Глава 2. Цена (1/1)

С тяжёлым сердцем Моисей наблюдал, как на Мемфис наползает иссиня-чёрная туча. Он так явственно представлял горожан, вскинувших лица к потемневшему небу, возбуждённо гомонящих в ожидании столь редкой здесь грозы, и ему было не по себе от того, что лишь он один знал, что эта туча несла в себе угрозу много страшнее, чем гром и молния. Но иного выхода не было: ни мор, ни саранча, ни кроваво-красные воды Нила не убедили Рамсеса, лишь ожесточили его. Теперь же Моисей знал, что наутро Рамсес согласится на всё, что бы он ему не предложил.Мысли его то и дело возвращались к Тии, оставленной им во дворце фараона. Боль, которую ему причинили горящий разочарованием взгляд девушки и звенящее презрение в её голосе, явственно дала ему понять, что прежние чувства к Тие всё ещё живы в его сердце. Живя столько лет вдали от неё, Моисей почти не вспоминал о своей прежней жизни и прежней любви, но стоило ему ступить на землю египетскую – и голос воинственного юноши, любимца египтян, гордости царской семьи вновь зазвучал в нём так громко, как, кажется, никогда прежде. И эти непрошенные воспоминания о жизни, которую он оставил далеко позади, раздирали его душу. Он был вполне доволен своей жизнью вдали от Египта, любил свою жену и своего сына, любил свой дом…но Тию он любил всё же больше. Но всё равно знал, что не оставит своей миссии. Даже ради неё. Холодный пот прошиб Моисея, стоило ему вспомнить о мальчишке, которого так нежно обнимала Тиа на террасе. Её сын. Страшная мысль подобно молнии поразила мужчину в самое сердце: что, если этот мальчик – его, Моисея, сын? Вопрос, который он задал Рамсесу и который так и остался без ответа, терзал его, он молил всех известных ему богов, чтобы Тиа была замужем, или чтобы мальчик этот был приёмным сыном девушки… Ведь звал же сам Моисей матерью женщину, которая была ему чужой по крови. Но на каждое из его предположений сердце отвечало тянущей болью.Он не желал причинять боль девушке, которую любил – и молил Бога, чтобы мальчик не был ей роднёй.Он настолько любил Тию, что мечтал, чтобы это был его ребёнок.Моисей провёл тревожную ночь, беспрестанно ворочаясь на голых камнях. Он то и дело просыпался и искал взглядом лучи восходящего солнца, но встречал лишь затянутое страшными тучами ночное небо. Однажды его разбудил леденящий душу крик – словно отчаянно кричал, взывая о помощи, сам Мемфис, - и Моисей понял, что его стрела попала в цель.Но рассвет не застал у лагеря повстанцев посланцев фараона. Никто не явился, чтобы даровать свободу рабам, и в следующие несколько часом. Мужчину охватило отчаяние, граничащее с паникой: неужто Рамсес оказался настолько чёрств, что самое страшное средство не поколебало его упрямства? Моисей бродил взад-вперёд, то и дело поглядывая на дорогу, ведущую от Мемфиса, но она оставалась пустынной. И тогда отчаяние сломило его, даровало спасительный сон.- Моисей! – кто-то настойчиво тряс его за плечо. Мужчина нехотя открыл глаза: ему не хотелось возвращаться в реальность, где он проиграл. – Моисей! Едут! Гляди.Он поднялся и отряхнулся от пыли, опоясался мечом, на котором в лучах заходящего солнца насмешливо мигали египетские письмена, словно напоминая ему, кем он являлся. Приглядевшись, Моисей в самом деле разглядел колонну из нескольких колесниц. Процессия двигалась медленно, словно бы скорбно, но скоро он увидел Рамсеса на головной колеснице, запряжённой парой отличных белых лошадей.Сердце его дрогнуло, когда он увидел, что лицо его названного брата превратилось в маску скорби и боли. Сделав знак своим людям остановиться, Рамсес спешился и медленным тяжёлым шагом направился к Моисею. Внимание мужчины привлёк крошечный свёрток в руках фараона, и Моисей тут же перевёл взгляд на лицо Рамсеса. Подойдя к нему вплотную, царь откинул тонкую ткань, открывая круглое личико младенца: ребёнок был неподвижен и не дышал. - Скажи, - надтреснутым голосом заговорил он, - что это за бог, который убивает детей? Почему ты служишь ему, Моисей? Язык едва слушался его, но мужчина нашёл в себе силы ответить.