Часть 34 (1/1)

Down in a hole and I don't know if I can be saved See my heart I've decorated like a grave You don't understand who they Thought I was supposed to be Look at me now a man Who won't let himself be Down in a hole, losin my soul Down in a hole, losin control I'd like to fly... But my wings have been so denied, - Alice In Chains - "Down In A Hole".Зажмурившись до рези в напряженных глазах, веки на которых начинают чуть подрагивать, я морщусь и окончательно сползаю с края не заправленной кровати на пол, прижимаясь спиной к одной из деревянных стенок. Неприятные ощущения от соприкосновения выпирающих костей позвоночника с твердой поверхностью распространяются по всему телу, заставляя чуть сильнее сжимать плечи, чтобы избавиться от этого. Согнувшись чуть сильнее, я зажимаю гудящую множеством голосов голову меж коленями, сдвигая их, словно в попытке сдавить череп до хруста в костях. Заледеневшие чуть подрагивающие ладони прижимаются к животу, растопыренными пальцами впиваясь в кожу и напрягшиеся под ней мышцы.Шум и монотонный гул в голове достигают своего предела, снова испытывая мои нервы, из-за чего приходится крепко сжать зубы. Не выдержав этого напряжения, я резко запрокидываю голову назад, буквально слыша сквозь выходящее сквозь зубы болезненное шипение, как кровь словно резко отливает от головы куда-то назад, тихо шумя внутри меня. Вырывающееся сквозь крепко сомкнутые челюсти сдавленное рычание превращается в отдельные тихие, но клокочущие всхлипы, содрогающие все тело. Челюсть сводит, когда я, не в силах больше сдерживать рвущееся наружу частое хрипящее, как у астматика, дыхание, чуть приоткрываю рот, оскаливая зубы и зажмуривая глаза в бесполезных попытках унять этот странный и неожиданный приступ. Очертания комнаты теряют свою четкость, из-за чего мне приходится часто моргать, пытаясь сфокусировать взгляд закатывающихся глаз хоть на каком-то предмете в небольшом номере с одним лишь более-менее светлым квадратом окна, который постепенно теряется за наступающей со всех сторон темнотой множества черных пятен в моих глазах. Кое-как выставив вперед руку, пальцы вжимая в твердую поверхность пола под собой, я изо всех сил напрягаюсь, чтобы не потерять связь с реальностью и осторожно лечь на пол, а не упасть на бок, как это может случиться.Освещенные лишь тусклым светом от нескольких стоящих на полу корявых свечей, которые я взяла у бармена, решив не использовать электрический свет, персиковые стены кажутся вогнутыми внутрь, сдавливающими со всех сторон, словно желтые стены психиатрической больницы, призванные поднимать настроение пациентов. Прижав одну руку к животу, а другой по-прежнему упираясь в пол, я, слыша громкое хрипящее дыхание, вспарывающее рывками вздрагивающую грудь, пытаюсь осторожно опуститься на пол, чувствуя, как все мышцы напрягаются от этого легкого на первый взгляд действия. Голова все же стукается об твердую поверхность, когда плечо касается пола, немного неестественно выгибаясь вбок. Кажется, словно внутри что-то мешается, будто бы какой-то жук не больно, но настойчиво и раздражающе разъедает внутренние полости тела, и вытащить его оттуда никак нельзя. Остается только корчиться на полу, сворачиваясь калачиком и снова распрямляясь, беспомощно сжимая и разжимая руки в попытках хоть как-то унять это мерзкое ощущение. Крепко сжав челюсть, я чуть приоткрываю рот, снова выпуская прерывистое дыхание из себя, и сильнее прижимаю колени к груди, упираясь лбом в них. Улежать на месте хотя бы на мгновение не удается, и спустя пару секунд я снова начинаю ворочаться на полу, выгибая шею под разными углами, скользя бессмысленным стеклянным взором по смазанным пятнам предметов вокруг. Из приоткрытого рта вылетает тихий хрип, когда я пытаюсь выдавить хоть слово и поворачиваю голову в сторону шкафа с висящим на одной из его дверей узкому зеркалу, доходящему почти до самого пола. В отражении я не совсем осмысленно, но замечаю свою сжавшуюся на полу, чуть двигающуюся