Часть 35 (1/1)

Мы стали теми, кем нас пугали в детстве. (Louna "Солнце") Все детишки клюнут на это, Если как следует упаковать. Украдите звук и копируйте, Придерживайтесь одного формата.Это не ода, просто факт, То, где теперь находится наш мир.Нам не хватает идеи. Так-то, без разницы, - Nirvana - "Aero Zeppelin" Услышав донесшиеся из трубки гудки, я отнимаю ее от уха и, чуть помедлив, кладу на стол. Сцепив ладони в замок, я облокачиваюсь руками о колени и, фоном едва слыша бубнеж из приглушенного телевизора и радио, раздумываю о посторонних волнующих меня вещах. За все время я еще не получила ни одной весточки или какого-то сигнала со стороны Линды, которая, по идее, уже продолжительное время получает цветы от своего нетайного воздыхателя. Идея засекретить свое имя с самого начала не казалась очень привлекательной. Все равно мой маскарад когда-нибудь раскрылся бы, а так у Линды могли бы появиться проблемы с парнем. Прокашлявшись, я выныриваю из потока своих мыслей и протягиваю руку к полу, где лежит мой рюкзак. Нащупав в маленьком наружном кармане пару перевязанных вместе сигарет, я разделяю их и достаю одну, тут же засовывая в рот. Небольшая отрешенность от происходящего в данный момент заставляет меня закашляться от слишком большого вдоха дыма от марихуаны, о котором я практически забыла. Отдышавшись, я вдыхаю снова и сползаю с края кровати на пол, прислоняясь спиной к ее боку.От мыслей меня отвлекает нарушивший тихий монотонный шум в комнате щелчок двери. Еще раз затянувшись, я откидываю голову на кровать, выдыхая через рот, и сталкиваюсь взглядом со спиной вошедшего в номер человека. - Знаешь, - сдувая лезущую в глаза прядь торчащих из-под натянутой на голову черной шапки волос, Курт разворачивается и проходит к кровати, на ходу скидывая с плеча рюкзак с чем-то звенящем внутри, - наши встречи происходили бы гораздо легче, если б у тебя были яйца. Рассмеявшись, я снова затягиваюсь, отводя взгляд от рухнувшего спиной на кровать Кобейна, после чего медленно выпускаю дым, отводя руку чуть правее от себя.- Они у меня есть, - снова запрокинув голову на кровать, отвечаю я, обводя рукой с косяком в пальцах какие-то неясные фигуры в воздухе, - только гораздо выше, чем у среднестатистических самцов, - дождавшись, пока Курт переведет на меня взгляд, чуть запрокинув голову, продолжаю я. В ответ мне доносится тихая усмешка.- А зачем тебе это? - мне приходится ждать несколько мгновений, пока рывшийся в своем рюкзаке Кобейн достанет из его недр свою пачку сигарет и закурит. Однако даже после того, как музыкант затихает, лежа поперек кровати на спине, и медленно выдыхает дым вверх, ответ так и не доносится.- Кортни не ревнует и не будет ревновать меня к Кристу или Дейву, да и многим другим приятелям, с которыми я провожу достаточно времени... А с тобой ситуация другая. - Так не ходи сюда, если боишься, - тут же отвечаю я, снова затягиваясь уже наполовину истлевшим косяком. В ответ мне не доносится ровным счетом ничего кроме приглушенной болтовни из телевизора и радио. Я снова запрокидываю голову назад, натыкаясь взглядом на скрытую за черной шапкой, из-под которой торчат светлые волосы, голову Кобейна. Помимо этого я могу разглядеть лишь уставленную локтем в поверхность кровати руку с тлеющей меж пальцев сигаретой, от конца которой вьется полупрозрачный дымок.- Она что, уже давала поводы для опасений? - Пока нет.- Тогда расслабься, - чуть потянувшись руками вверх, усмехаюсь я, - во всяком случае, ты всегда можешь сказать ей, что я лесбиянка, - на последнем слове мой голос практически заглушает внезапный скрип кровати сзади, когда Кобейн, вероятно, очень бурно удивившийся такому повороту событий, резко переворачивается, чтобы видеть меня. Кинув взгляд на устремленные в мою сторону светло-голубые глаза, я сажусь более-менее прямо и опускаю руку на пол, туша остатки косяка.