- Ты мог избежать этого. Кара настигает всякого, Рамсес. Я ведь предупреждал… - Кара?! – вскричал он. – Кара? В чём провинились наши дети?! Убирайтесь, - вдруг прошипел фараон, глаза его сверкали гневом и яростью, - убирайтесь все! Вон с моей земли! Вон из Египта!Люди, стоящие позади Моисея, радостно зашептались и опустили оружие, которое держали наготове. Свободны! Они так долго ждали этого, потеряли стольких людей в борьбе за свободу, но всё-таки теперь она была в их руках! Моисей хотел было так же порадоваться этому, но тут внимание его привлекла колесница, стоящая позади той, с которой сошёл фараон. Он с лёгкостью узнал ту, что стояла рядом с возницей: Тиа. Мужчина задрожал всем телом, когда увидел, что её тонкий стан гнётся под тяжестью длинного свёртка, укутанного в тончайшую льняную ткань. Девушка что-то шепнула вознице, тот сделал знак рукой, и один из солдат помог царевне сойти с колесницы. Нетвёрдым шагом она двинулась к Моисею, и Рамсес посторонился, давая дорогу сестре. С трудом освободив одну руку, Тиа откинула тёмное покрывало с лица, и мужчина увидел покрасневшие от слёз глаза, в которых он находил своё счастье, плотно сжатые губы, которые когда-то так нежно его целовали. Повторяя движение Рамсеса, она ласковым прикосновением откинула ткань, скрывавшую лицо ребёнка. Крик ужаса застыл на губах Моисея: глаза мальчика были закрыты, губы побледнели до синевы, со щёк сбежал всякий румянец, но, несмотря ни на что, мужчина отчётливо разглядел в чертах лица этого ребёнка свои собственные черты. Казалось, ребёнок просто спал, но Моисей знал, что ему уже никогда не проснуться.Будто с трудом отведя взгляд от помертвелого лица ребёнка, Тиа взглянула на него. И в её взгляде не было ничего, кроме ненависти, такой сильной и уничтожающей, что Моисей едва не отшатнулся от девушки. Но он нашёл в себе силы выдержать её взгляд, и тогда она заговорила:- Его звали Сети, - она нежно коснулась лба сына, - и он был твоим сыном, Моисей. А ты принёс его в жертву своему Богу! Ты ушёл сам, а теперь отнял у меня и его! Зачем, зачем ты так жесток?! Зачем ты вообще возвращался?!По лицу девушки градом катились слёзы, она не обращала внимания на обступивших её мужчин. И никто не смел вымолвить ни слова, опасаясь потревожить священное горе матери. Едва оправившись от уничтожающего удара, нанесённого её словами, Моисей попробовал коснуться Тии, но она сделала шаг назад. Покачнулась под весом недвижимого детского тела, едва не оступилась, но один из стражников подхватил её под руки. - Тиа… - Моисей протянул к ней руки, не зная, что сказать. Сражённый наповал её словами, видом мёртвых детей, осознанием содеянного, мужчина чувствовал, что ещё немного – и его сердце не выдержит сковавшей его боли.Увидев протянутые к ней руки, царевна дёрнулась, как от удара.- Убирайся! – страшно закричала она, и эхо, отбившись от скал, вторило ей. – Убирайся! Вон! Вон! – солдат отнял у неё тело ребёнка, и девушка заслонила глаза рукой. – Будь проклят тот день, когда ты появился в моей жизни! Убирайся, убийца детей! Убирайся, губитель собственного сына!Её слова сменились рыданиями, и, обессилев, Тиа рухнула на руки стражника. Её осторожно посадили в колесницу, тело её сына почтительно уложили в другую, и скорбная процессия двинулась обратно в Мемфис. Никто из египтян не удостоил Моисея или кого-либо из его людей даже и взглядом. Мужчина сделал несколько шагов вслед колесницам, забыв о своих братьях, следуя одному лишь зову истерзанного сердца, но силы оставили его, и, едва затих скрип гравия под колёсами колесниц, он рухнул на землю.