Часть 4 (1/1)

Babe, baby, baby, I'm Gonna Leave You. I said baby, you know I'm gonna leave you. I'll leave you when the summertime, Leave you when the summer comes a-rollin' Leave you when the summer comes along, - Led Zeppelin - "Babe, I'm Gonna Leave You".Штиль. Полный штиль и не единого дуновения, которое могло бы разбавить это безмолвие и полную обездвиженность окружающего мира. Наверное, так будет выглядеть весь мир, когда случится конец света, и все живое вымрет. Абсолютная тишина и не единого дуновения...Шторм и накрывавшие меня с головой волны исчезли, стихли, оставляя полное эмоциональное опустошение, которое затягивало в свою неизвестную бездну еще сильнее. Мне остается только бесцельно смотреть вперед или иногда переводить взгляд на другие предметы в гостиной. Взгляд не задерживается ни на чем, я даже не вижу большей части предметов, хотя голова и не занята какими-то мыслями. Напротив, кажется, словно кожу где-то глубоко проткнули, и теперь все мои мысли и силы медленно, как воздух из сдувающегося шарика, выходят наружу, растворяясь в пространстве.Мне остается только неподвижной статуей сидеть в одной позе на полу гостиной. Кажется, словно я сижу так очень долгое время, уже даже не чувствуя холода от намокшей одежды на себе. Мысли проскальзывают в голове, но лишь нечеткими смазанными напоминаниями о том, что мозг все еще работает, хотя ни на одной мысли я сосредоточиться не могу, как будто потеряв эту способность. Сейчас я бы была не прочь оказаться в абсолютно пустом маленьком пространстве с голыми стенами, так, чтобы ни один предмет не выдавал течения времени, чтобы все остановилось на мгновение, которое бы продлилось вечно. Я оказалась на финишной прямой, но пришла к началу. Я снова на старте, снова не знаю, кто я, и как мне дальше быть. Но самое главное и, пожалуй, страшное это то, что это не заставляет меня задумываться о возможных вариантах своих дальнейших действий. Мне просто все равно. И это равнодушие к своей собственной судьбе проступает именно сейчас, когда я готова просто сидеть в гостиной вечность, ничего не делая, не говоря, не дыша.В гостиной, гулко отдаваясь от стен, раздается бой часов, возвещающий, кажется, о том, что вечер уже полностью вступил в свои права. Через пыльное окно в стене напротив, в зазоре между домами виднеется кусочек закатного неба. Ровный, как будто нарисованный, круг холодно-желтого солнца мягко опускается к линии горизонта, уже почти скрываясь за пеленой светло-сиреневых и синих облаков. Лучи уходящего светила стелятся по воздуху, доходя даже до комнаты, где нахожусь я. Мой безучастный взгляд останавливается на кружащихся в воздухе едва светящихся пылинках, что то опадают, то поднимаются все выше, иногда сталкиваясь друг с другом. Такое же безучастное и бессмысленное движение, которому нет конца. Мысль о том, что, возможно, корни моего безразличия ко всему растут из начавшихся отношений с наркотиками, остается единственным явным и четким пятном среди потока абсолютно бессмысленных идей, на которых я не задерживаю внимания. Не хочется думать, что это действительно так, но что я знаю о настоящей зависимости?Впервые за последнее время мою голову посещает нечаянная мысль о Нью-Йорке, хотя на упоминании города я и обрываю ее, стараясь контролировать свои же мысли, чтобы то нечаянное упоминание не превратилось во что-то еще.Неловко поднявшись на ноги, я неспешно выхожу из гостиной к прихожей, кидая по дороге взгляд на окружающую обстановку, выражающую полное запустение, словно здесь никто и не живет. На деревянных полках виден пусть и не очень явный, но слой пыли, переплетенные друг с другом выдернутые из розеток шнуры от телевизора и телефона лежат на полу, как два мертвых ужа, некоторые полки шкафа открыты нараспашку.Я останавливаюсь у зеркала в прихожей, где горит слегка мигающая лампочка. Вялыми движениями рук пытаюсь стянуть с себя все еще влажную ткань платья хотя бы до пояса, что все же получается, хоть и с трудом. Холодная от переизбытка влаги кожа тут же покрывается мурашками от повеявшего холода. Взгляд останавливается на животе и поднимается выше, пока я оглядываю последствия своего недельного трипа. Увиденное заставляет шумно выдохнуть через нос.