такую пользу.— Всё это бесполезно! — восклицает она. — Полиция бесполезна! Ну что они могут сделать?— Они… — он неловко останавливается; он ведь тоже с ними, пусть и не так долго. — Мы делаем всё возможное. — Он намеренно смягчает свой тон, показывая, что не собирается спорить, но подчёркивая, что этот злодей, Джек-потрошитель, будет явлен суду так скоро, как только то станет возможно.— Но ведь этого недостаточно? Этого чудовищно мало!— Да, мало, — покорно соглашается Уилл.— Если бы такое происходило не у нас, а в каком-нибудь Вест-Энде, с богачами…— Понимаю.— Нет! — вскрикивает Эмма. — Вы ничего, ничего не понимаете!Уиллу снова хочется сказать ей, как ему жаль, — от того, что он столь бесполезен, что он и сам ничего не знает, что он не в силах повернуть время вспять и спасти её подругу, — но это, вероятно, лишь добавит масла в огонь, поэтому он молчит. Затем ему хочется дотронуться до её плеча, но он снова останавливается, боясь, что это будет сочтено неуместным жестом; а учитывая, как говорил с ней дежурный сержант, ему наоборот хочется показать ей всё своё уважение. На них уже начинают оборачиваться: щетинистые, бородатые полицейские и разномастные гуляки, которых здесь вообще быть не должно, но которых так и манит витающая в воздухе сенсация. Горе и нездоровые ужасы — словно огонёк свечи для этих мотыльков, втайне наслаждающихся кошмарами чужой жизни. Наверняка среди них затесался какой-нибудь писака.Да и плевать на них. Кому какое дело?Он поворачивается к Эмме.— Мне бы так хотелось чем-то вам помочь, — говорит он от всего сердца. — И мне так жаль, потому что я ничего не могу сделать.Он ждёт новых упрёков, но она лишь шмыгает носом и достаёт из своей сумочки изношенный носовой платок, которым совершенно неизящно проводит по лицу, словно ребёнок. И это столь разнится с тем, как ведут себя женщины, которых знает Уилл, всегда такие аристократичные и отстранённые в рамках своего социального статуса, и ни за что бы не позволившие себе такого наивного, простодушного поведения при незнакомцах. Он снова улыбается ей, надеясь, что это выглядит сочувственно, а не снисходительно или покровительственно.Эмма убирает платок и поднимает взгляд на Уилла, смотря на него из-под своей пушистой чёлки. И он против воли замечает удивительный оттенок её голубых глаз; они подёрнуты краснотой и полны непролитых слёз, но всё равно напоминают нежные лепестки аквилегии.— Вы так добры, — говорит она тихо. — Это так мило с вашей стороны. Простите, что раскричалась.— Прошу, не извиняйтесь.— Большинство были ко мне добры. Они и правда пытаются помочь, — она машет рукой в противоположную сторону. — Тот, другой полицейский. Как его зовут?— Который?— Тот, что был добрым.Уилл силится припомнить хоть одного доброго полицейского.— С которым вы разговаривали, — подсказывает Эмма.— А. Мистер Кроуфорд.— Он был добр ко мне. Он не особо меня понял, но он хотя бы пытался. Но и он всё равно… просто всё это… — её голос слегка дрогнул, и она вдруг обрушивается стенаниями. — Мы ведь были подругами. Надо было упросить её не выходить! Я ведь знала, я читала в газетах!— Вы не могли знать наверняка, — произносит Уилл твёрдо. — Никто не мог. — И это он понимает как никто: осознание своего знания и не-знания одновременно — амбивалентный нигилизм. — В этом нет никакой вашей вины. Как нет вины миссис Тейт.Она снова поднимает на него глаза, и, когда она говорит, её голос дрожит:— И вы впрямь верите в это, сэр?— Конечно, верю. Я знаю, что это так, — и в этом, по крайней мере, он точно не лжёт: вина за эту жестоко оборванную жизнь лежит в руках лишь одного-единственного человека. — Мы делаем всё возможное, правда.Проблема же, на самом деле, в том, что они мало что могут сделать. Но это малое они делают исправно, включая расправу над его собственным ?я? — над его духом, разумом, чувствами — чьи мелкие клочки могут послужить во имя справедливости.— Всё, — повторяется он.Эмма едва заметно улыбается в ответ, будто поняв его. Но, может, она действительно поняла? Она знает жестокость этой жизни по себе, знает, какой неприглядной, мерзкой, неумолимой она может быть… и Уилл решает притвориться, что поверил в её понимание, просто потому, что слишком соблазнительно, пусть даже и всего лишь на секундочку, представить себе, что есть в этом мире способный на такое человек. Что его всё-таки можно понять — можно спасти. И снова ему вспоминается вчерашний разговор: ?Да вы прямо настоящий алхимик?. Он слегка улыбается Эмме в ответ, и на мгновение они застывают в единстве, разделяя, быть может, ненастоящее взаимопонимание и общее горе, прежде чем в поле зрения Уилла снова попадает Джек Кроуфорд, — блистательный и немного смехотворный в своей вычурной шляпе и дорогом пальто, — к которому в дверном проёме пристал какой-то крепкий здоровяк, чьё лицо уже опасно побагровело от гнева.— Произвол! — восклицает тот. — Вопиющий произвол!Он сжимает в своей лапище замаранную газету, которой размахивает перед Джеком, пытаясь донести свою мысль; будто дразняще манит палкой собаку, думается Уиллу. Ему хорошо виден заголовок (?Недееспособность полиции: бесчестия продолжаются?), как и название самой газеты: ?Тэттл Крайм?. Странное название для периодического издания; не ?Полицейские новости? какие-нибудь или ?