Письма с адресом и без. (1/2)

Многодневные труды обвенчались успехом. ?Данаиды? произвели фурор в Гранд Театре, сорвав бушующие море громких аплодисментов. Люди, даже весьма отдалённые от театра, вставали со своих мест, громко хлопая в ладоши, ободряюще крича молодому композитору, что встал на одну ступень с учителем, которого так любили французы. Антонио Сальери, которого до этого привередливая, как ребёнок, французская публика знала лишь понаслышке, да и то в качестве композитора оперы-буффа, доказал, что способен на многое. Он подчинил эту публику, что как волна, что сегодня спокойно несла по морю, а завтра швыряла о скалы. Маэстро не сомневался в своём таланте, певцы постарались на славу, оркестр превзошёл самого себя, а аплодисменты, казалось, заставляли стены Парижского театра сотрясаться от успеха, но всё было не то. Среди сотен напудренных париков, среди тысяч сияющих глаз и тысячи хлопающих ладоней, не было того, кто мог действительно оценить его талант. Эта музыка – вся гамма противоречивых эмоций, что накрывали его с головой, терзая душу и сердце. ?Данаиды? - вот его личное сумасшествие, это его страсть, его желание и его мечта. Мужчина писал оперу словно в безумии, в музыкальной агонии, совмещая красоту и уродство, радость и страх. Он, подобно безумному гению, кроил её из нотных обрывков, склеивая не только два направления, но и два стиля – свой и Моцарта. И сейчас того, кто обрёк его на это музыкальное безумие, рядом не было.Сальери, отдыхающий в гостинице после очередной постановки "Данаид", устало смотрел в окно, сидя на неширокой кровати. Он всё время зрительно искал Вольфганга, хоть и знал, что его там быть не может. Антонио хотел, чтобы его музыку, его сюжет увидел тот, кто знает настоящую цену дара. Он снова хотел увидеть прекрасное – сияние души. Так бывает, когда человеческая душа находится на пике восторга, экстаза, счастья. Она слепит, но манит. Столь чарующая красота всегда призывает украсть её, совратить, испортить, очернить. И красота души Моцарта не была исключением. Демон снова потерял покой, чувствуя сильную жажду прикоснуться к душе. Он должен испить её, словно кубок с вином.Темноволосый мужчина прикрыл глаза. Он должен перестать думать о Моцарте. Пусть этот человек вдохновлял его, но это вдохновение не должно выходить за музыкальные рамки. Ведь Амадей просто смертный, пусть и с весьма необычной душой, но не более того. Да и что даст ему это сияние? Ничего. Ведь по договору, Моцарт вовсе не принадлежит демону, если конечно, он не сможет как-нибудь обойти уговор. Но ведь он заключил контракт с Мефистофелем, кто поверит, что старший демон оставил уловку, через которую Сальери сможет просочиться?У Фауста это получилось лишь по воле случая, а после этого ?случая?, Мефисто всячески старается предусмотреть все возможные ходы. Да и зачем ему избегать всего этого? Итальянец не знал ответ на этот вопрос. Единственное, что не давало композитору покоя – это алчное желание самому получить душу маэстро. Почему-то демон был уверен, что, испив душу Моцарта, выпьет его талант. Умение взлетать до небес при обрезанных крыльях.Моцарт. Моцарт. Моцарт. В его мыслях слишком часто вертится его имя. Что-то странное твориться с древним существом, чей образ пугал обычных людей. Что-то манило и притягивало его к человеку, заставляя испытывать невероятный голод, дикую жажду и слабость. Антонио не понимал, что зовёт его, что с ним твориться и почему это разрушает его. Демон испытывал боль, жгучую, как красный перец. И она возникала всякий раз, когда тёмные желания тащили его вниз. Мужчине самому было противно от этих веяний, гордость тёмного существа не позволяла сорваться с цепей, но только одной гордости оказалось недостаточно, чтобы подавить столь сильные порывы. Но сейчас, когда несносный австриец был далеко, думать становилось намного легче. Через месяц Сальери должен возвратиться в Вену, где уже поджидают отвратительные холода наступающей зимы. Декабрь обещает быть промозглым и ледяным вначале, а после снежным и холодным к Рождеству. Мысли о предстоящем празднестве чуть не заставили взвыть мужчину вслух. Участие в благотворительном Рождественском концерте, возможная небольшая опера, если Император закажет её в честь праздника, служба в Соборе святого Стефана – и это далеко не полный список предстоящих дел. Быть может у него получится уехать после Рождества в Италию? Не то, чтобы Антонио скачал по родине, демон внутри него не понимал такого слова, нет, просто погода там была теплее, а народ проще. Не везде, конечно, только в южных провинциях, но Сальери был не против провести несколько недель на юге. Двуличная Флоренция и гордая Тоскана надоели ему ещё при жизни. Эти королевства, бывшие когда-то республиками, всегда проливали кровь друг друга. Итальянцы. Не зря южный народ так не любят, потому что нет никакого народа, никогда не было и не будет. Есть только венецианцы, флорентийцы, тосканцы, неаполитанцы, сицилийцы и другие, про которых вспоминали реже.Композитор посмотрел в окно. Стемнело. Ему следовало выспаться, жизнь в теле человека на земле здорово выматывала все его силы, заставляя жить так же, как и тех, среди которых он был вынужден скрываться. Как же отвратительно прятаться и претворяться, разыгрывать из себя обычное ничтожество, наблюдая за довольно интересным существом. Жаль, что ночные кошмары уже не могли так сильно напугать соперника на музыкальной арене. Стук в дверь прервал чреду странных мыслей гордого существа. Поправив струящийся платок на шее, композитор мягким голосом произнёс: ?Войдите?. Он не ожидал вечернего визита, но нехорошие чувство, что возникло за несколько секунд до стука, говорило ему о том, что стоит быть готовым ко всему, чтобы не случилось.В комнату вошёл человек, чьё появление всегда означало крупные неприятности. Точнее человеком это существо не являлось вовсе, но беда была не в его происхождение. В дверях стояла фигура, облачённая в длинную чёрную рясу, чье лицо было скрыто маской. В руках сие существо сжимало желтоватый конверт с подпаленными кончиками. Казалось, что чернила высохли уже очень давно, а сам конверт не меньше месяца лежал на открытом ослепляющем солнце. Но так лишь казалось. Слуги всегда доставляют письма моментально, с точностью до секунды. Сальери криво улыбнулся, подходя к силуэту и забирая у него письмо. Этого оказалось достаточно, чтобы незваный ночной посетитель потерял свою материальную форму, превратившись в тень, что скользнула по стене. Антонио с неприятными внутренними ощущениями, вскрыл конверт, вытаскивая оттуда сложенный вчетверо листок. Пальцы прикоснулись к тёплой бумаге, пропуская лёгкий удар тока. Сев на кровать, мужчина развернул абсолютно пустой лист, который неожиданно вспыхнул в его руках. Пламя не прожигало руки, оно не вредило бумаге, расползаясь по ней, а лишь выжигало незатейливые символы на языке древних.Демон внимательно вгляделся в странные символы, сжав бумагу в руках. Конечно, как он мог забыть! Злобно выругавшись, музыкант скомкал бумагу, выкинув её в окно. Бумага вновь загорелась, но на этот раз пламя сожрало материал, унося с собой тайну письма. Темноволосый мужчина захлопнул выкрашенные белой краской оконный створки, принявшись расхаживать по комнате туда-сюда, из-за чего старый пол неприятно поскрипывал. Он знал, что Мефистофель будет недоволен, но требовать отчёта о действиях Сальери! Нет, не всё так просто. Старый демон знает о том, что происходит, без сомнения, ему не нужны никакие отчёты. Должно быть он просто хочет поглумиться над своим учеником, а заодно преподать ему урок. Да, это было похоже на Мефистофеля. Музыкант сжал зубы. И что ему прикажите писать? Что Моцарт слишком хорошо живёт и потому не искушается? Небось с Фаустом было куда легче. Великий учёный только и желал познать все тайны мира, а потому всегда был одной ногой в могиле. Но Моцарт! Что может предложит ему демон? Богатство, слава? Всё это нельзя предлагать, оставаясь в облике человека, как гласит их с Мефистофелем уговор. Да и нужна ли ему слава сейчас?