- Если она помнит наш тур в Стратфорд, то опасаться нечего. - Так, стоп! Тайм-аут, надо разобраться... - от неожиданно эмоциональной реакции Курта я не могу сдержать смех, краем глаза наблюдая за тем, как музыкант, подогнув одну ногу под себя, практически садится, невнятно жестикулируя, - ты лесбиянка?! - чуть склонившись корпусом к кровати, переспрашивает музыкант, из-за расширившихся глаз которого я не могу перестать смеяться, - почему я узнаю об этом только спустя полгода после знакомства? А этот... как его? Эрик, он что, трансвестит?! - Ну, - кое-как справившись со смехом, начинаю я, - не знаю, я с ним не так долго знакома. Стоит один раз влюбиться, и мир предстает в совершенно ином цвете. - А если без шуток? И... - запнувшись, но все так же тараща глаза, похожие на два округлившихся фонаря, Курт трясет рукой с вытянутым указательным пальцем куда-то себе за спину в сторону двери, словно пытаясь что-то там показать, хотя кроме тумбочки там ничего нет, - ты поцеловала меня тогда!- Это я-то?! - с возмущением и смехом переспрашиваю я, прижимая к груди левую руку, - да ты сам полез!- Да насрать! Это ведь было.- Ну и что? Такой жест ведь не обязательно значит, что кто-то по уши в тебя влюблен и хочет от тебя детей. В ответ на это молчание со стороны Курта нарушается тихими кроткими смешками, больше напоминающими какие-то нервозные звуки, прерывающиеся тихими ругательствами. Неслышно усмехаясь, я опускаю голову и вытаскиваю из лежащего со мной на полу рюкзака красно-белую пачку, краем глаза видя, что Кобейн медленно съезжает с края кровати на пол, с тихим стуком приземляясь сбоку от меня.- Хотя знаешь, - противоположная стена со светлым квадратом окна в себе на секунду тонет в полупрозрачном дыму, который я выдыхаю, отводя сигарету ото рта, - какое-то время ты мне даже нравился, - я не раздумываю над этими словами, прежде чем сказать их вслух. Чуть запрокинув голову, я снова вдыхаю дым, обхватив сигарету губами, и чувствую направленный на себя косой взгляд со стороны сидящего рядом Курта, которого это неожиданное откровение, кажется, заинтересовало. - Не то, чтобы я думала о пышной свадьбе и выводке детишек. Совсем нет, - чуть помедлив, добавляю я охладевшим от не самой приятной для меня темы голосом, - просто какое-то помутнение. И знаешь, что самое странное? Я так легко говорю об этом сейчас, хотя думала, что унесу эту тайну с собой в могилу. Почему-то сейчас это не кажется чем-то очень важным, - я замолкаю и, смазано скользнув взглядом по видимому мне профилю музыканта, отворачиваюсь в противоположную сторону, раздумывая над причинами всех этих ситуаций, - ну или на меня сейчас упадет пианино, - пожав плечами, продолжаю я, кинув взгляд на покосившегося на меня Кобейна, - потому что я обещала себе умереть с этим секретом.Почувствовав на себе пристальный взгляд, я поворачиваю голову в сторону Курта, встречаясь с направленными прямо на меня немигающими глазами, так и не донеся дымящей сигареты до губ. Благодаря достаточно продолжительному общению можно сказать, что Курт, в большинстве случаев, не был любителем долгих прямых взглядов, когда сам не являлся их инициатором. Однако когда случалось именно так, эти непонятные молчаливые "гляделки" могли перерасти в по-настоящему длительную паузу, пока кто-то из ее зачинщиков не выдерживал. Иногда смотреть в глаза этому человеку бывает действительно тяжело, и не всегда причиной этого является сама их пронзительность. Сложно точно понять, что творится у него в голове, сложно спокойно отвечать на взгляд, который словно проходит под кожу, без любых преград разворовывая все мысли. Необходим купол личного пространства, а такие невербальные проникновения его сильно нарушают. - Ты иногда такой бред несешь, - наконец произносит Курт и, покосившись в сторону, передергивает плечами от наигранного отвращения. Закатив глаза, я несильно пихаю музыканта в плечо, но тот, и не пытаясь удержать равновесия, заваливается на пол, на спину, снова роясь в пачке сигарет.