Часть 40 (1/1)

Она не придет - её разорвали собаки, Арматурой забили скинхеды, Надломился предательский лёд. Её руки, подготовлены не были к драке И она не желала победы Я теперь буду вместо неё Она, плавает в формалине Несовершенство линий Движется постепенно У меня её лицо её имя Свитер такой же синий Никто не заметил подмены, - Флер - "Формалин". До ослабшего слуха из-за шумящей в висках крови приглушенные звуки музыки, доносящейся откуда-то из-за закрытой двери, кажутся совсем далекими, словно я уже нахожусь одной ногой во сне и не могу контролировать окружающую меня реальность. Состояние близко к обмороку, но я все же снова и снова открываю глаза с небольшим интервалом. Перед своим носом я вижу только размытое белое пятно, к которому прижимаюсь щекой. Я едва могу разглядеть очертания каких-то предметов рядом с собой, чьи тени сливаются воедино, но смысл и предназначение их до меня доходят далеко не сразу. Я словно нахожусь не в своем теле, словно оторвана от происходящего в данный момент. С едва ощутимым удивлением про себя я отмечаю, что грохот и шум из-за серого прямоугольника двери с размытыми очертаниями перестал доноситься, и помещение снова погрузилось в давящую на уши обволакивающую тишину. В данной ситуации, уж лучше бы со всех сторон раздавались звуки оркестра. Слепо проведя рукой по холодной поверхности пола, что заставляет кожу покрыться мурашками даже в тех местах, где нет никакого соприкосновения с ним, я вдруг, не удержав равновесия, съезжаю по стене и оказываюсь полностью на полу. Руки сильно дрожат, когда я пытаюсь встать, хотя эти попытки оканчиваются крахом. Голова с тихим стуком ударяется об пол, из-за чего внутри раздается протяжный раздражающий звон, но я лишь морщусь. Эта борьба с потерей сознания продолжается уже более двадцати минут с того момента, как я переступила порог туалетной комнаты в павильоне фотостудии. Лучше проваляться остаток дня на холодном полу, чем подвести всю группу своим непрезентабельным видом, причины которого крылись в своего рода завязке. Вот уже седьмой день я пытаюсь протянуть без наркотиков в любом их виде...Прижатая к гладкой белой стене ладонь соскальзывает с ее поверхности на пол, не позволяя мне подняться и хотя бы сесть. В глазах снова мутнеет, и в этот раз я решаю просто закрыть их на время, чтобы отдохнуть и успокоиться. Кажется, я могу буквально физически ощутить эту тишину, что волнами накатывает на дрожащее то ли от озноба, то ли от чего-то необъяснимого тела. Это давящее ощущение заставляет сжаться в комок на полу, крепко сжимая колени руками и зажмуриваясь. Сердце стучит все чаще, раздаваясь этим пульсирующим звуком по всему телу. Я словно превращаюсь в какую-то закрытую со всех сторон коробку, внутри которой отчаянно бьется птица, в попытках выбраться, в кровь разбивая свое тело о внутренние стенки моего. Мне остается только еще сильнее сжиматься, напрягая каждую конечность и крепко сжимая зубы, зажмуривая глаза до появления в них цветных пятен. Нужно просто перетерпеть, это пройдет.Эта фраза, кажется, стала моим жизненным кредо, по крайней мере, на последнюю неделю, в течение которой я все еще продолжала верить и надеяться, что смогу все это перебороть. К сожалению, Линда оказалась права: у меня попросту нет этой силы, слишком тяжело противостоять этому. К тому же, как назло, Кобейн внезапно исчез из города на неделю, объявившись лишь сегодня утром. С такой проблемой мне раньше не приходилось сталкиваться, но было несколько вещей, постоянные напоминания самой себе о которых кое-как выравнивало ситуацию. Во-первых, я все еще не оставляла пусть и слабой, но все же надежды на то, что мое совместное будущее с Митчелл еще не совсем потеряно, и ситуацию можно спасти, если приложить усилия в виде попыток избавиться от зависимости. Во-вторых, я постоянно напоминала себе о своей же матери, пусть ее проблема и была несколько иной. Из-за алкоголя она практически потеряла всю свою семью, которую, правда, потом обрела в новом виде. Мне приходилось в ущерб себе же проводить эти параллели между нами, с ужасом, сидя в одиночестве в зашторенной затхлой комнате, понимая, что я действительно похожа на нее. Вряд ли дело лишь в родстве, и это пугало еще больше. Как ни странно, но я никогда не хотела стать похожей на свою мать, хоть и любила ее. Я почти не обращаю внимания на донесшийся откуда-то тихий щелчок и быстрые приближающиеся шаги в тишине. Неподвижно лежа, я не нахожу в себе ни желания, ни сил, чтобы снова попробовать подняться, поэтому, почувствовав, как рядом со мной что-то опустилось, я лишь чуть раскрываю глаза, видя размытые очертания чьей-то фигуры на фоне белого пятна. - Крис, ты чего? - женский голос над ухом заставляет поднять голову, хотя это и не удается сделать достаточно быстро и легко. Чьи-то руки, крепко обхватив за плечи, поднимают, прижимая спиной к стене, но не исчезают, даже когда я разваливаюсь на полу уже в сидячем положении. С трудом раскрыв глаза снова, я уже более четко могу видеть встревоженное женское лицо, обрамленное рыжеватыми волосами, перед собой, пока изображение снова не пропадает за надвигающейся темнотой.