Криминальная хроника? — будто они там только слухи и сплетни печатают. Уверенности в подлинности и фактической точности публикаций это не вселяет. Хотя, может, в этом и смысл? Тем не менее (стыд) удовольствие, с которым Уилл созерцает Джека Кроуфорда, атакуемого вооружённым запачканной газетёнкой достопочтенным гражданином Британии, быстро тает и превращается в настоящее беспокойство, когда он присматривается к позе и движениями разъярённого мужчины и понимает, что всё может выйти из-под контроля очень быстро. Это подтверждается довольно скоро, когда тот хватает Джека за плечо и грубо разворачивает, бросаясь с удушающим захватом сзади, обнаруживая в этом взращенные уличными боями навыки. Уилл вздыхает, а затем бросается вперёд, едва ли не перемахивая через стол, чтобы схватить обидчика за руку и завести её за спину, оттаскивая его самого от Джека.— Ну всё, хватит, — говорит Уилл с нажимом, а затем замирает, не зная, какова здесь процедура ареста и что британцы обычно говорят дальше. ?А теперь, негодник, вам следует прекратить сие дурачество во имя Её Величества Королевы?? Эти британцы такие вежливые… Может, следовало бы ещё назвать этого бородача ?сэр??Джек Кроуфорд злобно шипит, будто чайник с кипящей водой (и на одну страшную секунду Уиллу так хочется рассмеяться от этого образа, чтобы хоть сколько-нибудь снять нервное напряжение), прежде чем тут же объявляются двое других офицеров, громко гавкающих, что они-де уже собирались вмешаться и сами, — и обязательно бы это сделали, мистер Кроуфорд, сэр, — если бы этот американец не начал скакать по столам. Они произносят это ?скакать? так высокомерно, будто Уилл только что пописал на их стол, а не перепрыгнул через него, чтобы спасти голову Джека Кроуфорда от неминуемого прощания с телом.— А теперь, сэр, вы пройдёте со мной, — говорит старший офицер бородачу. Серьёзно, ?сэр?? Уилл неверяще вздёргивает брови. Он покорно отступает в сторону, чтобы дать офицерам возможность взять под руки и увести замершего на пару мгновений бородача, шокированного столь неожиданным приёмом (трансатлантическим скачком через стол), но уже собирающегося с силами, чтобы вновь начать изливать на всех потоки своего гнева.— Стыдитесь! — вопит он, пока полицейские ведут его прочь. — Все вы! Стыдитесь! Сидите тут, жирея на налогах работяг, пока какой-то маньяк!.. — остальную часть его тирады съедает коридор, по которому его стаскивают вниз к блоку расположенных под участком камер, и Уилл недовольно дёргает губой, потому Джек Кроуфорд явно не то чтобы уж очень жирный…— Спасибо, Грэм, — обращается к нему тот, резко прерывая интересный ход его мыслей. — Отличная реакция. Впечатляет.— Не благодарите.— Надо признать, такого я совсем не ожидал. У нас тут каких только личностей не бывает, но до насилия доходит нечасто, — Джек хмурится, словно бы от абсурдности произошедшего. — Вообще-то, я даже и не припомню, чтобы у нас такое хоть раз случалось.— Надо полагать, не случалось. Это против всякого здравого смысла.— Ну, с вашей стороны отлично сработано, — говорит Джек вполне искренне. — Просто прекрасно. Вам, безусловно, достаёт наблюдательности и прозорливости.Уилл лишь пожимает плечами и улыбается, про себя задаваясь вопросом, а что бы сказал Джек, узнай он его мысли: что раз уж ему от одной только короткой беседы с Джеком хочется тому врезать, то нет ничего удивительного в том, что кто-то разделяет его чувства.— И что с ним будет? — спрашивает вместо этого Уилл, кивая в сторону удаляющейся спины бородача.— Ну, мы вынесем ему предупреждение, а затем отпустим, надо полагать. Формально его не за что задерживать, и если пресса разнюхает об этом, то из него сделают великомученика, — его, похоже, угнетает сама мысль об этом; наверняка сейчас стоит и представляет все карикатуры в не самых благотворных ежедневных газетках. — Вы готовы? Можем отправляться?— Как скажете.— Вы уже присутствовали на подобных процедурах?— Да, и не раз.— Тогда вы понимаете, чего ожидать.— Вполне. Но, как известно, полных совпадений не бывает.— Не бывает, — соглашается хмуро Джек. — Но до сего момента можно было хотя бы предположить, что нас ждёт там. Однако в реальности… всё совсем не так. Скажу вам прямо, мистер Грэм: я служу в полиции более двадцати лет, и я оказался совершенно не готов к тому, что творит этот безумец. Когда детали последнего убийства были обнародованы в прессе, кто-то написал письмо в ?Таймс?, в котором сказал, что расследованию поможет только священник. И в минуты отчаяния я склонен с этим согласиться.***На улице Уилл мгновенно промерзает до костей, его тонкий плащ слабо защищает от пронизывающего сквозь каждый слой одежды ледяного ветра. Вдобавок ночь столь же до невозможности темна, сколь и холодна, и Уилл с недоверием вглядывается в желтизну этой густой, пропитавшей всё вокруг ядовитой мглы.— Знаменитый лондонский туман, — произносит Джек, будто читая его мысли. — Будто гороховый суп, а? Мы так его и зовём. Можно подумать, это непогода какая, но нет. Это дым от сжигания угля. Для отопления домов и заводов. Надеюсь, у вас нет проблем с дыханием?— Нет, — по крайней мере с лёгкими у него проблем точно нет.— Прекрасно, — одобрительно кивает Джек, будто хорошо работающие лёгкие по необходимости уступают только добродетельному нраву. — Для людей с заболеваниями органов дыхания этот дым может оказаться смертельным.Уилл слегка улыбается и повыше натягивает воротничок, пытаясь спастись от холода. Это замечание совсем не поднимает настроения; напротив, Уилл теперь всё больше убеждался, что Лондон — это убогое, алчущее, хищническое место; где тенью рыскает во плоти его улиц с окровавленными ножами маньяк, где на полицейских бесстыдно и безнаказанно нападают прямо в участке, где даже туман пытается удушить тебя. Но рассказать об этом некому, и Уилл лишь засовывает руки поглубже в карманы и собирается с мыслями, чтобы последовать за Джеком в мрачное странствие по безмолвным улицам. Тёмный тенистый сумрак по-прежнему окружает их, но теперь их путь по крайней мере освещается газовыми фонарями и едва заметным лунным клином, поблескивающим словно начищенная кость в небе: заиндевело и резковато, слегка размыто из-за стоящего дыма.