- Так что там за история в Стратфорде? - невнятно произносит Курт, держа в зубах сигарету и пытаясь поджечь огонек на зажигалке в своих руках, - ты спала с моей женой? - Смотря, что ты имеешь в виду под словом "спала", - начинаю я, сверху вниз глядя на развалившегося на полу с уже подожженной сигаретой во рту Кобейна, - если спать, как это делаем сейчас мы, то да. А на твои прямые обязанности супружеского долга я не посягала, не волнуйся... Так, просто прогуливались вместе по городу, в рестораны ее водила, а она демонстрировала мне кружевное белье, которое, между прочим, она купила для тебя.Уловив тон, с которым я произношу последние слова, Кобейн, кинув на меня кроткий взгляд, скашивает глаза в сторону, отнимая руку с сигаретой ото рта, а на губах расползается обнажающая зубы странная ухмылка.- Придурок, - ткнув носком ботинка согнутую в колене ногу Кобейна, который уже, выдыхая дым вверх, не сдерживает неявного смеха. При одном взгляд в его чуть сощуренные направленные куда-то вбок глаза я замечаю появившийся где-то внутри словно невидимый, но ощутимый блеск, которого я уже давно не видела.- В этом туре было то же самое?- Нет, в этот раз Эрландсон заставлял меня слушать Битлз, - не без недовольства отвечаю я. - М-м, - безучастно и все с той же полу ухмылкой протягивает музыкант, выдыхая дым через нос, после чего так же пространно и отрешенно спрашивает, - заставлял? Ты разве не любишь их?- Люблю ли я Битлз? Ты бы еще спросил: танцую ли я балет? - он переводит взгляд на меня, после чего, чуть сведя брови, поднимается с пола, притягивая одно колено к себе.- Погоди. Это была такая шутка или ты реально не любишь Битлов? - Как я могу любить то, что мне не нравится? - раздраженно произношу я, упирая руки в разведенные в разные стороны колени и слегка наклоняясь к полу, - и хватит смотреть на меня, как на инопланетянку. Это просто музыка, в ней нет ничего примечательного для меня. Что? - нетерпеливо переспрашиваю я, тихо раздражаясь от направленного на меня скептического взгляда человека напротив.- Я почему-то думал, что тебе нравится их музыка.- Конечно, если б спрашивал, то знал бы правду.- Ах, правду? - сузив глаза и чуть помедлив, осведомляется музыкант, чуть склонив голову набок. Растянув губы в раздраженной неестественной улыбке, я несколько раз киваю головой.- И что же именно, позволь спросить, тебя не устраивает в Битлз? - Ну, они скучные, - желая позлить Кобейна, я намеренно поднимаю руку в воздух и начинаю загибать пальцы, - во-вторых, практически полное отсутствие разнообразия в музыке, в-третьих, за частую достаточно картонное неживое исполнение. Дальше продолжать? - как будто только вспомнив о нахождении здесь Курта, обращаюсь к нему я, переводя взгляд. Он ничего не отвечает, лишь только затягивается сигаретой в последний раз, не отрывая от меня взгляда, и тушит окурок, вжимая его в пол. ***Моим открывшимся отношением к группе, являющейся одной из самых его больших увлечений, Кобейн остался весьма недоволен и, загоревшись идеей переубедить меня и изменить взгляды на уже укоренившиеся в сознании вещи, ничего не говоря, потащил в один из больших музыкальных магазинов в паре-тройке километров от гостиницы, если идти бесконечными дворами и закоулками с сомнительными персонажами по углам. Уже непосредственно в помещении хорошо освещенного магазина с переливающимися начищенными корпусами висящих на стенах гитар и прочих инструментов Курт принялся слоняться от одного прилавка с множеством убранных в плоские картонные чехлы пластинок к другому, набирая горы этого добра, которое время от времени оказывалось на полу, за что музыкант, постоянно садясь на пол и подбирая все добро, шипел ругательства в свой же адрес. Оставшись