Часть 18 (1/1)

Baby, baby, I don't wanna leave you, I ain't jokin', woman, I got to ramble. Oh, yeah, baby, baby, I believin', We really got to ramble. I can hear, it callin' me, the way it used to do, I can hear, it callin' me back home! - Led Zeppelin - "Babe, I'm gonna leave you".- Нет! - с громким стуком захлопнув входную дверь, я замираю рядом с ней, прижимаясь спиной к ее холодной поверхности. Стоящий в паре метрах от меня в прихожей брат лишь закатывает глаза и бессильно опускает руки с собранными чемоданами в них. Тяжело выдохнув, он садится на один из них, зарываясь руками в волосы, но тут же поднимается обратно на ноги и быстро подходит ко мне, обхватывая руками за вздрагивающие от едва сдерживаемых рыданий плечи.- Кристен, послушай, - прозвучавший рядом голос Джейсона заставляет поднять на него слезящиеся глаза, которыми я могу видеть лишь его размытый образ, - я не могу остаться сейчас.- Почему?! - горло снова сжимает невидимой тугой петлей, которая все больше сжимается, душа.- Я и так задержался гораздо дольше обговоренного срока. Я должен ехать, у меня дела в Миннеаполисе... Кристен! - отчаянно качая головой, чтобы не слышать этого, я отталкиваю брата от себя и подхожу к его стоящим на полу в прихожей чемоданам и, подняв их, переношу ближе к гостиной, надеясь так удержать его здесь. В ответ на это Джейсон снова тяжело вздыхает, опираясь о стену, в которой находится входная дверь. Это заставляет всхлипывать еще больше, уже не сдерживая разрывающих изнутри чувств обиды и страха. - Смотри, - устало начинает брат, потерев переносицу, - сейчас я должен уехать...- Нет, нет! - зажмурившись, повторяю я, стараясь представить, что все это не по-настоящему, что это только часть моего сна, который пришел вчера, стоило мне лечь на горизонтальную поверхность. - Но я вернусь, если ты этого хочешь!- Нет! - очередной эмоциональный выкрик с моей стороны заставляет Джейсона замолчать, напряженно глядя на меня, - ты не можешь уехать, ты не можешь! - мой голос превращается в срывающийся и хрипящий крик, который иногда вздрагивает от всхлипов и дрожи, сотрясающей грудь и плечи. В голове вместе с часто пульсирующей кровью бьется лишь одна страшащая мысль: я снова могу остаться совсем одна. От одной возможности этого мне, уже отвыкшей от постоянного одиночества за эти десять дней с братом, становится настолько страшно, что появляется готовность сделать все, что угодно, лишь бы удержать Джейсона рядом с собой. От мысли о том, что я снова стану никому не нужна, останусь брошенной, доживающей свои последние дни, как бесхозная глупая тварь, только мешающая всем вокруг, хочется свернуться где-нибудь в темном углу и мгновенно умереть, лишь бы не возвращаться в тот кошмар, где моим единственным спасением станут наркотики...- Если.. если ты уйдешь, я себя убью! - в довершение своих слов, часто всхлипывая, я пытаюсь достать из кармана рубашки - единственного присутствующего на мне предмета гардероба - лежащий там нож, что удается с большим трудом из-за множества пуговиц, в которых задеревеневшие пальцы просто путаются. Наконец, вытащив искомый предмет, я пытаюсь раскрыть его лезвие, но рука незаметно подошедшего брата выбивает нож из моих рук куда-то в сторону, где он со стуком падает на пол. - Прекрати, - твердо приказывает брат, снова обхватив меня за плечи и хорошенько встряхнув, что заставляет поднять на него покрытые полупрозрачной пеленой глаза, - я должен ехать. Если тебе будет плохо, ты всегда можешь позвонить, мы ведь не в каменном веке живем. Если я тебе понадоблюсь, только...