- Тебе нехорошо? - на горячем лбу прижатая к нему ладонь кажется слишком холодной, буквально ледяной, но это все же помогает прийти в себя, слабо чувствуя прохладные скользящие по лицу и плечам в попытках растрясти руки Патти. Сквозь полуобморочное состояние я улыбаюсь, вспоминая про себя эту девушку, что иногда казалась настоящей матерью, ассоциировалась с чем-то теплым и семейным, как долгие зимние вечера у горящего камина. Картинка в голове становится неожиданно яркой и реалистичной, словно я уже нахожусь там, а не на холодном полу. Кажется, я могу даже чувствовать исходящее от танцующего огня тепло, но эту красочную иллюзию, собрав всю волю, приходится отпустить, чтобы открыть глаза и снова увидеть белую комнату. Сейчас опасно представлять что-то наподобие этого, любой ложный и такой манящий образ, кажется, может стать реальным, то есть тем, на чем все закончится. Стоит только отвлечься, расслабиться, и уже можно отдать концы. Не знаю, возможно ли это, но ощущение такого исхода не покидает. - Кристен, - неловко моргнув и медленно выдохнув через открывшиеся губы, я перевожу не совсем осмысленный взгляд на лицо девушки, - ты меня слышишь? - на кивок сил не хватает, хотя это и не к чему. Я не могу быть уверена, что слышу ее. Еще раз рвано, но тихо выдохнув, я накрываю замершую на моем плече ладонь Патти своими чуть подрагивающими руками и убираю от себя, но так и не отпускаю. Кажется, словно мне вырвали язык. Есть множество вещей, которые я бы могла сказать барабанщице, хотя бы поблагодарить за участие, ведь лишь она последние три дня знала о том, что происходит со мной, но я не могу вымолвить и слова, совершенно отсутствующим тяжелым взглядом пялясь куда-то в стену и тяжело дыша. С этим просто нужно справиться. Перебороть. Кажется достаточно легким и выполнимым, только вот почему постоянно лезущие в голову размышления о бессмыслии всей этой борьбы так подрывают уверенность?- Все в порядке, я справлюсь, - я говорю это скорее себе, чем девушке, на которую так и не смотрю. - Тебе домой надо...- Можешь вызвать мне такси, я так не дойду? - переведя бессмысленный взгляд на лицо Патти, проговариваю я, чуть сильнее сжимая ее руку в своих, чтобы не потерять этот робкий контакт с реальностью.- Я не про это, - в глазах барабанщицы появляется какое-то жалостливое чувство, из-за которого я чуть сужаю глаза, но, не в силах держаться дольше, чуть наклоняю голову, шумно вдыхая и выдыхая, - тебе нужно к своей семье. Я знаю, о чем говорю, с этим очень трудно справиться, если ты одна. Из горла вырывается хриплый нервный смешок, хотя вопреки этому звуку я только сильнее начинаю дрожать от пробивающего озноба. К семье, которая даже не интересуется моей жизнью в чужом городе? Семье, в практическом отсутствии которой я виню именно себя?- Я не одна, - тяжело сглотнув, я запрокидываю голову чуть назад, касаясь макушкой стены за спиной и устремляя невидящий взгляд в потолок, - Бодда не может быть один. Вызови мне такси, - глаза возвращаются на с недоверием и той же жалостью в глазах смотрящую на меня Патти, - хозяева этой конторы не обрадуются трупу в туалете, - я слабо усмехаюсь, обнажая зубы, хотя, наверное, это больше похоже на оскал. Патти не отвечает, внимательно вглядываясь в мое лицо и явно раздумывая над чем-то. Снова тяжело сглотнув, я закрываю глаза и отчасти машинально начинаю перебирать пальцы Шемель своими, проигрывая про себя несуществующий сценарий последующих дней этого персонального ада. Это не может длиться вечность, когда-нибудь боль от ломки отойдет, все исчезнет, и я больше не буду помнить об этом наркотическом кайфе, и преследующем после него разочаровании и боли. Все проходит, все уходят, значит и это должно уйти в какое-то неведомое место, где все хранится. ***Легкий ветер из маленькой форточки приоткрытого окна чуть треплет легкую не доходящую до пола занавеску, которую мне иногда приходится одергивать, чтобы не отвлекаться от образа темной улицы за окном. На часах, стук стрелок которых в определенные моменты выводит из-за себя, заставляя сжимать зубы, еще нет и десяти вечера, но, кажется, словно с того момента, как я более-менее пришла в себя в такси, прошло уже часов пять. Единственным моим развлекающим и отвлекающим от навязчивых мыслей занятием становится разглядывание улицы за окном, которую я уже запомнила в мельчайших деталях. Чтобы отвлечь себя, я время от времени закрываю глаза, мысленно пытаясь во всех подробностях восстановить изображение тихой темной улицы, а затем, снова открывая их, проверяю себя. Благодаря все еще недостаточно позднему времени мимо затрапезной гостиницы по дороге, что располагается в