Они идут молча. Джек, сгорбившись и насупившись, вышагивает впереди, а Уилл уходит в себя, предаваясь жалким размышлениям о том, что их ждёт на том конце пути и как можно оттянуть неминуемую встречу с этой неизвестностью. Своей цели они достигают довольно скоро, хотя для Уилла их путешествие и не могло быть хоть сколько-нибудь долгим. Городской морг даже снаружи кажется ему отталкивающим: серый и выпачканный сажей, с длинными рядами пустых окон, поблёскивающих в лунном свете словно незрячие глазницы мертвецов. У ворот с лампой в руке уже ждёт настороженно оглядывающийся констебль, который быстро проводит их по подъездной дорожке в холл, открывая парадные двери связкой громоздких ржавых ключей, пролезающих в замок со злобным скрипом. Как и Джек, этот офицер до ужаса молчалив, и Уилл не может не задаться вопросом, почему никто ничего не говорит, прежде чем он понимает, что, естественно, это всё страх — страх и опасливость заставляют всех проглотить языки. Да, дурные предчувствия здесь столь же осязаемы, бездонны и протяжны, сколь и туманы.Как только они оказываются внутри, их тут же встречают двое мужчин, покороче и подлиннее, чьё появление вызывает первую замеченную Уиллом улыбку на строгом лице Джека. Тот, не мешкая, проходит, чтобы поприветствовать их, одновременно с этим отпуская констебля властным взмахом руки, и Уилла затапливает жалкое желание сбежать отсюда вместе с этим офицером.Но ему, конечно, никто такого не позволит.— Подойдите сюда, — подзывает его Джек через плечо, словно собачонку. — Позвольте представить вам нашего участкового хирурга, доктора Джеймса Прайса, и его помощника, мистера Брайана Зеллера. Джим, это инспектор Уилл Грэм из…— Соединённых Штатов, — отвечает тут же доктор Прайс. — Да, я в курсе всего этого. Ведите себя прилично в моей лаборатории, мистер Грэм; помните, что мучить мистера Зеллера не дозволяется никому, кроме меня, а также не называйте вскрытие чем-то мерзким и антирелигиозным, и тогда мы с вами обязательно подружимся.— Антирелигиозным? — удивлённо переспрашивает Уилл. — Мне казалось, Европа уже давно свободна от таких предрассудков?..— На континенте, может быть, и да, — с лёгкой презрительностью отзывается доктор Прайс, — но только не здесь. Здесь во взглядах общества определённо царит консерватизм. Что крайне печально. Отказ видеть в патологиях научное знание крайне затрудняет наш общий прогресс, — похоже, эти причитания все уже слышали не единожды, и Зеллер лишь сочувственно кивает в ответ, в такт ключевым позициям.— Но вы, тем не менее, умудряетесь прогрессировать, — говорит мирно Уилл. — Я читал одну из ваших монографий.— Да что вы? — Брови доктора Прайса взлетают так высоко, что его лоб на мгновение едва ли не исчезает под линией волос. — И какую же?— О несоответствии ран вследствие убийства и самоубийства.— И как вам? — тут же хищно навостряется доктор Прайс.— Весьма впечатляет. На самом деле, мы в Штатах тоже столкнулись с подобным в прошлом году. У нас было дело: мужчину обвиняли в том, что он перерезал горло своей жены; он защищался, говоря, что она уже давно была в депрессии и просто покончила с собой. Мои выводы были в общем схожи с вашими: надрез столь глубокий, чтобы повредить позвоночный столб, вряд ли был нанесён ею самостоятельно.Доктор Прайс выглядит польщённым.— Да, и это ведь не все отличия. Взять хотя бы положение подъязычной кости.— И то верно. Хотя, если вы продолжите исследование, я бы посоветовал вам обратить большее внимание на повреждения вследствие защиты.— Да, в этом вы абсолютно правы, такое расширение материала было бы крайне полезно для последующих дел. Хотя что касается моего анализа кожных рубцов…Джек откашливается, прерывая их разговор.— Как скажете, мистер Кроуфорд, — говорит доктор Прайс. — Я вас понял. Что ж, ведите. Хотя не то чтобы нам очень хочется приступать к этому. А вы гораздо более сведущи в этих делах, чем мне казалось поначалу, — добавляет он, адресуя это идущему позади него Уиллу.— Я читал ?Учебник медицинской юриспруденции?.— Какое издание?— Седьмое, — говорит Уилл, и доктор Прайс одобрительно кивает.Остаток пути до секционной проходит по большей части в молчании. Они идут, спрятав руки в карманы и опустив головы; и хотя время от времени доктор Прайс и Зеллер шёпотом обмениваются репликами, Уилл с Джеком заговорить не пытается. А что ему, в общем-то, можно сказать? Уилл невесело хмурится, рассеянно грызя ноготь на большом пальце, и совсем не замечает, как все вдруг останавливаются и доктор Прайс открывает дверь в лабораторию, пока Джек не окликает его по имени, призывая вернуться к ним. Лаборатория сама по себе ничем не примечательна — словно бы оттиск бесчисленного множества таких же, в которых уже доводилось бывать Уиллу: зияющие, мрачноватые и морозные покои с высокими потолками, ничем не покрытым каменным полом и стенами, уложенными дешёвой плиткой, бывшей когда-то нежного кремового оттенка, но уже давно посеревшей от времени. Огромный жёлоб в углу, как и разнообразные керамические и кованые устройства, напоминают чем-то мастерскую: завод по производству убитых и усопших. Затем Джек снова весьма показательно откашливается, и все четыре пары глаз тут же устремляются на деревянный стол в центре, длинноногий, но вполне крепкий, на который помощник коронера уже уложил тело Шарлотты Тейт, почтительно укрыв его зелёным суконным обрезком.— Господа, — мрачно произносит доктор Прайс.Они все разом задерживают дыхание, когда он снимает с девушки тряпку. Уилл нервно проводит рукой по лицу и отводит глаза.— Господи всемилостивый… — шепчет себе под нос Джек.?