Сальери сел за стол, зажигая фитиль свечи, прожигая недовольным взглядом бумагу и чернильницу. Что ж, следует написать ответ, иначе в следующий раз старый чёрт явиться сам. Кончик гусиного пера серого цвета аккуратно опустился в чернильницу, набирая несколько капель, готовых сорваться на белоснежную бумагу. Писать следовало на латыни, но в этом мужчина не видел никаких трудностей. Единственной трудностью для него было само содержание письма.Перо неспешно заскользило по желтоватой бумаге, ловя блики танцующего на кончике фитиля огня. Заглавные буквы были аккуратно выведены изящным почерком неторопливой руки. Что ж, другого выхода нет, он напишет, что не видит благоприятного момента для исполнения своего плана, отписав, что во время заключения пари господин не оговаривал время, предоставленное для исполнения возложенной на него миссии. Упоминать историю с Фаустом, чей договор с Мефистофелем был бессрочным, Антонио не решился. Даже тот ответ, что он пишет особо изворотливым языком, более походящем на письмо посла королю, может не удовлетворить господина, вызвав его гнев.Закончив с написанием отчёта, музыкант аккуратно сложил бумагу в конверт, капнув на него воском. Оглядевшись, мужчина хотел было мысленно призвать своих слуг, но передумав, сжал край толстой бумаги. Открыв окно, Сальери, став вороном, выскользнул в ночную тишину, раскрывая огромные чёрные крылья. Он взлетел ввысь, чувствуя, как жёсткие перья пропускают холодные потоки воздуха. Чёрная птица, что пользовалась в мире людей дурной славой, неслышно летела над покрытыми мраком улицами. Антонио знал куда лететь, как просочиться за грань, что приняла его когда-то.