паре-тройке метров от неширокой полоски тротуара у входа, время от времени с небольшим интервалом проезжают, освещающие темную ленту проезжей части машины. Блики света от фонарей и горящих окон отражаются в начищенных боках автомобилей, что стремительно исчезают в ночной темноте, шурша шинами по асфальту. Тусклые желтоватые лучи, скользя по дороге, натыкаются на предметы рядом вроде переходящих ее людей или практически облетевших деревьев с черными стволами. Напрягая зрение, я пытаюсь разглядеть на мгновение освещающиеся фигуры людей, что не так-то просто. Освещающиеся желтоватым лица путаются, никак не откладываясь в памяти, из-за чего мне приходится часто зажмуриваться, чтобы скинуть с себя нападающее раздражение. В очередной раз закрыв глаза, я пытаюсь игнорировать какой-то навязчивый зуд под кожей, из-за которого сложно сосредоточиться на чем бы то ни было. Перед мысленным взором появляется изображение темной улицы, усеянной желтоватыми огнями фонарей у дороги и дальними маячками какого-то света уже от центра города, что представляется просто далеким черным пятном, в котором с трудом можно различить лежащее посередине темное озеро и взмывающие вверх пики высотных зданий. Надо всем темным Сиэтлом расстилается, постепенно обрастающее четкостью, ночное небо с еще редкими не особенно яркими звездами, похожими на мигающие точки самолетов. На западе, все еще храня остатки давнего заката, оно представляется светлой полосой контрастно желтого цвета с размазанными по ней сиреневатыми пятнами. Я точно помню, что на небе уже появился бледноватый, словно болезненный месяц растущей луны, но его точного расположения вспомнить не могу, что заставляет сжать зубы в раздражении. Донесшийся за спиной с левой стороны какой-то искусственно кричащий звук заставляет чуть вздрогнуть. Скрипя зубами, я открываю глаза и резко поворачиваю голову назад, но не в сторону звука.Справа полулежащим на кровати я снова замечаю Кобейна, в который раз оборачиваясь в его сторону и раздраженно стреляя взглядом в его сторону. Наверное, это связано с одолевающей меня проблемой, но сейчас раздражает, кажется, абсолютно все, на что бы ни пал взгляд. В особенности этот совершенно спокойный парень, который с поражающим пофигизмом без особого интереса пялится в работающий ящик, звук откуда и разрушил мое временное спокойствие. Скользнув неприязненным взглядом по единственному человеку в этой комнате, кроме меня, я разворачиваюсь обратно к окну, изо всех сил до онемения пальцев сжимая край подоконника. На этот раз все чувства странно обостряются, из-за чего я могу слишком ярко чувствовать запах какого-то дыма с улицы и слышать доводящие до внутреннего безумия звуки. Главным образом на нервы действует тиканье стрелок настенных часов, которого я стараюсь не замечать, но оно все равно пробивается через мысленное отвлечение. Этот звук кажется слишком громким, поглощающим все остальные в себя, стучит уже где-то в голове, с каждым щелчком распространяя трещины по черепу. Хочется бежать отсюда куда подальше, но тогда я не смогу это выдержать, как и говорила Патти. Либо чокнусь, либо сорвусь. Еще так мало времени, даже не полночь, а это значит, что весь этот слишком долго растягивающийся кошмар будет продолжаться еще очень долго. Непрерывно, без возможности отдыха...Резко оттолкнувшись от подоконника, я начинаю бешено озираться по сторонам, пытаясь найти какой-нибудь тяжелый предмет поблизости. На глаза попадается стоящая на тумбочке небольшая лампа, которая вскоре оказывается в моих руках. Не понимая, что делаю, я размаху кидаю светильник в тикающие часы. С громким треском от основания лампы отлетает плафон и, задев ни чем не защищенные стрелки, ударяется об пол. Часы, наконец, издав последний щелчок, замирают. Тяжело выдохнув, я сажусь на пол и, подтянув колени к груди, кладу локти на них, невидящими глазами глядя перед собой и чуть покачиваясь. Буквально на мгновение боковым зрением я замечаю направленный на меня взгляд Курта, который, впрочем, тут же исчезает, не искушая меня. Мои глаза на секунду метаются в сторону замерших часов, машинально фиксируя время на циферблате. Десять часов и пять минут. Кажется, это будет самая длинная ночь в моей жизни... ***В голову закрадывается мысль, что я зря сломала часы, так как без них нельзя узнать времени. Остается только надеяться, что скоро эта ночь кончится, и все пройдет, заживет, как небольшая царапина. Я тяжело выдыхаю, накрывая горячее лицо ладонями и глядя перед собой через просветы в пальцах. Усидеть на одном месте становится чрезвычайно сложно, что приводит к каким-то невнятным нервным движениям моих рук вроде пощелкивания пальцами и постоянного зарывания в волосы.