Часть 39 (1/1)

Вниз, на дно Океана опускаюсь,Никто не придет,Просто продолжаю тонуть,И никто здесь даже не может остановить мое крушение.И я знаю, во мне силен страх,Ты выведешь меня отсюда.О, Боже, просто выведи меня отсюда!Ты удивил, окружил нас?И подави всю эту боль,Не пытайся победить, это может закончиться только унижением. - Hole – "Nobody's Daughter".Кажется, время в небольшой гостиничной комнатке, которую освещает изредка мерцающий от напряжения свет приделанной к потолку небольшой лампы, вовсе останавливается, когда единственным различимым звуком в помещении становится шорох исписанных листов на тумбочке и тихие звуки с темной улицы, где лишь изредка проходят люди. Посмотрев на горящий квадрат открытого окна не кажется, словно внутри что-то случилось. На прохожих это может навеять лишь мысль о том, что постояльцы гостиницы совсем спятили, открывая окна такой прохладной ночью. Ничего необычного, все, как всегда, и легкая прозрачная занавеска, словно очертания какого-то призрака, беспечно поддается дуновениям ветра, мягко ударяясь о стены снаружи. Комната практически пуста и неизменяема, словно внутри никого нет и никогда не было. Время становится незначительным, замедляется, потому что некому больше следить за его течением. Всего один порыв, одна ошибка, и ты уже за гранью, стоит лишь оступиться у края пропасти, и ты уже в недолгом полете, что буквально на пару секунд отделяет от соприкосновения с землей, где ты разобьешься в дребезги, как хрустальна ваза. Человек так незначителен и слаб, так беззащитен против огромного мира, хотя и продолжает наносить ему вред, словно несчастная кричащая мошка, приставшая к огромному мамонту. Мир будет существовать всегда, а человек так недолговечен. Редкие люди из семи миллиардом жителей будут скорбеть и помнить о человеке, который покинул этот мир. Редким людям этот уход принесет боль, проделает огромную зияющую дыру в груди, через которую будет сквозить холодящий беспощадный ветер. Но пройдет время и даже эта дыра зарастет. Все встанет на свои места, оставив лишь редкие воспоминания и светлую грусть. Вскоре они лишь будут молча собираться у могилы своего товарища и, склонив головы, молчать. Просто думать и понимать, как на самом деле близки все и каждый в отдельности к этому последнему шагу. Близки настолько сильно, что никогда не будешь точно знать: сделаешь ли ты вдох в следующую секунду или же нет? Близки настолько, что подчас далеко не от самой жертвы зависит ее смерть. Виной могут стать обстоятельства или же глупость других людей. Мы кажемся такими непохожими друг на друга, такими далекими и разными, что, порой, даже не признаем своих родных, но, тем не менее, судьба практически каждого человека напрямую зависит от действий другого. Мы никогда не можем быть хозяевами своих судеб на все сто процентов. В таком случае, остается лишь выбрать, а кому же вверить свою судьбу, чтоб не ошибиться?Человек так хрупок, словно хрустальная ваза или мотылек, которого он сам без сожаления и сил давит. Насекомое ведь ничего не чувствует. Оно не может. Вряд ли хоть кто-то по-настоящему может ощутить свою незначительность по отношению к огромной вселенной, которая никогда не закончится, в которой существуют миллионы звезд, которая является тем, что неподвластно человеческому разуму, приземленному осмыслению. Вряд ли кто-то может по-настоящему ощутить эту незначительность, живя в тепле и достатке, находясь, как ему кажется, слишком далеко от смерти. Все это начинаешь осмысливать лишь на самом пороге, на грани двух миров. Ты с ужасом и страхом начинаешь понимать, что люди будут продолжать радоваться и грустить, просыпаться и засыпать, идти куда-то или оставаться на месте, независимо от того: жив ты или нет. Никому не будет дела. Наверное, очень многим людям не помешало бы избавиться хотя бы от части личного самомнения и самолюбия. Мир не перестанет существовать для вселенной и миллиардов людей. Он перестанет существовать лишь для тебя и, что случается крайне редко, исчезнет так же для кого-то еще... Чтобы убедиться в этом, стоит лишь поднять взгляд на небо и, наблюдая за сиянием бессмертных самых древних глаз вселенной, задуматься о том, что прямо в этот момент буквально в следующем штате, а может и в паре-тройке километрах от тебя умирает, испускает свой последний вздох незнакомый человек. Его сердце уже давно перестало биться, он окоченел, умер, а звезды все так же безразлично продолжают взирать на все свысока. Может, этому стоит поучиться у них? Лежащее в не совсем естественной позе на полу за кроватью тело по-прежнему не подает признаков жизни. Неплотно сомкнутые глаза не открывались в течение уже долгих минут, тянувшихся медленно, словно стекающий с ложки мед или песок в песочных часах. Все процессы тела замедлены, дыхание слишком тихо и незаметно для того, чтобы расслышать его даже с самого близкого расстояния. Смерть ведь кажется чем-то мистическим и тайным. Чем-то, что воспевают в культуре, романтизируя. Возможно, это действительно так, а возможно, это лишь способ превратить что-то ужасное во что-то прекрасное, чтобы избавиться от одолевающего страха. Не для этого ли были придуманы религии и несуществующие Боги? С древнейших времен люди поняли, что они не вечны, что их собратья неожиданно перестают ходить и говорить. Неизвестность всегда пугает. Чтобы избавить от страха, нужно заполнить эту пустую дыру знанием, верой. Возможно, это будет неправдой, но на протяжении жизни можно будет не задумываться о том, что будет за гранью, вверяя себя после смерти в руки Бога. Тем не менее, мы все же задумываемся об этом. Тем не менее, в самые последние секунды, когда последний вздох замирает на губах, ты осознаешь, что страх нельзя скрыть за верой, если она недостаточно крепка. Единственной мыслью может стать осознание того, что ты здесь один, и Там ты тоже останешься в одиночестве, холоде и темноте...