- Ты мне сейчас нужен! Ты нужен мне! - горло начинает нещадно саднить из-за громкого крика, его оцарапавшего, словно давшего крови течь, а меня заставив захлебываться этим, - ты не можешь уйти, ты не можешь меня бросить! - крепко зажмурившись, продолжаю надрывать голос я, почти до онемения прижимая сжатые в кулаки руки к вздрагивающей от рыданий груди. Наверное, со стороны это походит на истерику маленького ребенка, который не получает того, чего так хочет. Но неужели я прошу так много? Просто быть, черт возьми, рядом, когда я нуждаюсь в этом, как ни в чем-либо другом.- Ты должен быть со мной! Ты мне нужен! - последние слова доносятся менее внятно, так как это я проговариваю уже в плечо подошедшего и крепко обхватившего меня руками за плечи брата. Из болезненно сжимающихся в попытках получить немного больше кислорода легких выходит весь воздух, когда я сама обхватываю Джейсона дрожащими руками за спину, вместе с кожей сжимая ткань его свитера так сильно, как только могу, чтобы избавиться от этой ноющей боли в груди, из-за которой сводит все внутри.- Послушай, - Джейсон снова довольно ощутимо встряхивает меня, крепко прижимая к себе, пока я продолжаю вздрагивать от почти беззвучных всхлипываний, утыкаясь мокрым от слез лицом в его плечо, - тебе уже двадцать шесть лет. Ты взрослая девочка, поэтому и вести себя должна, как взрослая, ясно?- Пожалуйста... пожалуйста, - я слышу произносимые братом слова, но в их суть не вникаю, продолжая повторять только одни мольбы о том, чтобы он переменил решение и остался, чтоб не бросал. Я еще крепче сжимаю плечи брата, буквально впиваясь в них занемевшими пальцами, и сильно кусаю губы, приобретшие какой-то солоноватый вкус. Горло вспарывает глухой, доносящийся откуда-то глубоко изнутри моего дрожащего тела болезненный стон, граничащий с ревом раненого животного. Это заставляет еще крепче прижиматься к Джейсону, делая больно ему, но пытаясь хоть как-то вернуть все на свои места. - А ну прекрати, - строго повторяет брат, где-то за моей головой, хотя его слова доносятся, как через слой ваты, пока я отчаянно пытаюсь вслушаться в стук его сердца и шумящее в районе шеи дыхание, - хватит вести себя, как маленький ребенок, пора уже взрослеть.- Прошу, не уходи, прошу, - чувствуя, что брат ладонями обхватил мою голову и отодвигается, я еще крепче сжимаю его плечи, стараясь сопротивляться и обнять его еще крепче, чтобы он никуда не ушел, но все мои попытки терпят крах. Джейсон все равно отстраняется и чуть наклоняет голову, что заглянуть в мои глаза, пока я безуспешно цепляюсь за его плечи и шею, пытаясь притянуть обратно к себе, чтобы заполнить снова напоминающую о себе пустоту внутри, из которой вырывают что-то, бывшее там. - Посмотри на меня, - я послушно поднимаю глаза, почти не видя лица брата перед собой, - я должен уехать сейчас, - на секунду окружающая обстановка принимает ясный вид, так же как и строго смотрящие на меня глаза Джейсона. Внутри что-то ощутимо сжимается, а потом перестает напоминать о себе вообще, словно покрываясь непробиваемым каменным панцирем. - Как скажешь, - хриплым, но уже более спокойным голосом отвечаю я, чуть сужая глаза в ответ на удивление не ожидавшего таких перемен Джейсона, - как скажешь! - на последних словах я с взявшейся откуда-то силой отталкиваю брата от себя и быстро ухожу в сторону гостиной, где оставила его чемоданы. Рывком подхватив их, я снова возвращаюсь к двери и толкаю ее коленом вперед, из-за чего та с громким треском приземляется к наружной стороне стены дома. - Вали отсюда! - со злостью выкрикиваю я, выбрасывая чемоданы на проезжую часть через открытую дверь дома.- Кристен, погоди, не надо так...