у кассы, за которой сидит мексиканской наружности смуглый мужчина с крупными чертами лица и массивными черными усами, я лишь наблюдаю за мечущейся то пропадающей, то вновь появляющейся худой фигурой музыканта, слишком увлеченного выбором той или иной пластинки, как ребенок в магазине игрушек, чтобы замечать редких людей вокруг, мимо которых он, случайно задевая, проносится. Уже почти не видя самой фигуры Курта, я погружаюсь в какие-то зыбкие почти эфемерные размышления, которые никак не могут прийти к логическому завершению, обрываясь на середине. Наблюдая за мечущимся с пластинками в руках музыкантом, можно подумать, что это какая-то своеобразная и очень увлекательная игра, от которой он не может оторваться. Кажется, он мог бы провести всю жизнь в этом храме музыки, не имея даже банальных простых средств для комфортной человеческой жизни. Лишь видя вокруг себя множество ожидающих рук мастера инструментов, тысячи еще никем не услышанных пластинок с застывшими, как джин в лампе, голосами на магнитной поверхности, слыша звуки этой же музыки, воспроизводимые тобой или проигрывателем. Разве может это надоесть, если каждая песня и сопровождающая ее мелодия рассказывают свою совершенно новую историю, неизведанную, непонятную. Можно прожить всю жизнь, набраться мудрости лишь от вдумчивого прослушивания стихов великих поэтов прошлых веков. В изоляции от мира и его забот, слабостей и зла, несправедливости, горестей и душащей рутины, что навязывается с раннего детства. Будь послушным, благодарным ребенком. Учись наукам счета, чтобы, когда станешь взрослым, смог бы без труда и затрат времени посчитать многомиллионные суммы бумажек, записать цифры в столбик в нескончаемые таблицы, обменять деньги на услуги для комфортной жизни, которую ты посвятишь бесконечному подсчету, чтобы обеспечить себя благоприятными условиями. Для чего? Это сводящий с ума замкнутый круг. Круговорот бессмысленных и неважных забот и проблем, которые кажутся самыми серьезными и необходимыми делами для всего огромного света. В детстве мы не понимаем этого, находим смешным и нелепым постоянные будни взрослых, пропадающих на нелюбимых и зачастую даже ненавистных работах, чтобы заработать еще денег для дальнейшей жизни, в который ты окажешься в капкане замкнутого круга. В детстве ты видишь эту страшную воронку, изо всех сил держишься, чтобы не упасть в нее и не падаешь, из-за чего взрослые и состоявшиеся люди постоянно говорят, что ты уже не ребенок, что пора взрослеть. Неосознанно навязываемое чувство долга, чувство неполноценности, словно ты бесполезное, тупое существо по сравнению с серьезными людьми. И ты поддаешься, отпускаешь руки, ныряя с головой в рокочущую воронку, захлебываешься и со временем падаешь на дно.Учись наукам. Учись правильно себя вести. Учись и запоминай, как правильно жить в этом мире. Забудь детские забавы и своих друзей, забудь о казавшихся важными вещах вроде волновавшего вопроса: съел ли барашек беззащитную розу*? Забудь о мире своих фантазий, забудь о чудесах. С наступлением праздников думай лишь о предстоящих тратах и раздраженно скрипи зубами, вспоминая сколько пьяных лиц увидишь в связи с торжествами. Вкалывай на работе, возвращайся домой и падай замертво, лишь занавесив окно, чтобы стелящийся кроваво-красной полосой свет заходящего за темный горизонт солнца не мешал тебе. Вставай и ложись спать, не поднимая глаз на небо, не замечая, в какой фазе сегодня луна, и высоко ли солнце. Заботься о внешнем виде, подгоняя себя под общепринятые рамки внешности и поведения, даже если это перечит твоим принципам. У тебя их нет. Стань заложником общественного мнения, вздрагивай, когда слышишь свое имя, произнесенное кем-то посторонним, в ожидании критики или оценки тебе самому. Если ты родился мальчиком, то будь добр соблюдать все нормы поведения мужчин. Чувствуй себя царем всего