фигуру и чей-то темный смазанный силуэт у двери, наверняка созданный моим воспалившимся мозгом и расшатанными нервами. Чуть сузив закатывающиеся глаза, я все же могу разглядеть в лице застывшей у двери женской фигуры знакомые и очень схожие с моими же собственными черты. Направленный на меня взгляд почти черных из-за падающей тени глаз нетрудно прочитать. В нем явно заметно пренебрежение, отвращение и какое-то еще выражение, как у безмолвно наблюдающего за мучениями падших людей судьи. Мои галлюцинации, вызванные, кажется, прогрессирующим безумием, достигли своего апогея, являясь мне уже не образах посторонних, но значащих много людей, а во мне самой, правда, в каком-то странном искаженном виде. Хочется зажмуриться, чтобы не видеть этого силуэта у двери, но я лишь продолжаю беспомощно заламывать руки и корчиться на полу от доканывающего зуда где-то внутри. Уж лучше б я была здесь совершенно одна, чем с этим жутким образом из собственного сознания, что, похоже, окончательно разделилось на две еще не до конца понятные мне стороны. Фигура у двери стоит неподвижно, все так же держа руки сложенными на груди. Не выдержав, я сдавленно рычу сквозь зубы, уже поднимаясь с пола и кое-как доползая до другой стороны кровати, где снова падаю на бок и запускаю руки под предмет мебели, выуживая лежащий там рюкзак. Положив его рядом с собой, я принимаюсь потрошить его содержимое, стараясь следить глазами за вылетающими оттуда предметами, хотя веки постоянно норовят сомкнуться. Наконец, пальцы касаются лежащей на дне деревянной шкатулки с вырезанными на крышке символами и узорами. Вытащив ее из рюкзака, я, уже почти выходя из реальности и относительного понимания происходящей в данный момент ситуации, скорее машинально на автомате проделываю уже врезавшиеся в память действия в который раз. Из-за наступившего состояния какого-то маниакального желания получить дозу своего спасения, я не осознаю, что происходит, и даже не могу чувствовать проткнувшей вену в уже почти сошедшем синяке на сгибе локтя иглу. Поступивший в кровь героин медленно растекается по всему телу, вызывая в голове аналогию с медленно текущим по изогнутой стеклянной трубке меду, так же медленно заполняющему всю ее полость. Последние силы оставляют опустившееся на пол и замершее тело, словно оно превратилось в какой-то мешок без костей и мышц...Затянувшуюся звенящую тишину, в которой были слышны даже голоса за стеной комнаты и шаги каких-то людей в коридоре, на мгновение нарушает вырвавшийся из моего горла глухой всхлип, после чего этот воображаемый вакуум в номере снова затягивается. Все так же неподвижно лежа на полу на животе и закрывая голову руками, сквозь постепенно отступающее, будто оседающее на дно в стакане с водой, состояния аффекта я могу снова почувствовать слабую ломоту в теле, которую закрыло собой расслабляющее действие героина, обволакивающего, как какой-то жидкой оболочкой. Все чувства притуплены, но я могу ощутить подкатывающий к горлу ком, сдерживая который, я понимаю, что снова начинаю чуть вздрагивать. К сожалению, от чувства собственной никчемности, отвратительной слабости и вины перед самой собой героин спасти не может. Я же снова только и делаю, что прибегаю к помощи наркотика, в очередной раз доказывая себе свою же жалкую сущность без имени и личности, полностью исчезнувшей за поглощающим безумием. Все, что я могу чувствовать - это отвращение к самой себе, и та, уже исчезнувшая, часть, что была создана моим мозгом пару минут назад, это осознавала, абсолютно заслуженно одаривая жалкое существо надменным взглядом. Слабо поднявшись с пола, я, уперев руки в него, на секунду замираю, шмыгая носом, после чего окончательно поднимаюсь на ноги, слегка покачиваясь. Остановившись спиной к кровати за собой, я буквально падаю на нее, принимая сидячее положение на краю постели. Не глядя, нащупав на ее поверхности за собой лежащий там нож, я пододвигаю его к себе, на ходу раскрывая лезвие. Снова шмыгнув носом, я закатываю рукав куртки до локтя и, скользнув незаинтересованным взглядом по бледной руке, я быстро провожу лезвием по коже, чувствуя секундный холод в этом месте, который затем исчезает, превращаясь в монотонную пульсацию у краев неглубокой раны. В голове созревает мысль, что проведи я чуть глубже, то, возможно, смогла бы перерезать вены, хотя это и не входило в планы. Это скорее можно определить как своего рода наказание за эту жалкую слабость, за свое бессилие, что, кажется, явно отдает чем-то ненормальным. Таких уродов вообще не должно быть на Земле, но их тысячи...