- Вали к х*рам в свой сраный Миннеаполис! Убирайся отсюда! - выкинув еще пару сумок на освещенную ярко-белым светом от затянутого сероватыми облаками неба улицу, я сильно толкаю брата к двери, выпроваживая его и чувствуя, как пульсация крови в голове постепенно достигает своего апогея, застилая глаза какой-то красной пеленой, от которой хочется рвать и метать, делать больно и себе и окружающим, лишь бы выплеснуть эту отрицательную энергию и боль. - Кристен, не надо, - пропустив мимо ушей просьбу Джейсона, я все же умудряюсь толкнуть его в сторону еще сильнее, из-за чего он впечатывается спиной в стену и случайно проходится рукой по стоящей рядом с дверью в прихожей тумбочке, задевая стоящие на ней безделушки, тут же ссыпающиеся на пол с негромким шумом. - Отлично, замечательно! - резко отодвинувшись от стены, Джейсон натягивает на голову бейсболку и, кинув на меня последний взгляд, разворачивается, выходя в раскрытую дверь, - потрясающе, Кристен, пять баллов! Стоя в метре от дверного проема входной двери, загнанным взглядом я наблюдаю за тем, как брат быстрым шагом, часто оборачиваясь на меня, уходит с уже поднятыми сумками в руках прямо по дороге в сторону автобусной остановки. Крепко сжав челюсти, чтобы губы не дрожали, я со всей силы захлопываю входную дверь, закрывая себе обзор на серую холодную улицу. Дверь с громким треском приземляется обратно, пока этот звук эхом отдается в моей голове, еще больше добивая.Задержав дыхание, чтобы не сорваться, я прижимаюсь спиной к двери и чуть приподнимаю верхнюю губу, обнажая крепко сжатые зубы, сквозь которые доносится раскатывающееся, кажется, по всей прихожей, протяжное бессильное рычание. От напряжения лишившиеся кислорода легкие готовы лопнуть, разорваться, и я не выдерживаю, вдыхая. Ноги тут же подгибаются, и я оказываюсь на полу, сжавшись у двери жалким трясущимся комком. Горло снова вспарывает болезненный рев, а я сама сжимаю крепче руки, доводя свои конечности почти до полной немоты. Кажется, словно все внутренности обжигает соляной кислотой, разъедающей все ткани и покровы, из-за чего жжение распространяется по всему организму, заставляя еще сильнее сжиматься, как эмбрион. Эти ощущения сосредотачиваются внутри опустевшей грудной клетки, пустота и темнота в которой болезненно стягивают туда, как в черную дыру, все мои чувства и эмоции, оставляя только боль, страх и сумасшествие. Внутренняя боль никак не может выразиться снаружи, словно я опять стала этой закрытой со всех сторон коробкой, внутри которой происходят доводящие до безумия химические реакция, заставляющие сжиматься еще крепче, чтобы хоть как-то избавиться от этой нестерпимой боли. Единственным выходом из положения может стать только беспрестанный протяжный крик, разносящийся, кажется, по всему дому, отдаваясь от стен и снова возвращаясь в меня, поражая и выворачивая все оголенные нервы. Горло становится самой болезненной точкой моего тела. Оно словно наливается обжигающим свинцом, разъедающим и прожигающим дыры в его стенках. Голос садится, хрипнет и ломается, надрываясь. Я пытаюсь открыть слезящиеся глаза, которых, кажется, уже и нет, но вижу только темноту и абсолютно ничего другого в ней. Я остаюсь совершенно одна в этой темноте и звенящей тишине, где единственным звуком является мой собственный хрипящий крик. Я падаю все ниже в этой черной дыре без начала и конца, не имея даже возможности ухватиться хоть за что-то на своем пути. Руки постоянно хватают воздух, из-за чего мое падение только ускоряется. Снова одна. Люди уходят, оставляя тебя в твоей сточной канаве, даже когда ты готов молиться, чтобы они остались, не бросали тебя наедине с твоим страхом и болью, не отдавали на растерзание твоим