Кожа кажется абсолютно белой и даже сероватой, особенно в тех местах, где сильно выступают обтянутые кожей кости. На своих предплечьях с сильно выделяющимися голубыми дорожками вен я замечаю множество синяков, каких-то загрубевших царапин и следов от уколов, сосредотачивающихся на сгибах локтей, как точки на карте звездного неба, хотя и в гораздо меньшем количестве. И все же способность чувствовать я еще не потеряла. Понимание этого приходит, когда я сильно сжимаю зубы и закрываю глаза, пытаясь успокоить снова напрягшиеся нервы. Это похоже на помешательство, сумасшествие, до которого я, кажется, сама себя довела. И уже никто не сможет подсказать, как выбраться из этого болота, не подаст руку, которую я и так не приму. Придется выбираться самой, только вот вопрос: а нужно ли мне это?..Не открывая глаз, я слышу, как над головой что-то тихо щелкает, после чего свет в прихожей резко пропадает. Это заставляет меня приоткрыть болящие неизвестно от чего глаза. Прихожая потонула в мягкой вечерней полутьме, когда очертания и примерный вид предметов еще виден, но уже совсем не так явно, как при свете дневном. Я продолжаю стоять перед зеркалом в прихожей, но на свое отражение уже не смотрю. Взгляд направлен куда-то сквозь, хотя я и там ничего не вижу. Из такого ступора меня выводит раздавшийся справа громкий стук, на который я, среагировав слегка заторможено, оборачиваюсь. Звук повторяется, но уже настойчивее.Отойдя от зеркала, нехотя плетусь к двери и, щелкнув вставленным в замочную скважину ключом, тяну дверь за ручку на себя. В показавшемся просвете между стеной и приоткрытой дверью показывается бледное лицо Эрика, который тут же пытается прошмыгнуть в дом. Никак не меняясь в лице, я чуть наваливаюсь на дверь, закрывая ее снова, и отхожу вглубь прихожей, слыша доносящиеся по ту сторону двери зовы Эрландсона. Наверное, это последний человек, которого я хочу видеть сейчас. Да, это неправильно, да, я фактически использовала его, а теперь отвергаю, да, я поступаю мерзко, но нет ничего, что может нас связывать теперь. Он является напоминанием моей недавней глупости.- Крис, погоди! - вслед за резким звуком открывшейся снова двери я слышу уже более громкий голос вошедшего, судя по всему, Эрика за своей спиной, - почему ты ушла сегодня? - Уходи, - я снова не узнаю свой голос, но уже понемногу привыкаю к этим странным изменениям в себе. - Я тебя чем-то обидел? - шаги за спиной замедляются, а голос мужчины слышится совсем рядом, хотя мне казалось, что я отошла на достаточное расстояние от него.- Уходи, - повторяю я и крепко зажмуриваю глаза, снова проходя вперед. Произнесенное мною слово, которое я повторяла, кажется, больше для себя, чем для Эрика, вселяет ощущение какого-то дежавю, отдаваясь в голове и постепенно приобретая другой тон, другой звук произнесшего его голоса. Смешанные образы из двух временных потоков, отделенных жирной чертой, полоской эфира бензоилэкгонина*, накладываются друг на друга, даже когда я открываю глаза и не могу видеть точную картину именно прихожей. - Уходи! - уже забыв про Эрика за своей спиной, повторяю я громче, не до конца понимая, к кому обращаюсь: к образам, пришедшим из-за черты прошлых дней или же к самой себе из того прошлого. К той себе, у которой была совесть и душа.- Кристен, все хорошо, ты чего?.. - слова мужчины смолкают, пока полностью не растворяются в накалившемся воздухе комнаты. Его удивленный взгляд встречается с моими дикими глазами, когда я, полностью повернувшись к нему, тяжело дышу и оглядываю его лицо исподлобья. Все было иллюзией. Он казался мне неземным существом без единого изъяна и внешне и внутренне, хотя реальность, как всегда, оказалась совершенно иной. Он вовсе не такой, каким я видела его под наркотической дымкой, он не вызывает восхищения или желания быть рядом, ничего не вызывает. Я сама вовсе не такая, какой казалась себя тогда, я сама у себя не вызываю ничего кроме равнодушия.