живущего, понимай собственную значимость, заставляй все живое поклоняться тебе, а все слабое уходить с пути, знай себе цену. Но и не забывай о том, что мужчина не должен плакать или проявлять слабость. Ты не должен чувствовать хоть что-то. Ты должен быть сильным, жестким и уверенным в себе. Ты должен добывать деньги в семью, строить дом, надежное убежище для своей семьи, в которое потом возвращаешься, ненавидя свою жизнь. Пей, заливая горе и утраченные надежды. Используй женщину для достижения всех благ своей убитой жизни. Для удовлетворения своих потребностей, похоти и не забывай, что она создана для твоего комфорта, для удобства и преклонения Тебе. Ведь именно так рассуждал Бог, создавая из ребра Адама его жену. Если же тебе посчастливилось родиться девочкой, женой Адама, обрекшейся на вечное рождение детей в боли, то ты будешь счастлива, если последуешь всем женским заповедям. Будь девочкой, будь женственной и легкой. Ты должна нравиться всем вокруг, чтобы обсуждающие тебя люди обязательно оставались довольны. Молча сноси все оскорбления, терпеливо относись ко всем сваливающимся невзгодам, уважай волю своего отца или любого мужчины рядом с тобой, даже если он обрекает тебя на рабское существование. Будь скромна, будь идеальна, но молчалива. Ублажай своего мужа, восхищайся им, терпи все наносимые им неприятные слова или побои, ведь у всех могут быть плохие дни. Береги свою честь, ведь от нее зависит мнение о твоем муже. Будь целомудренной, но не становись серой тихой мышкой, которая никому неинтересна. Соглашайся с каждым словом мужчины, не смей заикаться о своих правах, чего бы он ни требовал, и взвали на себя все домашние дела, хлопоты, заботу о детях, взвали на себя все и тащи, как Атлант. И не забывай любить своего мужчину. Люби.Мы сами загнали себя в круг стереотипов и водоворота рутины, убивающей в нас людей, а потом ищем свободы, пытаясь переехать с одного места на другое. Мы называем себя свободными, хотя не можем и дня прожить без всего того, что сковывает нас, как цепями, не позволяя сделать лишнее движение. Что делать после осознания всех этих факторов? Как держаться в этом мире, когда каждый второй напоминает тебе о том, как важно вырасти, как важно быть успешным, как важно завести семью и следовать общепринятому неизвестно кем и когда канону счастья? Как не угодить в сумасшедший дом, пытаясь вырваться из этой паутины?.. Рассеянно моргнув, я начинаю оглядываться по сторонам, пытаясь понять, как оказалась у стеллажа с рядами пластинок, пару из которых уже держу в руках. Неловко прокашливаюсь и, оглядев обложки предметов в моих руках, слегка заторможено реагируя на происходящее, выхожу по короткому коридору, образованному двумя стеллажами, в хорошо освещенный участок комнаты, где находится касса и пара прилавков у стен с инструментами. У одного из них я замечаю торопливо поправляющего что-то на столе прилавка стоящего ко мне спиной Курта, которого без труда можно узнать по слегка растрепанным на макушке светлым волосам. Почему-то при одном взгляде на то, как он слегка воровато оглядывается, надеясь, что следствие его неуклюжести никто не заметил, мне становится не по себе. Кажется, Кобейн как-то обмолвился, что отец с детства приучал его быть совершенным во всем, срывая злость на маленьком мальчике за случайно разбитую чашку**. Но даже не это пугает в данный момент. Почему-то именно сейчас, после тех размышлений, становится действительно страшно от осознания того, как сильно зомбирован мир. Родителей винить не в чем, ведь когда-то они и сами были маленькими и сами угодили в ту же ловушку. Кажется, пока у меня получается не следовать этим жизненным законам, но надолго ли? Единственным желанным местом, убежищем, сейчас является то укромное место под кроватью, где лежат старые всегда охранявшие от всякого зла игрушки. К сожалению, сейчас у меня нет