демонам. Они не слышат и не видят. Глухие и ослепшие. Перестали чувствовать, желают довести тебя до этого же, лишь бы ты отвязался... Я часто раскрываю рот, чувствуя себя выброшенной на берег из стеклянных осколков рыбой. Воздуха катастрофически не хватает, из-за чего налившиеся свинцом легкие болезненно сжимаются и дрожат, заставляя неконтролируемо дергаться в этой темноте, чтобы найти хоть один луч света, луч спасения. От каждого движения по этим невидимым осколкам бока пронзает острой болью, из-за которой приходится сжиматься еще больше. Осколки болезненно впиваются в кожу, распарывая ее, протыкая ткани, задевая окончания нервов, от чего по всему телу проходит неконтролируемая судорога, сжимающая все конечности и внутренности стальной хваткой. Ты словно попадаешь в ловушку и некуда деться от этого. Внутри разъедает все органы, отравляя кровь, несущуюся по обожженным сосудам, соляная кислота. Снаружи - сухой берег из острых осколков, распарывающих твою кожу до самых костей. Ты в клетке, в ловушке, тебе не выбраться. Ты можешь только бесконечно долго мучиться, хватая воздух последний раз, после чего все равно умрешь, оставленный всеми. Брошенный в ледяную зиму на колючем снегу, раздражающем кожу до основания. В безводной пустыне на сухом песке, забивающемся во все глубокие раны на твоем теле, смешивающемся с кровью, загрязняющем ее до полного гниения твоего слабого тела. На самом дне океана, казавшегося таким тихим и безопасным, но теперь раздавливающим все твои органы, превращая их в бесполезные кровавые оболочки с водой внутри. В темном лесу, где каждый шорох деревьев с кривыми ветвями, напоминающими изломанные в мольбе к оглохшему Творцу руки, заставляет съежиться, ожидая самого страшного своего ночного кошмара. В темноте может быть спрятано абсолютно все, пока ты тычешься носом во что-то невидимое, раззадоривая таящееся в ней нечто. Ты здесь один. В этой темноте и оглушающей тишине, подавляющей все звуки, даже твой голос... Ты оглохла, ослепла, умерла...Кое-как поднявшись с пола, я, судорожно хватая воздух и бешено озираясь по сторонам, не видя абсолютно ничего в густой темноте, прижимаю к груди покрывшиеся мурашками от холода и страха ноги и обнимаю их руками, мелко дрожа всем телом. Я открываю и закрываю глаза, хотя, кажется, что этого не происходит в действительности, так как картинка реальности и образы на внутренней стороне моих век ничем не отличаются. Везде тьма и холод. Тьма и оглушающая тишина, в которой тонут, как в болоте, все звуки.Я бессильно всхлипываю, покачиваясь из стороны в сторону, боясь даже отнять лицо от коленей, чтобы не увидеть что-то вышедшее из темноты и готовящееся убить окончательно. Дрожащие губы приоткрываются, словно проговаривая какие-то немые слова, которых я не могу слышать, словно их и нет. От одолевающего страха из-за своей абсолютной беспомощности я еще крепче обнимаю себя руками, натягивая рубашку на себе еще сильнее, хотя этого не хватает, чтобы согреться и избавиться от этого ожившего ночного кошмара. Мысленно я пытаюсь представить образ прихожей в точности таким, каким запомнила его в последний раз, обрисовывая в голове предметы и прикрепляя к ним связанные с ними даже самые незначительные воспоминания. Я все еще помню, я могу вспомнить хоть что-то, а значит, смогу и выбраться отсюда. Отняв голову от коленей, я начинаю часто и более размеренно дышать, чтобы, открыв глаза, переместить образ из головы в реальность. В темноте постепенно начинают проступать линии знакомого места в моем доме, складываясь в относительно четкое изображение. Размытый образ постепенно обретает свою четкость, обрастая все новыми деталями. В конце концов, я могу точно видеть обстановку прихожей и редких виднеющихся отсюда комнат. Вместе с этим начинает проступать и единственный доносящийся звук - стук стрелок на часах в гостиной. Я не могу слышать ни чьих-либо шагов, ни чьего-то дыхания, ни голоса. Я снова осталась одна в пустом холодном доме, ставшим местом заточения всех моих страхов и воспоминаний, всего ужаса и боли, который уже был здесь пережит. Одна...