В логове Беса (1/1)

Март, 1959. Франция. Париж. Сержант. Свинцовый. Заклятый друг - но с этим сложнее. Среди золоченых стен его мощная фигура в разодранном военном кителе времен Второй мировой – почти оскорбление. Окутанный запахами гари и сырой земли, он делает то, что умеет лучше всего – уничтожает. На этот раз: надежды на бой без потерь. Он ведет себя странно даже по меркам себя самого. Оставляя грязные разводы на фирменной бумаге, строчит заметки в ежедневник, перелистывает календарь и раздает поручения по телефону. Заклятый друг – на деле ручной монстр из дурных снов, не более. Ему все те же шестнадцать, которых в нем по-прежнему не заподозришь. С момента смерти сержанта прошло четырнадцать лет. И это не проблема ни для одного их них. -Пытаешься играть за обе команды? От голоса сержанта мороз по коже, он весь – оголенный нерв, агония, обещание свободы. И он прав, как никогда: Наполеон пытается. Но, предсказуемо, безуспешно. Соло соображает еще достаточно ясно, чтобы это признать. –Ничего не напоминает?- он смотрит мимо – туда, где в блеске хрусталя девчонка пытается не задохнуться. Соло оборачивается вслед за ним, чтобы заякориться на этом чувстве – желании спасти кому-то жизнь, такому несвойственному ему в любых своих проявлениях. -У меня есть кое-что для тебя, - наседает настырный покойник. – И для нее, если уж на то пошло.Этот подарок, скорее, проклятье – воспоминания: грохот носилок, свет в конце коридора, пустая больничная койка - возвращаются к нему с эффектом шрапнели, врезающейся в череп. Боль, отчаяние, одиночество – отголоски пережитых давным-давно потерь. Лишь крошечный запыленный обломок, которого достаточно, чтобы нарушить равновесие.Сержанту его хрупкий мир сравнять с землей – легче легкого. Всего-то и нужно - не противиться неизбежному. Но сержант, как бы ни было там, в прошлом, друг – преданный, единственный. А Соло все начнет сначала. Снова. Позже. Свинцовый скалится ему зубами, забитыми грязью, и в пронзительно-синих льдистых глазах тлеют, добровольно брошенные в пасть чудовищу, остатки простых человеческих эмоций.-Или оставь ее, - говорит он равнодушно, - я вызову врача.Холл ночного Ритца все так же тих и торжественен, как приемная рая. На круглых настенных часах секундная стрелка вздрагивает и отмеряет деление. Мадам за стойкой – прямая, как жердь, женщина - воплощенное хладнокровие - в сдержанной улыбке растягивает тонкие ярко алые губы, покорно ожидая указаний на своем месте. -Нет, нет, пожалуйста, - Ванесса ослабевшими пальцами сжимает на груди меховую накидку и пытается выбраться из обтянутого бархатом кресла,- не нужно врача. Вызовите такси.Проблем больше нет. Все остальное становится лишь вопросом выбора. Никакого альтруизма, личной выгоды или заинтересованности - ничего такого, за что следует держаться. Несколько шагов до двери - и этот странный вечер закончится для него здесь. Но, разумеется, отключается только сердце, а не мозги. Наступая на подол платья, как в ртутную лужу, Наполеон приседает у ног воровки. Она тоже теперь другая – далекая, почти невозможная, все равно, что женщина с киноафиши. Она для него никто, и все же…-Адрес?-Я сама. - Бормочет воровка и трет глаза, как после долгого сна.- Доеду. Сама. Наполеон спокойно наблюдает, как она размазывает по лицу свой боевой раскрас. И если бы у нее было время, он мог бы потратить на уговоры вечность. Терпения у него теперь хоть отбавляй.Преисполненная сочувствия, мадам интересуется, может ли она еще чем-нибудь помочь им обоим, но такси как раз тормозит у парадного крыльца и Соло обещает вернуться не позднее, чем через час.Добираться до дома самой он не оставляет Ванессе не единого шанса. И, о чудо, она с ним больше не спорит. Наполеон просит притормозить у телефонной будки в трех кварталах от Ритца, и его странная просьба немедленно приехать черт знает куда посреди ночи очень похожа на приказ, не терпящий возражений.Париж - чертов лабиринт, уверен Наполеон. Одним поводом не любить этот город становится больше. Еще четыре мили по пустой дороге - и город в окнах ?пежо? наглухо заволакивает туманом, окончательно лишая его чувства пространства. Воровка чуть дышит у него под боком.