Эрик отходит чуть назад, не отрывая от меня шокированного взгляда расширившихся глаз. Я же продолжаю следить за ним исподлобья, слыша, как собственное дыхание становится гораздо громче, глубже и чаще, нарастает, словно я пробежала кросс. От такого дыхания на шее начинают напрягаться вены, а грудь сильнее расширяется, из-за чего в голове чувствуется легкое головокружение от переизбытка кислорода. - Убирайся! - мой голос срывается на крик, хотя этот звук больше похож на рычание. Эрик молча продолжает стоять. Абсолютно не понимая того, что делаю, и что вообще происходит, я наобум хватаю с ближайшей полки первый попавшийся предмет и со всей силы швыряю им в замешкавшегося мужчину, пытаясь попасть ему по голове или чему-то еще ценному. Эрландсон в ужасе отпрыгивает от стены, в которую, разлетевшись на осколки, прилетела стеклянная ваза. Тут же приходит понимание, что во мне неожиданно взбрыкнула жестокость и агрессивность, чему я всегда противостояла и у других. В то же время я хочу нанести ему еще больший вред, хотя самого мужчину уже не вижу, вернее, его образ, кажется, закрывается совершенно другими. Эти совершенно противоположные чувства разрывают голову, которую я обхватываю руками, сильно стискивая и так же крепко зажмуриваясь. Снова появившиеся голоса усиливаются, но множество их слов я уже могу различить, хотя и не понимаю смысла. - Уходи! Уходи! - чтобы избавиться от навязчивых голосов и совершенно противоположных чувств, эмоций и мыслей, мне приходится сильно мотать головой, еще крепче сжимая ее, причиняя себе боль. Я снова чувствую невероятное бессилие и опустошение внутри себя, хотя внешне все еще пылает вулкан эмоций.- Тише-тише, все хорошо, - я брыкаюсь, пытаясь стряхнуть чужие руки со своих плеч, но они держат цепко, впиваясь пальцам в кожу и выступающие под ней кости. Из горла снова вырывается сдавленное и почти неслышное рычание, сопровождаемое редкими всхлипами, из-за которых тело снова начинает мелко дрожать, как в ознобе. Я чувствую какое-то сильнейшее жгучее болью чувство внутри себя, хотя никак физически оно не проявляется. Я словно умираю и рождаюсь заново, но прошлые привязанности и образы никак не хотят покидать мою новую реальность, новую жизнь. Это разрывает, раздирает на части изнутри, сжигает все, заставляя мелко дрожать, как в лихорадке. Господи, помоги... Какая дурочка, теперь нет никакого Бога, не к кому обращаться за помощью. Забудь о нем...Я запрокидываю голову назад, натыкаясь затылком на чье-то плечо. Из горла снова вырывается рычание, и я сильно, как в судорогах, сжимаю сведенные руки, пытаясь преодолеть эту боль, эту преграду между прошлым и настоящим. Я не могу стереть себе память. Мои прошлые идеалы и принципы никуда не исчезнут, они будут напоминать о себе, постоянно разрывая меня при совершении чего-то непростительного для них в этой другой жизни. Я чувствую себя такой слабой перед лицом ситуации, когда нужно приложить все свои силы, чтобы выжить, выдержать. Перед мысленным взором снова и снова проносятся образы давно прошедших дней, в потоке которых особенно четко выделяется лицо молодой девушки с длинными золотыми волосами и зелеными глазами. Оно быстро скрывается за тьмой, и я снова остаюсь. Раз я сейчас стою на границе между прошлым и будущим, то выбора нет. Нужно делать шаг куда-то, вперед или назад, мучиться или сдаться.Я резко распахиваю глаза, в которых на несколько секунд снова гаснет свет, после чего последний раз всхлипываю и перестаю сопротивляться шепчущему что-то за моей спиной Эрику. - Я знаю, тебе больно, но я на этот раз взял много, нам хватит надолго, слышишь? Болеть больше не будет, - я почти не вникаю в смысл его слов, хотя отчасти и понимаю, о чем он говорит и как сильно ошибается, думая о причинах моего состояния. Вместо потолка прихожей я вижу какой-то постепенно рассеивающийся и совершенно нечеткий образ златовласой девушки. Она исчезает полностью, и перед глазами снова оказывается скрытый вечерней тенью потолок прихожей. Я снова чувствую больно сжимающие плечи пальцы, чувствую, как ломит все тело от этих припадков. Мое собственное сумасшествие. Загнала сама себя в клетку. Чего ты боишься? Себя... Голос за моей шеей повторяет что-то снова и снова, сливаясь с шорохом какого-то, кажется, пакета, но я не придаю этому внимания, неотрывно глядя в потолок. Искусанные бледные губы чуть приоткрываются, испуская тихий вздох, сопровождающийся одним лишь единственным словом, адресованным человеку, которого больше никогда здесь не будет:- Прости...