Обретший ясность взгляд останавливается на одной точке у противоположной стены прихожей. Не совсем отдавая себе отчет в своих действиях, я, не поднимаясь на ноги, добираюсь до заинтересовавшего меня предмета, видя в нем, кажется, совершенно призрачный выход из ситуации. Сняв трубку телефона, я принимаюсь дрожащими пальцами, часто сбиваясь из-за постоянно расплывающихся перед глазами из-за снова появившейся прозрачной пелены цифр, набирать уже скорее на автомате почти забытый номер. Еще не донеся трубку до уха, я могу слышать доносящиеся в ней гудки. Подняв дрожащую руку с телефоном в ней, я прижимаю ее к уху и закрываю глаза, чувствуя, как по щеке тут же стремительно скатывается что-то мокрое. Монотонные неживые гудки окончательно разбивают и без того почти несуществующую надежду. Его там нет. Зачем-то я продолжаю сидеть с приложенной к уху трубкой, зная, что это совершенно бессмысленно, что это не принесет совершенно ничего...- Да? - глаза резко распахиваются, когда на другом конце провода слышится знакомый мужской голос. Я прикладываю к губами левую ладонь, широко раскрытыми глазами, которые снова застелила полупрозрачная пелена, из-за чего окружающее пространство снова расплылось, смотря то в бок, то перебегая взглядом на другие предметы. Я могу буквально чувствовать и слышать участившийся от страха и неожиданности стук своего сердца, оказавшегося каким-то образом в самом саднящем горле. - Да, - по телу снова проходит неконтролируемая судорога, сводящая все конечности. Я снова невольно задерживаю дыхание, пытаясь сдержать все равно скатывающиеся по щекам слезы. Отняв ладонь от губ, я задерживаю ее на вороте рубашки, чуть оттягивая его вниз, словно он начал душить, а глаза начинаю бессмысленно перемещать с одного предмета на другой, лишь бы как-то отвлечься. Все начинает казаться невероятно реальным и ощутимым, таким четким, что хочется закрыть глаза, но вместо этого, я просто продолжаю беззвучно сглатывать ком в горле и сжимать и разжимать левую руку, проделывая какие-то невнятные судорожные жесты. - Кто это? - не выдержав, я отнимаю трубку от уха и, прижав к груди, запрокидываю голову, наконец, делая судорожный вдох, с которым на меня волной накатывает снова проснувшаяся паника и боль, усугубляющаяся еще и таким щемяще знакомым голосом, которого я не слышала уже, кажется, так долго, как люди просто не живут. Приходится зажать трубку коленями, а к губам прижать обе руки сразу, накрывая одной другую, чтобы не зарыдать в голос из-за снова открывшихся старых ран. Внутри поднимается несильная тошнота из-за часто дергающегося от беззвучных рыданий живота. Снова подняв трубку дрожащими руками, я вслушиваюсь в доносящуюся в ответ на мое молчание тишину.- Почитай мне что-нибудь... - голос жутко хрипит, так что своих же слов я почти не могу разобрать. Рука сама по себе тут же метается к снова заболевшему горлу, словно чуть зажившие царапины на нем начали кровоточить.- Что? - в снова прозвучавшем на другом конце провода голосе слышится усмешка, из-за чего я все же не удерживаю сорвавшегося через крепко сжатые зубы всхлипа, но тут же прижимаю ладонь к губам. Я снова не могу видеть окружающую меня обстановку четко из-за накопившейся у нижнего века влаги, выливающейся через край на кожу щек. Зияющая пустота внутри напоминает о себе, заставляя подтягивать ноги ближе к груди, чтобы хотя бы искусственно избавить себя от этого холода.