Я глубоко вдыхаю через нос и снова обегаю взглядом освещенное мягким желтоватым светом помещение номера на втором этаже. Пытаясь сфокусироваться на каком-то одном предмете, я останавливаю взгляд на противоположной стене в полтора метрах от меня. Персиковая краска на ней принимает какой-то чуть бархатистый оттенок, переливающийся на различимых полосах множества слоев краски. Тихо взвыв, я снова зажмуриваюсь и накрываю лицо руками, пальцами впиваясь в волосы. Навязчивый зуд внутри снова дает о себе знать, словно пожирая плоть изнутри, расправляя с тканями организма по частям, чтобы растянуть этот момент. От этого ощущения хочется сжаться, но я всего лишь прикладываю ладони к животу, сильно сжимая их, чтобы заглушить это ощущение внутри.- Сколько времени? - сквозь зубы протягиваю я, не отрывая взгляда от своих контрастно выделяющихся на фоне черной рубашки прижатых к животу бледных ладоней. Руки в который раз начинают неконтролируемо дрожать, пока я пытаюсь сжать брюшную полость настолько крепко, чтобы заглушить это мерзкое ощущение внутри. - Без пятнадцати одиннадцать, если тебе это о чем-то говорит, - сзади доносится флегматичный голос, немного приглушенный из-за стучащей в моих висках крови. Тихо зарычав, я подтягиваю колени ближе к груди и зажимаю между ними голову, все сильнее сводя ноги, лишь бы унять этот звук посредством причинения боли самой же себе. Голова начинает гудеть и практически раскалывается от давления и внутри и снаружи. Надеясь переждать этот приступ, я сильнее напрягаю все мышцы тела, крепко сжимая руки и сводя ноги. От этого происходящие в организме процессы вроде течения крови и биения сердца становятся гораздо ощутимее и ярче. Этот звук бьется изнутри, смешиваясь и снова разветвляясь, я уже с трудом могу видеть рисунок ковра на полу под собой, так как все линии изображений в комнате смешиваются и теряют четкость. Остается лишь крепко зажмуриться и мысленно уговаривать себя перетерпеть это. Словно охватывая кожу каким-то тонким упавшим платком, по ней проходит мгновенный вызывающий мурашки жар. Это ощущение накатывает волнами, становясь все четче и неприятнее, так что мне невольно приходится передернуть плечами. Вся выдержка тут же падает, и мышцы туго сводит чем-то невидимым. Воспользовавшись секундным прояснением своего ослабшего зрения, я неловко вскакиваю на ноги, упершись боком об угол кровати, но все же встав. Движения кажутся судорожными и нервными, пока я, рвано дыша, пытаюсь закинуть рюкзак на плечо и натянуть куртку, но вскоре оставляю эту идею, не попадая в проем рукава. Едва не свалившись по пути из-за шатающегося теряющего свои контуры пола и стен, я останавливаюсь у двери, упираясь руками в твердую поверхность, чтобы вернуть зрению четкость и успокоить участившееся дыхание, пока в ушах звенит шум работающего телевизора.- Ну и что ты творишь, по-твоему? - не поворачиваясь, спокойно интересуется сидящий на кровати музыкант, из-за чего я оставляю свои попытки открыть дверь. Уперев дрожащую от напряжения руку в стену, я, хрипло дыша, чуть поворачиваюсь в его сторону, смотря исподлобья и с трудом моргая, когда темная пелена застилает глаза.- Мне нужно идти, извини, - я едва могу различить свой собственный голос, что поминутно срывается и дрожит.- Нет, - Кобейн усмехается, хотя взгляда на меня так и не переводит, - никуда ты не пойдешь.На мгновение, прижимая левую дрожащую руку к животу, мышцы в котором, кажется, занемели, сохранив внутри себя горящую обжигающую боль, я замираю. Норовящие закрыться глаза направлены только в сторону Кобейна, чьи слова меня, мягко говоря, сильно удивили. - Что?..- Ты совсем не вдупляешь, что происходит, да? - мои глаза встречаются с заледенелым взглядом повернувшего голову в мою сторону Курта, но, не отвечая из-за разрывающего изнутри мерзкого ощущения тупой боли, я молчу, из последних сил держась ослабевшими пальцами за стену, - иди сюда, - музыкант кивает на вторую половину неширокой кровати, чуть отодвигаясь. - Курт, мне нужно идти, пока еще не...- Я сказал: иди сюда, - последние слова звучат неожиданно твердо и громко, из-за чего я все же не решаюсь открыть дверь. Правая рука соскальзывает со стены, и я обессилено, чувствуя концентрирующиеся в брюшной полости дрожащие спазмы, ударяюсь об нее, запрокидывая голову и дыша, как после долгой пробежки. Деваться некуда. В этот момент, кажется, что он просто хочет посмотреть на мои мучения, чтобы отомстить за что-то, хотя, наверное, это не так.