Опустив глаза на растекшуюся из полоски вертикального разреза на руке кровь, что каплями расплылась в разные стороны, скрывая бледность кожи за собой, я опускаю пальцы правой руки в растекающуюся красную жидкость, ловящую на себя тусклые блики света. Проведя ими по руке, я поднимаю чуть измазанную в крови ладонь к своему лицу и, не очень понимая, что делаю, сначала, чуть нахмурившись, вдыхаю неразличимый запах, а затем провожу пальцами по щеке и шее, оставляя на коже стягивающие ее красные полосы. Тело, наконец, полностью расслабляется, когда я ложусь на мягкую поверхность кровати спиной, раскидывая руки в разные стороны, пока согнутые в коленях ноги все еще касаются пола, свисая с края кровати. Абсолютно не двигаясь, я могу ощущать, как собственные глаза кротко и мелко двигаются, следуя за пляшущими на полутемном потолке тенями, что отбрасывают предметы в комнате под светом свечей на полу. Искривленные силуэты еще долго изгибаются под разными углами и принимают различные формы, то сливаясь воедино, то расползаясь на светлом пятне потолка. Веки постепенно смыкаются, не позволяя видеть ставших размытыми и нечеткими изгибающихся, словно змеи, теней на потолке, вырывающееся сквозь приоткрытые губы дыхание также замедляется, становясь тише. Я словно падаю все ниже, ощущая мягкий и неспешный полет и ударяющий в спину воздух, не приносящий ни тепла, ни холода. Падаю в бездну, все ниже и ниже, падаю со скалы, с края света, чтобы разбиться... Не знаю, сколько времени я пролежала без движения, вдыхая хорошо различимый запаха от горящих свечек, но раздавшийся откуда-то со стороны далекий шорох постепенно возвращает меня в реальное время. Не открывая глаз и по-прежнему не двигаясь, я могу услышать, что нарушивший мое одиночество шорох затих. На обратной стороне век словно что-то вспыхивает, разрушая иллюзию полной темноты, в которой я находилась до этого момента. Снова возобновившиеся шаги приближаются, замирая лишь совсем рядом со мной, словно кто-то, производивший этот звук, остановился у края кровати. Свет на обратной стороне моих век на пару мгновений приглушается, как будто направленные в мое лицо лучи света от включенной лампочки кто-то загородил. Чьи-то пальцы почти невесомо проходятся по предплечью руки, кровь на которой, наверное, уже успела застыть за это время. Равномерное свечение снова застилает пространство вокруг, когда тихие шаги возобновляются.- Я тебя разыграла, - несмотря на внезапно поразившую их резь и появившиеся вследствие этого слезы в уголках, я распахиваю глаза, чуть более громким охрипшим голосом проговаривая это. Боковым зрением я улавливаю движение у окна и медленно поворачиваю голову в ту сторону, разглядывая фигуру присевшего на корточки у расставленных на полу свечек Курта. Склонив голову над несколькими дрожащими от его дыхания огоньками, он задувает свечи, оставляя гореть только одну, которую, поднявшись на ноги, берет в руку и переносит на тумбочку у кровати. - А ты попался. Я на самом деле жива... кажется, - наблюдая за музыкантом и двигая при этом только глазами и головой, произношу я. Кинув на меня задумчивый взгляд, Курт одним движением головы откидывает светлые волосы назад и наклоняется ниже к поставленному на тумбочку рядом со свечкой рюкзаку, который принес с собой. Вытащив оттуда книгу, он кидает ее на кровать, после чего, чуть развернувшись, включает радио, сперва пошедшее сплошными помехами. Вскоре комнату, бывшую в тишине, наполняет звук голосов радиоведущих, обсуждающих какой-то международный конфликт.