До нужной точки на карте они добираются спустя вечность. И пока он, стоя в кромешной тьме лестничной площадки последнего этажа, думает, что ничем хорошим это не кончится, на дощатый пол с грохотом, способным переполошить весь дом, из рук хозяйки летит связка ключей. ***Ошалевший и всклокоченный, в пальто, наброшенном прямо на пижаму и докторским саквояжем наперевес, Говард врывается в маленькую, ярко освещенную прихожую немногим позже. Врывается и оторопело моргает из под густых бровей на Соло - живого и относительно невредимого. -Господь милостивый, я уж было решил, что ты умираешь, - напускается на него Пратт.-Не я, - кивает в сторону спальни Соло, закатывая окровавленные по локоть рукава. Из-за маленькой дверцы в углу раздается протяжный свирепый вой. Говард вздрагивает и косится на запертую дверь кладовой. – Всего лишь кот, не обращай внимания. Тебе туда.Пратт скрывается в темном проеме и больше ни о чем не спрашивает. Он пристраивает саквояж на краю постели, извлекает из него бинты и полупустой стеклянный пузырек. Впихивает все это добро в руки Наполеону, показавшемуся, было, в дверях и отправляет его восвояси со словами: ?Понятия не имею, за что он тебя так отделал, но займись этим сам?.Пока Говард возится с девчонкой, Наполеон располагается на краю ванной: быстро и щедро заливает антисептиком вспухшие схватившиеся коркой царапины и, чтобы занять себя хоть чем-то, отправляется бродить по этому обжитому чердаку. Он скользит взглядом по сбитому в угол пледу на диване в гостиной, приземистому кривоногому столику и громоздкому книжному шкафу, плотно забитому томами в новеньких, тисненных золотом, переплетах. Реликтовый - годов, наверное, двадцатых – граммофон со стопкой пластинок покоится под окном прямо на полу. Но по-настоящему Соло привлекает коллекция фотографий на каминной полке: в основном это панорамы Парижа (он побиться об заклад готов, что, по меньшей мере, треть из них сделаны из окон этой квартиры), среди них есть единственное фото ее хозяйки – пасмурный день, неприветливый пустынный пляж и девчонка в полосатом шезлонге. Сменяя казармы на палаточные лагеря, лагеря - на гостиничные номера, он и забыл, что значит иметь собственный угол. А в маленькой квартирке под крышей столько уютного, домашнего, личного, что это тесное, забитое чужой жизнью пространство его задушит.Садясь в такси, Наполеон знал, что именно так все и будет.Он заглядывает на узкую, как трамвай, кухню, еще хранящую запахи последнего ужина и следы недавнего побоища, щелкает выключателем, но единственным источником света так и остается полоса света из прихожей. В квартире становится совсем тихо. Даже зверюга в кладовке прекращает бесполезные попытки выбраться и, с возвращением Говарда лишь недовольно сопит в щель под дверью. -Пропустим ту часть, где я уговариваю тебя сдать ее в больницу и перейдем сразу к главному: знаешь, что такое пневмония? Конечно, он знает, и это единственная причина, почему он здесь. -В общих чертах.-Случай запущенный. Нужно купить это, - Говард вручает Наполеону листок, исписанный мелким убористым почерком и несколько рецептов на лекарства. - Если станет хуже, разово удвой дозировки.Наполеон читает длинный список и внимательно слушает, не перебивая на глупые возражения, типа: ?не станет?. -Когда у тебя поезд? -Как раз отходит.В отличие от Соло, для которого пребывание здесь лишь причудливое сочетание побочного эффекта и случая, Пратт все еще сомневается. -Ладно. Будет не просто. Сбивай жар. Очнется – пусть поест. Откажется – заставь. Остальное по инструкции.Говард, хренов пророк. Как он и обещал, становится хуже. И оставшаяся часть ночи Наполеона проходит в кресле у кровати воровки с полотенцем в руках. Ванесса мечется по подушке и спутанные влажные волосы тут же налипают ей на лицо. Она то и дело зовет кого-то в бреду, но Наполеон не вслушивается, а только заново отжимает полотенце.К утру, похоже, бредить начинает и он сам: в сером предрассветном сумраке он сталкивается с Ванессой взглядом. Бесконечно долгие секунды они просто смотрят друг на друга, а потом она сипло, но твердо произносит: ?