Шум крови в ушах усиливается, словно кровь переливает в голову, скапливаясь под черепной коробкой и давя на все органы и внутри и снаружи, когда я неловко отталкиваюсь от стены и, хватаясь слабыми руками за стоящие неподалеку предметы, чтобы не упасть, останавливаюсь у края кровати, упираясь дрожащими руками в мягкую поверхность. Шмыгнув носом и сморгнув подступающие слезы, что мешают и без того нечеткому обзору, я кое-как забираюсь на поскрипывающую кровать и, тихо оскаливая зубы от болезненных спазмов в животе, ложусь на правый бок, сползая с края подушки. Зажмурившись и кусая губы, я утыкаюсь носом в левый бок чуть пододвинувшегося музыканта, второй рукой обхватывая его за пояс и крепко сжимая занемевшими пальцами ткань полосатой футболки. Сжав зубы до боли в челюсти и сильнее прижав колени к подрагивающему от спазмов животу, я пытаюсь дышать более размеренно, утыкаясь горячим лбом в ребра Кобейна. Едва ощутимое поглаживание по предплечью моей руки несколько успокаивает, создавая, наверное, лишь мнимое временное ощущение покоя. Надо перетерпеть... ***С трудом открыв глаза, я, словно пробудившись от неспокойного сна, распахиваю слезящиеся плохо видящие глаза, устремляя их в одну точку прямо перед своим носом. Все тело дрожит, словно через него время от времени пропускают разряд тока, заставляющий конечности и все внутренности трепыхаться, как выброшенная на сухой берег рыба. Даже прижимая колени еще ближе к животу, я не могу избавиться от этого грызущего ощущения внутри, к которому теперь прибавилось что-то еще. Мне кажется, словно под кожей, прямо между тонким слоем дермы и пристающей к ней плоти бегают, прогрызая ходы, маленькие жуки, мошки, какие-то насекомые, которых я не могу увидеть, как бы ни старалась. Это ощущение чего-то под кожей не позволяет лежать спокойно, но заставляет дрожать и выгибаться от скручивающей все суставы боли. Жарко.Лежащая на животе Курта левая рука стремительно, словно по своей воле, сползает оттуда, соприкасаясь с раздражающей кожу тканью, после чего припадает к мягкой поверхности кровати, пока я, открывая рот и оскаливая зубы в беззвучных и бесслезных рыданиях, утыкаюсь горячим лицом в край подушки под собой, тяжело и сбивчиво дыша в сухой материал. Сжимающая простыню левая рука с силой ударяется в мягкую поверхность, затем еще раз, словно это может как-то заглушить внутреннюю боль, из-за которой я не могу даже лежать спокойно. Приподняв голову, чувствуя, словно от этого вены на шее выкручиваются, лишаясь протекающей в них крови, я чуть приподнимаю голову, безмолвно оскаливая зубы и едва подавляя клокочущее внутри рычание, от которого в брюшной полости все снова болезненно вибрирует. Правая рука неконтролируемо мечется к животу, сжимая кожу до ощутимой боли, но и это не помогает. Из горла вырывается хрипящее рычание, просачивающееся сквозь крепко сжатые зубы. Кажется, я буквально могу ощутить, как невидимые жуки передвигаются под кожей, могу узнать их маршрут, точно запомнить места болезненных укусов. Зажмурившись и неконтролируемо рыча через сжатые зубы, выгибая шею и дрожащую грудную клетку, я тяжело переворачиваюсь на спину, отталкиваясь трясущимися от напряжения сжатыми руками. Свет с потолка бьет в глаза, ослепляя и заставляя рефлекторно сжаться, хотя от этого я снова начинаю чувствовать движение под кожей. Как будто туда одну за другой вводят иглы и водят ими, оставляя узоры на оголенном мясе. Через зубы снова вырывается рычание, после которого я начинаю часто дышать, хватая ртом воздух и снова рыча от боли. Я ничего не вижу, ничего не слышу, я превращаюсь в один комок боли и оплетающих ее нервов.Грудь снова выгибается, когда я пытаюсь ухватить воздуха в ноющие легкие, а ладони продолжают, время от времени сжимая кожу или ткань, скользить по животу и шее, в невольных попытках прекратить это мерзкое ощущение чего-то инородного внутри. Хочется зажать это место, где невидимые насекомые прогрызают ходы в плоти, зажать и раздавить так сильно, чтобы из них сок полился, чтобы все это прекратилось. Но на бледной коже лишь остаются красноватые полосы, и все продолжается снова, накатывая еще большими поглощающими волнами. Правая рука сама собой отскакивает от живота и с силой ударяется о поверхность кровати, выбивая из нее невидимую кружащую в воздухе пыль. По крайней мере, я могу дышать, но вряд ли об этом стоит даже задумываться, когда кажется, что все кости одновременно и очень медленно выкручивают в разные стороны, ломают и дробят. Я ощущаю себя сжатой пружиной, когда руки снова неконтролируемо ударяют по поверхности кровати, взбивая пыль в воздух. Затем снова и снова, стремясь заглушить эту боль внутри чем-то другим. Как можно ощущать столько болезненных и нереальных чувств одновременно и не умереть при этом? Мне кажется, словно кожа горит, из-за этого жар распространяется по всему телу, обдавая мурашками и судорогами, кости ломаются, трещат и дробятся, суставы со скрипом выворачиваются из своих мест, разрывая ткани организма. От этих мнимых звуков невозможно отделаться, даже когда я зажимаю руками голову и уши, перекатываясь на левый бок к самому краю кровати. Эти хрусты, скрипы и жужжания не прекращаются, они словно сидят внутри головы, истязая, доводя до безумия, не позволяя выдохнуть и избавиться от них. Выгнув шею до какого-то очередного хруста сзади, что отдается по нервным каналам под кожей, я распахиваю глаза, невидяще глядя вперед и различая лишь какое-то желтовато-рыжее пятно стены. От боли я не могу соображать вообще никак. Из открытого рта с тяжелым выдохом напряженно вылетает сдавленный рык, от которого внутри живота снова раздается спазм.