Взлетев высоко в небо, к холодной луне, что надела серебряное узкое платье, ворон резко рванул вниз, широко расправляя тяжёлые тёмные крылья. Когда перья уже почти касались высоких трав, что несильно колыхались по ветру, он исчез, словно его никогда и не было, лишь луговая ковыль колыхнулась чуть сильнее, чем до этого.

Жар подземелья опалил поцелуем лицо мужчины, укрытого в чёрные одеяния. Огромный силуэт птицы рассеялся, принимая очертания человека, чьи ярко-алые глаза пылали, как уголёк. Силуэт мог бы показаться кому-то странным и даже пугающим, но никто, кроме покрытых серой и пеплом сводов подземного коридора не мог видеть его. Мужчина прошёл стремительным шагом в глубь извилистого коридора, туда, где мучительные крики жертв не долетали до личных апартаментов хозяев бездны.

Извилистая неровная тропа ползла вниз, минуя Ахерон и Стикс. Тропа вела в Дит – сердце самого Ада, где находились резиденции Верховных Лордов. Мефистофель, любивший уединение и презирающий суматоху, обитал на одном из пиков, где из горной породы выстроил себе роскошный дом. Его дом, что мог по праву называться дворцом, возвышался над городскими укреплениями, выстроенными первыми пленными узниками Ада. Этот город был древнее всех построек, когда-либо возведённых людьми. Ведь про это место знала каждая религия, правда описывала она его по-разному. Тем не менее, город, построенный душами тех несчастных, что на годы и века стали пленниками Инферно, гордо возвышался над землёй.

Здесь была великая река, как верили египтяне и греки, что имела много названий – Нил, Лета, Стикс, Круорис. Её черные воды огибали несколько кругов Ада, впитывая в себя кровь, слёзы, пепел и медь. Были здесь и высокие скалы, над пиками которых клубился пар от жаровни раскалённых могил, в которых сгорали еретики. Их стоны долетали до высоких хребтов, отражаясь от каменных плит, покрытых сажей. Город был закрыт для грешников, золотые врата, что венчали толстые высокие стены, стерегли минотавры, держащие в тёмных руках, покрытых густой шестью, серпы и моргенштерны. За чертой города тысячелетия назад был вырыт широкий ров, что мог посостязаться с любой земной рекой в своей глубине. Но вместо воды, что отделяла бы Дит от бескрайних лесов, где навеки застыли высохшие деревья, ставшие жилищем гарпий, он был наполнен кровью. Вздымающиеся языки пламени, кипятили кровь так, что лишь огромная скорость бурлящей жижи не позволяла ей засыхать. В крови, увязшие по горло или вовсе с головой, кипели тираны, разбойники, убийцы и насильники, барахтаясь в густой жидкости. А по краям рва, что были покрыты толстым слоев засохшей корой крови, бродили кентавры, оставляя глубокие следы копыт. Через плечи кентавров были перекинуты прочные колчаны с железными стрелами, в руках многие держали луки, чтобы мгновенно пустить стрелу тому, кто вынырнет из рва хоть на секунду. В Инферно было множество тварей, что остались в сознание людей как мифы. Но все эти твари не смели приближаться к золотым воротам пешком или по воздуху. Гарпии, что терзали самоубийц, никогда не подлетали к высоким башням Дита, а адские гончие никогда не приближались ко рву, гоняя по всему лесу мотов, порой уходя в огненную пустыню. Сальери быстрым шагом прошёл по оживлённой улице у подножья хребтов, где располагались огненные дворцы. Он не был здесь последние пятьдесят лун, но за это время ничего не изменилось. Со всех сторон слышалась ругань, стоны, полные боли, вопли и мольбы, что смешивались с живым смехом. Мимо проехал Азазаелло, даже не взглянувший в сторону Антонио, но музыкант был этому рад. Азазелло сидел в тяжёлой чёрной ландо, которую тянули двое обнажённых мужчин. Демон периодически стегал их по спинам кнутом, дёргая поводья, что крепились к головным уделам. Мужчины еле передвигали ноги, по их рассечённым спинам стекали ручьи пота и крови, а нагие стопы дробились об камни и выступы. Они оставляли за собой глубокие кровавые следы, таща открытую кареты с немым стоном. Азазелло был не единственным ценителем такого способа передвижения, подвергая людей различным пыткам. Душа здесь не имела тела, но пока человек верил в свою телесность, он испытывал физические мучения. Для материалистов у них были припасены другие пытки – душевные. Те, кто не верили в боль физическую не могли отрицать боль душевную, вызванную воспоминаниями, тенями прошлого, от которых было не избавиться, особенно после смерти. Антонио ускорил шаг, поднимаясь в крутую гору, что по слухам была ещё выше и острее Чистилища. Его ноги не испытывали усталости, но идти было тяжело. Если бы он имел право, то непременно бы взлетел, оказываясь в богатом дворе, в котором находились фонтаны из огня и лавы. Но крылья ворона опалят блуждающие огни, а крылья демона не поднимут его ввысь. Даже суккубы, принадлежавшие верховным владыкам Ада, вынуждены были совершать пешие походы на острые пологие склоны.