возможности спрятаться там. Но условие некоторой защищенности создать все же можно. Пока в голове от одного взгляда на приоткрытую дверь подсобки созревает план, в поле зрения случайно попадает спрашивающий что-то у кассира Курт. Как не странно, но в этом человеке я признаю своего, сколько бы споров и мелких ссор между нами не происходило. Своего. Такого же совершенно нелепо оказавшегося в этом мире ребенка, тыкающегося во все подряд: начиная от наркотиков и заканчивая наполнившей его жизнь музыкой. Он не должен был оказаться здесь. Не среди людей. Если ты не можешь смириться с происходящим вокруг, уходи. Это, наверное, единственный выход. А как может смириться такой, как он? Такой, сошедший практически со страниц повести Экзюпери, своего рода "Маленький Принц" с волосами цвета пшеницы. Он мог быть жестоким, мог быть обозленным и раздраженным на весь мир, мог заставить кого-то чувствовать себя неловко и неудобно, но все же оставался тем странным мальчишкой, который, порой, даже не понимал, что делает. Сжав пальцами переносицу, я зажмуриваюсь, пытаясь упорядочить бесконечный рой хаотичных мыслей и заглушить их нескончаемый шквал. Слишком много размышлений за один вечер, за относительно короткий отрезок времени, слишком много переворотов и прояснений в сознании. Слишком много. Невыносимо.Тряхнув головой, я мысленно пытаюсь задушить в себе последние голоса уже немного угасших размышлений и быстрым шагом дохожу до Кобейна, обсуждающего что-то с говорящим с явным акцентом продавцом пластинок. - Извините, - отпихнув удивленно обернувшего на меня Курта, я облокачиваюсь о столешницу кассы, - мы воспользуемся кладовкой, если вы не против? - Чем воспользуемся?..- Просто столько набрали, что на все денег не хватит, - быстро продолжаю я, игнорируя непонимающий взгляд продавца и бубнеж Кобейна сбоку от меня, - мы вам заплатим за услуги филармонии. Мужчина неловко кивает, пожимая плечами, после чего я, не дожидаясь реакции Курта, хватаю его под локоть и прохожу в приоткрытую дверь подсобки, вталкивая музыканта внутрь. - Все у тебя в порядке, Крис? - присев у стены рядом со сломанным стеллажом, осведомляется он, пока я, сдувая лезущие в глаза волосы, пытаюсь отыскать розетку в холодной стене полутемного заваленного разнообразным хламом и новыми поставками в картонных коробках помещения. В освещенном лишь пробивающимся через грязное окошко светом с улицы подсобка кажется гораздо более прохладной, чем основное помещение магазина.- Порядок, - я машинально поднимаю над головой большой палец, не отрываясь от поисков, которые все же увенчались успехом через некоторое время, - кто начнет? Окей, давай я, - не дождавшись ответа от музыканта, торопливо продолжаю я, аккуратно освобождая пластинку дебютного альбома The Doors с таким же названием и вставляя ее в проигрыватель. После небольшой молчаливой паузы комнату наполняет доносящийся из проигрывателя едва слышный робкий стук барабанов, к которому позже присоединяются туговатые звуки гитары. - Знаешь, я чувствую себя очень неудобно в темном помещении наедине с нервной девчонкой, у которой нож в кармане, - вопреки опасению в своих словах, Кобейн расслабленно потягивается, поднимая руки вверх и чуть зажмуриваясь. Резко выдохнув, я, слабо передвигая ногами, дохожу до стены, у которой расселся Курт, сейчас вытянувший шею в сторону проигрывателя.- Моррисон? - скептически выгнув бровь, спрашивает музыкант.- Чем он тебя не устраивает? - сложив руки на груди, интересуюсь я, - между прочим, почти твой ровесник и самый настоящий гений. И ты уж не обессудь, но стихи у него покруче твоих будут, - в ответ Кобейн издает кроткий смешок, запрокинув голову назад. - То есть ты хочешь сказать, что понимаешь их смысл? Это же сплошной ЛСД трип...