Я спасу тебя, обещаю?. И улыбается синюшными губами.Говард заходит через день в несусветную рань: проводит осмотр пациентки и дает новые указания. Когда нейтральная тема – девчонка - оказывается исчерпанной, неукротимая докторская натура, желающая спасти всех и каждого, берется за Соло.-Паршиво выглядишь. Не спал? -Не до этого было. Да все нормально. Дело привычное.-Ничего подобного. Сляжешь, и твоя подружка останется без няньки. Вот, - Говард кладет на стол половину мелкой таблетки. - Выпей.-Что это?- Соло не обманывается малой дозой, наученный опытом, он научился не тянуть в рот неизвестные лекарства. -Это поможет расслабиться. Поспать. -И почему ты раньше мне его не предлагал? - допытывается Наполеон, - выпиши рецепт и закроем тему.-Если пообещаешь не злоупотреблять.Соло знает Говарда достаточно давно, чтобы согласиться на подобную авантюру. Злоупотребление они понимают слишком по-разному. -Разве я давал повод во мне сомневаться? – сверкает глазами Наполеон и Пратт, в глубине души проклиная свою инициативность, оказывается загнанным в угол.-Береженого бог бережет, - мямлит он неуверенно. -Что ж, я рад, что мы все решили.С осязаемым облегчением доктор прячет лекарство обратно в чемоданчик.***Соло развлекается тем, что разглядывает картинки в собрании фольклора восточных славян до тех пор, пока ощущение чужого взгляда в упор не становится непереносимым: восседая статуей на спинке дивана, на него желтыми глазищами таращится проклятый кот. В четырех стенах можно свихнуться, особенно, если чувства обострены до предела - как у охотника. Или добычи. На лестничной площадке слышатся тяжелые шаги по крутой лестнице, шорох, нерешительный стук уже в его двери. Незваная гостья - маленькая накрахмаленная старушка, при виде Соло теряется и часто-часто моргает. Мрачный помятый здоровяк – не то, что она вот так запросто готова увидеть в квартире одинокой мадемуазель.-Прошу прощения, - скрипит она, пытаясь незаметно заглянуть ему за спину, - а Ванесса… она всегда заходит ко мне во вторник и пятницу.-Ванесса заболела. Врач запретил ей вставать с постели. Из спальни так удачно звенит нарастающий кашель и любопытная соседка перестает тянуть свою морщинистую шею, удовлетворившись, видимо тем, что Ванесса, по крайней мере, еще дышит. -Какой ужас! Если понадобиться моя помощь, в любое время, я живу этажом ниже. А вы, мсье…-Благодарю. Для вас просто Пол. Я ее жених. Как только ей станет лучше, уверяю, она обязательно вас навестит. ***Окна на восток. Время тянется к полудню. За неполных пару часов переменчивое весеннее солнце прогревает воздух лучше, чем чуть живое центральное отопление. На дворе последний день марта.Ванесса садится, свешивая ноги с постели и одного взгляда на нее достаточно, чтобы понять, какой длинный монолог она хотела бы закатить Соло, но оценив силы, переходит сразу к главному:-Что Вы делаете в моем доме?-А на что это похоже? Она хочет послать его к чертям, но давится воздухом и долго, мелкими урывками восстанавливает дыхание. Получается у нее это так себе.-Я хочу, чтобы Вы сейчас же ушли.-Да неужели? Тогда, может, выставишь меня за дверь?От падения ее спасает только спинка кровати. Она хватается за металлические прутья обеими руками, закрывает глаза и с места больше не двигается. Наполеон невозмутимо стоит на своем, предоставляя ей самой бороться с приступом слабости. Если для того, чтобы понять, что позаботиться о себе она не в состоянии, ей плашмя придется рухнуть на пол, он не намерен ей мешать.***Историю пишут победители. А время показывает, что территория квартиры слишком мала, чтобы на ней не пересекаться двум неприспособленным к сосуществованию людям. В неравном бою ведет Наполеон: Ванессе ничего не остается, как признать установленные им границы. С необходимостью надвое делить личное пространство она смиряется долго и болезненно, шарахаясь поначалу от каждого его движения, но постепенно эта ее паранойя сходит на нет.Наполеон вытряхивает из сковородки угли в мусорную корзину. Изобразить у плиты что-то если не изысканное, то хотя бы съедобное у него не выходит. Навыки выживания в четырех стенах, кажется, утрачены безвозвратно много лет назад.