Пустая тишина комнаты на секунду наполняется звучащим в ней как-то инородно доносящимся со стороны коридора звуком небыстрых легких шагов, под которыми чуть поскрипывают плохо прибитые половицы. Наспех захлопнутая чуть меньше часа назад дрожащими руками дверь с тихим щелчком открывается, впуская в комнату отдающийся чуть ли не эхом от холодных стен мелодичный свист. На полу пустой холодной комнаты появляется искаженная длинная тень от фигуры замешкавшегося в дверном проеме человека. Светловолосый молодой человек, окинув слегка удивленным взором пустую комнату с гуляющим внутри ветром, все же не придавая этому значения в силу беззаботного настроения, скидывает с плеча на пол рюкзак, что с тихим стуком ударяется о пол, и, взявшись за ручку двери, закрывает ее за собой. Вряд ли в этот момент в его голове, как и в голове любого другого человека, проскользнула хотя бы мысль о том, что буквально полчаса назад похожее действие проделала находящаяся на грани нервного срыва девушка. Оглядевшись еще раз, Кобейн приседает на корточки рядом со своим рюкзаком, открывая который, опускает глаза, ища что-то. Под руку попадаются ненужные сейчас вещи типа двух пачек сигарет, одна из которых уже начата, исписанной почти наполовину тетрадки, экземпляра книги "Голый Завтрак". На секунду оторвавшись от своего занятия, музыкант, чуть сдвинув брови, поднимает голову, устремляя взгляд на раскрытое нараспашку окно, которое и служит причиной недовольства. Слишком холодно. Кажется, словно кто-то решил организовать здесь филиал Антарктиды. На мгновение эта картина с дрожащей от ветра занавеской забавляет его, напоминая сцену какого-то фильма, где героиня выпрыгнула из окна гостиничного номера. Но это длится буквально мгновенье. Курт поднимается на ноги и достаточно быстро оказывается у окна, где, провозившись некоторое время с занавеской, со стуком закрывает окно, переворачивая ручку вниз. Взгляд на секунду останавливается на тускло переливающейся под рыжеватым лучом одинокого фонаря мокрой дороге, но внимание музыканта вскоре занимает отражающаяся на прозрачной поверхности стекла тень у кровати, от вида которой сначала становится не по себе. Повернувшись назад, Кобейн запрокидывает голову, закатывая глаза, когда на деле отражающаяся в окне фигура оказывается лишь неподвижно лежащим на полу женским телом. Лица не видно из-за упавших на него прядей черных волос, но без труда можно понять, что лежащая девушка - Кристен. Окинув скептическим и отчасти холодным взглядом фигуру в черном пальто и таких же темных брюках, Кобейн делает пару неспешных шагов к лежащей девушке, пока его собственная тень не накрывает неподвижное тело. Вопреки мысли о том, что басистка в который раз не рассчитала с алкоголем, поблизости не видно ни одной бутылки или чего-либо подобного. - Эй, - не наклоняясь, Курт пару раз утыкается носком кеда в бок неподвижного тела. Никакой реакции. Кристен продолжает лежать в той же позе, но ровно до того момента, как Кобейн, ногой переворачивает тело чуть на бок, чему оно безропотно поддается, словно тряпичная кукла. - Подъем, коматозники, - уже громче протягивает музыкант, но, не дождавшись никакого действия от, кажется, перепившей девушки, приседает рядом с ней на корточки, раздумывая про себя, что эту бедовую даму, видимо, нельзя оставить одну и на пару дней. - Эй, Марихуана, - еще раз с усмешкой произносит Курт, хотя отсутствие какой-либо реакции на этот раз заставляет его почувствовать какое-то внутреннее беспокойство. Раньше такого не случалось. Протянув руку к скрытому за волосами лицу Пфафф, он убирает с него черные пряди, открывая на обзор чересчур бледное, как всегда, лицо девушки, на котором нельзя различить никаких эмоций. Глазные яблоки под смеженными веками не двигаются, так что можно резонно предположить, что человек не спит.Чувствуя нарастающее внутри словно грызущее беспокойство, Кобейн переводит настороженный взгляд с лица Кристен на открывшееся на обозрение белое пятно на полу за ее головой. Благодаря горькому и достаточно богатому опыту знакомства с разного вида веществами, одного взгляда становится достаточно, чтобы точно понять происхождение рассыпавшейся по полу тусклыми беловатыми разводами от остатков наркотика массы. Все еще пытаясь уверить себя, что эта совершенно нелепая и одновременно пугающая ситуация не могла произойти в реальности именно в этот удачный день и именно с ним, Курт за подбородок отводит лицо девушки на бок и приподнимает нижнее веко. Закатившуюся темно-зеленую радужку едва можно разглядеть под верхним веком. - Твою мать, только не это, - неразборчиво бормоча себе под нос и буквально чувствуя, как по спине пробегают мурашки, словно от внезапного холода, Кобейн, взяв бледное лицо в ладони, принимается похлопывать по щекам, едва сдерживая поднимающуюся внутри панику. Раз Пфафф в очередной раз вляпалась в дерьмо, то нужно в очередной раз ее оттуда вытаскивать, сохраняя при этом спокойствие и здравомыслие, что не получается сделать так легко. В сознание басистка так и не приходит.Запустив руки в волосы, Курт, забыв абсолютно все меры для такой ситуации, порывисто наклоняется к подозрительно неподвижной грудной клетке девушки, прижимаясь ухом к тому месту, где спрятанное под ребрами должно располагаться сердце. Ощущение тошноты поднимается откуда-то снизу живота, заставляя нервно сглотнуть, когда Кобейн не может различить никакого стука в грудной клетке лежащей без сознания девушки. - Бл*ть, бл*ть, что ж такое... - пытаясь выровнять свое собственное дыхание, музыкант беспомощно оглядывает комнату в поисках хоть чего-то, что может помочь в данной ситуации, но на глаза не попадается никакой важной в этот момент мелочи. Придется все делать самому, хотя времени не осталось совсем.Охватившая внезапно все еще тихая, но постепенно раздувающаяся, как пламя из искры, злость притупляет чувство паники, немного отрезвляя. Сцепив зубы из-за этого нового чувства практически ненависти к неподвижной девчонке, которая постоянно все портит, не позволяя жить спокойно, Кобейн, едва помня, как это делается, кладет одну ладонь на другую и упирает вытянутые руки в грудную клетку Пфафф, несколько раз сильно нажимая на нее, пытаясь рассчитывать силу, чтобы ненароком не переломать ей что-нибудь. Запрокинув голову девушки назад, музыкант глубоко вдыхает и, наклонившись, резко выдыхает в приоткрытый рот, повторяя это еще пару раз, чередуя с надавливанием на неподвижную грудь. В голове проносятся обрывки каких-то бессвязных из-за все же охватывающего мерзкого чувства страха мыслей, вызванных совершенно разнообразными противоположными эмоциями. Он буквально чувствует кипящую внутри злость и ненависть из-за невыносимой беспомощности и глупости Пфафф, ведь похожая, пусть и не настолько жуткая, ситуация уже имела место быть не один раз, но это не только