- Это жизнь! - со смехом начинаю доказывать я, даже не замечая, как жестикулирую руками, - он поднимает важные жизненные проблемы, о которых люди задумываются только в глубокой старости. Да, в большинстве случаев он не пел слезливых песен о любви, но об этом чувстве уже столько сказано, что становится тошно. А здесь... - я блаженно прикрываю глаза, прерывая зрительный контакт с чуть поблескивающими в полутьме подсобки глазами Курта, - ему даже не нужны крики и вопли, чтобы выразить свои чувства. И так все ясно.Запрокинув голову, я прислоняюсь макушкой к стене за собой и окончательно закрываю глаза, предаваясь звукам, доносящей со стороны проигрывателя музыки. Спокойный приятный голос Моррисона продолжает, словно рассказывая услышанную от кого-то легенду, делиться строками о хрустальном корабле***, принадлежавшем, по одному кельтскому мифу, владыке моря. Неторопливый темп композиции и буквально космические переливы инструментальных партий отправляют сознание в окутывающую его густую дымку, делая мысли вязкими и неторопливыми. Словно саундтрек к предстоящему сну с появляющимися неизвестно откуда странными образами и объемными фигурами, будто отпечатанными на внутренней стороне век. Они выходят из тени, представляясь сначала маленькой незначительной точкой, а затем приближаются, становятся крупнее различимее и объемнее, пока не исчезают где-то за краем… После непродолжительного спора, в который я все же ввязываюсь, стремясь отстаивать свою позицию до конца, Кобейн переставляет альбом The Doors взятой с одного из стеллажей в главном помещении магазина пластиной Битлов, заверяя, что нужно просто вслушаться, просто понять. Раздавшийся меланхоличный голос Маккартни, по началу, слегка коробит слух, но для себя я решаю просто отпустить все свои принципиальные взгляды относительно творчества данной группы и понять, что же такого в них есть. Даже будучи в достаточно сосредоточенном состоянии, пока несколько похожих друг на друга композиций, что отличаются только темпом и участием разных инструментов, не кажутся чем-то большим, чем просто фоновой незамысловатой музыкой. От нее в голове не рождались замысловатые образы, стихи не заставляли задумываться о чем-то важном, не пробуждали никаких сильных чувств, кроме легкого расслабления. Слишком просто, слишком незамысловато, слишком.. поверхностно. Может, все наивное и простое кажется слишком глупым, когда в постоянной борьбе мы отвыкаем от этого? Когда почти каждый день ищешь решения для нерешаемых задач, пытаешься справиться с препятствиями и смертельно устаешь. Когда голова просто кипит от переизбытка информации и тяжелых размышлений. Каждая мелочь внушает какой-то смысл, от размышления о котором чаша внутри грозит переполниться. Чрезвычайно большое обилие самокопания, в ходе которого зачастую приходишь к самым нерадостным открытиям, прежде всего в себе. От этого начинает тошнить, тошнит от окружающего мира, от всего живого, от любого предмета, а в первую очередь от самого себя. В такой ситуации слишком много размышляющий человек может не выдержать и одним порывом оборвать все свое существование, не имея сил пережить эти эмоциональные потрясения. Единственным спасением в такой ситуации может стать отвлечение от постоянного мыслительного процесса, но как быть, если любая мелочь, будь то музыка или телевизионная передача, провоцируют новый мыслительный поток, переплетая его с уже существующими? Звучащая в проигрывателе композиция отчего-то заставляет сильнее вслушиваться в ее звуки, что я и делаю. Меня раздражает их откровенная простота и некоторая однотипность, слишком легко, без лишнего труда и пота с кровью выходит музыка и звучит меланхоличный изредка срывающийся на высоких нотах голос. Это не лишает живости, но и не дает прочувствовать все до ощутимой боли во всем сознании и даже теле... Но разве именно это требуется, когда состояние близко к апогею нервного срыва? Наверное, в этом и заключается, по крайней мере, для меня, открывшаяся ценность и даже некоторая мудрость этой группы. Никакой боли, никаких страданий и душераздирающих криков от разбивающих сознание эмоций. Лишь наивная простота и искренность, благодаря которой можно поверить, что, кажется, все не так плохо, как можно увидеть, взглянув по сторонам. Ты слышишь эту музыку, отдыхаешь сознанием, освобождаясь от всех разрывавших эмоций, всех размышлений, просто плывешь по течение, не задумываясь о проходящих мимо берегах. Спокойствие, граничащее с опустошением и освобождением, краткосрочной реабилитацией.