- Пожалуйста... - из последних сил, уже в голосе всхлипывая и часто кусая воспалившиеся губы, прошу я. Плечи начинают дрожать, как и живот, из-за невозможности выразить свою боль громче, вынуждая держать ее глубоко в себе, отравляя организм. Накрыв мокрые болящие глаза ладонью, я снова тихо всхлипываю, тесно прижимая руки к груди. - Кристен? - после некоторого молчания доносится голос с проскальзывающим в нем удивлением. Выпустив трубку из трясущихся рук, я прижимаю их к дрожащим губам, с тихим хрипом, доносящимся из горла, бессильно вздрагивая.- Что случилось? - удивление в голосе исчезает, ловко маскируясь, по воле хозяина, за другими эмоциями. Он звучит более серьезно и чуть холодно, но, тем не менее, звучит. Я несколько раз беззвучно открываю рот, как рыба на суше, пытаясь сказать хоть что-то, но выходят лишь судорожные всхлипы.- Почитай мне что-нибудь, - повторяю я уже чуть громче, надрывая и так саднящее горло. В трубке раздается протяжное молчание, дающее мне некоторую передышку перед новым начавшимся приступом, вызванным всколыхнувшим старые раны и воспоминания голосом.- Мне приехать? – я закрываю рот рукой, крепко стискивая зубы и глотая слезы, но тут же отнимаю ладонь, в бессилии шумно выдыхая сквозь зубы.- Нет... Нет, нет. Почитай мне что-нибудь... что угодно, я просто хочу слышать твой голос, - конец фразы тонет в возобновившихся всхлипах, - прошу.. пожалуйста, пожалуйста...В ответ снова доносится тишина, и я уже мысленно готовлюсь к тому, что он пошлет меня, как и многие другие, оставит разбираться со своими проблемами и странными просьбами самой, станет последним, кто толкнет на дно, где я спокойно лягу и забуду, что значит жизнь. На другом конце провода раздается какой-то тихий шорох, после чего я слышу приглушенный ответ:- Хорошо, слушай...И я слушала. Слушала и слышала каждое произнесенное им слово, впитывая в себя, как губка воду, все звуки и интонации его голоса, буквально упиваясь болезненными ощущениями от этой странной экзекуции. Старые раны, которые, казалось, уже покрылись коркой, канули в лету, раскрылись вновь, извергая из себя пульсирующую кровь, которая словно свинцом разливалась во всем сосудам, заполняя полости тела. Все мои старые болезни раскрылись с новой силой, хотя мне казалось, что они исчезли. Они лишь отошли на второй план, но продолжали существовать, как шрамы, от которых избавиться невозможно, пусть боль и может уйти. Внутри все нещадно жгло, как будто настоящим огнем. Казалось, словно из груди вырывают что-то, что-то приросшее к тканям и сосудам, что-то жизненно необходимое, что появилось, когда приехал брат. Теперь, не используя никакой анестезии, чьи-то жестокие руки, вцепившись железной хваткой, вырывают это вместе с плотью, заставляя морщиться и сворачиваться клубком от невыносимой боли. Единственным спасение и отвлечением стал звук на другом конце провода, который словно призывал дышать, как-то связывал с реальным миром, не позволяя проваливаться в эту темноту окончательно... Абсолютно неважно, что бы он читал, даже если бы это был трактат по алхимии, мне нужен был лишь звук. Важно лишь слышать дрожь связок, интонации, эмоции и манеру произношения слов, сам звук и характер, то, что может избавить от этой давящей на сознание тишины, в которой можно утонуть, увязнуть, как в болоте. Мне оставалось лишь отчаянно цепляться за этот звук посреди полнейшей тишины и кромешной тьмы, будто бы сидя на крохотном островке