ничему не учит, но и усугубляется с каждым разом. Вместе с этим было и чувство какой-то обиды из-за этой, как ему казалось, несправедливости. На кой черт к нему прицепился этот балласт в виде двадцатишестилетней девчонки? Это было совершенно необязательно. Все эти чувства смешивались также и со страхом в сложившейся ситуации. Что если не успеет, что если только хуже сделает? Она умрет из-за своей глупости, а ему останется только стреляться от чувства вины, из-за неспособности помочь, хотя она доверяла. Странно даже признавать, что за все это время он успел по-настоящему привязаться к этой язве. Какого черта? - Давай, твою мать, дыши, - нажав на ее грудь еще раз, Кобейн, тяжело дыша, снова наклоняется ниже, прижимаясь ухом к левой стороне грудной клетки. Словно повинуясь его мольбам вперемешку с руганью, откуда-то изнутри начали доноситься едва слышные удары, настолько слабые, что сначала кажется, словно это слуховая галлюцинация. Шумно выдохнув, Курт еще несколько секунд прислушивается к тихому стуку изнутри, словно боясь, что он вот-вот оборвется, хотя скорее всего он не обрывался вообще, просто из-за наступившей паники он не смог различить слабых ударов. Тем не менее, глаз девушка все же не открывает и не шевелится. Еще раз безуспешно попытавшись растрясти Пфафф без использования крайних мер, Кобейн, чуть наклонившись к полу, просовывает одну руку под спину девушки и рывком поднимает с пола, прижимая ее спиной к себе. Крепко держа Кристен руками под ребра, Курт, пятясь к приоткрытой двери ванной, тащит девушку за собой, едва вписываясь в дверной проем. Шагнув одной ногой в небольшую ванну с множеством тонких трещинок, он перекидывает бесчувственное тело внутрь, утягивая за собой и одновременно с этим поворачивая ручку крана. С громким скрежетом и бульканьем где-то в трубах из крана одной мощной струей вырывается вода, под которую музыкант подставляет запрокинутую голову басистки, намокшими руками растирая ее щеки. Это мало помогает, и девушка неподвижным грузом все продолжает лежать спиной поверх трясущего ее уже порядком вымокшего Курта, откинув голову на его плечо. Обхватив девушку руками за пояс, он с силой прижимает ее к себе, надавливая на живот, чтобы хоть как-то привести ее в чувство. С очередным толчком неразборчивую ругань музыканта перекрывает резко раздавшийся задыхающийся звук, который затем перерастает в кашель. Кобейн шумно выдыхает, когда понимает, что Кристен очнулась и теперь, запрокидывая голову, пытается откашляться от попавшей в дыхательные пути воды. Крепко зажмурившись от всепоглощающего облегчения, Курт, тяжело дыша, утыкается лбом в основание шеи откашливающейся девушки, мысленно повторяя себе, что все обошлось. Осознание того, что она все же живая, заставляет Кобейна крепко сжать обхватывающие Пфафф за пояс руки, словно проверяя, не призрак ли это или галлюцинация, но движения сокращающихся от кашля мышц в ее животе сомнений не оставляют. Успел...Промочившая большие участки одежды холодная вода причиняет уже ощутимый после отступившего на второй план страха холод, доставляя некоторый дискомфорт. Звук кашля внезапно затихает и после пары тихих всхлипов, слышимым становится только шум воды. Все еще прижимаясь мокрым лбом к шее Пфафф, Кобейн чуть раскрывает глаза, когда чувствует, что девушка неуверенно поворачивается, пытаясь разглядеть его. В этот момент внутри что-то взбрыкивает, пробуждая новую вспышку злости и обиды на такое идиотское отношение ко всему вокруг. Не дожидаясь, пока девушка повернет голову назад, Курт, сузив бешено горящие глаза, отодвигается от нее и с силой отталкивает от себя за плечо, неловко выбираясь из ванной в абсолютно вымокшем виде. Пошатываясь, музыкант останавливается у дверного проема ванной, где, все так же тяжело дыша, оборачивается с ненавистью в потемневших глазах глядя на потерянно озирающуюся по сторонам Пфафф. Ноги почти не держат, что вынуждает, замерев боком в дверном проеме, уставить подрагивающую руку в косяк двери, едва сдерживая проявляющееся после пережитого дрожание во всем теле.- Сука... - усталым дрожащим, но все же полным сдерживаемой ненависти и злобы голосом проговаривает Кобейн, исподлобья глядя на остановившей на нем взгляд почерневших из-за расширившегося зрачка глаз Пфафф, что, абсолютно вымокшая, продолжает сидеть в ванной, непонимающе таращась по сторонам. Кинув на нее усталый скользящий взгляд, музыкант нетвердым шагом выходит из комнаты, с треском захлопывая за собой дверь. *** POV Kristen (again and again!)Намокшая одежда неприятно прилипает к телу, усиливая дрожь из-за идущего от холодной поверхности ванны холода. Это заставляет меня пошевелиться впервые за, кажется, долгое время, чтобы, передернув плечами, попытаться обнять себя негнущимися дрожащими руками. Я практически не чувствую своих же пальцев, когда вытягиваю руки чуть вперед, пытаясь, сузив глаза, разглядеть их в постоянно расплывающихся контурах. Меня преследует это состояние оторванности от реальности, словно ты не спал много ночей и уже не отличаешь реальность от галлюцинаций. Кажется, словно я наблюдаю за происходящим со стороны, и это тело вовсе не мое. Вот я вижу себя, сидящей в холодной все ее мокрой ванне в пустой маленькой комнатке, совершенно не понимая, что происходит. Отдаляю и приближаю к глазам вытянутые мокрые руки, пытаясь разглядеть их, хотя в этом нет смысла. По крайней мере, на некоторое время это отдаляет обуревающее ощущение какой-то отстраненности от происходящего. В голове тоже не проносится ни одной связной мысли, словно кто-то стер все воспоминания, заменив их чистым белым листом. В другой ситуации, возможно, я была бы даже рада этому, но не сейчас, когда я не могу даже сообразить, где нахожусь, и как меня зовут. Кажется, будто бы я только что родилась или ожила, поэтому и не могу ничего понять и вспомнить, потому что нечего помнить и вспоминать. Ничего не было. Просто белое безвоздушное пространство без дна и потолка. Лишь отдаленное сияющее сияние где-то вдалеке, словно невидимая линия моря. Помимо этого я помню лишь темноту, что постоянно двигается, словно при быстром беге вперед. Эта несуществующая цель в темноте была обозначена изрезавшими черные просторы пустоты вспышками звезд, которые стремительно пролетали мимо, превращаясь в стрелы, атакующие сияющие копья с блестящими наконечниками своего острия. Там не было ни холода, ни тепла. Нельзя было ощутить ветра или каких-то запахов в несуществующем воздухе. Я не чувствовала даже собственного тела, его словно не было. Там не было ничего.