Полуприкрытыми глазами я наблюдаю, как Кобейн останавливается у края кровати, переводя взгляд с моего лица на неподвижное тело. Чуть помедлив, он прокашливается и садится рядом, подгибая под себя одну ногу. У меня нет ни сил, ни желания говорить что-то, хотя где-то на задворках сознания проскакивает удивление, когда музыкант с неизвестными мне намерениями одной рукой несильным рывком вытаскивает край моей заправленной рубашки из джинсов, после чего в другую руку берет оставленный мной нож и проделывает дыру в краю белого хлопкового материала. Раздавшийся треск разрывающейся ткани нарушает тишину, заставляя меня снова перевести бессмысленный взгляд с потолка на сидящего рядом Кобейна. Как ни странно, но в голове даже успевает проскользнуть мысль о том, что он убьет меня или сделает что-то наподобие этого. Однако никакого страха и волнения я не испытываю. Напротив, возможно, будет даже лучше, если сейчас вся эта бессмысленная глупая и жалкая борьба за нечто неведомое кончится, я опущусь на дно, переставая плыть против течения. Сейчас самое время...Боковым зрением я улавливаю мелькнувший в руках Кобейна длинный кусок белого материала, оторванного, вероятно, от края моей же рубашки. - Резать надо вдоль вены, - заматывая мою руку куском отрезанной ткани, проговаривает Курт, не поднимая глаз от своего занятия. Предплечье чуть прихватывает новой пульсацией, когда Кобейн завязывает достаточно крепкий узел на моей руке, чтобы, видимо, перекрыть дальнейшее слабое кровотечение. Чуть помедлив, он переводит темно-синие сейчас глаза на мое лицо, пока я все так же неподвижно лежу, как парализованная, и разглядываю уже его. Краем глаза я, не обрывая зрительного контакта, улавливаю движение правой руки музыканта, которую он передвигает чуть вбок и, подняв что-то с поверхности кровати, протягивает руку ко мне. На коже шеи прямо возле чуть выпирающего кадыка чувствуется соприкоснувшееся с кожей холодное лезвие ножа, чья острота чувствуется более явно, когда держащая его рука слегка надавливает им на мое горло. Курт снова поднимает, бывшие опущенными на нож в своей руке, глаза на меня, перехватывая мой не особенно осмысленный взгляд. Слабо подняв руку от мягкой поверхности кровати, я складываю из пальцев подобие пистолета и вытягиваю конечность по направлению к шее музыканта. - Пуф... - уперев два прижатых друг к другу пальца в шею чуть запрокинувшего голову, но не прервавшего зрительного контакта Курта, рукой я чувствую мерно бьющийся под кожей шеи пульс, словно внутри кто-то стучится, пытаясь выбраться наружу. Расширив глядящие на меня глаза, Кобейн закатывает их на мгновенье и, покачнувшись, падает с кровати, глухо приземляясь где-то на полу, о чем я могу судить по поднявшемуся в воздух едва заметному облачку пыли. ***Еще сильнее прижав ноги к груди, я обхватываю колени руками и утыкаюсь лбом в них. Кажется, время уже давно перевалило за полночь, и единственным источником света в темной комнате стала стоящая на тумбочке свеча, к которой я лежу спиной. Заснуть полностью у меня не получается, хотя появляющиеся в голове время от времени картинки и несвязные образы указывают именно на близость этого порога сновидений, который я никак не могу перейти, словно что-то держит в этой реальности. Свою дозу кайфа и относительного покоя на сегодня я уже успела получить, но почему-то именно осознание этого факта становится своего рода камнем преткновения всех моих страхов и неприязней на данный момент. Покрепче завернувшись в накинутое на плечи тонкое одеяло, я прижимаю стискивающие края материала кулаки к подбородку и закрываю глаза, пытаясь провалиться в сон и забыться. Голову снова посещают бессвязные образы какой-то непонятной мерзости вроде роющихся в общей куче поблескивающих трупных червей в брюхе какого-то разлагающегося животного, что больше похоже на далекое воспоминание. Чтобы избавиться