посреди бесконечного океана. Он говорил что-то незначительное, иногда замолкая, словно проверяя, слушаю ли я, жива ли я еще. Ничего не говоря, просто вслушиваясь в становившиеся все тише всхлипы, различая лишь хрипящее, как будто доносящееся из распоротого горла, дыхание, возвещавшее о моей все еще длящейся жизни. Постепенно, я смогла перебороть одолевавшую меня боль и страх, нанесенный уходом очередного человека, очередного друга, который просто махнул рукой. Постепенно эти чувства отошли на второй план, как-то заморозились, будто в крионизационной камере, чтобы потом пробудиться, но уже позже. Это все же смогло помочь, действуя, как обезболивающее, наложенное на мои открывшиеся раны, после того, как из груди все же вырвали вместе с плотью что-то, находившееся там. Помогло вытерпеть, помогло отвлечься от самого чувства боли, переключить внимание исключительно на сам звук его голоса, на то, как он тянет некоторые слова, как некоторые окончания тонут, словно он их проглатывает, как хриплость сменяется некоторой густотой и снова и снова… Помогло отвлечь себя от происходящего в моем мире. Закрыв глаза, просто представлять, в мельчайших деталях, словно собирая паззл, обрисовывая появляющуюся на обратной стороне моих век картину происходящего на другом конце провода, где-то далеко, в совершено другом месте, в другом мире с чужим и незнакомым человеком. Все же не справилась, не смогла пройти все это сама, не прибегнув к такому способу передышки. Показатель ли это моей слабости или же просто усталости, из-за которой опускаются руки? Не знаю, так или иначе, нашлась все же ветка в этой кроличьей норе, за которую я смогла уцепиться хотя бы на мгновение, чтобы дать себе вдохнуть, успокоиться и прийти в себя. Почти под самый конец я просто слушала, чтобы действительно слышать, а не заглушать убивающую тишину. Слушала давно забытый, значивший когда-то так много голос, словно с того света. Темнота впервые расступилась, дав мне хотя бы маленький луч света, тусклый, как свет пробивающегося сквозь плотный туман маяка с самого далекого острова. Я едва могу его видеть, но он есть, он не гаснет, он далеко, но даже сейчас не оставляет, позволяя заблудшим кораблям идти на свой свет. Воспаленные невидимые раны уменьшали свою пульсацию, как ожог, который прикрыли спасительным холодом для уменьшения боли. Пройдет день, два, и этот ожог снова воспалится, пульсируя еще сильнее, чем раньше, но мне будет достаточно хотя бы на остаток сегодняшнего дня чувствовать себя в относительном порядке, в забытье, как будто под действием запоздалой анестезии. Хотя бы на мгновение… - Спасибо, - хрипло произношу я, когда на другом конце провода голос вновь стихает, уже возвещая об окончании повествования. Не дожидаясь ответа, я кладу трубку и медленно ложусь на бок прямо на пол, стараясь не делать резких движений. Веки тяжелеют, пока я пытаюсь сфокусировать уже угасающий взгляд на представляющейся горизонтально комнате. Холод пола неприятно обдает оголенную кожу ног, соприкасаясь с ней. Снова свернувшись в позе эмбриона, я прижимаюсь лбом к острым коленям и покрепче закутываюсь в клетчатую рубашку, едва ли хранящую призрачный запах своего предыдущего владельца, чей голос в действительно смог спасти меня этим днем...Я не готова пойти на это,Хотя я думала, что справлюсь.Я не могу предвидеть будущее,Хотя мне казалось, что раньше могла.Я не хочу бросать тебя,Несмотря на то, что должна.Я не хочу любить тебя,Но, о, я продолжаю...Мне нужно время, чтобы понять себя,Я хочу побыть одна....Могу ли я продолжить идти своим путем?Могу ли я молиться, как подскажет сердце? - The Cranberries - "I Still Do".