Поднявшись на пик, Сальери огляделся. Готические своды ярко-алой горной породы дворца, что была окрашена медью, освещались бликами вздымающегося огня. Здесь не было дыма, что поглощал бы все постройки невольников, лишь пепел, осевший на крышах и пурпурное марево, заменяющее голубые небеса. Антонио миновал главные врата, где стояли полуобнажённые греки с кривыми рогами и с горнами в руках. Они знали Сальери не первое столетие, но как существа более древние, презирали его. Музыкант повернулся к одному стражу, чьё одеяние заключалось в белой набедренной повязке, покрытой копотью и серой. Его загорелая кожа подчёркивала сильно сложенное тело, покрытое отвратительными шрамами, полученными во время бесчисленных и жестоких войн. Он уже давно потерял своё имя и забыл язык, воспоминания и всё, что выдавало человеческое происхождение.

- Где находится твой господин? – грубым голосом произнёс Антонио.- Там, где ему положено находиться, червь, - скривившись, произнёс демон-страж.- Я уже давно не червь. Ты всего лишь страж, а я ученик господина, так что закрой свой рот и пропусти меня, - в той же манере отозвался Сальери, указывая греку его место. Мужчина скрипнул зубами, оскалившись. Его острые зубы плотно сжались, демонстрируя ученику господина не самые доброжелательные намерения. Но Сальери этого как будто и не заметил, проходя мимо воина с полным гордости и достоинства вида. За годы обитания здесь он привык к подобному отношению, раньше такие стычки больно били по гордости, сейчас же оскорбления, наносимые старшими, пролетали мимо.

Ступая по богатому двору, украшенному статуями из драгоценных камней, коих здесь было много, музыкант обдумывал свои слова и действия. Было бы проще уладить всё сейчас и попытаться найти лазейку, чтобы хоть как-то перетянуть душу Моцарта себе. Она слишком ценный дар для того, что делиться ей с кем-то, особенно с Мефистофелем. Огненный столп, что поднялся за стенами резиденции господина, заплясал бликами на гранях ониксовой статуи чёрного пса. Мефистофель ненавидел и обожал эту работу мастера, попавшего в сюда за разгульную жизнь. Чёрный пёс был не просто его образом, в теле которого демон обладал всей полнотой силы, это был образ, напоминавшей ему о великом провале, носящем имя ?Фауст?.

В глазах ониксового пса, что были созданы из двух огромных рубинов, сиял зловещий огонь. Сальери поморщился, проходя дальше. Этот камень слишком сильно напоминал его обладателя. Мужчина подошёл к тяжёлым деревянным дверям, вырезанных из деревьев, что росли в лесу самоубийц. Души самоубийц, вынужденные слиться с деревом и испытывать вечную жажду и боль от когтей гарпий, так и не смогли покинуть своё древесное тело, ставшем тяжёлыми парадными дверьми. Антонио постучал в золотой молоток, выполненный в виде барана, что бил тяжёлыми рогами в плоскую металлическую поверхность. Двери отрыли две тени, что моментально поползли по стенам под потолок, прячась от гостя. Мефистофель не любил жизнь в своих покоях, подбирая прислугу из числа молчаливых.

Музыкант прошёл внутрь, не обращая внимание на прохладу, что царила здесь. Демоны не ощущали жар и холод, им не нужен был воздух, иначе бы Лорды давно задохнулись от зноя.

С громким стоном двери захлопнулись за спиной гостя, погружая зал в полную темноту. Алые глаза хорошо видели очертания высокого зала с изящными колоннами, магические символы, венчавшие своды. Впрочем, даже если бы демон остался без глаз, он всё равно бы пришёл на место. За двести земных лет, что он провёл здесь в качестве ученика и прислуги, Антонио выучил каждую трещинку на полу.