С трудом сумев обхватить дрожащими руками бортики ванной, с которого намокшие ладони все равно соскальзывают на дно, я наваливаюсь на ее край и, напрягая абсолютно размякшие мышцы, пытаюсь выбраться из ванной, что вскоре удается, и я оказываюсь на мокром кафельном полу. Волосы прилипают к лицу, когда тяжелая голова с тихим стуком соприкасается с полом, из-за чего внутри раздается звон. Это звук заставляет крепко сжать челюсти, чтобы перетерпеть неприятное ощущение внутри. Чтобы окончательно прийти в себя мне требуется несколько минут, в течение которых я продолжаю неподвижно лежать на полу, тяжело и с хрипом дыша. Однако эта передышка не помогает избавиться от лишающего возможности слышать что-то кроме писка в голове и некоторой нечеткости зрения. С трудом поднявшись на ноги, я прижимаюсь животом к холодной стене, слыша, как тяжелое дыхание вылетает откуда-то изнутри, словно грозясь обжечь все внутренности. Я запрокидываю голову назад, и глазам предстает картина испещренного множеством трещинок и темно-рыжих грязноватых разводов потолка. Кажется, что зрение на секунду обостряется настолько, что я могу разглядеть каких-то мелких мошек, сеткой опутавших потолок, но вскоре понимаю, что это лишь отголоски приблизившейся позже темноты, что буквально на пару секунд поглощает все вокруг, лишая зрения.Ладони упираются в вертикальную поверхность двери, но она оказывается неплотно закрытой, из-за чего я буквально вваливаюсь в другую комнату, едва успевая задержаться рукой за косяк, а другую прижать к зажмуренным из-за слишком яркого света глазам. Пару раз тяжело выдохнув, я распахиваю глаза, пытаясь сопротивляться поражающей их рези. Освещение в этой комнате еще ярче, хотя даже благодаря этому я не могу вспомнить этого места, скользя потерянным взглядом по разнообразным предметам, задерживая взгляд на некоторых. Взор падает на чуть сгорбленную спину сидящего ко мне спиной человека. На секунду пронзает ощущением страха, но ровно до того момента, как человек, видимо, услышав шум, поворачивает голову чуть в бок, даже не кинув взгляда в мою сторону. В мелькнувшем профиле с застывшей на лице эмоцией сдерживаемой злости, усталости и даже какой-то легкой обиды, я мгновенно узнаю своего... друга. Того самого с пронзительными голубыми глазами и вечно спутанными светлыми волосами. Голову пронзает какой-то внезапной вспышкой, словно из бутылки шампанского вылетает пробка, высвобождая бесконечный бурлящий поток каких-то образов, прячась от которых мне приходится только беспомощно обхватить гудящую голову дрожащими руками. В голове проносятся кажущиеся на первый взгляд бессвязными обрывки воспоминаний недавнего времени. Я словно отматываю магнитную пленку кассеты со старым фильмом на ней от конца к началу, видя все в убыстренном темпе. В детстве это было любимым развлечением. В детстве? Значит, я все же не только что роилась.Попадающая в дыхательные пути вода, из-за которой я, рефлекторно вдохнув, начинаю закашливаться. Образ уходящей куда-то вдаль через узкий прямоугольный проем комнаты и ощущение чьих-то тащащих назад рук на моих ноющих ребрах. Расплывающееся белое пятно, постоянно исчезающее за смыкающимися веками, появляющиеся на его фоне размытые контуры чьей-то тени и болезненные толчки в грудь, из-за которых я не могу полностью отпустить реальность, постоянно возвращаясь из странного путешествия по галактике. Падение, ощущение раздробленности реальности, яркое белое пятно на полу. Темная улица с тусклыми маячками фонарей, мокрый блеск дороги. Лестница, окно, бледно-голубые наполненные блестящими слезами глаза. Ожидание и страх. Кладбище. Глаза открываются сами собой, когда гул в голове потихоньку отступает. Невероятно ярко и точно в ней начинается биться, словно пульс, одна мысль: я могла оказаться сегодня там же, на городском кладбище, как и Джейн. Взгляд сам поднимается от пола к сидящему ко мне спиной человеку. Неужели именно он с промокшими чуть потемневшими волосами, весь в каплях воды даже на более-менее сухих участках одежды, сгорбленный и молчаливый, является причиной крушения всех моих планов? Я медленно распрямляюсь, прижимаясь спиной к стене, когда в мыслях все проясняется. В ушах отдается звук его голоса, произносящего с явной ненавистью в словно сдавленном рычании относящееся ко мне слово. Сука.На холодных чуть подрагивающих губах появляется кривая и отчасти жестокая улыбка, которая является лишь выражением появившейся внутри злости на сидящего на кровати Кобейна. И это неожиданное чувство вызвано отнюдь не тем интересным обращением, хотя начать стоит с этого.- Что, - доносящийся из горла звук кажется слабым хрипом, как после долгой болезни или частичной потери голоса, - не нравится?Наверное, мои слова вводят музыканта в некоторый ступор, так как он, все еще не оборачиваясь, медленно поднимает голову. Мысленно я представляю, как его глазам предстает вид темного квадрата окна в светло-персиковой стене, а в голове отдаются услышанные только что слова. Я и не надеялась, что он сразу уловит суть такого выражения в моем голосе, но это доставляет какое-то садистское удовольствие. На секунду жгучее желание причинить боль ему пугает меня саму, но тут же проходит за каким-то внутренним змеиным шепотом, призывающим мстить. Все так же неустойчиво стоя у стены и держась занемевшими бледными пальцами за дверной косяк, я, очень четко ощущая, как по спине с вымокших в некоторых местах волос стекают холодные капли, вызывающие мурашки на коже, вижу, что Курт, все еще не поворачиваясь, но уже явно слушая, запрокидывает голову чуть назад, отбрасывая со лба мокрые волосы. Мне приходится крепче сжать зубы, чувствуя, что на губах все еще блуждает эта хищная безумная улыбка, хотя внутри я понимаю, что для ругани мое состояние еще не достаточно устойчиво, и в любой момент все может окончиться обмороком.