от навязчивых картинок, рождающих отвращение и тошноту где-то внутри, я снова открываю глаза, разглядывая представляющуюся в расплывчатых очертаниях темную комнату, с едва освещенными тусклым дрожащим светом от свечного огонька стенами. По ним снова бегают причудливые тени, изгибающиеся, словно люди, в неестественных изломанных позах. Взгляд останавливается на светлеющем рассыпанном по полу небольшим пятном порошке, который я не употребила. Там же лежит и коробок спичек с выпотрошенным из него содержимым. Эта картина заставляет передернуть плечами, как от холода или озноба, который время от времени и правда прошибает. Приходится бороться с желанием закрыть глаза, боясь в очередной раз увидеть на внутренней стороне век отвратительный образ сворачивающегося на полу от ломки человека, слабого, беспомощного и жалкого, как все, во что он верит и все, что он любит. Странный парадокс. Еще пару три дня назад я была счастлива, как никогда, уезжая из Филадельфии с чувством полного насыщения музыкой и положительными эмоциями, энергией от людей, окружавших многие вечера, расслабленная этими многочисленными объятьями и радостными взглядами. Сейчас же все кажется до невозможности бессмысленным и глупым. Все мои глупые и детские надежды, все слишком наивные мечты, которым не дано быть ни в голове взрослого человека, ни в этом реальном мире, всем стремлениям, которые являются, наверное, лишь иллюзиями. Как все это может быть у человека без лица и имени, коим я являюсь?.. Все теряет смысл, рушится, как картонная декорация прекрасного замка. Она падает на землю, взметая за собой столб пыли, который вскоре рассеется, открывая глазам руины и развалины, которыми и являются все мои иллюзии. Зачем вся эта борьба и бессмысленная трата сил? Я могла бы избавиться от всех этих иллюзий в один миг, но боюсь их потерять, оставаясь в абсолютном одиночестве и абсолютно без целей, ведя одну лишь унылую серую жизнь. Шмыгнув носом, я тихо выдыхаю через рот и, осторожно ворочаясь на чуть поскрипывающем краю кровати, переворачиваюсь на другой бок. Глаза немного слепит от света дрожащего свечного огонька, что виднеется с тумбочки, освещая тусклым рыжеватым светом темную комнату. Замерев с притянутыми к животу коленями, я, уже чуть привыкнув к свету, останавливаю взгляд на профиле лежащего на некотором расстоянии от меня человека. На фоне отходящего от дрожащего огонька свечи тусклого рыжего света видимая мне часть лица, кажется, спящего Кобейна представляется словно плотной тенью. Пытаясь отвлечься от своих размышлений, я сосредотачиваю все внимание на четкой линии, выделяющей профиль музыканта на относительно светлом фоне сбоку от его головы. Глаза закрыты, и линии ресниц почти касаются щек, губы же напротив чуть приоткрыты. Его расслабленный спящий вид почему-то не успокаивает меня, а делает только хуже. Чувствуя, что к горлу услужливо подкатывает ком, я осторожно сажусь и, притянув колени снова к себе, зарываюсь руками в волосы, сильно сжимая их у корней. Больше всего пугает то, что я не могу понять, почему чувствую себя так... пусто. Почему время от времени такие состояния случаются без каких-либо четких причин? Сдавленно завыв сквозь зубы, я еще сильнее сжимаю голову и падаю обратно на спину, крепко зажмуриваясь буквально до разноцветных точек в глазах. Влага из крепко смеженных глаз брызнула против воли, но это вгоняет только в еще большее отвращение к себе. - Кошмары? - в ответ на заданный сонным и не очень заинтересованным голосом вопрос мне остается только неразборчиво мычать в прижатые к лицу ладони, слегка покачиваясь на спине из стороны в сторону. Понимание того, насколько далеко все зашло, насколько глубоко я увязла во всем этом и понимание собственной беспомощности сводят с ума. Кажется, стратегия - натвори дел, а потом прячься, стала уже обычным делом. Во многих ситуациях из настоящего я была бы не прочь, как в детстве, залезть под стол, когда случается что-то страшное.