-Ладно, - не выдерживает Соло. – Что?В углу кот старательно делает вид, что не прожигал его взглядом и принимается демонстративно громко грызть куриные хрящи. Вышвырнуть комок шерсти за порог рука так и не поднялась, впрочем, тот не путается под ногами, предпочитая место поближе к хозяйке и, спустя пару дней голодовки в заточении, продается за кусок мяса. В состоянии шаткого перемирия они пребывают вот уже три недели.-Могу я помочь? - Ванесса выразительно смотрит на намертво пригоревшие к посуде останки и продолжает топтаться на входе. Кот, позабыв о еде, пританцовывая, вьется у ее ног. Соло по достоинству оценивает ее шерстяные носки и теплый халат, наглухо захлопнутый до самого горла. – Я подумала, раз я пленница в собственном доме, то мне дозволено хотя бы размяться на кухне. Пожалуйста, - почти умоляет она. - Смотреть в стену выше моих сил. Соло указывает ей все той же испорченной сковородкой на кресло, позаимствованное из гостиной.-Только на моих условиях. Если упадешь здесь, то точно покалечишься. Даже если это не то, на что она рассчитывала, Ванесса не спорит. Сгребает в охапку вконец очумевшее от счастья мохнатое тело и занимает пост наблюдателя.На этом месте вынужденное перемирие заканчивается. И лоснящийся кот, недобро сверкающий глазами с колен девчонки, с ним солидарен. Свое пространство, как и хозяйку, делить, с кем бы то ни было и дальше тот не намерен, о чем сообщает утробным ворчанием. Наполеону одного взгляда на несносного кота хватает, чтобы понять – они уже не поладят.-Тише, Бес, тише. - Сюсюкает с ним воровка и это полудикое, не признающее авторитетов, животное податливо льнет под ее ладонь. – Не обижай его больше, похоже, это наш друг. Похоже, не он один тут слегка не в себе. Наполеон фыркает и качает головой. Бес. Черт подери их обоих. Бес. -Ты скучал по мне? – Ванесса чешет Беса за ухом, и когда кошачья морда тянется к ее лицу, Соло впервые слышит ее смех. Он окончательно убеждается – не поладят.Все начинается с рататуя. Она руководит, Наполеон, хоть и нехотя, но подчиняется. Последний раз собой командовать он позволял Пьеру. Недолго, правда, и не так продуктивно, как тому бы хотелось…За отсутствием полноценного стола обедают они, сидя на подоконнике. -У вас, определенно, есть талант, нужно лишь немного практики.Еще немного практики, нужно, чтобы вести задушевные беседы с назойливой соседкой, притащившейся в гости с ворохом домашней стряпни. И если не считать ее постоянные оханья на тему их тайной помолвки, то проверку чаепитием он проходит.***Удовлетворенный ее состоянием, Пратт дает Ванессе последние наставления и советует не переутомляться, по меньшей мере, еще пару недель. Ванесса, забравшись с ногами на диван, греет руки о эмалированную кружку размером с небольшое ведерко. Она рассказывает ему, сидящему на полу, какие-то совершенно невероятные сказки, в которых столько всего наворочено, что он не смог бы все понять, даже если бы попытался. -Семья моего отца эмигрировала в Париж из царской России. Читать и писать по-русски меня научила бабушка, - говорит она с гордостью. – А тебе нужно больше стараться, когда изображаешь заинтересованный вид.- Резкий полузабытый слог режет Наполеону слух и о смысле сказанного он не имеет ни малейшего понятия.- А твои родные?-Они остались в Нью-Йорке, сто лет у них не был, - признается Соло и изувеченная память-сука заставляет его переживать заново, будто вчера, то, что давным-давно следовало бы отпустить. Чересчур проницательная воровка, чувствуя, что не все здесь так просто, больше с расспросами к нему не лезет. Она сосредоточенно разглядывает чаинки в своей бездонной кружке. -Спасибо.Наполеон заворачивает шею под неудобным углом, чтобы заглянуть снизу вверх на притихшую девчонку. -Всегда пожалуйста.***Они встречаются с Говардом под прикрытием поздней ночи и больничных стен. Перебрасываются парой слов и Наполеон вручает доктору увесистую пачку сотенных франков – неизменный многолетний взнос за лояльность. Говард, торопливо пряча пакет с деньгами в карман своего бессменного плаща, бормочет себе под нос тихо, но отчетливо: ?И когда ты уже возьмешься за ум??