- Наверное, неприятно сталкиваться с этим самому? - я практически не узнаю собственный сочащийся ядом голос, что произносит эти слова, однако, словно не отвечая за саму себя, словно говорю это не я, а что-то во мне, продолжаю наигранно беспечным тоном, - тебе это ничего не напомнило? За этим спектаклем в моих интонациях явственно слышится какая-то потаенная угроза или явная провокация. Кажется, Курт это тоже чувствует, и распрямляет плечи, сразу становясь чуть выше, словно негласно принимая эти условия. Непонятная шепчущая сторона во мне мысленно ликует, радуясь, что все не будет так просто. Сохраняя еще какие-то остатки рассудка, я совершенно не могу понять, что происходит, и почему я чувствую такую ненависть к нему.- Кортни мне многое о твоих передозах рассказывала...- Закрой рот, - голос самого Кобейна как-то неуловимо меняется, становясь жестче и ниже, приближаясь к сдерживаемому рычанию. - Почему? - вопрос вопреки ситуации звучит удивительно наивно, - скажешь, что я тут не причем? Ты ошибаешься, - понизив голос на последнем слове, я медленно протягиваю руки вперед, показывая виднеющиеся на сгибах локтей багровые отметины давних уколов, хотя Курт вряд ли может их видеть, - я - все те люди, которым ты причинил боль и страх своим поведением. Все те, кого ты заставлял страдать в угоду своей беспечности, глупому самолюбию и детскому эгоизму. Все должны отвечать за свои грехи, разве ты не читал Библию? - будто вытесняя мои собственные мысли, внутри все наполняется каким-то предвкушающим ощущением расправы, сладким чувством мести. Ядом. - Не знаю, что за херню ты порешь, но тебя это вообще никаким боком не касается, - он все равно не поворачивается. Это заставляет почувствовать ликующее состояние от мимолетного осознания того, что, возможно, я нащупала нужную нить. В этом мы с ним похожи: несмотря на годы зависимости, он все равно, пусть и не слишком боролся, но чувствовал вину перед окружающими людьми, чувствовал себя куском дерьма и недостойным человеком, которого не должно быть. Эту тему я все же не развиваю, но лишь потому что слышу фразу из его уст, резко меняющую направление мыслей. - Не касается меня? - задумчиво и тихо повторяю я, - значит, это не мое дело, верно? Значит, это я суюсь в чужой вопрос? - все фразы не похожи на вопрос, и ответа на них я не жду, лишь, оттолкнувшись от стены, медленно и неустойчиво, пошатываясь, подхожу ближе. Снова воспринимая все происходящее как-то со стороны, будто при просмотре странного фильма, я задумываюсь, что все это похоже на какой-то злой, психоделический спектакль, в конце которого все умрут страшными смертями. Как ни странно, мне нравится играть эту роль безумной, одержимой несправедливой жаждой мести и злобы. Если это лишь игра после пережитого, то вряд ли это как-то повлияет на происходящее в наших жизнях. Если это лишь фильм, то никто не пострадает, лишь картонная постановка. Я слишком поздно понимаю, что все совсем наоборот, и то, что казалось представлением, на самом деле самая настоящая реальность...Не замечая своих же действий, я подбираю с пола чехол с гитарой и, неожиданно быстро запрыгнув на кровать, с силой ударяю грифом по спине и затылку сидящего на краю музыканта, что с тихим шипением, обернувшись, отпрянул от упавшего рядом с ним из моих ослабевших рук инструмента. Гитара с глухим звенящим стуком оказывается на полу.- Ублюдок! Ненавижу тебя! - с какой-то захлестывающей разум яростью, я, лишившись орудия насилия в виде гитары, принимаюсь колотить прикрывающегося руками Кобейна по всему, до чего могу достать, стремясь ударить сильнее, причинить еще большую боль, и с каждым ударом в его сгорбившуюся спину или незащищенный живот, я чувствую, что моих сил недостаточно. Он защищается лишь, потому что не может ответить из-за своих принципов, но вовсе не из-за слабости. Этого недостаточно, мне хочется не этого. - Ненавижу тебя, урод! - его руки пытаются перехватить мои, хотя я постоянно вырываюсь, отталкивая его, чтобы ударить еще сильнее. Постепенно моя ярость и ненависть превращаются в обыкновенную обиду и бессильную злость, с которой выходят и раздражающие еще сильнее слезы. - Бл*ть, ты совсем долбанулась?! - я почти довела его. Готово. Курт сам уже с трудом сдерживается, хотя я и не знаю, от чего именно. Как выражается его гнев, как проявляется жестокая, темная сторона личности? Этот момент остается загадкой для меня, хотя, наверное, если бы не постоянная борьба с собой, нашедшийся путь в этом мире и собственные принципы, он бы начал убивать. Стал бы вторым Потрошителем, пугая жертв неестественной синевой безумных глаз. Раздирая кровавую плоть тонкими пальцами, которые сейчас разрывают только струны гитары. - Ублюдок! Какого черта ты лезешь ко мне!? Что я тебе сделала?! - я уже срываюсь на хриплый крик, краем сознания замечая мелькнувшую в потемневших глазах напротив тревогу и метнувшийся в сторону двери взгляд. Кобейн, пытаясь одновременно перехватить мои руки, начинает шипеть, чтоб я заткнулась, но, хоть и с понимание того, что соседи могут не так понять, я распаляюсь еще больше. На лице музыканта появляется чуть ли не настоящий оскал от того, что я продолжаю извиваться, ударяя его все с большим рвением, не желая успокаиваться. Почему-то мне самой кажется, что он сдерживает себя, думая, что раз на меня напало сумасшествие, то ему нужно сохранять здравый рассудок, чтобы не поддаваться. Это выбешивает еще больше, это показатель моей, не его, моей слабости и глупости. - Да это ты суешься не в свое дело! - голос начинает срываться, когда я из последних сил пытаюсь докричаться до него. Наконец, Кобейну удается перехватить мои руки и крепко сжать за запястья, притягивая к поверхности кровати, хотя я продолжаю вырываться, правда, без былого рвения, абсолютно растраченного за все это время. Его ледяные ладони крепче сжимаются вокруг моих запястий, словно пытаясь переломить, хотя на самом деле он пытается прекратить все мои попытки вырваться. Силы начинают покидать, мне остается только в бессилии всхлипывать и кричать на него, горя изнутри от обиды и злости.