Лежа до этого в позе эмбриона, я медленно вытягиваю ноги, чувствуя, что все мышцы растягиваются на изогнутых костях. Рука неконтролируемо ударяется о ногу, затем снова, пока другая сжимает шею, надавливая пальцами на кадык. Это плохо помогает отвлечься, лишь оставляет пульсирующие ощущения в местах ударов. - Так, ну-ка тихо, - шипение и хруст тканей в моей голове нарушает раздавшийся сзади голос. Чьи-то руки осторожно обхватывают за дрожащие плечи, тут же крепко сжимая, из-за чего я дергаюсь, чувствуя, как по всему телу пробегает холод, постепенно перерастающий в крупную дрожь озноба. Эти же руки кое-как разворачивают меня на другой бок, пока я, не в силах открыть глаза и осмыслить происходящее, продолжаю сдавлено рычать и щупать ладонями горящий изнутри живот. Все тело начинает бить крупная дрожь, причиняющая необъяснимый холод, словно кто-то открыл все окна и впустил в помещение метель. - Спокойно, все будет хорошо, - я снова оказываюсь на правом боку, настойчиво прижатая к груди Кобейна, о котором я едва вспоминаю за этой агонией, изжигающей все внутри. Прижитая к нему, я не могу сделать и движения, чтобы унять болезненные ощущения внутри, и это сводит с ума. Раскрыв рот в немом рычании, я тихо всхлипываю, тяжело дыша в полосатую ткань на груди Кобейна, буквально задыхаясь от ощущения, что легкие что-то неумолимо сдавливает. Трясущаяся левая рука, дрожа на пути, снова ложится на бок музыканта, тут же ощутимо сжимая ткань футболки на его спине, чуть не оцарапывая кожу от прикладываемой силы. Правая же так и остается в районе живота, вжимаясь в него, чтобы заглушить все эти ощущения. Из горла вырывается уже слышимый хрип и сдавленное рычание, когда я порывисто прижимаю ноги к животу, но тут же убираю их обратно, чувствуя, что все конечности выкручивает что-то невидимое. Болит везде и все, каждый орган, каждый участок тела, но в то же время я не могу определить одного главного очага боли, от которого все распространяется дальше. Его просто нет. Словно этой боли не существует, словно она мнимая, надуманная, как галлюцинации после принятия наркотиков. Но какого же черта так больно?Обнимавшая Курта за пояс рука неконтролируемо поднимается, тут же ударяясь сжатой рукой до боли в напряженных занемевших пальцах о спину музыканта, затем еще раз. Я не могу остановить этот процесс, все происходит само собой, словно мозг потерял контроль над конечностями, и они теперь живут собственной жизнью. В ответ на это сжимающие меня руки только слегка поглаживают по спине, не позволяя сдвинуться с места. Почувствовав за дымкой агонии исходящее от Курта тепло, я замираю, тяжело дыша, но постепенно успокаиваясь, хотя бы на мгновенье... ***Глаза медленно закрываются, из-за чего изображение комнаты постепенно тонет за полупрозрачной дымкой, теряя четкость своих граней. Это происходит далеко не в первый раз и неосознанно. Я не могу пошевелиться, лишь изредка перебирая занемевшими пальцами, чтобы убедиться, что они все еще на месте, что я все еще жива и чувствую хоть что-то, что я еще в своем теле. Я с трудом могу чувствовать поверхность, на которой лежу, но не придаю значения этому. Сраженное болевым шоком сознание несколько исказилось, и любая проскользнувшая в голове мысль там долго не задерживается, не вызывая эмоций или чувств. Так в голову пришла глупая и вряд ли реальная догадка, что после этой ночи я могу превратиться немой, не соображающий ничего овощ. Я уже чувствую себя в похожем положении. Но все это кажется неважным...Из уголка глаза, что ближе к подушке под головой, незаметно вытекает капля влаги и, прочертив невидимую дорожку на горячей, как при высокой температуре, коже, падает мягкую поверхность. Зародившийся где-то внутри приступ кашля заставляет вздрогнуть, снова сгибаясь пополам и сжимая ладонями пульсирующий живот. Из горла, оцарапывая раздраженные из-за сорванного голоса стенки, вырывается хрип, а за ним и кашель, и я все же открываю глаза, невидяще уставляясь вперед, на желтовато-рыжую стену с прямоугольником двери. Когда кашель отступает, я снова вздрагиваю, но уже от резкого ощущения случайно коснувшихся разгоряченной кожи пальцев. Руки лежащего за моей спиной человека, который на некоторое время пропадает из моего восприятия реальности, собирают мои разлетевшиеся по лицу и плечам волосы, отводя их назад, и снова обхватывают вокруг плеч, чуть поглаживая, наверное, чтобы успокоить. Тихо шмыгнув носом, я слабо сглатываю и неловко цепляюсь за одну из рук Кобейна, едва чувствуя хоть какую-то связь с реальностью. Веки медленно, мешая обзору подрагивающими ресницами, сближаются, но не смыкаются полностью, оставляя на обозрение блеклую полоску света, похожую на туманную линию из-за расплывающихся контуров. За звуком собственного