- Так нельзя... нельзя, - крепко зажмурившись, я переворачиваюсь на живот и утыкаюсь лицом в подушку, - мне плохо.Крепко сцепив друг с другом пальцы вытянутых вперед рук, я снова как-то неосознанно заламываю конечности. Чуть приподнимаю голову от подушки, чувствуя, как по обтягивающей ее наволочке шуршат мои же волосы. - А я ведь знала, что так может случиться.- Какого хера ты вообще в это влезла? - помолчав, Курт все же открывает глаза и, раздраженно выдохнув, поворачивает голову в мою сторону. Его глаз в темноте практически не видно, но взгляд чувствуется все равно. Поморщившись, я зажмуриваюсь и снова утыкаюсь лицом в подушку, сжимая ее края ладонями, точно понимая, что он имеет в виду.- Я хотела быть, как вы все, - голос звучит глухо, из-аз того, что я вжимаю лицом в мягкую поверхность подушки, пытаясь держать себя в руках, - думала, это что-то особенное, что вас объединяет, что дает вам какую-то силу, помогает писать такую музыку. Хотела ближе стать, понять вашу идеологию, увидеть что-то нереальное...- И как? - со стороны Кобейна доносится усмешка, - увидела? - ... но я не вижу ничего. Одно гнилье, черная дыра, в которую все сильнее засасывает. И самое жуткое - это вредит и моим близким. Я даже брата не поздравила с Днем Рождения, слишком была занята приходом. - О, это великое прозрение. Оно настигло и тебя, - с явным сарказмом в напускно торжественном голосе проговаривает Курт. Оторвавшись от подушки, я, чуть щуря уже повлажневшие глаза в темноте, поворачиваю голову вбок, вглядываясь в темные очертания лежащего рядом музыканта. Перевернувшись на бок, я, поддаваясь какому-то непреодолимому порыву, пододвигаюсь ближе к Кобейну, сокращая имевшееся между нами расстояние, и обхватываю его руку за локоть своими, крепко прижимая к себе.- Эй-эй, ты чего это удумала? Я девственник! - пытаясь чуть отодвинуться, начинает Курт, хотя проскальзывающий в голосе смех, ломает весь его целомудренный спектакль.- Спаси меня, - со всей силы вцепившись в его руку и ни в какую не желая отпускать, я чуть поднимаю глаза на него, вглядываясь в скрытые под тенью черты лица, в которых все же можно разглядеть легкое удивление. Так явно я еще никогда не выражала свои просьбы. Кажется, я вообще никогда ни о чем его не просила, но, видимо, все меняется. - Пожалуйста...- Крис, - Кобейн устало выдыхает, закатывая глаза, - я не могу о тебе заботиться, понимаешь? Я этого не умею. - Как это? - несколько мгновений он продолжает молчать, кинув на меня лишь кроткий косой взгляд. - Вот так. Мне неоткуда было этому научиться. На месте того, кому все подтирали слюни и следили за каждым шагом, всегда был только я, так что, наверное, это звучит эгоистично и мерзко, но я в буквальном смысле не могу заботиться ни о ком-либо из окружения, ни о себе самом. Даже если бы захотел, - добавляет Кобейн, снова кинув на меня косой взгляд. Неслышно кашлянув, переваривая все услышанное, я все же чуть отодвигаюсь от музыканта, выпуская его локоть и поднимая раскрытые ладони на уровень груди в своего рода примирительном жесте. Осторожно перевернувшись на чуть поскрипывающей кровати на спину, я подтягиваю одеяло к подбородку, сжимая его края пальцами. В левом углу полутемного потолка все также подрагивает массивная тень от торшера стоящей рядом с зажженной свечой настольной лампы. - Ты иногда бываешь грустный, - пялясь в потолок, задумчиво произношу я, - молчишь, пялишься в одну точку. Я хочу что-то сказать, чтобы помочь, но не знаю как. Это заставляет чувствовать вину перед тобой, потом что я тоже молчу, словно мне все равно. А я просто не знаю, что делать... И из-за этого мне кажется, будто у тебя в мозгах, - правая ладонь взлетает в воздух, машинально окручивая пальцем у виска, - что-то происходит. Словно ты накручиваешь себя, думая, что многим людям плевать именно на твои чувства. А виноватой я себя чувствую... А ты вот даже о себе позаботиться не можешь, как и я. И это вообще не круто. - Наверное, нам вообще не стоит дружить, - пространно усмехается Курт, чуть приподнявшись и отсутствующим взглядом глядя в противоположную стену, - мир держится на выгоде, а в этом, - повернув голову в мою сторону, он многозначительным кивком головы обозначает последнее слово, - выгоды никакой нет. Я не могу тебе ничего дать, ты тоже.