Едва ли уж такой всемилостивый?, — немного ошалело думает про себя Уилл. Он делает глубокий вдох в попытке успокоиться и на мгновение воскрешает в памяти молодое, безынтересное, вымученное лицо Эммы Моррис, чтобы разжечь в себе огонёк цели: он должен сделать то, что должен, и он единственный, кто на это способен. Вдруг вспоминается Шекспир, на которого ему удалось сходить в Балтиморе: ?Натяни решимость на колки, и всё удастся?. Уилл не может вспомнить, откуда эта цитата, но он помнит актрису и то, что в итоге её персонаж сходит с ума; а ещё он помнит невероятное количество искусственной крови — гораздо более липкой и яркой по цвету, чем настоящая, — и постоянный упор на тиски судьбы, хрупкость человеческого бытия и мораль. Слева от него, словно бы в дымке, доктор Прайс тяжко вздыхает и начинает выбирать необходимые инструменты; справа мистер Зеллер стоит с приготовленными заранее дощечкой-планшетом и карандашом для записи протокола.— Ещё хуже, чем в прошлый раз, — произносит доктор Прайс после паузы.— Да, — голос Джека едва ли не брызжет гневом и желанием скрыться от всего этого подальше. — Гораздо хуже. Я даже не думал, что такое возможно.— Это потому что он распаляется.— О чём это вы, мистер Грэм?— Ему теперь недостаточно того, что он делал раньше. Ему нужно большее; такова причина всего. Таков его замысел. Увечья будут становиться всё ужаснее, потому что простые убийства более не приносят ему необходимого эмоционального удовлетворения.— Они и не должны, — говорит Джек, который всегда ищет пути подстраховки.— Для него — должны, — отвечает Уилл, который обычно никогда этого не делает. — Это вполне нормально для такого типа убийц. — И он не может сказать им, откуда знает, что всё именно так, откуда такая уверенность. — Эти раны, — произносит Уилл вместо этого, — кровь из них должна была литься обильным потоком. Было ли на месте преступления много крови?Джек колеблется.— Честно говоря, не уверен. Если и так, то сержант ничего не доложил.— Ну тогда пошлите туда кого-нибудь, чтобы проверили, — говорит раздражённо Уилл. — Такая информация жизненно важна для нас. Она может прояснить, была ли жертва убита на месте преступления или её атаковали где-то ещё.Он прикрывает глаза и трёт виски, морщась время от времени, и Джек поглядывает на него с опасением.— Повреждений в позвоночном канале нет, — говорит тем временем доктор Прайс. — Записали, мистер Зеллер? Органы кровообращения и дыхания…Уилл распахивает глаза. Вздрагивает. Бледнеет.— Рана на горле была нанесена первой.Доктор Прайс, после короткого мгновения сомнений, придвигается ближе к трупу.— Да, пожалуй… В этом вы, кажется, правы, — отвечает он после паузы.— Он лишает их сознания ударом дубинки, а затем обезволивает их, перерезая горло. Остальные увечья он наносит посмертно.— Соглашусь. Очень хорошо, мистер Грэм, — доктор Прайс с жалостью оглядывает лежащую на столе фигуру. — Бедняжка. Она умерла за считаные секунды из-за перерезанного горла. По крайней мере, она так и не успела понять, что происходит.— А ещё он правша, — добавляет Уилл. — На это указывают глубина и направление раны.— Да, благодарю вас, мы уже установили это, — доктор Прайс поворачивается к Зеллеру. — Будьте добры, мистер Зеллер, добавьте к отчёту независимое подтверждение праворукости. Доктор Чилтон, насколько я знаю, всё ещё придерживается своего мнения о том, что наш убийца — левша. — Он недовольно фыркает себе под нос, а затем возвращается к неприятной процедуре перечисления всех увечий. — На лице и шее имеется обширная гематома, фактически совпадающая с теми, что мы видели на предыдущих жертвах. Стенки живота серьёзно повреждены. Органы таза и брюшной полости повреждены примерно так же, однако… — он на мгновение останавливается в сомнении, а затем мрачно продолжает: — Селезёнка, почки и желчный пузырь были удалены.Карандаш Зеллера, до того двигающийся по странице невероятно быстро, замедляется, а потом и вовсе останавливается.— Господи всемилостивый… — повторяется Джек, и Уилл нетерпеливо встряхивает головой. Снова воззвания к милосердному Богу; но какое Он имеет к этому отношение? — И что ты скажешь теперь, Джим? — добавляет Джек после паузы. — Имеет ли ответственный за эти преступления человек хоть какие-нибудь анатомические навыки?— Нет, — уверенно отвечает доктор Прайс. — Никак нет. Руки, в которые попала эта несчастная молодая девушка, не знают, что такое анатомическое искусство.Наконец, он затягивает труп сукном обратно, слегка склонив голову словно в знак почтения, и после начинает промывать выпачканные кровью руки в тазу, заранее приготовленном для этого Зеллером.— Доктор Чилтон считает, что только человек, обладающий врачебными навыками, мог исполнить такое, — настойчиво напоминает Джек.— Доктор Чилтон идиот! — резко парирует Прайс.— Мистер Грэм как раз занимается этим сейчас, — добавляет Джек, очевидно, желая разрядить обстановку. — Нам необходимы разнообразные мнения медицинских экспертов, чтобы составить единую картину.— Великолепно, — отвечает доктор Прайс, пока они торопливо выходят в комнату дезинфекции. — Надеюсь, вы в курсе, что раньше в ?единой картине? Земля была плоской?— Кто такой доктор Чилтон? — спрашивает Уилл. Не столько от того, что ему было какое-то до этого дело, сколько от того, что абразивность этого разговора начала действовать на его стремительно слабеющие нервы.— Фредерик Чилтон, — отвечает Джек. — Ещё один участковый хирург.— Да, точно, — прерывает его доктор Прайс. — А ещё он…— Идиот, да. Я в курсе твоего мнения по этому вопросу.