шумящего в ушах дыхания я не могу расслышать никаких иных звуков, хотя, кажется, окно в комнате открыто, иначе откуда же взяться этому пробивающему до самых костей ознобу? Уже почти провалившись в состояние, отдаленно напоминающее сон своей оторванностью от реальности, я едва могу расслышать какие-то неразборчивые из-за шума в голове слова, произносимые тихим успокаивающим голосом. Кажется, то же самое он говорил, когда я, мечась в агонии и рыча до потери голоса, сходила с ума от непонятной боли, не имеющей одного единственного очага. Пока ожоги раз за разом охватывали разгоряченную кожу, вздуваясь и лопаясь бесконечно долго, он, кажется, заверял, что все будет хорошо, что все пройдет, ограничиваясь лишь односложными фразами. Но я практически не слышала его, не понимала смысла этих слов, только чувствовала бесконечную боль, отравляющую рассудок, отошедшую на второй план обиду на Кобейна, так как, казалось, что он специально заманил меня в эту ловушку и держит, чтоб я не вырвалась, и молилась, чтобы это закончилось, пока все детские и уже взрослые кошмары в каких-то иллюзионных образах накатывали, пугая еще больше. - Все хорошо, - сзади, словно сквозь толщу воды, донесся тихий голос, что повторял эту фразу уже несколько раз подряд, как мантру, и, наверное, отчасти и для себя. Почувствовав мимолетное прикосновение его губ к моей макушке, я зажмуриваюсь, вздрагивая от нового поразившего потревоженные оголенные нервы импульса, разнесшего болезненные ощущения по всему телу, пуская их жучками под кожу. Все снова замирает, когда руки вновь придвинувшегося и притихшего Кобейна кольцом сжимаются вокруг моих плеч, а подбородок упирается в макушку. Несколько минут спокойствия нарушаются от подкатывающего ощущения жара где-то внутри и, едва соображая, я прикрываю глаза, начиная медленно и размеренно вдыхать и выдыхать. Надеясь перебороть этот своего рода приступ, я про себя считаю секунды, часто сбиваясь и начиная заново, чтобы отвлечься. Глаза снова медленно раскрываются, но на этот раз я не вижу комнаты с персиковыми стенами и мигающим светом с потолка. Сейчас перед взором открывается одна сторона темного маленького помещения какой-то комнатки с падающим на пол косым широким лучом из окна. В царящей вокруг тишине не различить и движения, так что кажется, словно комната пуста. Наверное, в любой другой ситуации такое неожиданное странное перемещение вызвало бы удивление или же страх, но сейчас я не могу даже пошевелиться, едва различая в наступившей темноте редкие видимые предметы. Это место кажется отдаленно знакомым, а именно положение вещей: разбросанные по полу игрушки, разрисованная мелками дверь, чуть приоткрытое окно, темные сейчас стены. Словно отсылка к какому-то эпизоду жизни, о котором я не помню...Я с трудом фокусирую взгляд на двери в противоположной мне стене, к которой также придвинут массивный шкаф. На темном дереве едва заметны контуры нарисованных на двери цветными мелками картинок. Я могу увидеть в них синий полукруг с зелеными пятнами, напоминающий часть планеты Земля, а за ним второй больший по размеру шар солнца из желтых, оранжевых и белых цветов с пыльными разводами лучей на фоне темного дерева. Я помню, как делала этот рисунок, будучи еще ребенком, в первом доме в Буффало, когда у меня еще был отец, но не было брата. Образ комнаты постепенно становится все более узнаваемым, так что вскоре я могу без труда понять, что именно мне привиделось. Метнув взгляд на стоящий недалеко от двери шкаф, я замечаю, что дверцы его слегка приоткрыты и образуют неширокую темную щель, через которую все же невозможно увидеть находящееся внутри. Где-то на фоне, словно обман слуха, я различаю говорящие на повышенных тонах голоса.Один из моих детских кошмаров, вернувшийся в виде воспоминания. Он приходил каждую ночь, глазел из узкой щели, пока я дрожала от страха, замотавшись в одеяло. То странное невидимое и бестелесное существо из шкафа, которое появлялось только ночью, когда все спали. Все, кроме меня. Он скребся своими невидимыми лапами о стены шкафа, рычал искаженным голосом, пробираясь этим мерзким звуком в мою голову, заполняя там все только мыслями о страхе и одиночестве в этот момент. Маленький ребенок не может бороться с тем, чего не видит, не может победить то, во что не верят сильные взрослые, добродушно посмеиваясь. Мне оставалось только с замиранием сердца дрожать, глядя в узкую темную полосу, откуда доносились скрипы и это жуткое ощущение страха, темноты, чего-то бессмысленного и безысходного. Родители не верили, не видели, хотя сами становились жертвами этого кошмара из шкафа, как мне казалось. Он питался их руганью, их злобой друг на друга, питался их бесконечными ночными криками и битьем посуды. Он хотел разрушить мою семью, а я даже не понимала, зачем он это делает. Предлагала ему свои игрушки, даже себя, но ему этого было недостаточно. Он хотел боли и страха. Странно, но только спустя столько долгих лет я начинаю понимать, что монстр действительно был, но жил он вовсе не в моем шкафу и выглядел не как чудовище из фильмов. Он был, а затем исчез, когда семья распалась, когда больше нечему стало его подпитывать...