Глядя в остановившиеся на мне ставшие чуть более различимыми глаза Кобейна, я тоже чуть приподнимаюсь из положения лежа, упираясь спиной в спинку кровати. Мне требуется некоторое время, чтобы четко сформулировать мысль, пришедшую вслед за этим "откровением". Никакой выгоды. Никакого залога заботы, опеки, заверений в вечной дружбе и любви, никаких обязательств и условностей, ограничений. С одной стороны, кажется действительно странным тот факт, что я, как и Курт, практически теряю время, когда могла бы уже давно отпустить все свои иллюзии и найти кого-то, с кем проживу всю жизнь. Но разве это хоть когда-то входило в мои жизненные планы? Что-то держит меня рядом с ним, хотя это и кажется диким, ненормальным. - Насрать, - сложив руки на груди, я пожимаю плечами, слыша, как Курт ухмыляется в ответ, - ты же, когда был маленьким, играл в песочнице с соседскими детьми не потому что имел коварный план поиметь выгоду с этого. - Тогда вся ответственность за меня лежала на плечах родителей.- Пф, и что? - повернувшись к Кобейну лицом, я усмехаюсь, - нужно просто представить, что весь мир это огро-омная песочница. И ты играешь в этом песке и находишь абсолютно все: от красивых камней для коллекции и до собачьего дерьма. Вот так вот! - хлопнув себя по колену, я чуть не заваливаюсь набок, чувствуя какую-то усталость и сонливость, но все же сохраняю равновесие, когда Курт протягивает руку к моему лицу и за подбородок поднимает его на себя. - Какого ты...- Зрачки на пол лица, - чуть наклонившись, констатирует Кобейн, сощуренными глазами вглядываясь в мое лицо. Замерев, я, в свою очередь, наблюдаю за едва заметными движениями почти неразличимых в темноте глаз зрачков. Выждав пару мгновений, я все же отпихиваю его руку от себя.- Нашел, на что указывать. Для тебя это вообще нормальный вид, - ссутулив плечи, бурчу я себе под нос и чуть позже добавляю, снова вызывая раздраженный взгляд со стороны Кобейна, - хоббит.- Дай мне пару дней, и я придумаю тебе кличку похлеще, - несмотря на мой откровенный смех, продолжает музыкант. - Ну да, как в прошлый раз? Белоснежку мы уже проходили, а дальше что? Золушка? - Грегор Замза*.- О, да, отлично, - кое-как справившись с приступом смеха, я глубоко выдыхаю и снова откидываюсь на спинку кровати, - нет, ну надо же было такое придумать, - никак не отпуская эту тему, хотя Курту она явно удовольствия не доставляет, продолжаю я, качая головой с тихими смешками, - Белоснежка... Это ты хотел так впечатление произвести, да? Ясно-ясно. А если я буду называть тебя Златовласка, ты не будешь против? - слегка наклонившись к Кобейну, заговорщическим шепотом предлагаю я.- Я же крашеный сукин сын.- Зараза, подловил, - увидев снова эту раздражающую и одновременно очаровывающую улыбку на губах музыканта, я пихаю его в плечо, делая вид, что думаю над очередным подколом, но так эту тему и не развиваю, вспоминая о другом, - кстати, я больше не чувствую себя жалким и виноватым перед всеми существом. Порой, твоя компания очень странно действует, - изобразив на лице брезгливость и недоверие, я отодвигаюсь от Курта, словно тот болеет чумой.- А знаешь почему? - кивнув в свою сторону, он наклоняется, словно желая поделиться какой-то тайной, - потому что ты такая же задница, как я. Спокойной ночи, Мэ-эри, - приблизившись на мгновение ко мне, шипит Кобейн, сузив глаза, из-за чего я невольно отклоняюсь назад, про себя удивляясь, откуда он про это знает. Хотя не исключено, что я сама рассказала ему о сестре. Помедлив, Курт отдаляется уже без выражения веселья или лукавости в глазах и снова ложится уже спиной ко мне. "We be of one blood, ye and I" (Rudyard Kipling. "The Jungle Book. Kaa's hunting")*Герой новеллы Франца Кафки "Превращение".