— А мистер Грэм не в курсе, так что позволь, я изложу ему всё. Мистер Грэм, запомните раз и навсегда: идиотизм доктора Чилтона столь обилен и громаден в размерах, что имеет свой собственный почтовый адрес. Коляски останавливаются, чтобы посмотреть на явление его идиотизма всякий раз, когда им случается проезжать мимо. Время от времени он даже затмевает солнце. Маленьким детям и престарелым дамам угрожает опасность быть раздавленными им, в то время как взрослые…— Ну ладно, Джим, достаточно, — прерывает его Джек, и в его голосе явно сквозит недовольство.— Вовсе нет. Этого даже и близко недостаточно!— Совершенно недостаточно, — добавляет услужливо Зеллер.— Вопрос о том, обладает ли данный убийца хирургическими навыками или нет, жизненно важен, — произносит доктор Прайс, размахивая карандашом будто мечом на дуэли. — Говоря в судебно-медицинских терминах…— Я прекрасно понимаю, что он важен, — отвечает резко Джек. — Вот почему мы тратим так много сил и времени на точное подтверждение этому.— Я продолжу опросы завтра, — говорит Уилл механическим, бесцветным голосом. Остальные поворачиваются к нему с вопросом в глазах, но он, проигнорировав их, отходит к углу, где стоит глубокая керамическая мойка, обколотая по краям и раскрашенная скверной палитрой ржавчины, плесени и тёмно-коричневых пятен запёкшейся чёрт знает когда крови. В порыве Уилл нагибается под кран, слегка охая от того, как колкий холод воды ударяет по лицу и шее.— С вами всё в порядке, мистер Грэм? — настороженно интересуется доктор Прайс.— Да, более-менее… Благодарю.— Всё это просто ужасно, — говорит Джек и, подойдя ближе, неловко похлопывает Уилла по плечу. — Мы все в шоке.— Да, — отвечает Уилл так же бесцветно, как и раньше. Он знает, что его видят таким честным и чувствительным малым, но он и понятия не имеет, как объяснить им причины своего волнения, как показать всю разность между тем, как воздействует всё это на них — и на него. Это всё равно, что попросить дьявола или призрака описать, каково им живётся, но ведь ни один нормальный человек не в состоянии осознать такое мироощущение. Уилл утешает себя тем, что хотя бы не стал блевать или падать в обморок в этот раз, — а ведь такое уже случалось раньше, и избавиться от липкого ощущения позора ему так и не удалось. Его влажные волосы путаются с ресницами, и он смахивает их со лба, сухо улыбаясь Джеку.— Я в порядке, правда.— Ну… если вы так уверены в этом… — с сомнением отзывается Джек.— О, конечно, он уверен, — тепло отвечает доктор Прайс. — Молодые люди столь гибки в этом плане. Они всегда готовы. Не правда ли, мистер Зеллер? Не важно, как худо с ними обращаются, они всегда готовы стукнуть в ответ, чтобы получить ещё. Вам двоим стоит как-нибудь выбраться вместе на обед, чтобы обсудить, как и куда следует стукнуть.Уилл слабо улыбается словам доктора Прайса, пока тот сверяет протокол, внося пару корректировок, и затем ставит под ним свою подпись.— Ну вот, держите, мистер Кроуфорд. Для вашего дела и помощи вашим людям.Джек кивает в знак благодарности и убирает бумаги в карман.— Вы же будете свободны для судебного следствия? — добавляет он потом.— Естественно.— Спасибо, Джим.— Всегда рад помочь. Я бы не оставил тебя на попечение доктора Чилтона и его идиотизма.— Я твой должник, — говорит Джек с кривой улыбкой и тяжким вздохом. — Больше, надо полагать, мы уже ничем не поможем?— Увы, ничем, — с грустью подтверждает доктор Прайс, бросая сквозь открытую дверь последний взгляд на стол и лежащую там искривлённую фигуру — эффигию, трагический образ разорённого, разорванного, разменянного; того, что по праву должно быть живым, динамичным и целым.По тому, как рядом мешкает Зеллер, Уилл угадывает его нерешительное желание воспользоваться советом доктора Прайса и попытаться как-нибудь пригласить его на обед, — и хотя это, несомненно, очень мило с его стороны, Уилл всё равно делает вид, что ничего не замечает, и плетётся к выходу в одиночестве. Его отвращение к социализации (столь привычное и уже въевшееся под кожу) кажется ему в такие моменты ужасным и слегка неадекватным, но в то же время это его естественная самозащита, потому что сама мысль о том, чтобы сесть сейчас за обеденный стол и начать вежливый разговор ни о чём, изображая при этом вполне приличного человека, кажется ему почти невыносимой.В этом смысле самым лучшим решением сейчас было бы вернуться домой в постель (о чём всенепременно оповещают вслух его спутники), но Уилл не может заставить себя даже подумать о возвращении в пустую комнату, к ожидающей его там компании кошмаров, так что вместо этого он решает пройтись по городу. Он топчет тёмные пыльные булыжники больше часа, сцепив руки вместе и не сводя глаз с земли, словно кающийся грешник, оглядывая тянущиеся ряды лавочек оценщиков и тачек зеленщиков, проходя по смятым в грязь цветам и забытым фруктам на рынке Ковент-Гарден и вдоль сияющих витрин книготорговцев, шляпников и галантерейщиков по Оксфорд-стрит, которая в конце концов уходит к тавернам и публичным домам, откуда он поворачивает на север к Фицровии. Со стороны могло бы показаться, что он идёт в глубокой задумчивости, хотя в действительности он усиленно пытается избежать всякой ментальной активности: думает о том, чтобы не думать.