На моих глазах, едва различающих хоть что-то в темноте, одна из дверей шкафа с тихим скрипом приоткрывается, обдавая странным сухим холодом из недр массивной конструкции. Даже в полностью истощенном состоянии я могу почувствовать незаметный укол страха, породивший мурашки на разгоряченной коже. Все снова замирает, но стало, кажется, темнее, чем было. Мой монстр был бестелесен и невидим. Он был воплощением того, что породили родители, ссорившиеся из-за каждой мелочи, что привело к разводу. Могла ли пятилетняя девочка понять, что происходит с мамой и папой, и почему они там кричат друг на друга практически каждый вечер, не позволяя тихо и спокойно заснуть? Нет. Я могла лишь осознать, что что-то не так, что-то происходит, могла создать в своих чрезвычайно реалистичных фантазиях образ жуткого чудовища, являвшегося причиной этого раздора в семье. Сделала его повинным в этом, наделила этими разрушительными пугающими свойствами. Если бы этого не случилось, то, возможно, я бы стала винить себя в происходящем.В темных пустых недрах шкафа что-то тихо поблескивает, словно кто-то, невидимый глазу из-за темноты, злорадно оскаливается, снова видя страх в глазах старой жертвы из детства. Кажется, еще секунда и это нечто поприветствует меня на своем шелестящем змеином языке, радуясь моему возвращению. Но семья давно распалась, больше разрушать нечего, зачем же он снова явился?Родители не верили моим рассказам о жутком монстре, поэтому в этой негласной схватке против него я была одна. Я боялась и дрожала одна, молилась всем известным благодаря матери святым одна, но ничего не действовало. Тогда ночью стал появляться кто-то еще. Кто-то такой же невидимый, но в отличие от монстра вполне ощутимый, как могло казаться яркому детскому воображению. Негласный придуманный мной защитник, всегда являвшийся, когда было страшно. Я так и не могла увидеть его, но в мыслях, сидя за завтраком и ковыряя ложкой омлет, пока родители холодно беседовали о чем-то, представляла, что это какое-то большое по сравнению со мной, сильное и смелое существо, похожее своей фигурой в темноте на мохнатого странного кота или что-то вроде того, так как на представителя семейства кошачьих он не очень походил. Он так и оставался бережно хранимым в рисунках, памяти и мыслях невидимым существом, приходившим на помощь только тогда, когда я отчетливо понимала, что уже не справлюсь, что теряю силы, слабею. Приходил, держал за руку, говорил со мной, обнимал и даже рассказывал иногда какие-то смешные истории, после чего я проваливалась в сон. Возможно, его никогда и не было, но, как бы жутко и смешно одновременно это не звучало, это был единственный, кто верил, помогал и просто находился рядом, когда это было так необходимо. Даже когда моя не верящая ослепшая павшая жертвой коварного монстра семья была за стеной и спокойно спала... Крупная дрожь снова начинает бить тело, пока я неподвижно лежу, смотря в темную щель от приоткрытой двери шкафа напротив. Я не могу пошевелиться, чтобы убежать или, как в детстве, спрятаться под одеялом от нападающего кошмара. Остается только закрыть глаза, понимая, что сейчас я еще более уязвима, чем в детстве. Сейчас этот страх, истощенность и неспособность бороться могут стоить мне жизни, что окончится в болезненных муках, а не как я всегда хотела: быстро и резко в самом расцвете сил либо же в старости тихо и спокойно, словно во сне. В голове проносится мысль, что я совсем рехнулась, но, несмотря на это, я все же пытаюсь представить, что тот невидимый защитник из моего детства появится и поможет, как тогда. Жаль только, что я сейчас не в Буффало, а в Сиэтле, и вместо родной комнаты со страшным шкафом, нахожусь в комнате затрапезной гостиницы. Из горла сквозь крепко сжатые зубы вырывается едва различимый хрип, когда лежавшие кольцом вокруг моих плеч руки чуть сильнее сжимаются. Все еще сильно дрожа от страха и ломки, я крепко цепляюсь занемевшими пальцами за руки Кобейна, с трудом даже представляя, как он выглядит, и где он есть. Словно возвратившись в свое прошлое, я снова превратилась в маленькую дрожащую от страха девочку, что слышит только ругань взрослых за стеной и скрип когтей монстра из шкафа. Только теперь он вряд ли сможет навредить мне, пока это невидимое существо рядом защищает меня, успокаивая голосом лучшего друга. Все хорошо... Я чувствую себя растеряно Дыша обессилено и потеряно Если это выглядит незавершённым Стоит ли это чего-то? Напряжённо и потеряно Уходя, мы бродим поникшие Униженные и виноватые Что если бы солнце не взошло? Эти пустяки, которые мы принесли с собой Виновные - Foo Fighters - "Еxhausted".