- Я хотела умереть, ублюдок ты чертов! Какого черта ты сунулся в это?! Я была так близко к этому, а ты опять все испортил, гад! - воспользовавшись его секундным расслаблением, я с силой вырываю ладонь из его руки и с размаху ударяю его по щеке. Все звуки на секунду замирают, в ушах звенит только чудовищно громкий звук от пощечины, пока я, глотая слезы и всхлипывая, смотрю на откинувшего от удара чуть вбок голову Курта, чей профиль скрыт за упавшими по инерции все еще влажными волосами. В этой абсолютной тишине, я могу расслышать его чуть подрагивающее, наверняка, от злости дыхание, а в редких просветах между волосами видеть, что уголок его рта чуть подрагивает в обнажающей зубы жуткой усмешке, что доносится секундой позже. Этот кроткий хмыкающий звук становится словно каким-то сигналом лично для него, и, не позволив мне ничего сообразить, Кобейн, все еще держа одну мою руку, резко толкает меня на спину, наваливаясь сверху. Кровать протяжно скрипит в тишине комнаты, когда мое тело под весом другого бессильно опадает на спину. Горло снова распарывают тихие кроткие всхлипы рыданий, смешивающиеся с доносящимся достаточно близко тяжелым дыханием. Еще раз всхлипнув, я перевожу взгляд с потолка на лицо прижимающего меня к кровати музыканта, тут же ловя его виднеющийся через просветы в свисающих светлых волосах абсолютно жуткий взгляд. Маниакальные, бешеные, горящие темно-синим абсолютно безумные глаза, наводящие инстинктивный страх перед чем-то непонятным, но пугающим. Довела. Это было трудно сделать, но это получилось. Остается один лишь вопрос: сколько еще людей доводят его до такого состояния, что он буквально звереет? Превращается из забавного или грустного голубоглазого парня в настоящего зверя с этим голодным волчьим взглядом...Зрительный контакт прерывается, когда я, не сдерживаясь, снова начинаю всхлипывать о своем. Резко выдохнув, Курт чуть прикрывает глаза, словно отрезвляясь, и опускает голову, так что концы свисающих длинных волос почти касаются моего лица. Всхлипы вырываются сами собой, и я не могу понять почему. Может, это тот не вырвавшийся наружу страх после визита к Линде или отчаяние, потерянность после него же. Может, это выходит моя слабость и накопившиеся внутри чувства, не знаю. Оторвав безучастный взгляд от подрагивающей от напряжения с чуть выступившими под кожей венами руки Курта рядом с моей головой, я запрокидываю голову назад, чуть свешивая ее с края кровати, видя в расплывающихся очертаниях перевернутую дверь. - Господи, зачем... - дрожащим шепотом слова вырываются из горла, когда я чувствую у основания шеи, там, куда попадает тяжелое дыхание прижимающего меня к кровати музыканта, руку и чуть надавливающие на кадык пальцы. Несильно, но это приносит неудобство, однако возвращает к реальности. Четкость зрения помалу возвращается, как и ощущение лежащей сверху тяжести, исходящее от которой тепло заставляет кожу покрывать мурашками от очередного перепада температур и ситуаций. Сделать новый вдох становится труднее из-за ощущения придавливающего мой собственный живот живота и чуть выступающих ребер Кобейна, однако, когда он чуть приподнимается, снова опираясь о дрожащую руку, это удается сделать без особых усилий. Рука с моего горла исчезает, зато в лоб ударяется лоб Курта. С закрытыми глазами, глубоко дыша через нос и, кажется, крепко сжимая зубы, он пытается успокоиться, пока я, беззвучно рыдая, вздрагиваю от каждого всхлипа.- Ну что я тебе сделала? - шепотом, всхлипывая, снова спрашиваю я, чувствуя касающееся моих подрагивающих от рыданий губ теплое дыхание, - ну почему? - он не отвечает, даже когда я чуть приоткрываю слезящиеся глаза и слегка поднимаю голову, неосознанно вжимаясь в его горячий от всех этих сражений лоб и видя только слегка расплывающиеся контуры выделяющихся на бледной коже черных подрагивающих ресниц.- Что ты постоянно ко мне лезешь? - испытывая совершенно амбивалентные чувства, с усталостью проговариваю я, как-то неосознанно поднимая голову чуть выше, тут же сталкиваясь с носом музыканта своим. Услышав последнюю фразу, он распахивает глаза, которые сразу же поражают своей редкой темнотой с едва выделяющимися более светлыми волокнами. Мои же глаза сужаются в ответ на выражение в его. Все начинается заново... Опершись на руки, он встает с меня, садясь на другом краю кровати, пока я, чуть помедлив, тоже принимаю сидячее положение. - Ты себя вообще слышишь? - уже без былой ненависти в понизившемся рычащем голосе интересуется Кобейн, когда я разваливаюсь на другой стороне, нагло глядя на него, - я к тебе лезу? А не ты ли постоянно ноешь: обними меня, не уходи! - несмотря на явную прозвучавшую в голосе издевку, я, стараясь не показывать того, что внутри меня это немного задело, на лице, сохраняя напряженную злую усмешку, словно пытаясь еще больше спровоцировать его.- Я, мать твою, только и делаю, что дома ползаю за годовалым ребенком, а здесь за тобой, хотя ты прекрасно знаешь, какого хера мне это стоит, - голоса он все равно не повышает, срываясь на напряженное шипение на особенно серьезных моментах речи, хотя из чуть суженых глаз все еще не исчезло это свирепое выражение, - я пытаюсь, бл*ть, хотя бы немного о тебе заботиться, потому что сама ты ни черта сделать не можешь, - я лишь медленно киваю в ответ, с улыбкой вежливо приподнимая брови, что, несомненно, злит его еще больше, но какая-то часть меня забавляется этим его состоянием, раззадоривая еще сильнее, - и такую херню я получаю в благодарность? С такими закидонами, знаешь, шла бы ты куда подальше, и плевать, что с тобой будет, - из моего горла доносится издевающийся смех в ответ на его слова, из-за чего он чуть склоняет голову набок, словно решив, что я в конец чокнулась, - чего ты ржешь? - А ты решил заботиться обо мне с расчетом на что-то? За благодарность? - оборвав смех, я снова устремляю взгляд на Курта, что, услышав это, закатывает глаза, - может, мне еще и спать с тобой за это? Отличная система получается, не находишь? Ты скрашиваешь мое одиночество и спасаешь от полнейшего безумия, а потом мы трахаемся. Замечательно, - на секунду подавшись вперед, с ядом в голосе выговариваю я, чувствуя, что злобная улыбка будто приросла к губам. Но и этого недостаточно. Это не бьет достаточно сильно, а я превращаюсь в ненасытного монстра. - Скажи, а о дочери ты так же заботишься? - глаза музыканта чуть расширяются, снова принимая то дикое пугающее выражение, однако это не останавливает меня, - с надеждой, что она тебе отплатит однажды? - А ты не слишком забываешься, Пфафф? - без явных эмоций, уже более громко интересуется Кобейн, не спуская с меня взгляда. В ответ я только еще шире улыбаюсь, исподлобья наблюдая за ним.