После следующих двадцати минут прогулки у него уже начинают болеть от усталости ноги и гудеть голова, но тут он сталкивается с проблемой: он и понятия не имеет, как ему теперь добраться до дома. Но вот же, он узнаёт бурную растительность с площади Кавендиш — места, уже знакомого ему со вчерашней поездки, — а это значит, что за прошедшие полчаса он без всякого умысла прошёл примерно тем же маршрутом, что и вчера, и, стало быть, Харли-стрит совсем недалеко. То есть, конечно, не то чтобы он собирается туда идти; какой в этом смысл? Для визитов слишком рано, а его самоуважение просто вопит от одной мысли о том, чтобы просто поболтаться у чьего-либо дома в надежде на… на что? Ведь они с доктором Лектером даже не друзья. Уилл задумчиво тормозит, переминаясь с ноги на ногу и пытаясь понять, что же именно его туда так влечёт. Потому как что-то, безусловно, влечёт; словно какая-то невидимая сила манит его к этому дому (или, если точнее, его владельцу), и одно только это желание вернуться к кому-то ему совсем незнакомо. На мгновение он вспоминает, как про себя противился возможности провести время с Зеллером; привычное желание избегать всякого рода близких отношений уже давно въелось в него, стало второй кожей. Не то чтобы доктор Лектер, такой отстранённый и непроницаемый на первый взгляд, стал бы сам искать повода установить отношения. Уилл хмурится, пытаясь понять, к чему это он вообще об этом задумался, но затем быстро решает, что это всё его одиночество и ностальгия по дому, — и странная новизна от встречи с, безусловно, крайне интригующей личностью. Это, по крайней мере, можно хоть как-то понять, потому что Ганнибал Лектер точно не похож ни на кого из его прошлых знакомцев. Он… иной. С отточенной проницательностью и, несомненно, большим умственным достоинством… и всё-таки, пожалуй, чем-то ещё. Во время их разговора он всё пытался прокрасться в разум Уилла. Стало быть, и риск для него обязателен: в отличие от тех скучных, простых, безыскусных бесед, к которым Уилл так привык, разговор с доктором Лектером был похож на шахматы в реальном времени, фигуры которых сотканы из костей, кожи и дыхания.И тем не менее. Медленно и расчётливо Уилл поворачивает в противоположную от Харли-стрит сторону и по пути обдумывает, как ему теперь покороче добраться домой. Без помощи не обойтись, но ведь это вряд ли должно стать большой проблемой. В конце концов, это же Лондон, а не мелкое пригородное захолустье; наверняка уже встали какие-нибудь лавочники, торговцы углём или возничие… наверняка ведь найдётся кто-то, у кого можно будет спросить дорогу.— Опа, посмотрите-ка, кто это тут у нас, — вдруг раздаётся голос позади него. — Да это же тот самый иностранный Бобби.Уилл, незнакомый с термином ?Бобби?, не сразу понимает, что речь идёт о нём, и по началу лишь озирается кругом, в надежде найти обладателя этого голоса, чтобы спросить дорогу, когда на плечо ему опускается тяжёлая ладонь. Уилл тут же напрягается и оборачивается, буквально нос к носу сталкиваясь с бородой, парой глаз под тяжёлыми веками и большим широким ртом с корявыми жёлтыми зубами, что не слишком прекрасно и по отдельности, а уж вместе и вовсе создаёт ужасающий портрет того самого озлобленного здоровяка, напавшего на них в Скотленд-Ярде, по-прежнему (что просто невероятно) сжимающего в мускулистой руке свой номер ?Тэттл Крайм?. Нет. Нет, твою мать… только не это.— Я знал, что это вы, — говорит тот, и в его голосе сквозит превосходство. — Я знал! Вы прошли мимо меня десять минут назад.— Какая наблюдательность, — саркастично выпаливает Уилл без задней мысли. Бородач глядит на него в оба, ошеломлённый столь равнодушным ответом, и Уилл горестно вздыхает про себя. Здравый смысл подсказывает, что ему не следует сейчас ругаться с этим человеком, — и его злонасмешливый язык вряд ли поспособствует достижению мира, — но после всех тех ужасов, которых он насмотрелся ночью, собраться с силами и держать себя в руках просто невозможно. И, словно в подтверждение своих ощущений, он поднимает взгляд, всматриваясь в выражение лица и позу этого человека, прежде чем скривиться в отвращении.— Им следовало бы предъявить вам обвинение ещё там, в участке, — говорит Уилл после паузы. — Они ведь приписали вас к обеспокоенной общественности; но на самом деле вас совсем не беспокоят эти убийства, разве не так? Нет, вы просто терпеть не можете полицию, а теперь у вас появился удобный предлог, чтобы показать это, и маска общего морального негодования, за которой можно скрыться. — Беспокойство происходящим перерастает мгновенно в озлобленность — и в то время как образ бедной Шарлотты Тейт кричит в его голове, Уилл не может удержаться и делает шаг вперёд, низко и напряжённо произнося: — Вы омерзительны.— Я-то омерзителен? — рычит мужчина в ответ. — Послушай-ка ты, петушок американский. Ты, как я посмотрю, ещё и тупым оказался. Ты забываешь, что тут тебе никто не поможет.Он отклоняется на каблуках, обнажив зубы в уродливой ухмылке; и Уилл на секунду обращается к своим реакциям — в нём поднимается неприятная липковатая волна страха, смешанная с будоражащим ощущением чего-то крайне напряжённого, — прежде чем с уверенностью задушить их и подготовиться к атаке. Он отражает зеркально его позу, так же слегка отклоняясь назад и пряча пальцы в сжатом кулаке, чтобы минимизировать шансы их перелома. В этом смысле его противник столь жалок и предсказуем, что Уилл уже начинает просчитывать свои действия наперёд (?Он будет стараться ударить меня в лицо, так что надо держаться поближе, чтобы блокировать удар; затем надо целить пинком в колено, но не выше, иначе он схватит меня за ногу, — и после верхний захват шеи…?), когда будто из ниоткуда раздаётся слишком знакомый голос:— У вас какие-то проблемы, господа?