Словно просыпаясь от глубокого сна, я резко распахиваю глаза, в которых чувствуется легкая резь от неожиданного светового контраста. Оглядевшись по сторонам, как в первый раз, я поворачиваю голову вправо, натыкаясь взглядом на фигуру, привалившегося к стене спиной Кобейна, который уже успел уснуть за это время, повернув голову так, что щека оказалась прижатой к прохладной стене, а наэлектризовавшиеся волосы на макушке прилепились к ее поверхности. Несколько минут, фоном слыша доносящуюся из проигрывателя музыку, я разглядываю расслабленное и удивительно безмятежное лицо музыканта, на котором сейчас присутствует почти незаметная улыбка. Лишенное частого задумчивого и отрешенного выражения, оно кажется действительно очень молодым, пусть даже большие по-детски наивные глаза закрыты. Сейчас он выглядит до неприличия уязвимым, беззащитным, хотя со стороны обычно мог произвести впечатление совершенно несерьезного балагура или же замкнутого саркастичного человека. Мне раньше казалось, что он сам прикидывается той или иной личностью, но на деле сам человек не всегда имеет отношение к наклепанным на него обществом ярлыкам, совершенно без разбора и суда. Иногда стоит просто открыть глаза, чтобы увидеть что-то.Уперев локоть в колено, я перевожу взгляд с прижимающего к животу, как игрушку, пустую обложку из-под пластинки в проигрывателе Курта, на дрожащие за маленьким окном черные тонкие ветки стоящих совсем рядом со стеной здания деревьев. На светло-синем фоне наступающих сумерек они ярко выделяются и, дрожа от ветра снаружи, скребутся в грязноватое стекло, отбрасывая тонкие теневые линии на пыльный пол подсобки. Когда-нибудь его все же уничтожат, убьют, не оставляя никаких сил для борьбы. Он не сможет больше держаться, сдастся и погибнет. Это неизбежно, и это лишь вопрос времени. В который раз моргнув, я возвращаюсь в реальность и, выдохнув, ложусь на правый бок на пол, тут же подтягивая ноги к груди и упираясь макушкой в чуть согнутую ногу Курта. Подложив одну руку локтем под голову, я затихаю, бросив лишь взгляд на проигрыватель и слабо усмехнувшись."Взрослые очень любят цифры. Когда рассказываешь им, что у тебя появился новый друг, они никогда не спросят о самом главном. Никогда они не скажут: ?А какой у него голос? В какие игры он любит играть? Ловит ли он бабочек?? Они спрашивают: ?Сколько ему лет? Сколько у него братьев? Сколько он весит? Сколько зарабатывает его отец?? И после этого воображают, что узнали человека. Это очень печально, когда забывают друзей. Не у всякого был друг. И я боюсь стать таким, как взрослые, которым ничто не интересно, кроме цифр." (с) Антуан де Сент-Экзюпери. "Маленький принц". Another time, another world Girls were boys and boys were girls Find the glitter in the litter Like a haunt, it's got to move Everybody needs some room There's something out there There's a long straight road, out of the cold And we can leave it all behind I wanna get outside, baby, let's get outside I wanna get outside, outside, of me, - Foo Fighters - "Outside". *Роза из повести Экзюпери, которую мог съесть барашек без намордника, что очень волновало автора в конце.**По словам самого Курта, отец часто давал ему по заднице (...) за то, что тот разбивал что-то или случайно ломал, чтобы якобы воспитать.***"The crystal ship".