- Нет, это ты забываешься, - чувствуя перемены в моем голосе, Курт настороженно сводит брови, пока я чувствую, как от одного взгляда на него внутри все клокочет от обиды и жуткой несправедливости, - ты должен на коленях ползать и благодарить небеса, за то что твоя дочь родилась здоровым и счастливым ребенком. В то время как ты долбился, как сволочь, со своей гребаной женой во время, мать ее, беременности. Чем ты это заслужил? Какого хера ты сделал, чтобы тебе преподнесли такой подарок?! - голос вздрагивает, когда я чувствую, что кипящие внутри чувства набирают свою силу, и я уже не могу сдерживать эту холодную жестокую маску на лице, снова ударяясь в эмоции, - она как минимум должна была родиться с отклонениями, но это просто какое-то чудо, что так не произошло. Какого черта так случилось? Какого черта моя мать до сих пор вспоминает, как потеряла своего ребенка?! Она сама виновата и раскаялась в этом. Она свои грехи через меня замаливала! Какого же гребаного хера у тебя в жизни все устраивается?! Чем ты лучше нее?! Что ты сделал, чтобы вот так просто наслаждаться этими дарами жизни? - эмоций на лице Кобейна я прочитать не могу, но из-за этой внезапной скрытности можно понять, что эти слова его сильно задели внутри, хотя снаружи он этого не покажет, сколько бы я не срывала голос, - почему я никогда не смогу увидеть свою сестру? Почему она умерла еще в утробе матери? Твоя дочь жива и счастлива, по-твоему, это я забываюсь?! Отзвуки последних моих слов, кажется, все еще эхом раздаются в снова наступившей гробовой тишине комнаты. Сейчас не слышно даже звуков с улицы, только приделанная к потолку круглая лампа снова начинает часто мигать, но, щелкнув, снова светит ровно. Ночь это или еще вечер, но время этой темноты тянется ужасающе долго, отнимая силы и нервы. Как ни странно, даже чувствуя легкую усталость, я не могу прекратить злиться и не могу перестать чувствовать эту злость, эту ненависть, эту раздавливающую несправедливость. От этого хочется вырвать эти выбешивающие в данный момент своей насыщенностью глаза неподвижно сидящего напротив человека. Я не знаю всей его жизни, я не пережила ее. Глупо тыкать одного человека в проблемы другого, ведь восприятие у каждого разное, и тот, кто изнывает от эмоциональной и моральной боли каждый день лучше променяет свою жизнь на голодное детство в Африке. Осознание этого не покидает даже в эту минуту помутнения, но я не отдаю себе отчета, абсолютно теряю контроль, буквально выплескивая все накопившееся на случайно подвернувшегося человека. - Еще раз заикнешься про мою дочь...- Что? - с вызовом, вскинув голову и полностью садясь, подогнув под себя ноги, я перебиваю медленно угрожающе заговорившего Курта, - что ты сделаешь? Ударишь меня, а, защитник женщин? Ты даже не заметил, как то, что отличает тебя от остальных, как твоя особенность стала твоей слабостью, - мой голос снова понижается то угрожающего полушепота, которым все время выражается какая-то скрытая сторона во мне, - я могу сказать, что угодно, и ты ничего мне не сделаешь. - Я могу уйти, - с готовностью заявляет Курт, тоже растянув на губах ненастоящую улыбку, - ты зависишь от меня, что бы ни говорила.- Нет. Ты не уйдешь. Не знаю, что творится в твоем извращенном мозге, но ты сам в какой-то степени зависишь от этих встреч. Тебе это словно какое-то удовольствие доставляет, как что-то совершенно новое... На маленького мальчика свалили ответственность, что же он будет делать? - Знаешь, что доставляет мне удовольствие сейчас?- Что же?- Вид твоей ломающейся шеи, - в ответ я без эмоций усмехаюсь, снова чувствуя налетающие откуда-то с заднего плана эмоции, в основе которых теперь присутствует страх. Что мне теперь делать? Как теперь жить, если умереть он мне не дал? В данный момент я собственными руками, кажется, порчу все наши отношения, снова отделяя себя от остальных людей. Неужели предстоит пережить тот летний ужас заново, дубль два? - Я была буквально в шаге от этого, - едва сдерживаясь, я сильнее сжимаю зубы, стараясь сделать голос более громким и сильным, - но ты, как всегда, все испортил.- Я лишь отсрочил твою отправку на тот свет, - безразлично усмехнувшись, замечает Кобейн.- И что ж мне теперь сделать? - с издевкой спрашиваю я, ожидая какой-нибудь очередной тупой шутки.- Я извещу тебя, как только придумаю... Да и вообще это глупо - злиться на меня за срыв твоего дерьмового плана самоубийства, - я сильнее сжимаю зубы и неприязненно сужаю глаза, чей взгляд замер на чуть покачивающейся пряди его волос, достающей ниже линии нижней челюсти. Это помогает держать себя в руках, концентрируя внимание на этом тихом движении, словно на маятнике.- Ты приперлась в гостиницу, где первым человеком, тебя нашедшим, буду именно я. Объявилась тут именно в то время, когда я обычно прихожу...- Мне было не до высчитывания твоих визитов, - через зубы проговариваю я.- ... не закрыла дверь, и сделала все очень спонтанно, - я перевожу взгляд на его опущенные на вытащенную из кармана джинсов вымокшую пачку сигарет глаза, - в таких вещах не требуется быстроты, здесь нужно все продумать, все предусмотреть. Одна ошибка, и все пойдет крахом, а как потом жить, когда уже настроилась на смерть?.. Ну и самое главное, - он на секунду замолкает, зажимая в зубах чуть помявшуюся мокрую на вид сигарету и криво усмехаясь, - ты даже не попрощалась со мной. Вот этого я тебе никогда не прощу.- Ты даже не знаешь причин, по которым я это сделала, - ровным холодным голосом проговариваю я, стараясь не раздражаться от его кажущегося слишком несерьезным и ребяческим вида с этой долбанной сигаретой, - я не знаю, что мне делать дальше, как мне теперь жить. Смерть была единственным выходом...- Смерть никогда не бывает выходом.- Заткнись. Ты сам прекрасно понимаешь, в какой ситуации находимся и я и ты. Различие лишь в том, что ты устроился, ты смог найти того человека, который помогает тебе жить, который делает все для тебя, который тебя здесь держит. А я нет, - как ни странно, но голос даже ни разу не дрогнул, хотя в глазах снова начинают стоять слезы, коих я даже не замечаю. Не спуская взгляда с наблюдающего за мной Кобейна, я сползаю с края кровати, неустойчиво вставая на ноги и отходя немного от нее. Останавливаюсь я у стены, снова поворачиваясь лицом к музыканту.