Этот голос звучит спокойно, но в то же время крайне властно: настолько, что и Уилл, и разозлённый бородач поворачиваются одновременно, и Ганнибал Лектер смотрит на них обоих холодно и расчётливо, и во всём его явлении столько же уверенности и достоинства, сколько и (Уилл не может не видеть) неявной угрозы; хотя сказать точно, почему он так пугает, крайне трудно. Но почему, действительно? Уилл не уверен, что знает ответ. Да, не заметить высокий рост и слаженную мускулатуру доктора практически невозможно, но ведь это далеко не всё. Может, дело в полном и очевидном отсутствии страха? Или в стойкой уверенности в собственных силах? Или в позе и тоне, отражающих решительность и неуязвимость? Или в едва-едва заметной тонкой улыбке, словно его до крайности смешит сама мысль о том, что кто-то надеется его одолеть? Что бы то ни было, оно прошло стрелой сквозь стучащую решительность бородача, и тот отступает на пару шагов, в то время как Ганнибал аккуратно ступает вперёд. Уилл не может отделаться от мысли, что есть в этом отступлении что-то инстинктивное, почти животное, что невозможно выразить словами, но что действует всегда безотказно, когда жертва видит угрозу, слишком внушительную для того, чтобы с ней можно было успешно расправиться. Ему кажется, что будь рядом с ними разъярённая рычащая собака, она бы тоже почувствовала угрозу и покорно умолкла — и точно так же вряд ли бы сама поняла отчего.— А я вас знаю, не так ли? — говорит Ганнибал так же мягко, но угрожающе. Медленно и демонстративно он протягивает руку и хватает мужчину за подбородок, поворачивая его лицо то в одну, то в другую сторону. — Так откуда же я вас знаю, расскажите?Бородач шумно сглатывает и проводит языком по губам.— Я конюх при отеле ?Фицрой?, сэр.— Ах, ну да, конечно. Он ведь недалеко отсюда, верно? Похоже, мы с вами практически соседи.— Сэр.— Какое примечательное совпадение.— Да, сэр.— ?Да, сэр?. Какая охотливость к согласию. Я знаю, почему это примечательно для меня; расскажите мне, а в чём находите примечательность вы?— Сэр?— Расскажите мне, чем это совпадение столь примечательно для вас.— Мне… — бородач открывает рот и затем закрывает его, словно трепыхающаяся на крючке рыбка; и Ганнибал, который всё это время держал его подбородок, наконец отпускает его лёгким пренебрежительным взмахом руки и отступает на шаг назад. Жест весьма показательный и эффективный; Уилл мысленно делает себе заметку потренироваться потом перед зеркалом.— Хотя вполне может быть, что я ошибаюсь, — добавляет Ганнибал. — Может, всё это вовсе ничем не примечательно. Может, это всего лишь… удобно. Что вы скажете теперь? Вам не кажется, что я ошибся?— Нет, сэр.— Нет? Тогда извольте объяснить: вам кажется, что я прав, но вы не знаете почему?Бородач колеблется, а затем набирается смелости и бросает взгляд на Уилла, в надежде на то, что тот вмешается и поможет ему.— Я жду, — язвительно и чётко произносит Ганнибал.Бородач смотрит на них в полной растерянности.— Мне кажется, мне пора, — произносит он наконец. — Скоро прибудут новые постояльцы, и… — Ганнибал приподнимает брови. — Мне и правда пора. Сэр.— Боюсь, это никак невозможно, — отвечает мягко Ганнибал, и бородач вздрагивает от его слов. — Пока вы не извинитесь за свою досадную грубость.— Простите меня, — следует спешный ответ. — Я прошу вас извинить меня, сэр.— Нет, нет — просите не меня. Инспектора Грэма.Бородач тут же поворачивается и подобострастно повторяет свои извинения Уиллу, который стоит, скрестив руки и борясь с сильным желанием просто послать этого придурка к чёрту.— Вот и хорошо, — говорит отрывисто Ганнибал. — А теперь отправляйтесь — прямо до самого отеля ?Фицрой?, так быстро, как только можете. Разве вас не ждут там новые постояльцы?— Да, сэр.— Да-да, верно. Какая жалость — из-за них, похоже, наше знакомство закончилось слишком быстро. Хотя кто знает, может, наши пути вскоре вновь пересекутся.Лицо бородача искажается подобием вежливой улыбки (которая, впрочем, выходит какой-то страдающей гримасой), хотя он мудро решает воздержаться от комментариев, не подтверждая и не опровергая это утверждение, чтобы не распалить следующий виток дискуссии о том, согласен ли он с ним в действительности или нет. Затем он вежливо снимает свою кепи. Поднимает настороженный взгляд на Ганнибала. И, наконец, уходит. На короткое мгновение повисает тишина, и Уилл напряжённо выдыхает, не подозревая, что до этого и вовсе не дышал.— Какое совпадение, надо же, — спокойно произносит Ганнибал. — Я почти всю ночь был с пациентом — у него случился довольно опасный припадок. Я не слишком-то был рад вызову в такое время, но вот, как оказалось, сложилось всё крайне удачно.— А вы прямо устрашаете, — говорит Уилл, и против воли в его словах сквозит больше восхищения, чем следовало бы. Запоздало он вдруг понимает, что подсознательно искал в Ганнибале, стоило тому только появиться, защиты — и это знание так раздражает и злит его, хотя бы потому, что его независимость являлась для него предметом личной гордости, и он не был готов отдавать её кому бы то ни было.Ганнибал лишь слегка улыбается в ответ. Его лицо, эти прямые и острые линии, освещённые газовым фонарями, выглядят странно, будто не от мира сего.— И вас тоже?— Нет.— Это хорошо. Мне бы не хотелось вас пугать.— О, правда? — спрашивает Уилл, и сам улыбаясь.— Правда. Испуганные люди неизменно скучны и подавлены. Свободный дух и воображение мне по душе гораздо больше, и вы, как я посмотрю, обладаете в равной степени обоими. — Уилл вопросительно приподнимает брови. — Я наблюдал за вашей беседой, — проясняет Ганнибал. — Пожалуй, мне даже и не стоило вмешиваться. Похоже, я был несколько поспешен в своём желании защитить вас; быть может, мне стоило остаться лишь сторонним наблюдателем? Быть может, мне стоило бы позволить… как бы так выразиться? Взять природе своё? — Он тщательно осматривает лицо Уилла, прежде чем уже более спокойно добавить: — А вы смелый мальчик, не так ли?Уилл хмурится и засовывает руки в карманы, неосознанно нарушая нормы этикета.— Прошу вас, не называйте меня ?мальчиком?.— Почему?— Серьёзно? Знаете, большинство людей уже бы извинялось передо мной за обращение, которое мне не по нраву, а вы просто хотите узнать почему?