-Никогда, - отвечает Соло вполне искренне.И весь обратный путь примеряет на себя эту фальшивую жизнь, пропустив грань, за которой фарс стал для него чем-то вполне обыденным и реальным. Как только Наполеон понимает это, из темноты на него обрушивается весь накопленный эмоциональный багаж. Оставшиеся часы одиночества Соло проводит, расстелившись на прохладном полу в заплесневелой ванной безымянного клоповника. Долгое время работающий на сверх оборотах организм наконец-то дает сбой и чтобы избежать лишнего ущерба в виде провалов в памяти, нужно делать что-нибудь одно: либо думать на серьезные темы, либо пытаться не сдохнуть. Наполеон тихо бесится от того, что не может решить все эти чертовы проблемы одним махом. И, похоже, все-таки засыпает.В себя Соло приводит яркий, бьющий сквозь пыльные шторы, солнечный свет. На улице день в самом разгаре – теплый, апрельский - он надеется, что все еще тот, в котором он отключился. Наполеон трет виски и чувствует, что лучше ему не стало; оно и не удивительно, на восстановление сил всегда уходит не меньше недели.***-На ужин индейка, - доносится из кухни голос Ванессы вместе с шумом воды и звоном посуды, а следом появляется и она сама - радостная неизвестно от чего, вся светится - в цветастом переднике, дирижируя деревянной лопаткой, в облаке совершенно потрясающих ароматов. - Но есть ты не будешь, - понимает она все без слов.Соло нравится в ней это. Ему в ней нравится все, даже Бес, привлеченный из кухни возней. Кот обнюхивает сначала ботинки Соло, потом наброшенный на рогатую вешалку плащ и, задрав морду, смотрит на него так, что Наполеону хочется отвернуться: ?Так и уйдешь, слабак??. Наполеону нравится все, кроме перспективы притащить это дерьмо в ее жизнь.Он предпочел бы уйти тихо ночью, пока она спит и, избежав неловкого прощания, похоронить воспоминания под толщей больного равнодушия, как он делает это уже много лет. Похоже, что проявление искренних чувств – его единственная слабость. -Но от чего же, - оправдывается он, - у меня еще есть несколько часов.Праздничный ужин превращается в поминки. Ванесса смотрит куда угодно, только не на него. Соло молчит и тихо себя ненавидит - не стоило ему затевать все это. -Придется всем соседям как-то объяснять твое исчезновение. Одному богу известно, чего ей стоит выдохнуть и улыбнуться. Но ее проблема в том, что она не умеет притворяться. Наполеон играет за двоих и неприятное, грызущее внутренности, чувство становится сильнее. -Сделаем проще: ты обзовешь меня похотливым животным и выбросишь в окошко мой чемодан. -Тогда сплетни не утихнут до Рождества.-И то правда, - машинально соглашается Соло.***В который раз его отъезд больше походит на бегство. Лимит на ложь Соло исчерпал час назад. Благодаря начисто отсутствующему желанию притворяться ближайшие шесть недель, он обменивает билет до Прованса на первое предложенное направление.Заглушив на несколько секунд разговоры, над платформой резким механическим вздохом звучит сигнальный гудок, и состав приходит в движение. Сначала натужно и лениво, давая возможность немногочисленным провожающим не отставать, но с каждой секундой ускоряясь так, что бежать за вагоном остаются только пара мальчишек. Наполеон пристраивается в тени колонны и скручивает в пальцах билет на Цюрих, так и не поняв до конца, почему остался. Мимо него течет толпа; переполняющие такие места эмоции душат и мешают ему думать.Наверное, в таких случаях полагается курить. С соседней платформы отправляется поезд на Прованс и кто-то невидимый вскрикивает, слышится детский плач и мужской смех, эхо уносит мешанину шумов под самый свод, потом за нарастающим грохотом колес все стихает. Сожалея в тысячный раз о том, что нельзя всю жизнь существовать без сердца, Соло провожает проплывающий мимо последний вагон, подхватывает чемодан и больше не двигается. Еще не замеченный, он перестает даже дышать, а только смотрит, как на другой стороне путей ветер треплет распахнутое пальто и легкое платье под ним, как бросает в раскрасневшееся лицо выбившиеся из-под воротника волосы. Как Ванесса невыносимо медленно оборачивается и, удивленная, растерянная, улыбается ему сквозь слезы.