- Я даже не знакома с ней достаточно хорошо, и, возможно, это прозвучит глупо, но я точно знаю: это не просто так. Я, наверное, даже люблю ее. Она оказалась рядом со мной в тот момент, когда вокруг не было ничего и никого. Даже тебя, - странным образом, этот разговор снова относит все события на несколько месяцев назад. Видимо, прошлого нельзя ни забыть, ни стереть из памяти, как ни старайся, и мелькнувшее в глазах Курта странное выражение тому доказательство. Тогда не было ничего, для меня то лето стало одной огромной черной дырой без дна и начала лишь с некоторыми просветами, и об этом никогда не забыть. Даже если мы не будет поднимать этой темы в разговорах, она не перестанет существовать, как и опыт, как и воспоминания, как и все ошибки, чьи последствия приходится испытывать сейчас. Некоторые из них помогли понять все происходящее, осознать происходившее и, наконец, открыть глаза на свою жизнь и мир вокруг. А некоторые в буквальном смысле доводят до самоубийства... - Она в общей сложности ничего и не сделала, только прибавила мне лишней боли своим уходом. Но сам факт того, что она не отвернулась в самом начале, когда я представляла из себя только жалкое подобие человека... Меня этой любовью никогда не баловали, не бегали, подтирая слюни, хотя это и не то, что действительно нужно, ты сам прекрасно понимаешь, что это такое. Я даже не знаю, как объяснить. Она, как свет для меня, как муза, что ли, - я опускаю голову, переводя дыхание и сглатывая образовавшийся в горле комок. Чуть смежив уставшие болящие глаза, я крепко зажмуриваюсь и раскрываю их снова, замечая, как свет в очередной раз часто мигает.- У тебя есть семья. Ты чертовски прав, говоря, что не можешь обо мне заботиться. Тебе самому это нужно, но и я этого дать не могу. Поэтому мне нужна Линда, буквально физически нужна, даже если не брать в рассмотрение того, что я действительно люблю ее... Есть лишь одна проблема, - через паузу добавляю я с тихой нервной усмешкой, - она боится наркоманов. А я и есть гребаная наркоманка...Шмыгнув носом, я снова усмехаюсь нелепости ситуации. Наркотики практически свели меня с этой девушкой, и они же разделяют нас сейчас. Все разбивается на множество осколков, как упавший на землю хрустальный бокал. Конечно, можно попытаться еще раз свести счеты с жизнью, но что это даст? Тогда я была охвачена чувствами и болью, а теперь буду думать об окружающих людях, которым причиню боль. Самое отвратительное - чувствовать вину, но знать, что ничего не сможешь изменить. Дело даже не в этой якобы "неразделенной" любви, не в препятствии, вставшем между нами. Я просто не могу и не смогу свыкнуться с окружающим меня миром и его законами в одиночестве. Не смогу справиться, а Курт не сможет всегда быть рядом. Паразиты должны исчезать, чтобы не загрязнять планету и жизнь на ней. Паразиты должны исчезать.- Ложись спать, - за спиной доносится тихий, но достаточно твердый голос Курта, когда я, уже присев на кровать, прижимаюсь лбом к коленям, обнимая руками ноги. Откуда-то сверху доносится щелчок, после которого мерцание света заканчивается. Комната погружается в ощутимую даже сквозь сомкнутые веки темноту. Я не сопротивляюсь, когда не дождавшийся от меня никакой реакции Курт, взяв меня за плечо, несильно толкает на кровать боком. Шмыгнув носом, я продолжаю глядеть в темноту, не шевелясь, лишь чувствуя, как поверхность кровати чуть прогибается, когда позади меня ложится Курт. В носу начинает щипать, и я крепко зажмуриваюсь, пока по щеке скатывается очередная противно теплая капля влаги, что исчезает на подушке. Мысли о беспросветной темноте ближайшего будущего снова настигают, заставляя чувствовать внутри себя холодную сквозную дыру, когда рука Курта, обогнув мое плечо, настойчиво прижимает меня к его груди спиной, прислоняясь оголенным предплечьем к моей мелко вздрагивающей грудной клетке. Это мало успокаивает, даже, кажется, еще больше распаляет снова зародившееся внутри чувство своей слабости и никчемности, с которым нужно бороться. Обязательно нужно. В ответ на этот жест со стороны Кобейна, я чуть отодвигаюсь, несильно кусая его за тыльную сторону ладони, чтобы показать, что не нуждаюсь в этом, но никакого эффекта это не дает. Я все еще продолжаю без движения лежать на боку, прижатая спиной к музыканту сзади. Через некоторое время сквозь ткань намокшего плаща, что неприятно прилипал к свитеру под ним, я начинаю ощущать пробивающееся тепло от тела другого человека, и оставляю все сопротивление. Нельзя забываться. Нельзя забывать, кто настоящий враг, и бороться надо именно с ним всеми известными способами, и затрачивая все силы. Надо держаться, чтобы не поддаться этому мерзкому чувству страха и потерять себя снова. Чтобы снова не стать тем, чем я была уже, кажется, так давно, еще совершенно не понимая, где нахожусь, и кто я есть. Я этого и сейчас не понимаю, но ближайшая важная цель все время маячит перед глазами. Надо бороться. Глубоко вдохнув, я медленно выдыхаю и неуверенно подтягиваю руку к прижимающемуся к основанию моей шеи запястью Кобейна, чья ладонь достаточно крепко сжимает плечо, на котором я лежу. Мелко подрагивающие задеревеневшие от необъяснимого холода пальцы сначала неловко касаются кожи запястья, а затем цепко обхватывают его, нащупывая спрятанный где-то под кожей пульс. Я закрываю глаза, мысленно отсчитывая нечастые робкие удары. Достаточно скоро к расслабившемуся впервые за долгое время теплом и покоем организму приходит ощутимая усталость, отправляющая в сон. Буквально на этой границе сна и реальности, явно чувствуя согревающее спину прижимающееся тепло и едва различимое дыхание где-то в районе моего затылка, я все равно ощущаю какое-то беспокойство, словно перед скорым наступлением бури. В голове проносятся какие-то неясные образы знакомых и незнакомых лиц, сменяющихся с такой чудовищной быстротой, что я не успеваю уследить даже за сменой обстановки и незнакомых мест, каких-то абстрактных картин. Словно именно это ждет меня уже очень скоро. Может, все это вызвано недавней передозировкой, но мной овладевает грызущее изнутри легкое предчувствие. Если вскоре мне снова придется пуститься в этот вихрь событий, то сперва нужно сполна насытиться этим мимолетным покоем и миром, на который у меня остается только лишь ночь. Эта мысль становится последней, прежде чем сознательная деятельность мозга полностью отключается...Тишина.Беспощадная ночь холодна,Поднимается к сердцу волна.Я смертельно больна,Я струна.Мое сердце подносят к огнюИ поэтому я так звеню,Я смертельно больна,Я струна.Помоги.Развалилась луна на куски,Зимний сад заметают пески.Мы близки.Мое сердце подносят к огню,И поэтому я так звеню.Колокольчик в руках колдуна,Я больна. - Fleur – "Струна".