— Да. И я — не большинство. А кроме того, вы ведь улыбнулись, стало быть, не приняли это всерьёз за оскорбление. Да и разве должны? В этом слове нет ничего уничижительного в своей сущности.— Не-е-е-ет, — тянет Уилл с подозрением. — Надо полагать, нет.— Простите за вопрос, но сколько вам лет?— Двадцать девять.— А, ну тогда тем более это вполне уместно с моей стороны. Но нет… всё дело в том суждении, что скрывается за этим словом, которое вам так не по нраву. Не так ли, инспектор Грэм? Это суждение как о человеке молодом и, стало быть, мало что знающем и мало на что способном. Ваши таланты ставят вас на такую позицию, которую обычно не занимают люди вашего возраста; и хотя вы вполне заслужили своё место, вы всё равно чувствуете странное желание постоянно доказывать, на что способны, перед теми, чьим единственным преимуществом является возраст. Вас страшит одна мысль о том, что вас не воспринимают всерьёз, — Ганнибал останавливается на секунду, а затем снова улыбается. — Что ж, можете быть уверены: я воспринимаю вас крайне серьёзно.— Вы совсем не знаете меня, — отвечает Уилл угрюмо, боясь, что его сейчас лишь обсмеяли.— Мы говорили с вами чуть больше часа; этого более чем достаточно. Мне бы хватило и вполовину меньше времени. — А может, ему вообще никакого времени не нужно, потому что всю основную информацию об Уилле и его жизни Ганнибал успел вычленить из его фотографии, хотя об этом он, конечно, не расскажет. Вместо этого он лишь говорит: — Мне кажется, я вполне понимаю вас.— Да, мне кажется, вы и впрямь в этом убеждены.— А вы не согласны? Конечно, не согласны; всем нам так нравится тешить себя мыслями о собственной сложности и непостижимости — в сравнении с однобокостью и прозрачной ясностью остальных. Хотя, возможно, в этом вы и правы, что бы мне самому не казалось. Так уж случилось, что ?скрытые возможности? стали частью моего о вас мнения.Уилл против воли улыбается шире.— Так, стало быть, ваше понимание меня заключается в том, что сейчас вы совсем меня не понимаете?— Именно так.Уилл снова улыбается, закусив губу и уставившись в землю, прежде чем поднять взгляд на Ганнибала из-под ресниц. Он, очевидно, совсем не представляет, к каким мыслям взывает этот его жест, и Ганнибал не может сдержать ответную улыбку.— А вам так нравится иметь последнее слово за собой, да?— Верно.— И совсем не любите сдаваться. Вас, надо полагать, не так просто обвести?— Непросто; хотя вы, возможно, найдёте в этом для себя немалую долю развлечения. И кто знает, может, вам даже удастся выйти победителем?— Нет, теперь вы точно смеётесь надо мной. Вы ведь не поверили ни единому собственному слову.Ганнибал лишь обводит глазами контуры его лица, не признавая, так этот или не так, а затем делает два неспешных шага вперёд, на что Уилл неловко прокашливается и снова прячет руки в карманы.— Как бы то ни было, инспектор Грэм, прошу простить меня заранее за мои слова, но вы, кажется, чем-то расстроены. И мне кажется, вы вряд ли стали бы разгуливать по улицам в такое время ради собственного развлечения. — Он останавливается на мгновение, позволяя намёку повиснуть тяжело между ними в воздухе. — Он снова кого-то убил, ведь так?— Да, — отвечает Уилл, невольно позволяя своему отчаянию просочиться в его голос.Ганнибал внимательно осматривает его.— Быть может, вы хотели бы поделиться своими соображениями по этому поводу? Для завтрака рановато, но я уверен, что-нибудь менее формальное будет сейчас в самый раз.— Не хочу стеснять вас.— Кажется, я уже говорил вам, что не позволю этому случиться.— Ну раз так… — Уилл инстинктивно медлит, по привычке взвешивая в уме все ?за? и ?против? относительно любого социального взаимодействия, прежде чем вспоминает, что до дома ему без помощи в любом случае не добраться, а так он хотя бы может рассчитывать на то, что ему покажут дорогу. Хотя почему бы не спросить об этом прямо сейчас? Уилл снова медлит. Да к чёрту всё; это приглашение, как и желание принять его, совсем безобидно. Ведь так? — Тогда я согласен, — говорит он наконец, и от него не ускользает, что его голос вдруг зазвучал очень живо. — Спасибо. Это очень мило с вашей стороны.— Рад это слышать, — Ганнибал легко касается его плеча, подталкивая в направлении к дому. И хотя он почти сразу убирает её, Уилла всё равно обескураживает противоречивость совершенно естественного отторжения излишнего прикосновения и вспыхнувшего одновременно с ним желания ощутить его снова. Эти чувства ему незнакомы (совсем), и он не знает, что с ними делать. Он хмурится, обдумывая всё, когда вдруг осознаёт, что Ганнибал уже довольно долго искоса разглядывает его.— Знаете, — говорит Ганнибал мягко, словно бы чувствуя причины дискомфорта Уилла, — многим, я полагаю, столь страшные обстоятельства знакомства показались бы крайне неблагоприятными. Но кто знает, быть может, дурной знак принесёт нам удачу.— Да что вы?— Ну да. В конце концов, не зря же говорят, что самая сильная дружба рождается из пережитого вместе горя.— Вам кажется, что мы должны стать друзьями? — откликается Уилл, отчаянно пытаясь за безразличием скрыть то, как пьянят и дурманят его эти слова. — Настоящими друзьями? Довольно самоуверенно с вашей стороны. Что, если вы мне не настолько интересны?За этой репликой не следует ответа, и Уилл тут же пугается, что — по привычке — зашёл слишком далеко в своём стремлении огородиться от проблем, и его слова прозвучали оскорбительно. Он поворачивается к Ганнибалу; и оказывается поражён, ибо вместо того, чтобы нахмуриться или возмутиться, тот лишь одаряет его знакомой загадочной улыбкой. Ганнибал смотрит ему прямо в глаза, и его улыбка становится чуть шире.— Это пока что.